В субботу рабби остался голодным

Глава XXXIX

Рабби Смолл расхаживал взад и вперед по гостиной. Он репетировал ханукальную[46] проповедь, время от времени поглядывая на аудиторию — своего маленького сына, надежно втиснутого в угол дивана. Один раз он прервал свою речь, чтобы крикнуть Мириам, которая возилась на кухне:

— Ты знаешь, дорогая, он следит за мной! Честное слово, он сосредоточенно за мной наблюдает!

— Да он целыми днями только это и делает.

— …Так что чудо со светильником мы должны рассматривать не только как пример вмешательства высших сил…

Ребенок скривился.

— Тебе не нравится? Я и сам не очень-то в восторге. А что, если сказать: «Нас слишком тянет к чудесам…»?

Ребенок захныкал.

— А если так: «Настоящее чудо Хануки заключается не в том, что масло в светильнике горело восемь дней вместо одного, а в том, что крошечный народ бросил вызов власти могущественной Греции…»

Ребенок завопил.

— Нет?

Младенец на мгновение замолк, а затем — с красным и исказившимся лицом — снова заорал во всю мочь.

— Что, и так плохо?

В дверях появилась Мириам.

— Он хочет есть. Я его покормлю.

— Покорми, — сказал рабби. — Когда он поест, я снова на нем потренируюсь. Может быть, на полный желудок он будет воспринимать лучше.

— Даже не думай. После кормления он будет спать. Правда, Джонатан? — Мириам взяла ребенка на руки, и он стал затихать — крик перешел в неопределенное хныканье, а потом и вовсе прекратился. — Кроме того, к тебе, кажется, гость.

Это был Мозес Горальский. Рабби увидел в окно, как водитель помогает старику выйти из машины. От дальнейшей помощи он отказался и, держась за перила, сам поднялся по ступенькам.

— Входите, мистер Горальский. Вот приятная неожиданность!

— У меня есть один вопрос — шейле. К кому же мне пойти, если не к рабби?

Рабби помог старику снять пальто и провел его в свой кабинет.

— Постараюсь помочь, мистер Горальский.

— Помните, когда мой Бен попал в неприятность, я приехал в храм, чтобы помолиться.

— Я помню.

— Вы знаете, молитвы я читаю на иврите. Это я могу, но что я говорю — я не знаю, потому что когда там мне было учиться? У нас была бедная семья. Мой отец страшно много работал в старой стране, чтобы только прокормить нас. Так что когда я выучил молитвы, он забрал меня из хедера, из школы, и я уже стал помогать ему в работе. Так было у большинства людей в то время.

— Да, я знаю.

— Так что — если я не понимаю слов, значит, я не молюсь? Мои губы шевелятся, в голове у меня мысли, и для меня это уже молитва. Я прав или я неправ, рабби?

— Думаю, это зависит от того, какие мысли.

— Ага! Так вот, в ту субботу — какие у меня могли быть мысли? Они могли быть только о Бене. Я попросил Господа, чтобы он ему помог. Чтобы он сделал так, что полиция выяснит правду и отпустит моего Бена.

— Я бы сказал, что это была молитва, мистер Горальский.

— Так вот, когда я молился, я дал обещание. Я решил: если моего Бена отпустят, то я кое-что сделаю.

— Не обязательно подкупать Господа и заключать с ним сделки.

— Это не подкуп. И никакая не сделка. Я сам себе пообещал, я дал… зарок.

— Хорошо.

— И у меня вопрос, рабби. Должен я сдержать свое обещание?

Рабби не улыбнулся. Засунув руки в карманы и сосредоточенно наморщив лоб, он зашагал по комнате взад и вперед. Наконец он повернулся к старику.

— Это зависит от того, какое обещание. Если это что-то невыполнимое, то вы, безусловно, не обязаны его выполнять. Если что-то дурное или незаконное, — тоже не обязаны. Но в любом случае, если вы даете себе обещание — вам решать, насколько вы им связаны.

— Давайте я расскажу вам, рабби. Несколько месяцев назад я разговаривал с Мортоном Шварцем, президентом храма, и сказал ему, что хочу что-то сделать в память о моей Хане, которая умерла за несколько месяцев перед тем. В конце концов, я теперь богатый человек, и мой сын богатый. А моя Хана была со мной все время, пока мы были бедные. Даже когда я разбогател, она не могла получить от этого удовольствие, потому что она уже болела, лежала почти все время в постели и была на диете, так что даже не имела возможность хорошо покушать. Так вот, этот Мортон Шварц спрашивает меня, что я хочу. В храме, говорит, можно поставить систему кондиционирования воздуха или, может быть, новый орган. — Старик пожал плечами. — Я должен ставить систему кондиционирования в память о моей жене? Где там будет стоять ее имя? На трубах? А орган — или он лучше? Я долго не мог себя заставить пойти в ваш храм из-за этого органа. Так что — я буду дарить храму орган в память о жене? И я сказал: «Мистер Шварц, я не хочу никакой техники, и я не хочу никаких органов. Я имел в виду какое-нибудь здание». Вот это все, что я ему сказал. А он говорит, что задумал построить что-то вроде пристройки к синагоге — такой специальный храм, который будет использоваться только для молитв, а не для собраний или всяких дел. И я сказал ему, что это меня заинтересовало.

— А он сказал вам, сколько это может стоить?

— Цена для меня не имела значения. Деньги — я что, буду забирать их с собой? Или мне надо обеспечивать Бена? Шварц сказал — больше ста тысяч, а я сказал — хоть двести.

— Что ж…

— Так вот, потом он мне показал чертеж и объяснил, что там будет что-то вроде галереи, где можно стоять и разговаривать, если хочется передохнуть во время службы, или после службы, — такое место, где можно не спешить. — Горальский ссутулился и развел руками. — Понимаете, рабби, в моем возрасте человек заинтересован не спешить. Ты уже не здесь и еще не там — ты вроде как на полпути…

— А потом он показал вам макет?

— Показал.

— И?

Старик скорчил гримасу.

— Когда я увидел макет, я был не в таком уже прямо восторге. Здание само по себе красивое, но вместе с храмом… Оно там ни к селу ни к городу. Храм — он простой, прямой, а новое здание — оно какое-то разукрашенное. Но разве я архитектор? Что я знаю про здания? В общем, я не был уверен, но в тот день, когда я молился за моего Бена, я дал обещание, что если они отпустят Бена, я подарю это здание.

— Так ваш вопрос заключается в том, обязаны ли вы выполнить это обещание?

— Да, это и есть мой вопрос.

— А препятствие в том, что эти два здания — новое и старое — не сочетаются друг с другом?

— Не только в этом, рабби. Это бы я еще пережил. Но всю жизнь я был бизнесменом. Вы знаете, что такое бизнесмен, рабби? Бизнесмен, если он тратит доллар, он должен получить на этот доллар товар. Неважно, на что он тратит. Если он тратит на благотворительность, он должен получить на доллар благотворительности. Вы понимаете?

— Как будто да.

— И вот мне кажется, что это здание — оно бесполезное. Нам нужно еще одно здание для храма? Строить только для того, чтобы строить, только чтобы потратить деньги, — это я не понимаю.

— А если бы это здание стояло отдельно от основного, оно бы вам больше понравилось?

— А как бы вы его использовали?

— Например, для школы, — раздумчиво предположил рабби, — или даже для общинного центра…

— Вам нужно отдельное здание для школы? Если вы уберете школу из храма и перенесете ее в отдельное здание, так для чего вы будете использовать храм? Для нескольких дней в году? Это расточительство. А центр? Или здесь, в Барнардс-Кроссинге, вам нужен центр, чтобы в нем мальчишки играли в баскетбол? В большом городе, где ни у кого нет дворов и полно ребятишек, а на улице играть опасно, — это да. Но здесь — разве вам нужно место, где будут играть ребятишки?

— Может, вы и правы…

— Помните, рабби — просто строить, лишь бы что-то построить, это глупо. Пусть лучше на этом месте растет божья травка и цветочки.

И тут рабби осенило.

— Вы правы, мистер Горальский. Но есть одно здание, которое нам действительно нужно. — Глядя на старика, он осторожно произнес: — Мы могли бы поставить эту капеллу на нашем кладбище. Ее можно сделать меньше, если планировка того требует, но общий замысел будет тот же. И это было бы особенно уместно потому, что ваша жена была одной из первых, кого там похоронили…

Изборожденное морщинами лицо Горальского расплылось в улыбке.

— Рабби, рабби, на этот раз вы попали в точку! Тот же проект, может быть, чуточку меньшего размера — это будет подходящее здание для кладбища! И я бы хотел сделать там ограду, посадить цветы, может быть, деревья… Мемориальное кладбище Ханы Горальской… Это будет как сад! — Но вдруг лицо его помрачнело. — А как же мой зарок, рабби? Я пообещал, что это будет пристройка к храму здесь, в Барнардс-Кроссинге. Я даже в мыслях представил себе здание Мортона Шварца…

— Но разве ваш зарок касался конкретного расположения зданий? Вы дали зарок пожертвовать храму здание, мемориал вашей жены… — Рабби остановился, увидев, что старик качает головой.

— Послушайте, рабби, вы что думаете, я давал зарок так, будто клялся перед нотариусом? «Я, Мозес Горальский, настоящим обещаю…» Нет. У меня в голове проходили всякие картины, чувства, мысли — не слова, вы понимаете? Но я знаю, что я пообещал, — добавил он упрямо.

Рабби задумчиво кивнул. Конечно, старик не формулировал свое обещание словами. Он стар, достаточно богат, ему нелегко заставить себя поменять решение, даже если он и согласится, что другое — кладбищенская капелла — будет гораздо полезнее и уместнее. Рабби поднялся со стула и снова начал расхаживать по комнате. Горальский терпеливо ждал.

Чем больше рабби обдумывал этот план, тем больше он ему нравился. Он не хуже Марвина Брауна понимал значение кладбища для конгрегации. И это позволило бы Мортону Шварцу построить свое здание — пусть не точно так, как он задумал, но очень близко к этому. А старик создал бы настоящий мемориал в память своей жены. Проблема была в том, как разрешить мистеру Горальскому сделать то, чего ему на самом деле хотелось.

Рабби остановился перед книжным шкафом, и его взгляд упал на толстые тома в кожаных переплетах — его экземпляр Талмуда. Выбрав один том, он сел за стол и стал его перелистывать, пока не нашел нужное место. Он повернулся лицом к Горальскому.

— Я в начале говорил вам, что если ваш зарок связан с выполнением чего-то дурного, то вы от него освобождаетесь. Помните?

— Помню. А что, построить здание Шварца — это грех?

Рабби улыбнулся.

— Я считаю, что в этом конкретном случае, мистер Горальский, следует применять закон шатнес.

— Шатнес? Но это разве не про одежду — что нельзя смешивать лен и шерсть?

— Это его обычное толкование. Но это правило упоминается в Библии в двух местах — в книге Левит и во Второзаконии. Почему в двух? Когда Библия говорит об одном и том же дважды, это может означать либо то, что это правило очень важно, либо то, что оно может иметь еще одно значение. В книге Левит оно объединено с предписаниями не разводить вместе скот разных пород, а также не засевать поля двумя сортами семян. Во Второзаконии — с предписаниями не засевать виноградник разными семенами и не запрягать в плуг вместе быка и осла. — Голос рабби приобрел талмудистскую распевность и монотонность. — Так вот, если бы эти два отрывка звучали совершенно одинаково, можно было бы утверждать, что это подразумевает важность данного правила и необходимость его строгого соблюдения. Но поскольку оно в каждом случае подается вместе с двумя другими, а они в книге Левит иные, чем во Второзаконии, то мы можем толковать это предписание как запрет на любое смешивание двух разнородных вещей. — Рабби откинулся на спинку кресла. — Вы можете сказать: а где же предел применения этого правила? Ведь мы пользуемся многими сочетаниями разнородных вещей: обувью, сделанной из кожи и резины, домами из дерева и камня… Значит, если мы нарушаем конкретное правило, нам необходимо какое-то мерило. И какое мерило подсказывает нам логика? Да конечно же, одно: кажется ли нам это неправильным. Для чего же еще Господь дал нам разум, как не для того, чтобы мы им пользовались? Ваше первое ощущение от проекта Шварца было таким: эти два здания относятся к разным стилям, и объединять их было бы неправильно. Это беспокоило вас с самого начала. И вот мое решение: это пример шатнеса, а следовательно, подлежит запрету.

Старик поскреб в затылке. Потом его морщинистое лицо расплылось в широкой улыбке, выражающей глубокое восхищение:

— А на кладбище можно, там оно будет стоять отдельно! Это, конечно, пилпул, но знаете что, рабби? Все вдруг встало на свои места!