В тени короля

Глава 25

Тьма жидкой прохладой обволакивала его, убаюкивала тишиной, ласково щекотала кожу своей невесомостью. Он не помнил ни себя, ни своего имени, ни как здесь оказался. Ему было хорошо и спокойно, и не хотелось ни о чём думать и ничего вспоминать, разве что едва уловимая тревога, назойливым комариным писком пробивающаяся сквозь пелену, не позволяла до конца погрузиться в умиротворяющий мрак, всё звала слабым девичьим голоском. Слов было не разобрать, но порядком раздражало. Чем усерднее он старался не замечать настырный голос, тем сильнее он становился: из далёкого эха плавно перешёл в тихий шелест, затем в шёпот, обретающий форму едва различимых звуков, а потом и вовсе в отчётливый требовательный зов.

«Харо! — твердил голос. — Вернись за мной!»

В конце концов смирившись, что сопротивляться бесполезно, он сконцентрировался, попытался вспомнить, откуда ему знакомы эти слова и где уже он слышал этот голос. Образы, поначалу смутные, неохотно всплывали перед внутренним взором: зелёные глаза, сладостный стон, срывающийся с приоткрытых губ, солнечные отблески в россыпи золотых волос.

«Харо!» — не унималась призрачная незнакомка.

Кто такой Харо?

Или это его имя?.. Нет, не имя — прозвище. Скорпион, Сорок Восьмой… Выродок, предатель. Чёрт, лучше бы не вспоминал!

«Вернись, Харо!»

Ровена… При воспоминании её имени мрак мгновенно рассеялся, будто туман при резком порыве ветра. Харо очутился посреди казарменного двора, тронутого тоскливой пустотой. Ни собратьев, ни плётчиков, лишь безжизненные глазницы окон загонов и палящее солнце над головой. Знойный воздух колыхался, искря рябью, как на воде; кожу нещадно пекло, лицо покрылось липкой испариной, глаза резануло обжигающе-ярким. Он прижмурился, заслоняясь рукой от мучительного света, а голос всё не унимался, требовал куда-то вернуться. Но куда? Он ведь и так здесь.

«Харо, где же ты? Почему не пришёл за мной?»

«Да как тебя найти, если даже смотреть больно!»

И всё же он осмелился чуть приоткрыть глаза, потом медленно отвёл руку. Мир поблёк, краски сделались приглушёнными, но солнце продолжало жечь до ломоты в мышцах. Харо огляделся, ища источник зова, ту самую, что вырвала его из безмятежности, ту самую, ради которой он согласился бы на любые пытки, лишь бы оставаться с ней рядом, и которую в итоге подвёл…

«Харо!»

Он обернулся на голос. В конце Столового двора, у самых ворот, окутанная мягким сиянием, стояла Ровена. Даже солнце не смело касаться её своими огненными лучами, лишь кротко ласкало обнажённые плечи, играло бликами в золотистых локонах. Принцесса приветливо помахала ему рукой, и на её чувственных губах расцвела радостная улыбка.

Харо направился к ней, но каждый шаг отзывался ноющей болью, в воздухе взрывались невидимые заряды, чем-то напоминающие петарды Керса, только не подпитываемые хистом. От них звенело в ушах, сдавливало виски стальными тисками, но он не останавливался — принцесса ждала его, манила чарующей улыбкой, и сияние вокруг неё становилось всё ярче.

Огненный зной нестерпимо душил, мышцы ломило до судорог, но Харо твёрдо знал — всё прекратится, как только он коснётся Ровены, и упорно шёл вперёд сквозь всполохи и беспощадную жару. Когда осталось меньше четверти пути, принцесса протянула к нему руку, но с места не сдвинулась, будто нечто удерживало её.

«Ты здесь, Харо!»

За её спиной вдруг выросла тень, быстро приобретая очертания. Пылающие ядовито-зелёные глаза, безумная ухмылка…

Альтера!

Он ускорил шаг, но сапоги утопали в вязкой грязи, и от каждой попытки вырваться из ловушки Харо погружался всё глубже в землю. Принцесса продолжала тянуться к нему, но улыбка на её губах померкла, а глаза расширились в страхе.

«Помоги мне!» — шептала она едва слышно.

«Я вырежу ей сердце и скормлю туннельным псам! — злорадно скалясь, Альтера поднесла воронёный клинок к горлу Ровены. — Смотри, предатель, смотри ей в глаза!»

«Не тронь её, тварь! — он продолжал вырываться из земляного плена, стараясь дотянуться хотя бы до кончиков пальцев принцессы — одно прикосновение, и Альтера исчезнет. — Не трогай её! Отойди от неё!»

Омерзительный хохот заглушил его крики, сталь скользнула по горлу, орошая кожу горячей кровью.

— Ровена!

Рядом что-то загрохотало, громко взвизгнуло. Исчезла принцесса, исчезла Альтера, исчезли и стены ненавистного терсентума. Вместо них перед ним появилось перепуганное женское лицо, смутно знакомое, из далёкого полусна, который не вспомнить, как ни старайся.

— Тьфу ты, напугал-то как, Тейлурово отродье! — незнакомка сурово свела необычайно ровные брови. — Всю воду из-за тебя пролила!

Мир плыл и двоился. Ему пришлось сконцентрироваться, чтобы понять, где находится, правда, получилось не с первого раза — сил едва хватало держать веки открытыми. Он обнаружил себя на кровати, намного мягче казарменной койки. Рядом, на краю, напряжённо выпрямив спину, сидела незнакомка. Бревенчатые стены, маленькое оконце, пропускающее сквозь мутное стекло бледный солнечный свет, у противоположной стены — низкий шкаф, или как его там называют, и стул у самой двери. Харо понятия не имел, где находится, ни на лазарет, ни на загон это место не походило. Тогда где он и как здесь оказался?

Последнее, что удалось выскрести из памяти — бескрайнюю степь и заходящее кровавое солнце, а ещё нестерпимую боль и леденящее дыхание Госпожи на своём лице. Странно, что он всё ещё жив, а в этом Харо не сомневался: мертвецы боли не чувствуют, а левый бок мучительно тянуло, мышцы крутило, как после десятичасового выпаса без передышки.

Женщина чуть подалась к нему, хмурым взглядом рассматривая его лицо:

— Ты понимаешь меня?

Харо отвернулся.

«С чего бы мне тебя не понимать? Я ведь не животное».

Не дождавшись ответа, она щёлкнула пальцами у его уха:

— Посмотри на меня! — он резко обернулся, заставив её вздрогнуть от неожиданности. — Ох, у меня от твоих глазищ мурашки по коже!

Харо опасливо изучал незнакомку: вытянутое лицо, заострённый нос, лёгкая сеточка морщин у глубоко посаженных глаз — несмотря на строго поджатые губы, женщина не казалась злой или опасной.

— Как ты себя чувствуешь? Что-то болит?

Да проще сказать, что не болит! Он уже собирался ей ответить, как вдруг его внимание привлекли тяжёлые шаги, и пока Харо искал глазами хоть что-то, напоминающее оружие, в дверном проёме появился сухощавый старик, также, как и незнакомка, показавшийся знакомым. С озадаченным видом тот поскрёб убелённую редкой сединой макушку и вопросительно глянул на женщину:

— Очнулся или опять?

— Похоже, очнулся, — отозвалась она. — На голос реагирует.

— Вот видишь! — просиял старик, скалясь кривыми жёлтыми зубами. — А ты всё заладила: труп да труп!

Эти двое не выглядели ни напуганными, ни напряжёнными, они словно находились в компании старого знакомого, а не выродка с клеймом на лбу, и Харо эти двое нешуточно настораживали, что-то с ними явно было не так.

— А чему ты радуешься, Бернард? — женщина потянулась за деревянной миской, валявшейся на полу вверх дном. — Люди уже начинают задавать вопросы, заметили, что я к тебе зачастила. Ох и бед ты не оберёшься, коли пронюхают, кого приволок в деревню!

В деревню? Так это он в людском селении? Всё-таки добрался.

— Не пронюхают, к дому чокнутого Берна никто и носу не суёт, — старик заковылял прямиком к Харо. — Ну здравствуй, скорпион! Спокойно, не бойся, мы не враги.

«А я, что ли, на кролика перепуганного похож?»

— Суёт не суёт, а осторожность не помешает, — женщина встала с кровати. — Сейчас вернусь, а ты присмотри пока за ним. И под ноги тоже смотри, лужа вон.

Старик шутливо отдал честь на манер гвардейцев и, заняв освободившееся место, с любопытством заглянул Харо в глаза:

— Вот это да-а! Ты хоть не слепой?

Харо угрожающе оскалился: нечего так пялиться!

— Да ты не серчай, я ж не со зла, — поспешил успокоить его старик. — Диковинка ты для нас, нечасто в наших местах осквернённого встретишь, а скорпиона и подавно. Слушай, а ты хоть помнишь меня? Нет? Я Бернард. А ты Сорок Восьмой, так ведь?

«И кто ещё из нас слепой?»

Старик громко вздохнул:

— А я ведь тоже думал, что не выкарабкаешься. Три недели без сознания проваляться — не шуточное дело. Ты, правда, иногда приходил в себя, но как неживой. С ложечки тебя кормили, что дитя неразумное.

«Радуйся, что я тебе эту ложечку в твой сморщенный зад не засунул».

Представить страшно, что они делали, когда ему нужно было облегчиться… Зато теперь понятно, откуда так знакомы их лица.

Стоп! Три недели в отключке? Три недели, мать его!

Харо подскочил, спугнув старика с койки. В боку взорвалось болью, будто туннельный пёс вгрызся, ноги подкосились, и дощатый пол стремительно врезался в колени. Тошнота подступила к горлу, и его вырвало желчью.

— Вот беда! Куда ж ты, сынок? Нельзя так! Тебе бы отлежаться, сил подкопить, — старик суетливо подхватил его под руку и помог вернуться в кровать.

— Мне… нужно идти, — во рту как вороны насрали. Язык лип к нёбу, с трудом ворочался.

— Да куда ж ты пойдёшь с голым-то задом! — Бернард скрипуче захихикал.

Кое-как устроившись на промокшей от его же пота постели, Харо привалился к стене. Руки от слабости мелко тряслись, дыхание сбилось всего из-за пары шагов, нутро всё горело.

— Простынь позже сменю, — старик сочувственно поцокал языком. — Лихорадит тебя, сынок — будь здоров.

— Воды…

— Держи, — Бернард подхватил с тумбы здоровенную кружку.

Никогда Харо не пил с такой жадностью, даже после Стены Раздумий. Казалось, с каждым глотком к нему возвращалась жизнь, пожар внутри постепенно стихал, а тошнота наконец отступила.

— Кто тебя так, Сорок Восьмой? Кому ты дорогу перешёл? И где твой хозяин?

Три недели… С Ровеной могло произойти что угодно, а он до сих пор еле дышит. Защитник хренов!

— Далеко до Опертама?

Бернард пожал плечами:

— Дня три пешком, если по прямой. А что, тебя там кто-то ждёт?

Три дня — слишком долго, а в таком состоянии ему и суток не протянуть, загнётся где-нибудь в канаве, как пить дать, да и с этой парочкой ещё разобраться нужно. Вроде неопасны, но если узнают, что он беглый — точно не обрадуются. Наверняка ждут награду от несуществующего хозяина. За просто так спасать бы не стали, это же свободные.

— Почему?

— Что — почему? — моргнул Бернард.

— Вы свободный. Почему вы спасли меня?

— Чего это ты ко мне, как к знатному? — лицо старика нахмурилось, став похожим на сморщенное яблоко. — Не надо мне таких почестей, скорпион! И выгоды никакой я не ищу, если ты об этом. Не смог я пройти мимо, да и как, если рядом живое существо погибает! Не по-человечески это.

«Ага, и псов ты подкармливаешь по доброте душевной, и воронов по осени не стреляешь».

— К смергу твою хмарь, старик! Я осквернённый, а не дебил. Говори прямо, чего надо?

Старик насмешливо прищурился:

— Ни слова не понял. Это ты на каком языке сейчас сказал?

Либо этот хмырь совсем дурак, либо прикидывается, но выяснять не было ни сил, ни желания.

— Что тебе нужно, спрашиваю.

— Я ведь с вашим племенем дел не имел, — Бернард сердито сверкнул блёкло-серыми глазами. — Мы люд простой, живём как умеем, рабов не держим — эта роскошь для толстожопых вельмож. И законы у нас простые: чужую жизнь уважаем, всегда помочь друг другу стараемся. Ты Аду не слушай, она никогда кротким нравом не отличалась, но сердце у неё доброе. Она тебя с того света вытащила и ни медяка за это не запросила, а ты тут нас в корысти обвиняешь. Такова, значит, благодарность осквернённых?

А не так-то прост этот свободный! Только придуривается дряхлым сморчком, но закалка в нём чувствуется. Не боится, не юлит, говорит что думает. Это не старшак нахрапистый, такого и уважать не зазорно.

— Так в… ты не из-за награды?

Бернард собрался что-то ответить, но тут вернулась Ада и, глянув в сторону Харо, укоризненно покачала головой.

— Ты б прикрыл своё богатство, женщина всё-таки, смущаешь, — старик хитро подмигнул.

В комнате стояла приятная прохлада, без покрывала жар не так мучил, но раз уж надо… Харо неохотно прикрылся сырой простынёй. Ада поставила рядом с пустой кружкой какую-то склянку с пилюлями и, скрестив руки на груди, сурово воззрилась на него сверху вниз:

— Скажи-ка, чудо моё скорпионье, ты что-то употреблял?

— Конкретнее.

— Наркотические вещества, например.

Харо чуть склонил голову набок, ожидая пояснения получше.

— Ну, знаешь, что-то, от чего хорошо становится, — догадавшись, Ада подобрала слова попроще, — или видится всякое.

— Поганки, что ли?

— Какие такие поганки?

— Грибы синие. Но я ими особо не увлекался.

— Может, тогда лекарства какие-нибудь? Пилюли?

Вспомнилось, как Ровена рассказывала об антидоте, и какая после него бывает ломка.

— Антидот.

— Что ещё за антидот?

— Все осквернённые обязаны принимать антидот. Он будто бы деструкцию замедляет, но говорят, хма… ложь это. Травят нас, чтоб послушными были.

Бернард негодующе закряхтел, лекарка же задумчиво приложила палец к губам и, постояв так недолго, кивнула:

— Любопытно… А сколько тебе лет?

— Двадцать или около того.

— Около того? Ты что, возраста своего не знаешь?

— Точно никто из нас не знает.

— Четыре года, получается… Это действительно многое объясняет.

— Что именно? — спросил Бернард, усаживаясь на стул.

— Абстинентный синдром у него. Я поначалу на воспаление списывала. Впрочем, так оно и было, но антибиотик всё же сработал. Помнишь, жар почти спал, а через день начались судороги?

— Ну?

— Я потому и решила, что не жилец наш скорпион, а он всё никак подыхать не собирался. Рана-то заживала хорошо, даже быстрее, чем я ожидала, но вот жар и судороги с толку сбивали, а оно вон как, оказывается, — Ада указала на принесённую ею склянку. — Вот, а то закончилось… Это жаропонижающее, не криви морду! Одну прими сейчас, вторую на случай, если температура не спадёт. Проконтролируй его, Берн.

— Сделаю.

— И как долго это будет длиться? — поторопился спросить Харо, пока лекарка не ушла.

— А это, скорпион, одним богам известно.

— Дерьмо!

— Радуйся, что жив остался. Если бы не Бернард, гнить в степи твоим обглоданным костям. И ещё, — уже у порога она повернулась к задумавшемуся о чём-то старику. — Покорми его, только бульоном, ничего тяжёлого не давай, как бы ни просил. А ночью выведи прогуляться, ему нужно двигаться побольше, быстрее на ноги встанет. Завтра зайду, проверю.

После её ухода Бернард какое-то время молчал, уткнувшись взглядом куда-то в пол, потом поднял голову и внимательно посмотрел на Харо:

— Ты ведь беглый, да?

— С чего ты взял?

— В кандалах, без хозяина, а раз уж тебя никто не разыскивает, значит, в мертвецы списали. Кто ж в своём уме станет без причины убивать ходячий мешок золота?

Харо с неохотой кивнул, так и не найдя, что возразить. Старик понимающе крякнул, потирая подбородок:

— Дела-а! Это тебя во время побега пырнули?

— Нет.

— А кто ж тогда? Ты не подумай, я не вынюхиваю, но предпочитаю знать, с чем имею дело и от кого придётся отбиваться, если вдруг гости нагрянут.

В смысле отбиваться?.. Всё-таки странные существа эти свободные! Одни ненавидят тебя просто за твоё существование, другие готовы вступиться, не задумываясь о последствиях.

— Если бы меня искали, давно бы сюда наведались, так что можешь спать спокойно, старик.

Бернард бодро хлопнул себя по коленям:

— Ну что ж, тогда принесу тебе поесть.

— Не калека, сам справлюсь. Веди.

— Ну раз так, тогда двигай за мной, скорпион. Вместе пообедаем.

Харо с трудом сполз с койки. Ноги не слушались, дрожали, как у немощного, бок тянуло, каждое неосторожное движение отдавалось тупой болью, хотя от раны осталась только широкая красная полоса с мелкими точками с двух сторон — от иглы, зашивали.

Бернард что-то нашарил в том самом коренастом шкафу-недоростке и бросил Харо:

— Держи вот. Отстирал и заштопал.

Натянуть портки оказалось настоящим приключением: пошатываясь и путаясь в штанинах, Харо то и дело терял равновесие, едва удерживаясь на ногах. Но сдаваться он не собирался — после синего дыма и не так штормило — и уже вскоре непослушными пальцами он продевал последний крючок-застёжку в железную петлю. Старик крутился рядом, готовый подстраховать в случае поражения в битве с портками, но убедившись, что всё вполне благополучно закончилось, удовлетворённо хмыкнул и приказал следовать за ним.

Плёлся Харо со скоростью улитки, но до кухни добрался без происшествий. Кухней хозяин дома назвал комнатушку со столом и чугунной тумбой у стены, от которой к потолку тянулась толстая чёрная труба. Внутри тумбы тлели угли, сверху дымился котелок, и от посудины этой исходил такой аромат, что в животе заурчало. Старик загремел чем-то в подвесном шкафу, извлёк оттуда две плошки и наполнил их до краёв аппетитным варевом. Одну, со сплошной жижей, он подвинул к Харо, себе пригрёб с огромным куском мяса. Вот жлобина! После трёхнедельной голодовки Харо готов был съесть целого барана со всеми потрохами… Да хоть гиену! А ему тут жижу подсовывают.

Поймав на себе его недовольный взгляд, Бернард махнул сухощавой рукой и выловил из котелка небольшой кусок мяса:

— На вот, но больше не дам — нельзя, а то загнёшься. Пусть желудок привыкнет маленько. Потерпи денёк-другой, потом накормлю по-человечески.

Ели они в молчании. Харо украдкой поглядывал в окно, но кроме деревьев да кустов, между которыми проглядывала хлипкая изгородь из жердей, ничего интересного не нашлось. Поля, окраина леса вдалеке, а может, и вовсе рощица — обзор не ахти какой, но ни других домов, ни людей он не обнаружил. Сбежать отсюда проще некуда, хотя его, вроде, и так никто не удерживал, но как знать, что там на уме старика. Наставления Седого он хорошо помнил: каким бы добрым свободный ни казался, расслабляться нельзя, а то всадят по самое не балуй.

Когда надоело пялиться в окно, Харо принялся разглядывать соседнюю комнатушку. В углу стоял деревянный ящик с каким-то хламом, огромный сундук громоздился у самого окна, на крышке лежали лук без тетивы и колчан со стрелами. На полу в куче валялись топор с замусоленной до блеска рукояткой, пила и прочие инструменты, предназначение которых для Харо оставалось загадкой. Свободные любят копить вещи, чего только стоила конура Седого — глаза разбегались.

— Ты один живёшь? — любопытство всё же взяло верх. Неизвестно ещё, когда выпадет возможность разузнать о быте свободных.

— Как видишь, — бросил Бернард, расправляясь с остатками мяса.

— Разве у тебя не должно быть семьи?

Старик хмыкнул в ус:

— Прям должно?

— Я думал, у каждого свободного есть семья.

Бернард вернул недоеденный кусок в плошку и отодвинул её от себя:

— Семья, сынок, дар, а не данность. Не к каждому Боги щедры, и даже если повезло, дар этот ещё сохранить нужно. Я вот не сохранил… Не сумел.

— Расскажи. У тебя была женщина? Дети?

— Когда-то были жена и дочь. И даже внучка! Малышка Джоди… — тяжело вздохнув, старик упёрся локтями в столешницу. — Жена померла давно, остались мы с дочкой, а потом родилась Джоди. Отец у неё непутёвый был, признавать своё чадо не хотел. Я-то ему хорошенько зад надрал, в нашей деревне он больше не появлялся, да вот дочка долго не прожила, захворала сильно. Ада крепко за её жизнь боролась, но тщетно. Вот мы и остались вдвоём: я и моя внученька.

— И где она сейчас?

— Нет её больше. Я б и сам давно к своим девочкам отправился, но не помру, пока не отрублю башку этой поганой твари. Сколько горя принесла, паскуда! Э-эх! — Бернард раздосадованно махнул рукой перед носом, точно прогоняя муху, потом вдруг нахмурился и испытующе посмотрел на Харо. — Слушай, скорпион, вас же охоте учат.

— Ну.

— Может, подсобишь советом? Дело вот какое: лет десять назад завелась у нас пакость одна. Умная тварь, хитрющая, я таких в жизни не видал.

— Смерг, что ли?

— Какой такой смерг?

— Месмерит.

— А-а… Да если бы! Я б его живо освежевал. Нет, эта тварь совсем другая. Мы его Серым Демоном зовём, ни на одну мне известную животину он не похож. Летать умеет, но не птица, ближе к ночному ящеру, но не падальщик — хищник. И опасный хищник, между прочим!

Харо усиленно перебирал в памяти всё, что знал о тварях, но ничего подобного слышать ему не доводилось.

— Не знаю такого. Опиши.

— Метра полтора в холке точно будет, если шипы на спине не вздыбит. В длину — три-четыре без хвоста, морда треугольная, зубастая, крылья здоровенные, он ими как на лапах бегает. Быстрый гад! Это он мне ногу покалечил, но не убил, представляешь! Точно насмехался надо мной, знал, почему на него охочусь.

Старик нёс полную ерунду. Зверьё таким умом не обладает, на то оно и зверьё, да и размеры наверняка раза в два меньше — от страха и червяк горгоной покажется. Это какой у твари должен быть размах крыльев, чтобы такую сраку в воздух поднять! И всё же животина любопытная, летающий ящер — что-то новенькое.

— Хочешь сказать, никто из охотников его так и не шлёпнул?

— Охотники! — старик презрительно фыркнул, ковыряясь ногтём меж зубов. — Я в наших местах самый опытный, а сделать так ничего и не смог. Демон даже на отраву не купился! Вот скажи, скорпион, ты хоть раз видел, чтобы зверьё такие ловушки просекало?

— Нет.

— Вот и я не видел. Мы и умельцев нанимали, но те быстро смекнули что к чему и слиняли вместе с нашим золотом, а Демон к тому времени совсем оборзел, со скота на людей перешёл. Я поначалу не вмешивался, хотя и своё золото в общий котёл бросал, но основательно за него не брался, мне Джоди нужно было растить, не оставлять же её сиротой! Но Боги, видать, за равнодушие меня и покарали. Добрался Демон до неё…

Крылатый ящер, ухитряющийся избегать ловушек — звучит не очень-то правдоподобно. С другой стороны, чего только в Пустошах не водится, в окрестностях Регнума псов и месмеритов тьма-тьмущая, не учитывая плачущих — та ещё срань неизведанная. Что тогда говорить о местах, где нога осквернённого не ступала?

— А подстрелить не пробовал?

— Его ни лук, ни ружьё не берёт. Что только мы не пробовали, сынок, бесполезно — шкура у него толстенная. Быть может, винтовка крупнокалиберная взяла бы, да где нам, деревенским, такую раздобыть! Они только у королевских солдат, и то редкость, а королю на нас плевать с высокой башни. У него в замке мир да покой, чего задницу от трона отрывать из-за каких-то немытых крестьян из глубинки.

В огнестрелах Харо мало смыслил, а вот с добротным луком можно было и рискнуть, но оно ему надо? Ровена сейчас на первом месте, а до чужих проблем ему дела нет, тем более, до проблем свободных.

— А от меня-то что хочешь?

— Не знаю, может, мысля дельная возникнет, — Бернард ответил неуверенно, видимо, сам ни на что уже не надеясь.

— Дельной пока не возникло. А отчего скорпиона какого-нибудь не отправите?

— Какие там скорпионы! Я до встречи с тобой о вас только слышал. Говорил же, народ мы простой, откуда у нас столько денег! Даже если три деревни соберут всё имеющееся золото, его не хватит и на самого чахлого из твоего племени. Кстати, у тебя способность-то есть?

А старик не промах! Не совет ему нужен, хочет его руками Демона грохнуть, издалека заходит.

— У всех скорпионов есть хис… способности.

— А у тебя какая? — Бернард сразу оживился.

— Стреляю метко.

— И всё? — старик разочарованно поник. — Меткость здесь ничего не решает. Я тоже хорошо стреляю, в своё время со ста метров в монету попадал.

Неплохо для человека!..

— Нет, твоя способность здесь не годится, — продолжал рассуждать Бернард. — Нам бы отыскать кого-нибудь толкового. Силача, например, чтоб шею этой падали свернул.

Он ещё долго разглагольствовал о способах убить зверюгу, будь у него в распоряжении дельная способность. Несчастный с горя помешался на своём Демоне, часа два тошнил: и где водится, и как ягнёнка порченого не стал жрать, и как внучку погубил. Харо слушал старика вполуха, его куда больше волновало, как вырвать Ровену из лап ублюдка. Дорога в Опертам сейчас казалась чем-то непреодолимым, и дело вовсе не в ломке или ране. С его рожей не выйдет прикинуться человеком, как могли бы это сделать Слай или Керс. Придётся передвигаться по ночам, избегая поселений и дорог. Формы-то у него тоже нет, кроме портков с сапогами. Но самое сложное — попасть в город, при этом не нарвавшись на патруль.

Когда стемнело, Бернард помог сделать пару кругов вокруг дома. Ноги понемногу начинали слушаться, силы возвращались, пускай и медленно. Но обрадовался Харо рано — сразу после прогулки снова поднялся жар. Пришлось глотать оставленные Адой пилюли. Засыпая, он не мог перестать думать о принцессе, о том, что с ней сделали те твари и что ещё могли сделать, пока он здесь отлёживался. Окончательно решив, что через два дня выдвинется в путь во что бы то ни стало, Харо кое-как разогнал гнетущие мысли и вскоре провалился в тяжёлый вязкий сон.

— Хватит дрыхнуть!

Кто-то с силой двинул в плечо. Харо резко сел, уставившись на тёмную фигуру у кровати. Темень сплошная, ничего не разобрать, но голос показался знакомым.

— Наконец-то, мать твою! Я здесь уже четверть часа на ухо тебе ору.

Нет, голос не просто знакомый — глюк от лихорадки, не иначе.

— Да не тупи ты, братишка! — Морок плюхнулся на край лежанки и, тихонько присвистнув, попрыгал на ней. — Ух ты какая мягкая! Я б на такой тоже спал мертвецким сном.

— Срань воронья, только не ты! — обречённо простонал Харо. — Лучше бы я сдох!

— Ага, я тоже рад тебя видеть, — Двадцать Первый широко оскалился. — Кончай бревном валяться, нам ещё принцессу спасать.

Кто-кто, а Морок героизмом не отличался. Мелкий и слабый для скорпиона, если бы не хист, отрядили бы его в сервусы, не задумываясь, а оно вон как, оказывается…

— А ты меня на руках тащить собрался? — Харо обессиленно откинулся на подушку. Тело продолжало ломить, хотя и не так сильно, как днём. — Я еле ноги переставляю… Постой, как ты вообще здесь оказался?

— На своих двоих пришёл, как же ещё! — Морок усмехнулся. — Когда твои без тебя вернулись, я сразу смекнул, что дело горелым смердит. Дождался ночи и слинял. Правда, пришлось поплутать пару дней, пока на твой след не вышел. И вот я здесь! Признавайся, скучал по мне?

— Спал и видел твою рожу.

— Я так и думал! — просиял Двадцать Первый, радостно скаля клыки.

— Прячешься ты где? В доме, что ли?

— Не, днём в лесу, неподалёку, ночью прихожу тебя проведать. Видел сегодня тебя со стариком на прогулке. Вы так мило смотритесь вместе — прям идиллия!

— Он мне жизнь спас.

— Знаю, потому и не тронул. Хотел сначала их двоих укокошить, а тебя забрать, но ты трупом валялся, я даже подумывал, что не очухаешься. Это тебя Сто Тридцать Шестой так?

— Альтера.

— Фигасе! А за что?

— За дело.

Морок обиженно надулся:

— Не хочешь, не говори, тоже мне!.. Так что делать будем?

Порой от болтовни Двадцать Первого тянуло вздёрнуться, но сейчас Харо искренне рад был его видеть. Вдвоём проще, а с его хистом куча проблем сразу отваливается. Но сильнее всего задевало, что единственным верным другом из всех оказался тот, на кого бы раньше и не подумал.

— Дай мне пару дней очухаться, потом двинем на Опертам.

— Ладно, брат, отдыхай, я буду рядом, — вразвалочку, не заботясь о тишине, Морок подошёл к распахнутому настежь окну. Харо чуть приподнялся на локтях и окликнул друга:

— Рад тебя видеть, брат!

— Приходи в себя побыстрее. Принцесса нас уже заждалась.

Сервус услужливо распахнул дверь и посторонился, приглашая Кэтт войти. Она остановилась за порогом и, переминаясь с ноги на ногу, осмотрелась. Стены просторного кабинета были обиты гранатовой тканью, на громоздком письменном столе лежала раскрытая книга, угол заняла изящная лампа с шёлковым абажуром. Тяжёлые бархатные шторы под цвет стен были подвязаны золотыми шнурками, шифоновая тюль рассеивала дневной свет, сохраняя в помещении мягкий полумрак. Камин украшала витиеватая лепка, изображающая гротескных демонов со змеиными телами и зубастыми пастями. От многочисленных серебряных и фарфоровых статуэток, ваз и прочих диковинных предметов рябило в глазах.

— Прошу, присаживайтесь, — осквернённый указал на глубокое кресло, обитое бордовым велюром. — Господин скоро спустится.

— Благодарю, — поколебавшись, Кэтт на носочках прошлась по серебристой шкуре на полу. Среди всей этой роскоши она ощущала себя потёртым медяком, затесавшимся в горсти новеньких золотых монет.

— Могу ли я вам что-нибудь предложить? Может, чаю или кофе?

— Н-нет, благодарю, — угодливость сервуса смутила её ещё больше.

Низко поклонившись, невольник добавил, что будет поблизости, если вдруг что-то понадобится, и притворил за собой дверь. Кэтт уже и не рада была своей решимости. Одухотворённость, с какой она едва ли ни неслась сюда, бесследно испарилась, стоило переступить порог особняка.

«Что я здесь делаю? Меня же на смех поднимут!» — нищенка, удумавшая прикупить себе осквернённого — комичнее сцены и не придумаешь! Хозяин дома и слушать её не станет, как только увидит старенькое платье и поношенные туфли, а ведь она подобрала лучшее из своего гардероба — то, что не успела обменять на еду в тяжёлые времена.

Кэтт представила, с какой пренебрежительной насмешкой на неё будет смотреть этот Эдмонд, купающийся в золоте и шелках, и скудные остатки смелости испарились каплей воды на раскалённом камне. И на что она только рассчитывала? Что выкупит ординария по сходной цене? Какая нелепость! Продав Вэйла в гладиаторы, его хозяин наверняка выручит кругленькую сумму. А коли сразу не продал, значит ищет предложение повыгоднее. Пожалуй, лучше уйти сейчас, пока не поздно, пока окончательно не опозорилась.

Кэтт поднялась из кресла, намереваясь тихонько улизнуть, как вдруг медная ручка зазвенела, и дверь отворилась. Статный мужчина средних лет с пронзительными чёрными глазами и чёрными как смоль волосами, слегка тронутыми благородной сединой, окинул свою гостью любопытным взглядом и вежливо улыбнулся:

— Чем я могу быть вам полезен, госпожа Кэттерин?

— О… я… — она протянула ему руку, стараясь скрыть дрожь от волнения. — Рада нашему знакомству, господин Эдмонд. Благодарю, что нашли для меня время.

— Не стоит благодарить за такие мелочи. Но я вижу, вам ничего не принесли. Не желаете ли отведать мятного чаю с сушёными фруктами? Или вы предпочитаете что-нибудь покрепче?

— Нет, что вы… — Кэтт ощутила, как вспыхнули её щёки. Ну не мог он не заметить, что перед ним представительница не самой благополучной прослойки общества, и тем не менее обращался к ней как к равной, без унизительного пренебрежения и иронии.

Пригладив слегка закрученные вверх усы, Эдмонд устроился в кресле напротив:

— Тогда я в вашем распоряжении, госпожа Кэттерин.

Нервно поправив юбку, она прочистила горло, пытаясь вспомнить речь, заготовленную для встречи. Мысли как назло спутались и никак не хотели выстраиваться в нужном порядке.

— Простите, я немного волнуюсь… — полушёпотом призналась она. — Дело деликатное, и я не хочу, чтобы вы поняли меня превратно.

— Не волнуйтесь, смутить меня довольно сложно.

— Д-да, конечно, — Кэтт слабо улыбнулась. — Видите ли, я здесь из-за… У вас есть… э-эм… Я хотела бы выкупить у вас одного осквернённого. До меня дошли слухи, что вы подумываете продать ординария… Ох, простите, это звучит так странно!

Эдмонд, чьё лицо оставалось совершенно спокойным, чуть склонил голову на бок и приподнял бровь:

— Не вижу ничего странного в вашем желании приобрести осквернённого, госпожа Кэттерин, ничего, кроме одного: откуда у вас такая информация? Немногим известно о моём намерении, и, смею предположить, вы не вхожи в их круг.

Кэтт почувствовала, как лицо заливается густой краской. Как же она об этом не подумала? Теперь её сочтут за лгунью или, того хуже, сплетницу.

— Я… эм… — она смолкла, поняв, что крыть нечем.

— Не утруждайтесь, Кэтт, я знаю о вас, — Эдмонд мягко рассмеялся, не насмешливо, благодушно. — Вы же здесь именно из-за Вэйла, не так ли?

Она удивлённо заморгала:

— Это он вам рассказал?

— Нет, он как раз стойко отмалчивается, но вы ведь понимаете, я просто обязан знать всё о живущих в моём доме. Вэйл совершил серьёзный проступок и должен быть счастлив, что я не пристрелил его как взбесившегося пса, укусившего руку своему хозяину, даже если причиной бешенству послужило столь очаровательное создание, как вы, Кэттерин.

— Это моя вина, он здесь ни при чём, — залепетала она. — Я не должна была заводить с ним дружбу, знаю, но…

— Но вы сделали это. Так почему, Кэтт? Он же осквернённый. Приличная женщина, уважающая себя, даже близко не подойдёт к выродку.

Она печально потупила взгляд:

— Выходит, я не совсем приличная. Но к вам я пришла не обсуждать мою репутацию. Вы готовы продать его мне? И если готовы, какую сумму за него хотите?

Откинувшись на спинку кресла, Эдмонд с минуту пытливо изучал Кэтт.

— Я допускаю такую возможность. Но для начала расскажите мне вашу историю. Что движет вами, Кэттерин? Я хочу понять.

— Что движет мной? — она грустно усмехнулась. — Я вдова, воспитывающая в одиночку двух сыновей и отчаянно нуждающаяся в помощи и защите. И Вэйл мне кажется вполне надёжной опорой.

— Всего-то? — иронично вскинул бровь Эдмонд. — Так вы няньку подыскиваете? Не проще ли тогда купить какого-нибудь сервуса? Они стоят значительно дешевле, а судя по всему, не сочтите за грубость, моя дорогая, деньгами вы не сорите.

— Уж извините, господин Эдмонд, но мне куда лучше знать о своих нуждах, — его проницательность начинала злить. Да кем он себя возомнил, чтобы указывать ей!

Хозяин дома поднялся из кресла:

— Что ж, вы меня не убедили, Кэтт. Покупатель на него уже нашёлся, и я не вижу причин отказывать ему в вашу пользу.

Ну уж нет, такой ответ её не устраивает! Прохвост наверняка набивает цену. Богатые умеют считать деньги, иначе разорились бы, так ничего и не накопив. Да такие, как он, за грош удавятся!

— Постойте! — выкрикнула Кэтт, когда Эдмонд открыл дверь. — Я правда не знаю, что вы хотели от меня услышать, но скажу, как есть: Вэйл спас меня. Он нужен мне. Очень нужен, просто поверьте!

Хозяин дома медленно кивнул:

— Продолжайте.

— Я отыскала его, чтобы отблагодарить, но… Понимаете, я так устала быть одна! Мне нужно чьё-то крепкое плечо.

Каменное лицо Эдмонда чуть заметно дрогнуло, а взгляд неожиданно потеплел.

— Вы влюблены в него, не так ли?

Казалось, этот самодовольный нахал видел её насквозь. Хотелось послать его ко всем чертям и гордо хлопнуть дверью, но Кэтт находилась совсем не в том положении, чтобы выказывать своё недовольство, и, не сумев солгать, она пристыженно понурила голову.

— Невероятно! — с деланным восхищением выдохнул Эдмонд. — Свободная, влюбившаяся в осквернённого… Каких только чудес не бывает в этом мире!

— Можете высмеивать меня как угодно, но делает ли это вам честь?

— О нет, Кэтт, у меня и в мыслях не было насмехаться над вами! Скажем так, для меня вы — любопытное открытие, и ради этого я, пожалуй, пойду вам навстречу и продам его ровно за столько, за сколько приобрёл. Семьдесят тысяч золотых — справедливая цена за достаточно способного ординария.

Семьдесят тысяч! Кэтт надеялась заплатить не больше пятидесяти — стандартную цену за вторую категорию рабов. Но семьдесят!.. Это ведь вся стоимость её дома, до последнего медяка. Теперь можно смело забыть о домике в пригороде. Тех смехотворных накоплений, припрятанных на чёрный день, не хватит и на клочок земли в какой-нибудь богами забытой деревеньке.

Но если отказаться, ей никогда больше не увидеть Вэйла… Что ж, можно подыскать работу получше или взять дополнительные смены. За пару лет, если затянуть пояс потуже, удастся наскрести на скромный участок в рыбацкой деревеньке. Всё лучше, чем до старости жить в одиночестве, никому не нужной.

— Хорошо, я согласна! Только прошу, дайте мне немного времени, — покупатель на дом уже нашёлся, но всё ещё пребывал в раздумьях, надеясь сбить цену.

— У вас ровно неделя, Кэтт. Но учтите, ждать дольше я не намерен.