В субботу рабби остался голодным

Глава XVIII

— Поссел? Что такое поссел?

— То же, что трефное — некошерное, нечистое.

— Что вы такое говорите, мистер Горальский? Как это наше кладбище может быть нечистым?

— Оно нечистое, потому что там похоронен самоубийца. Самоубийц хоронят в углу, у стены, в самом конце. А вы похоронили самоубийцу прямо на виду, и теперь все это место — поссел.

— Мы не хоронили никаких самоубийц, Бен. Кто вам это сказал?

— Слушайте, мистер Шварц, со мной это не пройдет. Вчера вы похоронили на своем кладбище Айзека Хирша. Я был там. Я видел. А сегодня ко мне приходит следователь страховой компании, и теперь ясно как дважды два, что этот тип совершил самоубийство. Я сказал об этом отцу, и он ужасно расстроился.

— С чего ему-то расстраиваться?

— С чего? Да с того — если вы забыли, — что там похоронена моя мать! Она всю жизнь была порядочной, набожной женщиной. Она соблюдала кашрут в доме и все правила и предписания, а теперь она лежит в оскверненной земле! И меня это не должно волновать? Моего отца это не должно расстраивать?

— Но послушайте, Бен… мистер Горальский, я ничего не знаю об Айзеке Хирше. Я впервые услышал его имя. Этими вопросами занимается кладбищенский комитет. Я уверен, что этому есть какое-то объяснение. Разве рабби не отслужил там службу?

— Конечно, отслужил. И произнес надгробное слово, и благословил! А ведь всего несколько дней назад, накануне Йом-Кипура, я собственными ушами слышал, как он угрожал моему отцу: если он не будет принимать лекарства и умрет, то будет считаться самоубийцей, и его похоронят в углу без благословений и надгробного слова. А теперь появляется этот Айзек Хирш, который даже не член храма, — а кладбище вроде бы предназначалось только для членов, — и его жена даже не еврейка, и рабби хоронит его со всеми почестями! Вы говорите — есть объяснение? Думаю, что есть. Объяснение заключается в том, что вам, ребята, надо было продать участок на кладбище, и из-за пары сотен баксов, или сколько там он стоит, вам наплевать, что будет с остальными, которые там похоронены.

— Я уверяю вас, Бен, ничего подобного не было. Марвин Браун, председатель нашего комитета, никогда бы такого не допустил. Это, наверное, какая-то ошибка.

— То есть мой отец не знает, что кошерное, а что не кошерное?

— Нет, конечно, но этот страховой следователь мог ошибиться.

— Как это он мог ошибиться? Он мне все изложил ясно, как божий день. Хирш заезжает в свой гараж и закрывает дверь. Потом садится в машину и наклюкивается с невыключенным мотором. Так что это — самоубийство или как?

— Ну, конечно, похоже на то, но… Послушайте, если мы можем что-то сделать…

— Если?

— Ну хорошо, скажите — что мы должны сделать?

— Убрать его оттуда.

— То есть эксгумировать тело? Бен, мы не можем этого сделать. Вы не можете от нас этого требовать. Будет скандал. Нам понадобится согласие вдовы. Город будет…

— Слушайте, Шварц, — прервал его Горальский холодно и бесстрастно. — Вы тут убалтывали моего отца по поводу строительства капеллы, и он уже наполовину вам пообещал. Лично я думаю, что конгрегация так же нуждается в новой капелле, как в погроме, но если старик хочет — пусть. Но я вам говорю прямо здесь и сейчас: если вы не уладите это дело с кладбищем, то на деньги, которые вы от нас получите, вы не поставите даже брезентовой палатки.

— Морт, я такой же горячий поклонник нашего рабби, как и ты, но ты не можешь не согласиться, что свое дело он знает. Я имею в виду — если он похоронил Хирша, значит, там все о’кей.

— Ты не понимаешь, Марвин. Ты так и не понял, — устало сказал Шварц. — Рабби, скорее всего, вообще не вникал в эти дела. Может, у него были подозрения насчет самоубийства, а может, и нет. Даже если были — что он сделал бы в этом случае? Он позвонил бы своему приятелю, шефу полиции, и тот, естественно, дал бы ему официальное заключение: смерть в результате несчастного случая. Значит — зеленый свет! И я на его месте поступил бы точно так же. И если мы его спросим, я уверен, он скажет: все было правильно и кошерно. И не будет он признавать свою ошибку.

— Так что нам теперь делать? Мы же не можем выкопать тело…

— Вообще-то… Если вдова не будет возражать…

— Забудь об этом, Морт. Даже если она согласится — а она не согласится, если я хоть сколько-нибудь разбираюсь в людях, — нам придется получать разрешение отдела здравоохранения в Дербери, где находится кладбище, и отдела здравоохранения в том месте, где он будет перезахоронен. Слишком много волокиты и слишком много шуму.

— Вообще-то это была идея Бена Горальского, Марв. Я все это ему говорил.

— А другие идеи у тебя есть?

— Видишь ли, — осторожно начал Шварц, — вполне возможно, что такое будет случаться и впредь, особенно если учесть, что хоронить мы стараемся как можно быстрее: достаточно через пару дней после похорон найти записку, и то, что казалось естественной смертью, нате вам — самоубийство. Так что я считаю, что для таких случаев нам нужен какой-то механизм. Скажем, какой-то ритуал очищения, выполненный рабби, чтобы вернуть кладбищу кошерность. Рабби может все это красиво обставить, устроить настоящее шоу… В чем дело? — спросил он, увидев, что Марвин медленно качает головой.

— Я не думаю, что рабби станет это делать.

— Черт побери, если правление ему прикажет, он сделает!

— Не знаю. Не уверен, что правление может приказывать что-либо подобное. Мне кажется, что решать тут должен рабби. И скажу тебе еще: я не уверен, что мне самому нравится эта идея.

— Почему?

— Потому что я не думаю, что кладбищу это пойдет на пользу.

— То есть как это?

— Слушай, Морт, ты архитектор, так что вряд ли разбираешься в психологии коммерции. Продать участок на кладбище довольно трудно. Это товар, как мы говорим, «неосязаемый» — такой же, как страхование. В нашей конгрегации все люди довольно молодые — они не склонны думать о таких вещах, как участок на кладбище. Но хороший торговец способен их убедить. Иногда он взывает к их чувству лояльности по отношению к храму, иногда — к чувству ответственности перед женой и семьей, а иногда достаточно бывает их пристыдить. Но в любом случае их нужно убедить в том, что твой товар безупречен, что в нем нет изъяна. Если с твоим товаром что-то не так и потенциальный покупатель об этом узнает, он моментально за это ухватится и использует это против тебя. Так что если станет известно, что с нашим кладбищем что-то не так, что оно, скажем, не стопроцентно кошерное, то, думаю, с тремя четвертями из тех, кого мне уже удалось уболтать, можно тут же распрощаться.

— Ну, так они купят немного позже…

— Морт, ты говоришь так, как будто тебе не известно, что значит кладбище для нашей конгрегации. Вспомни — храм купил эту землю в прошлом году, когда президентом был Беккер. И что бы ты ни имел против Беккера, не забывай, что он бизнесмен. Он сделал меня председателем комитета, потому что считал, что тот, кто может продавать страховки, сможет продавать и участки на кладбище. И то и другое, как я сказал, — «неосязаемый товар». Он даже любил подшучивать надо мной на эту тему. «Марв, — говорил он, — ты продаешь им страховки, то есть вроде как ставишь на то, что они будут жить, а они ставят на то, что умрут. А когда продаешь им участок на кладбище, ты, сукин сын, обеспечиваешь себе выигрыш в любом случае, держа их на крючке!». И я даже использовал эту мысль, когда обрабатывал кое-кого из потенциальных клиентов, — вроде как в шутку.

— Согласен, ты хороший коммерсант, Марв. Поэтому я и оставил тебя председателем, когда назначал комитеты. Но к чему это ты?

— Я хотел только, — уклончиво ответил Марвин, — чтобы ты понял, что может значить кладбище для конгрегации.

— Но если мы не сделаем что-то прямо сейчас, мы можем потерять Горальских!

На Марвина это не произвело впечатления.

— Конечно, неплохо иметь при храме такого крупного магната, как Бен Горальский, но только если не приходится ползать перед ним на брюхе всякий раз, как он…

— Слушай, Марвин, если я тебе кое-что скажу, ты никому не проболтаешься? Представь: старик практически железно пообещал мне дать деньги на новую капеллу, причем не просто крупное пожертвование, а всю стоимость — может быть, сто пятьдесят тысяч долларов!

Марвин присвистнул.

— Сто пятьдесят штук?!

— Если не больше.

Марвин вытащил из кармана карандаш.

— Тогда у меня, похоже, есть идея. — Он пошарил еще, извлек из внутреннего кармана какой-то рекламный проспект и с досадой отшвырнул его.

— Что ты ищешь? Бумагу? — Шварц пододвинул к нему блокнот.

— Спасибо. — Марвин начертил большой квадрат и в нижнем правом углу поставил крестик. — Вот кладбище, а вот место, где похоронен Хирш. Хорошо: Горальский утверждает, что самоубийцу нужно хоронить в дальнем углу. Делаем угол. — Он начертил внутри квадрата овал, охватывающий всю территорию, кроме углов. — Если мы проложим кольцевую дорогу внутри кладбища, могила Хирша останется за ее пределами и — в углу. Что скажешь?

Шварц изумленно смотрел на чертеж.

— Марвин, ты гений! Ты это только что придумал?

— Ну, в общем-то эта мысль у меня уже возникала, только по другому поводу. Помнишь, пару заседаний назад я говорил, что нам внутри кладбища нужна дорога? Правление отвергло это предложение, потому что тогда они не хотели ввязываться в такие расходы. Но я много об этом думал, пытался найти такой вариант, чтобы дорога обеспечила доступ ко всем частям кладбища и в то же время съела как можно меньше земли. И вот этот вариант показался мне самым подходящим.

— Но разве кольцевая дорога не окажется дороже?

— А нам не надо делать ее всю целиком. Даже при нашем теперешнем бюджете на те деньги, которые мне уже утвердили, мы можем разметить ее и сделать для начала только один угол — тот, где лежит Хирш. А закончим, когда правление выделит больше денег.

— Черт возьми, Марв, я думаю, это решит проблему! Я же говорю — ты гений!

Но Марвин, казалось, колебался.

— А что делать с рабби?

— В каком смысле?

— Мы скажем ему?

Шварц подумал.

— Думаю, лучше сказать — хотя бы для того, чтоб уж наверняка знать, что трюк удастся.