Укрощение огня

18

Смуглые сильные пальцы танцевали над корпусом уда, сплетая из трепета струн прихотливый узор песни, а на едва озаренном пламенем лампы узком лице застыло отрешенное выражение. Он был не здесь и не сейчас в этот момент, он прекратил существовать, растворившись в мелодии без остатка, и став лишь одним из камней крепости, чье сердце сейчас вздрагивало под чуткими руками… Стенками чаши, наполненной пьянящим напитком звуков, корнем, взявшим из глубин земли ее сокровенные соки, чтобы навстречу драгоценной россыпи звезд распустились нежные лепестки цветка, словно продолжая меж собою беседу, не прерывавшуюся от начала времен…

И все же, то, что он уже не один, Кадер понял сразу, как и сразу узнал незваного слушателя, хотя тот стоял в самой тени: он был в ущелье, когда князь принял оскорбительный дар.

Хватает же у от рождения испорченных скверной гиен, падальщиков, погрязших в разврате, — наглости и бесстыдства дарить — пусть даже врагу, — мужчину на ложе!! Но дар был принят: пустыня на обратном пути убила бы юношу быстрее, чем трусость его охранников, а единственный удар в собственное сердце и цепи некоторым образом очищали… Всякое может случиться в плену.

Кадер продолжал бездумно перебирать пальцами, нащупывая путеводную нить мелодии, но уже не выпускал юношу из поля зрения. Тот стоял спокойно, не делая попыток подойти, лишь слушал, склонив слегка голову и сплетя на груди руки. На несколько шагов позади него заинтересованно дергал хвостом пантерыш. Кадер в свою очередь тоже не торопился их замечать: он видел мальчика всего несколько раз после…

Нужно сказать, что редкий человек в Мансуре не измысливал возможности, дабы своими глазами увидеть то самое дивное чудо, кого Амир ни с того ни с сего объявил связанным со своим пророчеством. На такие хитрости шли, что лучше б хоть вполовину так старались на рейдах!

Однако юноша вел жизнь тихую и уединенную, что, впрочем, не удивляло никого в той или иной степени несдержанности: от выжидательного молчания Фархада, уважительных отзывов Сафира об уме, любознательности и увлеченности письменным словом, до некоторых скабрезных замечаний, почему нежный бутон страсти может опасаться показать ножку за порог покоев с широкой и мягкой постелью… До того дня как сотня глаз провожала юношу к Седому Фархаду, считая каждую каплю крови, отмечавшую его шаг.

Мансура приняла того, кто не уронил себя. Признает ли теперь своим, достойным…

— Тоже не спится? — неожиданно бросил Кадер.

Юноша с невозмутимой отточенной грацией поклонился, не выходя из тени:

— Благодаря уважаемому Фархаду я проспал на 4 дня вперед минимум, — как ни в чем не бывало отозвался он, и в мягко вибрирующем голосе скользнула улыбка.

— Простите, что потревожил ваше уединение, мустахак, — молодой человек поклонился снова. — Меня привела музыка.

— Ты мне не помешал, — едва улыбнувшись ответил Кадер, — а музыка рождается для того, чтобы быть услышанной. Садись…

Мужчина сделал приглашающий жест, указывая на место рядом с собой.

— Благодарю! — Амани наконец вышел из цепких объятий сумрака, улыбнувшись доброжелательному собеседнику. Бастет неотступно следовала за ним — ночь, время охоты, время зверя.

— Ты тоже играешь? — назвавшись спросил Кадер, не скрывая интереса, с которым разглядывал приблизившегося юношу.

То, что парень не носит ошейник, не удивляло, больше бы изумило обратное — если бы Амир вдруг надел на него это ярмо со своим личным знаком. Большего позора для князя придумать было бы трудно, разве что еще клеймо начать ставить на своих людях, как на скотине из стада, чтоб не свели… Не в ошейнике дело — присевший рядом юноша даже отдаленно не напоминал подсказанный опытом образ украшения сераля, хотя красив был бесспорно.

— Играю, — слегка улыбнулся Амани, однако предложенный инструмент не принял, — но не более того.

Играл он скорее хорошо, чем сносно, обладая абсолютным слухом, мог подобрать мелодию по памяти либо изменить для нужного эффекта в танце. Но хвастаться этими скромными достижениями перед мастером было бы глупо.

— Искусство танца мне ближе, а музыка скорее надежный помощник, нежели возлюбленная подруга.

Кадер кивнул изысканно-учтивому ответу, припоминая, как доставившие «подарок» евнухи говорили, что молодой человек превосходный танцор, да и в его движениях сквозила бессознательная гибкая пластика, напоминающая бесшумно следовавшую за ним дикую кошку.

— Баст! — раздраженно прошипел Аман, наконец тоже заметив свое экстравагантное сопровождение, но сменил гнев на милость, погладив чувствительные ушки и толкнувшийся в ладонь нос.

Кадер покачал головой и неожиданно тихонько рассмеялся над разыгравшейся перед глазами сценой: странно, что Надеб не разглядел его и отзывался весьма пренебрежительно! Звереныш серьезно порвал юноше руку и сейчас жест вышел скованным, но в нем не было примеси страха, а ведь это самое важное, потому что именно страх порождает злобу, неважно идет речь о пантере или о человеке…

— Прошу прощения за дерзость, мустахак, — Амани мгновенной атаковал, не упустив возможность воспользоваться явным расположением к себе и добродушным настроением мужчины, — я не в коем случае не позволю себе оскорбить вас, но быть может вы знаете кого-нибудь, кто сможет помочь моей беде. Господин уже спрашивал меня о танце, но для того нужна музыка… Тем более, что мне хотелось бы предложить что-то новое, что более подходит по духу его дому. Если бы вы пожелали указать, кто мог бы не только познакомить меня с песнями, которые поются Мансурой, но и помочь в танце, — хотя большего я предложить не могу, но признательность моя была бы безграничной!

Улыбка Кадера стала несколько принужденной, хотя он сам не мог бы сказать, что задело его в исключительно вежливой просьбе. Скорее всего, именно ее исключительность, заключающаяся именно в вежливости.

— Если ты танцуешь так же, как играешь словами, то я уже сейчас готов признать, что тебе нет равных! — мужчина поднялся, нахмурившись. — Но со мной в этом нет нужды, лучше прибереги изыски для старого Фархада, он от такого просто млеет. А твоя просьба ничуть меня не оскорбила, и завтра я буду тебя ждать.

На прощание Кадер махнул рукой, указывая на дверь своего жилища, и удалился, оставив Амани в раздражении хмуриться и кусать губы.