В кофейне диковинок

Глава 25

Чистая голубовато-зеленая вода подо мной рябила и колыхалась, но море было спокойно. В отдалении резвилась пара дельфинов, а возле свай пирса кружили скаты – словно специально приплыли составить мне компанию.

Я всегда любила это место! Здесь я чувствовала себя ближе всего к маме; здесь мне казалось, что она рядом.

Не раз я сидела на пирсе и гадала, как бы она сейчас выглядела. Достойно принимала бы свой возраст или цеплялась за уходящую молодость? Интересно, а с парашютом она бы по-прежнему прыгала? Ненавидела кетчуп… Каталась на роликах… Ворчала, что мистер Флойд ставит в своем магазине молоко так далеко от входа… Бросала все, чтобы полюбоваться закатом… Или повозиться в грязи…

Я часто задумывалась: понравилась бы ей моя новая стрижка? Что бы она сказала про школьные отметки? Поняла бы, почему я решила оставить Ноа? Почему прогнала Донована?

И почему продолжаю его отталкивать?..

Порою я задавалась вопросом, как сложилась бы моя жизнь, если бы мама осталась рядом. Может, я и сама была бы другой? Принимала бы другие решения. Выросла бы другим человеком.

Да. Конечно да.

Потеря мамы полностью изменила мой образ мыслей, мою жизнь, меня саму.

Не знаю, каково ей было бы об этом узнать. Поняла бы она, как сильно меня перевернуло ее исчезновение? Или погрозила бы пальцем за то, что я позволила этой утрате изменить меня, мою судьбу, мое будущее?

Я так глубоко задумалась, что вздрогнула, когда за спиной раздался голос.

– Надо было сюда и бежать первым делом! Можно? – Донован указал на место рядом со мной.

Я кивнула.

– Ты меня искал?

Он сел рядом и принялся болтать ногами, как я. Потом оперся руками о пирс и отклонился назад.

– Ты не пришла к Дезу, и Ава забеспокоилась. Хотела убедиться, что с тобой все в порядке. Так как? В порядке?

Он пристально посмотрел на меня. Несколько месяцев назад, когда у меня случился микроинсульт, левая половина лица онемела на добрых полчаса.

– Все хорошо.

Пока я сидела здесь и наблюдала за скатами, голова у меня почти не болела. А вот сердце – другое дело.

– Я не хотела никого волновать. Просто мне нужна была…

– Мама. Я знаю. Ты всегда на эмоциях приходила сюда с ней пообщаться. От горя или от радости.

Он меня отлично знал. Лучше, чем я думала.

– Вообще-то первой тебя нашла Ава. – Донован указал подбородком в сторону пляжа.

Там, на песке, сидели Ава, Сэм и Норман. Ава все время вытирала глаза, и у меня заболело сердце от мысли, что я ее напугала.

– И отец твой, наверное, уже спешит сюда, – добавил Донован.

По его тону я сразу поняла: он в курсе, почему я сюда пришла. Должно быть, Ава и ему все рассказала…

Я наклонилась вперед, оперлась об ограду и посмотрела вниз: скаты кружили в воде, словно исполняя замысловатый танец.

Донован опустил ладонь мне на спину и стал осторожно поглаживать ее круговыми движениями. Я таяла от его прикосновений.

– Правда красивые? – спросила я.

– Конечно. – Он тоже наклонился вперед. – Сразу ясно, почему люди считают, что они символизируют покой и безмятежность.

Я ухватилась за парапет и опустила подбородок на руки.

– Мне бы они сейчас не помешали!

– Но кое-кто называет ската рыбой дьявола.

– Сам придумал? – обернулась к нему я.

– Нет, – рассмеялся Донован. – Но это только из-за формы. – Он указал на ската: – Видишь, вокруг рта как будто рога?

– Это все неправда. Я никогда вас так не назову! – пообещала я снующим под нами скатам. – Вы слишком хорошенькие. – Пару минут мы молчали, а потом я добавила: – Я должна была догадаться. Про папу и Кармеллу.

– Почему?

– Теперь я понимаю: одно то, что папа занялся спортом, должно было навести меня на эту мысль. Окажись он при смерти, он бы скорее «Мун-Паями» объедался, чем бегал трусцой.

Донован улыбнулся.

– Мужчины и правда любят прихорошиться для своих леди. Вот я, например. Знал, что сегодня увижу тебя, – и побрился.

Я глянула на него, не зная, что сказать в ответ.

– Я заходил к тебе, хотел извиниться, – признался он.

– Ты вовсе не должен…

– Нет, должен. Прости, что я тебя расстроил! Сунул свой длинный нос не в свое дело.

– Вовсе не длинный! У тебя идеальный нос. А мне не стоило так остро реагировать. Просто на меня столько всего навалилось… – улыбнулась я.

У Донована хватило такта не сказать «я знаю».

Я поболтала ногами.

– Я много думала обо всем этом, пока тут сидела. Особенно про отца и про то, почему он не сказал мне, что с кем-то встречается: «Возможно, для меня пришло время отпустить прошлое и двинуться дальше».

В голове зазвучал голос отца. И я вдруг поняла, что он говорил вовсе не про кофейню.

Он имел в виду другое: нужно перестать надеяться, что в один прекрасный день мама просто появится на пороге, как будто никуда и не пропадала. Как ни в чем не бывало вернется к прежней жизни. Снова станет женой Деза и матерью Мэгги и займет свое законное место в кофейне.

– Когда мама пропала, мы с папой каждый день ходили вдоль берега. Забирались далеко-далеко. И все время смотрели по сторонам. Надеялись на чудо. Молились, чтобы оно произошло. Однако постепенно наши походы становились все короче. Вскоре мы стали выбираться на поиски всего пару раз в неделю. А под конец уже просто садились на песок и смотрели на море. У воды мы чувствовали себя ближе всего к ней.

Мы не поставили маме памятник. Не устроили похорон. Не провели никакой официальной церемонии, подтверждающей, что ее больше нет. Долгие годы жили в неопределенности, и эта надежда привязывала нас к ней, а ее к нам еще крепче.

Только теперь я поняла, что цеплялась за нее сильнее, чем отец.

– Я не могла выйти за тебя, потому что не хотела уезжать из Дрифтвуда, – хрипло призналась я. – Должна была остаться здесь на случай, если мама вернется.

Но она не вернется.

Она умерла. Навеки ушла в море.

Из уголка глаза скатилась слезинка, и я вытерла ее большим пальцем.

– Я знаю, Мэгги. Я всегда это знал.

– Правда? – Я посмотрела ему в глаза.

– И все же пытался заставить тебя уехать.

Донован смотрел на скатов сквозь рейки ограды. Может, вспоминал, как мечтал спасти мою маму…

– Но бороться с тобой я не мог, ведь ты весь город заставила верить в чудеса. Ни один человек – а я меньше всех – не хотел разбивать тебе сердце!

Со щеки снова упала слезинка.

– А я не понимаю, почему ты вообще здесь, если это я разбила тебе сердце. Мне так жаль, что все эти годы мы могли быть вместе, а жили в разлуке! Мне жаль, что ты не воспитывал Ноа, – из тебя вышел бы отличный отец. А больше всего мне жаль, что, умоляя тебя не уезжать, я совсем не думала о том, что тебе важно и нужно в жизни.

Донован обернулся: в его глазах цвета океана бушевал шторм.

– Я скажу тебе, почему я здесь. Потому что наконец понял, что в жизни мне важна и нужна ты. Я пытался забыть тебя, двинуться дальше. А потом приезжал домой и снова в тебя влюблялся. Каждый раз я силой заставлял себя уехать. В последний раз я был дома на Рождество, помнишь?

Я кивнула. Мы столкнулись на вечеринке у его брата и бросились в разные стороны, чтобы не оказаться под омелой.

– Ты стояла в свете гирлянд, смеялась над шуткой Ноа, и у меня перехватило дыхание. Словно в солнечное сплетение ударили! Я понял, что все упустил, что совершил величайшую ошибку в своей жизни. Последние двадцать лет я пытался убедить себя, что работу люблю больше, чем тебя. Но это неправда. Нельзя было быть таким упрямым! Я мог найти что-то другое.

– Нет! Я не должна была ставить тебя перед выбором. Только посмотри, сколько всего ты совершил! Скольких людей спас! Это не ошибка. И не могло быть ошибкой. Мама бы тобой так гордилась! Я точно знаю, потому что сама тобой горжусь.

Его ресницы влажно блестели.

– Я мог бы остаться и найти компромисс, а вместо этого уехал и много лет мучился. Но в то Рождество я понял, что еще не поздно все изменить. Тогда я решил вернуться и сразить тебя наповал своим шармом и остроумием. – Он нелепо захлопал ресницами. – Сработало?

Я улыбнулась сквозь слезы.

– Это было несложно. Я полюбила тебя двадцать лет назад. И сейчас люблю. И никогда не переставала.

Донован сграбастал меня в объятия, крепко прижал к своей груди.

– Мэгги Брайтвелл! Я люблю тебя с тех пор, когда и не знал, что такое любовь!

Всхлипнув, я спрятала лицо у него на груди.

– И что теперь?

– Голосую, чтобы мы как можно скорее начали наверстывать упущенное.

– Единогласно, – улыбнувшись ему в рубашку, отозвалась я.

Помолчав, он спросил:

– Ладно, раз с этим мы разобрались… Что ты думаешь насчет твоего отца и Кармеллы? У меня просто дар речи пропал, когда я узнал.

«Они разбили мне сердце», – едва не ответила я. Но вдруг задумалась, почему так отреагировала.

– Понимаешь, я как будто только сейчас ощутила это горе. Осознала, что мама пропала. Я никогда не позволяла себе верить, что она не вернется, а теперь столкнулась с горькой правдой. Это очень больно…

– Так часто бывает с людьми, чьих близких унесло море, – мягко сказал Донован. – Называется «неоднозначная потеря». Ведь физически мы не видели их мертвыми, потому и трудно осознать, что их уже нет. Классические стадии принятия горя не работают.

Я догадалась, что он уже объяснял это людям раньше, и мне стало больно от того, сколько трагедий ему пришлось вынести.

– Теперь я понимаю, что в последние несколько месяцев, видя, как отчаянно я цепляюсь за прошлое и за маму, отец пытался аккуратно вернуть меня в реальность. Нужно перестать надеяться, потому что она не вернется. Она не вернется.

Я должна была посмотреть правде в глаза, принять свои страхи, научиться жить с этим горем. Только так я смогу пойти дальше: начать жить не ее, а своей жизнью.

Донован, влажно блестя глазами, наклонился и поцеловал меня в лоб.

– Мне так жаль…

Я прерывисто выдохнула.

– Я хочу, чтобы папа был счастлив. И Кармелла тоже. Я их обоих люблю. И мне ужасно неловко, что ему пришлось все от меня скрывать. Но я понимаю, почему он так поступил. Правда, понимаю. Я была не готова.

– А сейчас?

Я грустно улыбнулась:

– Сейчас чуть больше.

Доски пирса под нами задрожали, и я обернулась через плечо. К нам спешил мой отец.

– Оставлю вас вдвоем. – Донован вскочил на ноги. – Но когда закончите, я буду тебя ждать.

Я схватила его за руку:

– Окажешь мне услугу?

– Все что угодно.

Я взглянула на скатов.

– Я не хочу больше бояться воды. Ты возьмешь меня с собой в море, когда купишь лодку?

– Слушай, – улыбнулся Донован, – да я тебя куда угодно отвезу! Только не туда, где обитают осьминоги. На этом стоп. В конце концов, у меня есть гордость. – Он прижал меня к себе и поцеловал в лоб. – А впрочем, ладно. Я тебя и к осьминогам отвезу, если скажешь. Я все для тебя сделаю, Мэгги!

«Может, тогда попросить его взять на лодку капкейки с кремом и персиками?» – подумала я. Потому что в голове у меня вдруг раздался голос Грозного Элдриджа, вещающего про сладость в награду.

Донован ушел, а я встала и оперлась о парапет. Ноги болели, кожу на шее и руках щипало от солнца. Впервые за долгое время у меня нисколечко не болела голова.

Я избавилась от многого из того, что давно меня угнетало.

Отпустила прошлое.

Отец подошел ближе, и в воздухе что-то переменилось.

– Прости, Мэгги-сорока! – начал он. – Прости, что не рассказал тебе про нас с Кармеллой. Я должен был.

– Скажи ты мне несколько месяцев назад, не знаю, как бы я отреагировала. Но точно так себе. Меня нужно было к этому подготовить, что ты и сделал.

– Я должен был найти человека, который смог бы с тобой поговорить, когда мама пропала. Ведь я понимал, что с тобой происходит. Ты боялась уезжать из города, боялась потерять любимых людей. Боялась так сильно, что цеплялась за них все крепче. Но я ничего не сделал. Потому что, заговори об этом ты, пришлось бы и мне. А это значило бы вытащить на свет ту пустоту, что я так старательно заполнял всякой всячиной. Прости, что подвел тебя!

– Ты меня не подвел. Думаю, каждый из нас просто справлялся как мог. Мы и сейчас справляемся как можем. И, наверное, будем до конца жизни.

– Это точно… – Папа сжал левой рукой висевшую на шее монетку в один пенни.

Обручального кольца на его пальце так и не было, но на загорелой коже еще оставалась белая полоска. В груди сдавило, и я сказала себе, что мне нужно просто прожить эти эмоции. От отрицания, первой стадии горя, перейти сразу к принятию, последней стадии, невозможно. Всем известно, что на этот процесс уходит много времени, а со мной это должно было произойти много лет назад.

– И что теперь? – спросила я. – Как у вас с Кармеллой?

– Мы хотим жить вместе. Решили занять старый дом Кендрика, что стоит дальше по берегу. Отремонтируем его, сделаем все по нашему вкусу. Построим этот дом вместе.

Это было больно. Больно осознавать, что папино новое приключение не связано с мамой. Но ему в жизни выпало достаточно горя. Лишь бы он был счастлив с Кармеллой! А остальное неважно.

– Я так понимаю, поэтому ты и затеял дворовую распродажу?

– Решил начать с чистого листа.

– Но ведь ты любишь свои сокровища!

– Кармеллу я люблю больше, – ответил папа. – Мы теперь вместе, и дыру в жизни больше заполнять не нужно.

Я с трудом сглотнула.

– А в ту ночь, когда тебя застали на улице в подштанниках, ты правда ходил во сне?

– Нет, – ухмыльнулся он. – Я ночевал у Кармеллы. Поздно вечером услышал шум снаружи. Вышел посмотреть, а замок захлопнулся. Она уже спала, дверь на стук не открыла, и я решил тихонько пробраться домой.

Представив себе эту сцену, я невольно улыбнулась.

– Надо было тогда тебе о нас рассказать, – добавил он. – Но я боялся твоей реакции.

Я снова сглотнула комок в горле.

– Я хочу жениться на ней, Мэгги-сорока. Вот почему я ходил к поверенному по наследству.

Я согнулась под тяжестью его слов. Технически отец был все еще женат, ведь маму официально мертвой не объявляли. Раз он хочет жениться, нужно это уладить; поверенный по наследству подаст прошение в суд.

Я посмотрела на раскинувшийся до горизонта залив. Вдалеке рассекала воду яхта с радужными парусами, пестревшими на фоне серого неба. Хотелось сказать отцу, как я счастлива, что он снова нашел любовь, но я не могла выдавить из себя ни слова. Может, смогу завтра, когда мне уже не будет так больно.

– Время пришло, – тихо сказала я.

Он кивнул, смаргивая слезы. И, наконец, спросил:

– А ты как? Что теперь? Все еще хочешь выкупить кофейню?

– Банк отказал мне в кредите.

Отец облокотился на перила, сложил руки вместе и уставился на скатов.

– Значит, все?

– Я так просто не сдамся. Придумаю что-нибудь другое. Делейни говорила, что, если мне понадобится помощь, она готова вложить деньги в мой бизнес. Возможно, поймаю ее на слове.

– Ты на это пойдешь? Возьмешь инвестора?

Я не могла оторвать глаз от круживших у пирса скатов.

– Я люблю эту кофейню. Она моя, и я сделаю все, что потребуется, чтобы ее сохранить.

Папины глаза потемнели, губы скривились, на переносице залегли морщины. Справившись с эмоциями, он улыбнулся: сначала через силу, но вскоре уже сиял во все тридцать два зуба.

– Я понял. Понял.

– Ты специально подложил мамин блокнот в кладовку, чтобы я его нашла? – догадалась я.

Его глаза блеснули.

– Я нашел его в сарае и решил показать тебе, что кофейня не была маминой голубой мечтой. Она открыла ее скорее для прикола. Ради очередного приключения. И такой, как сейчас, она стала… не благодаря ей. А благодаря твоему труду. Твоей преданности.

Мои глаза снова наполнились слезами. Скаты наконец оставили пирс и поплыли на восток, плавно скользя в воде. Мне хотелось попросить их остаться, но я знала, что они должны двигаться дальше.

Папа обнял меня одной рукой.

– Кстати, отличные новости! Продавец кофейни снизил цену. И даже готов сам доплатить, лишь бы она попала в хорошие руки.

От радости отец всегда сиял так, что я не могла не улыбнуться. Как же сильно я его любила!

– Ты вовсе не обязан…

– Но я хочу, моя Мэгги-сорока. И не предложил этого сразу только потому, что ты должна была понять то, что все вокруг давно уже знали. Что сердце города – не кофейня, а ты.