Укрощение огня

21

Аман не помнил как добрался до своих комнат, каким образом перед ним оказался все тот же раскрытый ларец с изумительнейшим шедевром неведомого оружейных дел мастера, но подозревать приходилось мышкой бесшумно снующего вокруг Тарика… Пусть его! Мысли категорически отказывались складываться во что-то связное и более всего сейчас напоминали кучку разноцветных осколков смальты, при чем от разных узоров мозаики, так что собрать ее целиком никак не получалось.

Вот этот, прозрачный — это от встречи с князем по его возвращении и, как следствие визита, похвалы танцам невольника, поданные так, что хотелось смущенно потупиться и хлопать ресничками, как впечатлительной дурочке. Этот, серебряный, — новый подарок, логику которого Амани с грехом пополам тоже мог просчитать: испытание доверием.

Рабу не положено иметь даже зубочистки, если она может быть использована в качестве оружия. Кроме того, князь не страдал отсутствием наблюдательности и как оказалось уже вполне изучил его характер, чтобы знать, что подобный дар приведет юношу в восторг. Одновременно кинжал демонстрировал уверенность мужчины, не нуждавшегося в стае шакалов-надсмотрщиков, чтобы утвердить свою волю, и подчеркивал особое расположение к наложнику, которое князь всячески демонстрировал… Это было понятно, и получившийся кусочек узора не вызвал у Амани вопросов, как и дальнейшее решение. Отвергнуть такой дар было бы непростительно, — решил он, тем более что уроки полностью вписывались в его собственные планы на будущее.

Но вот последний, опаловый кусочек смальты, похоже еще и разбился, и теперь при попытке собрать его воедино резал пальцы острыми стеклянными краями: поцелуй… и все, что за ним последовало! Соединись с землею небо на его глазах — Аман испытал бы куда меньшее потрясение…

— К‹хи›бар, — тихий голосок и осторожное прикосновение, резко выдернуло юношу из зыбучих песков перепутавшихся чувств, заставив выпрямиться и наконец отнять от лица ладонь, которую оказывается все это время прижимал к губам.

— К‹хи›бар, — повторил присевший у его ног мальчик, пытливо заглядывая в глаза, — у вас что-то случилось? Саиддин… сердится?

— Что? — опомнившийся Амани удивленно приподнял бровь. — С чего ты взял!

— На вас лица нет, — торопливо проговорил Тарик, опуская взгляд. — Дядя ругал вас?…

Аленький цветочек словно получил пощечину, а это, как известно, прекрасное лекарство от истерик. Отлично, он раскис настолько, что даже не может сколько-нибудь удержать себя в руках, а это наивное дитя бросилось его утешать! Ты жалок… — с отвращением сообщил себе юноша, подводя итоги нынешнего вечера, и это было не то, к чему он привык и стремился.

— Бисмиля! Нет, разумеется! — Аман изобразил коронную улыбку, полную сознания своего бесконечного превосходства над прочими смертными, и порхающим движением повел рукой в сторону ларца. — Ты же видел, какой дар он мне преподнес.

— Да, — восхищенно вздохнул мальчик, рассматривая оружие, явно еле удерживаясь, чтобы не потрогать. — Он чудесен! И наверняка имеет свое имя, как в легендах…

Это уже интересно! А он и забыл о том, что настоящие воины — по сути отдельная каста, со своими традициями и обычаями, тем более горцы, слывшие там, где он вырос, едва ли не дикарями и одновременно знающимися с духами… Спасибо, что напомнил, мальчик!

Аман еще раздумывал над ответом, больше склоняясь к тому, что кинжал еще новый, и скорее всего еще не обрел своего имени славными деяниями… но мальчишка неожиданно одарил его сияющим взглядом, все-таки оторвавшись от созерцания драгоценного клинка:

— Я понимаю, к‹хи›бар, это честь и бремя… Хотите, я принесу вам напиток, который успокаивает, и дарит хорошие сны?

— Ты сам его готовил? — с беззлобной усмешкой поинтересовался Амани.

— Не готовил, — смутившись, уточнил Тарик, — но сейчас сделаю, это быстро.

— Неси, — согласился юноша.

Обрадованный мальчишка умчался, чтобы действительно вернуться менее чем через полчаса. Аман даже не успел снова погрузиться в прежнее бессмысленное занятие, состоявшее из переливания пустого в порожнее, ведь что случилось, то случилось, и сейчас он все равно не в состоянии это проанализировать… как Тарик уже входил с полной чашей, накрытой салфеткой.

«Надеюсь, что это не опиум», — скептически принюхался юноша.

Но подогретое вино пахло только травами, выжженным солнцем лугом с тонкой цветочной нотой… Аман откинулся на подушки, пригубив слегка. Тарик устроился чуть поодаль.

Он уже изнервничался весь, мучаясь, что позволил себе влезть в связь князя и духа огня, которого тот призвал, заключив в смертное тело. Что вылез со своей как обычно неуклюжей помощью, что что-нибудь напутал в снадобье, и помощь обернется лишь несварением желудка…

— Знаешь, — раздался отстраненный прохладный голос, и мальчик закусил губу, отчаянно повторяя про себя урок.

Держать голову прямо. Держать голову прямо! Держать голову…

— Из тебя на самом деле получится очень хороший лекарь! — произнес Аман, отсутствующе глядя в окно, и мелкими глотками выцеживая напиток. — Только… тебе впрямь стоит быть по-настойчивее…

— Как вы?

— Хотя бы как я… — опять согласился Амани, — Иди же спать, морока!

Тарик взметнулся с ковра и унесся прочь с абсолютно счастливой улыбкой.

Аман тоже не смог сдержать улыбки — мальчишка просто неподражаем! Такое блаженное состояние и сыграть-то невозможно, но при определенных усилиях толк из него выйдет… Поймав себя на этой мысли, юноша вначале удивился, а потом с усмешкой пожал плечами: Тарик назвал его своим наставником, а Амани привык тщательно подходить к решению какого бы то ни было вопроса, помимо того, что он так и не придумал, как разрешить конкретно эту задачу.

Собственно, ответ стал напрашиваться сам собой, когда вернулся князь, ведь Амир не только глава клана, но и единственный старший родич в пределах досягаемости. Естественно, что говорить о мальчике и о лишней головной боли, которую тот подкинул, необходимо именно с ним… Но при упоминании о князе, улыбка ручейком стекла с губ юноши, и если бы он мог видеть себя сейчас со стороны, то сам поразился бы какая безнадежная тоска затянула холодным облаком черные очи: мужчине не понадобилось железа, чтобы выжечь на нем свое клеймо, потому что просто забыть случившееся не получится при всем желании! Да и есть ли оно…

От того, что произошло никуда не деться, и не в том дело, что противник снова хитро подловил его в мгновение замешательства и растерянности. В том, что князь не отступится от своих намерений в отношении Амани, новостью для последнего не являлось, и раздражения не вызывало, скорее боевой азарт. Он был готов к дальнейшему противостоянию.

И даже не в том суть, что тело юноши бурно отозвалось на близость мужчины: в конце концов, он молод, кровь в жилах горяча и нет ничего странного в том, что после долгого воздержания, от любой мелочи она способна взыграть молодым вином, прорвавшим вдруг худой мех! Тем более что князь Амир объективно хорош собой: высокий, статный мужчина в самом расцвете сил, с профилем, какой не увидишь на монетах. Его осанка, взгляд, движения — в своей сдержанности исполнены величия и горделивой грации царственного хищника, чье превосходство не нуждается в ежечасном самоутверждении. Его глаза горчат как кофе, но в них порой разгораются опасные желтоватые огненные язычки, а в низком густом голосе слышны не только ласкающие мурлычущие нотки, но и отголосок грозного рыка… — Аман с усилием отогнал воспоминание о том, каково было очутиться во власти сильных, но оттого не менее чутких рук.

По большому счету, не учитывая все прочие условия, перспектива разделить ложе с князем — по определению не могла вызвать отвращения, а для раба такого рода вовсе была бы счастьем и мечтой! Так что не в мужчине крылась причина, почему Аман не находил себе места, да и не в нем самом, а в этих немаловажных «условиях»…

Дрогнули в подобии улыбки уголки занемевших будто от мороза губ: он досконально знал правила игры, которая составляла его жизнь. Он мог просчитать и рассчитать то, что собирался в ней изменить… Только, при любом развитии событий, поцелуев как-то не предусматривалось!

И не могло быть! Целуют, благословляя, детей, матерей, благодаря за святой их долг. Целуют невест, скрепляя священный союз, жен в миг зарождения новой жизни и появления ее на свет… А вот о безумцах лезть с поцелуями к рабам, слышать почему-то не приходилось!

Конечно! Целовать то, куда засовывал член! Или не засовывал, но явно поусердствовал кто-то другой… Кхарам! Не то чтобы вопросы чистоты когда-либо волновали прекрасного наложника, но от определенных особенностей его существования было никуда не деться.

И все же вот он, первый поцелуй, и руки обвивающие плечи, и голос, каждым словом повергающий во прах скрижали из надуманных правил…

Так что тогда? Какие сомнения до сих пор, несмотря на средство Тарика, на свои же убеждения себя же, — не давали сомкнуть глаз, и все такой же вопиюще растрепанный Аман усталым жестом поприветствовал полупустой чашей первые рассеянные лучи грядущего рассвета. Его первый поцелуй…

Да, не с тем, от кого мечталось получить его такими же бессонными ночами, отдавая полный отчет о всей бесплодности надежд. С другой стороны, что было — то прошло. И будет ли еще — решение вручено ему господином третьим по счету невиданным даром, превзошедшим все предыдущие.

Потому что то, что было этим вечером не вырвешь ни плеткой, ни клеймом, ни притворством… Ради игры таким не поступаются!

Поцелуй был. Был и все. Подаренный буквально ни за что и ни с того ни с сего…

Первый. Значит ли это, что затем последуют другие?

И хочет ли он того… По-настоящему хочет, а не пощекотать нервы себе и другим, и потешить заодно собственную порядком подзабывшую об удовольствии плоть. И… чего он вообще хочет, и почему так — больно (?) и горячо — от ошеломляющего недоверия и тут же сменившего его яростного неистовства в глазах нынешнего господина, с которым разделил окончательное и неизбежное понимание сколь мало значил он для прежнего…

Огонь нечаянно обжег свое воплощение.