Укрощение огня

2

Обернувшаяся сущим мучением дорога доконала всех, но главным образом самого Амана. Алишер не врал на зло, и очередная бессонная, вопреки его же словам, ночь все-таки стала для юноши последней в доме господина Фоада, тем более что евнух приложил все возможные старания, чтобы строптивого наложника отправили к новому хозяину как можно быстрее. Впрочем, особенно усердствовать ему не нужно было, Васиму самому не терпелось наконец избавиться от этой мороки и в лишних напоминаниях он не нуждался, так что едва Амани смог подняться на ноги и сделать несколько шагов — участь его была определена без промедлений.

Разумеется, юношу не погнали, как скот для черной работы босиком по раскаленным пескам пустыни, прикрутив веревкой к седлу караванщика. Несравненный танцор — драгоценный дар одного владыки другому. Пусть даже яда в этом подарочке хватило бы не на одну сотню кобр, абсолютно невозможно оскорбить небрежностью как величие дарителя, так и достоинство одаряемого. Алмазу положена оправа, а сокровища следует охранять.

Благие намерения! Даже путешествие в паланкине на верблюде, как какой-нибудь знатной девице, оказалось суровым испытанием на прочность. При отдернутых занавесях пыль и песок скрипели на зубах, стоило их задернуть — юноша задыхался от зноя. Купание превратилось в навязчивую идею. Затекшие мышцы постоянно ныли, и короткие цепи, соединившие рабские браслеты на руках и ногах, не добавляли удобств. Он даже не мог забраться в это роскошное пыточное приспособление самостоятельно, что само собой не давало лишнего повода для благодушия, несмотря на то, что оковы были из чистого золота. Когда оправление естественной нужды превращается в настоящее издевательство, стоимость материала, из которого сделаны сковавшие тебя цепи, совершенно не принципиальна!

Увы, сил оставалось все меньше и не хватало даже на ругательства, бесполезные, но облегчавшие душу. Аман лишь презрительно дергал губами: они боятся, что он вновь сделает с собой что-то или сбежит, но даже овладей им снова тяга к самоубийству — необходимости стараться никакой не было. Рана, уже было вполне благополучно затянувшаяся, воспалилась в пути, снова вернулась лихорадка. Подскочивший в считанные дни, чудовищный жар то и дело отбрасывал его обратно в душную бездну беспамятства. Юноша уже не мог ехать, и его приходилось нести на носилках, однако стражи только ускорили продвижение, насколько это было возможно.

Торопятся, — усмехнулся Аман, — боятся, что не довезут, и он успеет умереть, пока еще вся ответственность за дорогую игрушку лежит на них… Юношу даже смех разобрал, когда он представил разочарование и ярость своего нового хозяина: как же, половину сокровищницы готов был отдать за прекраснейшего наложника, торжество чувственности, искушение живым совершенством! А получит высушенную солнцем дохлятину, воняющую потом, пылью и собственной мочой. Разве не забавно?

Что получит, то и получит! — Амани окончательно провалился в тяжелое забытье, из которого уже не в силах был выбраться.

Он не видел гор, зажавших путников в своем кольце, не слышал резкого окрика предводителя отряда всадников окруживших маленький караван тогда, когда по расчетам должна была показаться крепость, зато реакция командира на пространный ответ старшего из двоих отправленных с наложником евнухов была бурной.

— Знайте, что вы, нечестивцы, посмели оскорбить сразу двух князей! — напыщенно вещал Шукри, бросая пренебрежительные взгляды на простые черные одежды горских разбойников, — ибо мы везем сиятельному Сакхр аль Мансуру в дар от благороднейшего Аббасса Фатхи аль Фоад того раба, что поразил гостей моего господина своим танцем на пиру…

Мужчина, которого от остальных воинов отличали только дорогие ножны у пояса да более богатая сбруя на скакуне под ним, изумленно приподнял брови и расхохотался, ткнув кнутовищем в сторону каравана.

— Неужто?! И где же это диво?

— Кто ты такой, чтобы расспрашивать? — Шукри надулся еще важнее.

Опять грохнул дружный смех, но предводитель горцев оборвал его взмахом руки и просто сдвинул край свернутого в тюрбан ихрама, до сих пор скрывавший нижнюю половину его лица.

— Тот, к кому ты едешь.

Темно-карие, цвета кофе, глаза тяжело глянули сверху вниз на побледневшего евнуха, и словно по воле джина, в единый миг перед ним оказался не необузданный горский вожак, а грозный князь, безжалостный повелитель и вполне может быть, что и в действительности колдун, способный раздавить его как букашку. От какого-то вовсе уж близкого к смертному страха, бедняга лишился языка, только дрожал, не в силах отвести глаз и горько упрекая Аллаха, что твердь под ногами не желает разойтись и укрыть его от этого жуткого взгляда, казалось вынимавшего душу…

Названный Сакхр аль Мансуром мужчина понял без разъяснений. Теперь взгляд быстрее коршуна метнулся к носилкам, он направил коня без тени сомнений в том, что никто не посмеет преградить ему дорогу. Никто не посмел. Не слезая с седла, черный князь оценил состояние юноши, кнутовищем сдвинул бинты на едва колеблющейся груди и коротко дернул углом рта:

— Кадер, Тамид — к Фархаду! Эти куски ослиного навоза почти уморили его!

Воинам не понадобилось объяснять приказ: дар, хоть и основательно подпорченный, был принят.

— Я слушаю, — больше не смотря на спешно увозимого юношу, уронил Мансур, придавив самовольных посланников будто могильной плитой.

В первую минуту идея показалась хорошей, но причитания о грязных бандитах, от которых чудом удалось отбиться, оборвал свист плети, Шукри с визгом покатился по земле, прижимая к лицу ладони, из-под которых начала капать кровь.

— Кто еще считает меня глупцом? — все так же негромко поинтересовался Мансур.

Становиться калеками из-за какого-то раба, воинам из охраны каравана не хотелось, но о событиях в серале господина, они, понятное дело, не знали. Биться? Так этих больше, а по ущелью к тому же наверняка расставлены лучники. Выбор был прост и Абдул его сделал.

— Амани сам сотворил это собой, после того, как услышал слова господина Фоада о даре тебе. Невольника следовало бы покарать, но господин не отменяет своих приказов и не берет назад своих слов. В пути Амани стало хуже. — Абдул умолк почтительно. Само собой, что повествовать об интригах наложников и истории с ядом, евнух не стал.

— Сам? — переспросил князь, от его усмешки Абдул поежился. — Ничего, о каре для моего раба я тоже подумаю сам. Твой господин прав, и я передам ему благодарность.

Одарил последний раз взглядом, — словно горным обвалом накрыло, — и бросил через плечо, разворачиваясь:

— Отойдите к оазису, где были день тому, вам доставят пищу и прочее необходимое. В крепость чужим хода нет…

Кашляя от поднятой копытами пыли, Абдул, как и его товарищи по тягостной и в высшей степени сомнительной миссии, истово поблагодарили Создателя за подобное Его милосердие.