Укрощение огня

6

Нужно ли говорить, что следующую партию Амани проиграл? Отчаянная борьба символично окончилась сокрушительным поражением.

— Господин желает продолжить? — с безупречной почтительной вежливостью спросил юноша, не поднимая глаз.

— Желаю, — благодушно промурлыкал мужчина, — но уже поздно, и ты устал…

Время действительно скорее приближалось к рассвету, чем было слегка за полночь. Шахматное противостояние затянулось, и в отличие от Амана, князь не только получил от него удовольствие, но и не считал нужным это скрывать.

— Подобный пустяк не должен тревожить господина, — делано безразлично уронил юноша. — Я привык не спать по ночам.

Это было сказано зря, Амир потемнел лицом от напоминания о прежней жизни своего невольника. Однако усилием воли мужчина сдержал всколыхнувшуюся в душе черную волну гнева: даже в самые страшные часы так не говорят о минутах счастья. Дерзость — оружие слабых, и к чему гневаться на сказанное из неверия, когда и без напрасной ревности нового хозяина, как видно, мало радости досталось наложнику от тех ночей его триумфа во дворце наместника.

Амир поднялся, спокойно объяснив:

— Здесь в этом нет нужды. Я поклялся, что ни в чем не стану неволить тебя. Или ты сомневаешься в моем слове?

Аман резко вскинул голову, прожигая взглядом крепкую спину в черном шелке абайи:

— Как бы я посмел, господин!!! — только лихорадочные пятна румянца на скулах выдавали, каких усилий стоит юноше сохранять остатки самообладания. — А вы настолько уверены, что на ваше ложе я приду сам?

— Придешь, — пообещал мужчина, голос стал бархатно-мягким.

— Никогда, — отчеканил Амани, прикрывая ресницы, как если бы готовился к удару.

Тот не задержался: услышав тихий смех, юноша вскочил, все же не совладав с собой, и задохнулся, распахнув глаза — Амир был рядом. Приблизившись бесшумно, он кончиками пальцев отвел от виска наложника выбившуюся смоляную прядку, аккуратно заправив ее за ухо, и улыбнулся в неистово пылающие очи:

— Бог мой, а ведь ты еще дитя! Знай, огненный мой, нет ничего более непостоянного, чем «никогда»… Не мучай себя, ты боишься даже не меня, а собственного страха. Но твоя звезда по-прежнему сияет ярко, было бы тяжким грехом потушить ее. Моя рука — не поднимется сделать это даже если у тебя на языке поселится дюжина ос, а твое тело никогда не откроется передо мной. Помни это, я дал тебе слово. Успокойся, наконец, и поверь, что хотя я желаю тебя, я все же не хочу видеть в твоих глазах пепел ненависти…

Мужчина неохотно отнял руку от темных локонов и закончил уже другим тоном:

— Иди отдыхай. Я буду ждать тебя завтра в тот же час, если захочешь снова поупражнять ум за шатрангом!

Ошеломленный и непривычно растерянный Амани послушно позволил довести себя до дверей, и только когда они закрылись за ним, оставив в одиночестве в пустынном коридоре, немного очнулся от наваждения. Сжав виски, Аман в несколько вздохов вернул себе подобие выдержки, но чувствовал себя так, как будто вновь провел ночь в застенках в ожидании неминуемой мучительной казни, и она уже состоялась! Едва хватило сил, чтобы пройти несколько шагов до своих комнат, коротким взмахом отпустить подскочившего при его появлении Тарика, и уже тогда позволить себе рухнуть на облюбованный диванчик у окна. Все…

Ни ярости, ни злости не было — был слепой ужас. Господин ошибся: до сегодняшнего вечера он не боялся! Игра, которая составляла собой всю его жизнь, не была проста, но правила были изучены им досконально, а рука набита в поединках… Есть участь пострашнее, чем быть украшением постели, и в любой крайности остается последний выход, чтобы не упасть в грязь и не утратить себя!

Не смерть страшна, а холод безразличия. Иначе он бы не обманывал себя столько лет, угадывая отклик там, где его и быть не могло! — юноша сел, взглянув на тонкий месяц, меланхолично и рассеянно роняющий свой скудный свет на распростертый мир внизу.

Холодный свет, купающий в своем сиянии холодный камень…

А господин его пылает, и взгляд его как переполненные магмой жерла! И то, что он горит желаньем получить от своего раба — Амани не готов отдать. И не согласен!

Не согласится никогда, и к дэвам рассуждения! Хотя бы потому, что уже ничего не осталось… Душа, любовь, искренность — непозволительная роскошь для раба и лишнее ярмо, хлеще любого ошейника.

«Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет в тяжелых нежных наших лапах…»

Он убедился сполна, скелет хрустнул, хоть нежности он так и не узнал! Он так старательно берег за тысячью замков эту маленькую глупость, последнюю частичку с искоркой мечты. Протягивая ее на ладонях к своему жестокому солнцу, и каждый раз надеясь, что дар его убогий будет принят… Чтобы теперь позволить запросто купить пусть даже тлен ее?!

— Не бывать… — беззвучно по слогам пообещал Аман, принося свою клятву безжизненному отблеску луны.