Вечный день

27

Кромешную тьму чумной лечебницы огласили удаляющиеся по проулку шаги, затем барабанный грохот в следующую дверь, еще в одну, потом все стихло. Прошло минуты две. Хоппер слышала дыхание Дэвида, стук крови в собственных ушах. Незнакомец стоял практически беззвучно, лишь изредка шуршал одеждой. Наконец, по прошествии целой вечности в черноте, он снова подал голос:

— Ладно. Посмотрим, кто вы такие.

Послышался слабый щелчок, и окружающее пространство залил тусклый свет.

Они оказались в другом внутреннем дворе, похожем на предыдущий музейный, однако обустроенном уже иначе. Крыша здесь была заложена кирпичом, так что солнечный свет внутрь не проникал совершенно. Обстановку составляли две прикованные цепями к стене идентичные металлические скамьи по бокам от входа в здание.

Представший перед ними мужчина отличался худобой и высоким ростом, за метр восемьдесят. У него был орлиный нос, а голова выбрита так гладко, что на ней играли блики от лампочек под потолком. Серый бесформенный халат висел на их спасителе как на вешалке.

— Где мы? — произнесла Хоппер.

— В больнице для неизлечимо больных, — голос незнакомца был низким и ровным, как и все остальное в нем, а произношение его некогда называлось «королевским английским». Длинные худые пальцы мужчины едва ли обременяла какая-нибудь лишняя плоть, под тяжелыми веками блестели серые глаза.

— Полиция… — заговорил Дэвид. — Они охотятся за нами. Необоснованно! Мы невиновны.

— Вы не обязаны объяснять мне что-либо.

— Мы можем переждать у вас какое-то время?

— Да. Мы предоставим вам место.

— А здесь безопасно? Среди ваших… неизлечимых?

— Не очень. Но от нас вам ничего не грозит. Мы — врачи.

Он прошел на другую сторону дворика, открыл дверь и жестом пригласил их следовать за ним.

Потом они долго поднимались по лестнице на длинный высокий балкон. Внизу, под туго натянутой на металлических каркасах полиэтиленовой пленкой, располагался зал больницы.

Гигантская палата занимала все помещение бывшего склада. Широкие койки, белые на фоне темно-серого пола, тянулись двумя рядами, примерно по пятьдесят с каждой стороны, все огороженные бетонными стенками. Кое-какие были заключены в раздувшиеся полиэтиленовые боксы.

Каждую незакрытую полиэтиленом кровать занимали два человека, лежавшие едва ли не вплотную друг к другу. В этом конце зала, дальнем от главного входа, пациенты выглядели невероятно истощенными, они корчились в различных позах. По мере продвижения по балкону к световым окнам в противоположном конце огромной палаты тела пациентов выглядели здоровее, и ближайшие ко входу будто и вовсе не имели признаков болезни и покоились на своих ложах, естественным образом вытянувшись в полный рост. По обеим сторонам от коек располагались маленькие столики, под которыми стояли ведерки.

Большинство пациентов были стариками: проступающие через сморщенную кожу вены на шее, взлохмаченные седые волосы, устремленные в никуда остекленевшие глаза. Но попадались и люди среднего возраста, и дети, судя по размерам тел. Кругом стояла тишина. Между койками сновало несколько высоких фигур — таких же, как и их провожатый, бритых наголо и облаченных в серые халаты.

— На чьи средства содержится больница? — поинтересовалась Хоппер, вспомнив умирающего Торна.

— На дотации городских властей. Мы обязаны принимать доставляемых нам людей, особенно если болезнь требует изоляции. Мы стараемся по мере сил лечить их и заботиться о них как можно дольше.

— Здесь все ваши пациенты?

— Нет. Под тяжелые случаи отведен подвал.

— А как же вы обращаетесь с заразными?

— Для этого у нас имеются изоляторы. Все это, — мужчина обвел рукой зал внизу, — не для инфекционных, здесь только неизлечимые больные.

— Но кто же вызывается здесь работать? — против воли вырвалось у Элен.

Незнакомец, однако, не обиделся.

— Персонал набирается из осужденных. Жизнь здесь полегче, чем на материке, и от такой возможности мало кто отказывается. При наличии иммунитета здесь и протянуть можно дольше.

— А если его нет?

— В основном держатся около полугода, — словно предвидя следующий вопрос, мужчина добавил: — Я здесь уже три года. Дольше всех остальных.

— Почему вы нас впустили?

— Полиция не всегда права. И большинство из нас оказались здесь как раз из-за полиции. Незаслуженно.

— И вы тоже?

— Лично я, пожалуй, вполне заслуженно, — он не стал вдаваться в подробности.

Внизу, шурша серыми тапками по плиткам пола, прошли санитары.

— Когда нам лучше уйти?

— Я бы на вашем месте выждал пару часов. А потом мы сможем вывезти вас на одной из санитарных машин и доставить, куда вам необходимо. Сколь угодно поздно — комендантский час на нас не распространяется.

Хоппер внезапно ощутила, что у нее ноет все тело. Она взглянула на часы: всего лишь восьмой час. Даже не верилось. Столько всего за один день — адвокат, книготорговец, парк, музей и вот теперь больница.

— Где бы нам пока устроиться?

Безупречно выскобленный балкон, на котором они стояли, пустовал, лишь в дальнем конце орудовал шваброй санитар.

— Есть тут у нас одна комнатка, нечто вроде тайника для священников.[11] Хотя сами мы отнюдь не священники.

— А я бы вполне приняла вас за одного из них.

Губы их собеседника даже не дрогнули в ответ на шутку.

— Сюда, пожалуйста.

Врач проводил их в эдакую монашескую келью на верхнем этаже — комнатушку с массивной дверью, бетонными стенами и без окон.

Вентиляционная система представляла собой сущее доисторическое чудовище и больше шумела, нежели гоняла воздух, так что они предпочли отключить ее и теперь обливались потом. Мебели тоже было не густо: каталка, книжная полка да узкая кровать, на которой они и устроились, прислонившись к стене.

На полке рядом с Хоппер стояло с десяток пожелтевших медицинских справочников. Она полистала один. Большинство перечисленных лекарственных средств — около трех четвертей — в нем оказались жирно перечеркнуты черной ручкой. Рядом с каждым зачеркнутым препаратом значилась дата. Писали, похоже, разные люди. На форзаце кто-то накорябал: «Ноябрь 2034. Да поможет тебе Бог».

Дэвид покосился на нее и заговорил:

— Хочешь поскорее уйти?

— Даже не знаю.

— Интересно, насколько можно ему доверять?

— Если бы он хотел нас сдать, то сделал бы это прямо у двери, как считаешь?

— Пожалуй.

— Вот и прекрасно. Предлагаю остаться, а потом воспользоваться его предложением подвезти.

— Хорошо.

— Как думаешь, Хетти…

— Не знаю, Элли. Не знаю. В музее и раньше устраивали облавы, об этом я слышал. Только не думаю, что в тех случаях полиция прибегала к оружию, — несколько секунд он созерцал потолок, затем взглянул на часы и медленно закрыл глаза руками. — Черт.

Поморщившись от боли в ребрах, Хоппер достала из кармана пачку сигарет и предложила ему одну из двух оставшихся штук.

Дэвид взял сигарету и нагнулся к огоньку.

— Думаю, с газетой покончено.

— Но тебя ведь никто не видел в музее.

— Дело не в этом. Я больше не могу оставаться в «Таймс». Особенно после того, как забрали Гарри. Велся, как последний кретин, не замечая того, что творится у меня под носом. Дела-то шли неплохо, и, похоже, успех изрядно затуманил мне голову, — он жадно затянулся. Сидя облокотившись на стенку и согнув ноги, он здорово напоминал брошенную марионетку. — Да в любом случае, если этот кусок дерьма, помощник Гарри, сдаст меня, мне стоит думать, как избежать ареста, а вовсе не об очередной передовице.

Помолчав, Элен произнесла:

— Я вовсе не хотела втягивать тебя в эту заваруху.

— Это не твоя вина, — отозвался Дэвид, не глядя, однако, на нее.

— Еще как моя. — Она проводила взглядом поднимающееся облачко дыма.

Он вздохнул.

— Тебя никогда не останавливал риск, Элли. Именно это мне в тебе в первую очередь и нравилось. И мне не хватало этого.

Ранее после подобного заявления она постаралась бы свернуть разговор, дав понять Дэвиду, что нынешняя его жизнь ее не касается. Однако сейчас, глядя на его до боли знакомый профиль, ей захотелось узнать побольше.

— А работы тебе будет не хватать?

— Еще как! — поморщившись, он покачал головой. — Знаю, что ты думаешь. Что я идиот, коли до сей поры мирился со всем этим. — Хоппер открыла было рот для возражений, однако Дэвид отмахнулся. — Нет-нет. Я знаю. И вовсе не думаю, что ты неправа. В свою защиту скажу только, что на первых порах, когда получаешь золотую цепочку, ничего даже и не замечаешь. Надеваешь ее себе на шею, считая наградой. Потом тебе дают еще одну. А через какое-то время на тебе их уже тридцать штук, и ты даже шеей шевельнуть не можешь.

— Такое мне не грозит.

— Ты везучая, — кивнул он.

— Но готова поспорить, что по уйме всяких моих душевных и прочих качеств ты не скучал.

— Ох, даже не знаю! — Дэвид повернулся к ней, и она неожиданно смутилась. — Хочешь, одну забавную штуку расскажу? Тебе понравится. В общем, мы с Пам расстались из-за того, что она хотела детей.

Поначалу Элен показалось, что она ослышалась.

— Но, Дэвид, это же твоя мечта! Была, во всяком случае. Из-за этого-то мы и развелись. Разве нет?

— Похоже, я стал думать как ты, — пожал он плечами.

— Вот так новости… — Вообще-то желание Дэвида зачать и вырастить следующее поколение людей Элен даже нравилось — как воодушевляющая идея. Дэвид неизменно был оптимистом, устремленным в будущее, ищущим пути вперед. И вот теперь он заявляет, что главное препятствие, вынудившее их расстаться, исчезло из-за того, что отныне он не видит будущего, ради которого стоило бы стараться! — С ума можно сойти!

— Да я и сам удивлен. Очевидно, понадобилось несколько лет, чтобы твои доводы дошли до меня, но в конце концов они взяли верх.

— Что же произошло?

— Если ты вдруг не заметила, здесь царит полнейший ужас. У меня хорошая работа — точнее, была. Я везунчик. Вот только с каждым днем становится все хуже.

Вид у Дэвида вдруг стал такой несчастный, что она не могла не подбодрить его:

— Но страна-то в целом выживает, так ведь?

— Со всем уважением, ты сидела на платформе посреди Северной сраной Атлантики. Ты просто не знаешь.

Он надул щеки и с шумом выдохнул, разогнав повисшие под потолком нитки дыма. Казалось, серый цемент стены за его спиной вытянул все краски с его лица.

— Года четыре назад, вскоре после твоего отъезда, меня отправили в командировку на ферму в Житнице. На самую настоящую, где-то в Нормандии. Поручили написать статью. Там только что сняли пятый урожай за год, да еще разработали методику, как добиться дополнительного. Произвели какую-то генетическую модификацию. Гениальная штука. И захотели продемонстрировать всей Британии, как прекрасно у них все получается.

И вот мы, журналисты — четверо из «Таймс», четверо из «Мейл» и двое из «Пост», — туда отправились. Последних, кстати, через три месяца закрыли. Нас повезли в одном автобусе, вместе с несколькими офицерами по связи с прессой. Выделили всего двоих охранников, чтобы мы чувствовали себя посвободнее. Большинство из нас месяцами не покидали Лондон, так что удовольствием было уже увидеть чистое небо над головой. Переночевали в Портсмуте, во вполне приличном отеле с кучей выпивки, все за счет Дики Давенпорта. Прямо-таки вечеринка! Наутро нас погружают на старый паром. В конце концов мы прибываем на место, и там… довольно мило. Вправду, на удивление весьма неплохо. Нас встречают несколько фермеров, нарядившихся по случаю. Повсюду бегают курицы — тощие, но, блин, живые. И эти фермеры, похоже, искренне горды своими достижениями.

Правительство подрядило нескольких специалистов по генетической модификации, которые засыпали нас научными объяснениями. И все их методы действительно… работали! Понятное дело, все это было организовано, что-то от нас скрывали, но на какие-то полчаса я вправду уверовал, что, быть может, с этого-то и начнется наше возвращение к прежнему миру. И еще я думал обо всех этих землях за Житницей — что однажды мы начнем возделывать и их и что обещанные тридцать лет назад огромные солнечные электростанции наконец заработают, обеспечивая всех бесплатной энергией. Может, и земли окажется достаточно, и все эти парни на севере и западе перестанут забрасывать нас бомбами. Может, даже материк потихоньку встанет на ноги.

В общем, потом мы пошли назад к автобусу. Офицеры немного отстали за разговором с фермерами — наверное, выплачивали им дополнительную сумму за весьма убедительное представление. И вот возле конюшни недалеко от автобуса мы вдруг увидели этого… ребенка, сидевшего прямо на земле. Пожалуй, не старше пяти лет. Полуголый, с распухшим от голода животом. Вправду, он был такой худой, что нельзя было даже сказать, мальчик это или девочка. Мы так и встали. Таращились на него секунд десять, но по ощущениям — час. Ребенок не издавал ни звука. Наверное, у него просто не оставалось для этого сил. Он был изнеможен, как глубокий старик.

А потом из-за угла появилась его мать, глянула с ужасом на нас, схватила ребенка и скрылась с ним в конюшне. От ее облика повеяло такой жутью, притом что мы ее толком и разглядеть-то не успели… Мы ошарашенно молчали. Через пару секунд из-за угла показались наши кураторы. Они и не догадывались, что мы только что увидели.

По пути назад мы ни о чем таком не разговаривали. Но после этого зрелища мне все стало ясно. Уж если на показательных фермах дети так выглядят, то, во-первых, куда на хрен уходит зерно, и, во-вторых, что же тогда творится в других местах? Да, тогда положение было скверным, но даже если сейчас и получше, там-то все равно до сих пор сущий ад.

В руке у Дэвида дотлевала позабытая сигарета. Он потер подбородок.

— Статью я, естественно, написал. Иначе уволили бы. А без работы уже и не рыпнешься. С другой стороны, даже если сидишь себе тихонечко, тебя все равно могут выгнать взашей, и тогда какой-нибудь другой паршивец получит приличную работу и льготы. В итоге ничего и не делаешь, утешая себя тем, что от пришедшего тебе на замену может стать еще хуже. Для меня та статья означала конец журналистики. Потом уже шла сплошная пропаганда. Пока не появилась ты.

Хоппер подалась вперед и неловко похлопала его по плечу. Он слегка кивнул в знак признательности, однако так и продолжал отрешенно смотреть перед собой, лишь дым от сигареты поднимался к потолку.

— В городах-то, Элли, дела могут обстоять более-менее сносно, но вот за их пределами совсем паршиво. И причин для недовольства хоть отбавляй, потому спокойнее и не становится. Армия все так же теряет целые колонны, меняет маршруты в последнюю минуту и уже боится переправляться через укрепленные, на хрен, мосты, которые считались безопасными с самого начала кризиса.

Я все твержу самому себе, что когда-то их власть закончится. Но понимаю, что тогда дело может обернуться еще паршивее, потому что победят психи, и уж тогда мы нынешнюю безалаберность правительства будем вспоминать с ностальгией. А Давенпорт со своей шайкой продолжают убеждать, будто все прекрасно, достаточно подлатать там и сям, и так держать. Потому что у них нет путей отхода. Как только он попытается соскочить, его пристрелят. Так что, как мне представляется, они делают то же, что и я, — продолжают занимать свои посты из страха, что их наследники окажутся куда хуже.

Он кивнул самому себе.

— Ну уж нет, привести ребенка в такой мир я не могу.

Теперь или никогда, решилась Хоппер. Больше никакой лжи. Он ее не заслуживает.

— Знаешь, ты ведь почти привел. То есть мы… — признание стоило ей определенных усилий.

Дэвид уставился на нее. Вот он, последний секрет, что Элен таила от него. Она встретила его взгляд. В кои-то веки конец их брака обретает смысл и для него.

— Когда?

— Месяцев за шесть до моего ухода.

Он медленно кивнул.

— Как прервалась беременность?

— Естественным образом. У меня произошел выкидыш на восьмой неделе. Я толком и осознать не успела, что беременна, как все уже закончилось.

Дэвид внезапно постарел на годы.

— Почему же ты не рассказала мне тогда?

На какое-то мгновение Хоппер живо ощутила то место внутри себя, где развивался ребенок. Она вся напряглась, к горлу подступили слезы.

— Я чувствовала себя такой виноватой. Чувствовала, что утрата ребенка являлась наказанием… Прежде всего за то, что я его не хотела. Я ошиблась, что не сказала тебе.

— А почему потом не стала говорить?

— Потому что не хотела причинить тебе боль. Мне казалось, что для тебя это будет еще большим ударом. Ты ведь так хотел малыша… А я… я только и могла сказать, что потеряла его. Поэтому и скрыла.

— Господи. Ты говоришь, что ты… что мы…

— Да.

— М-да… что же это за мир такой, в котором я слышу подобное и думаю, что, может, оно к лучшему… Что за мир!

Несколько минут они сидели молча. Сигарета Дэвида окончательно дотлела, и он сунул окурок под кровать. Затем заговорил:

— Возможно, план Давенпорта, этот его союз с американцами ради ядерного оружия, как-то связан с рацией, что ты нашла, и с попыткой Торна что-то сообщить американцам. Возможно, ты вовлекла меня в стоящую историю.

— Может быть.

— Будем надеяться, я вспомню, что такое журналистика, а? — улыбнулся Дэвид.

— А если мы все-таки найдем эту вещь, чем бы она ни оказалась? Если с ее помощью можно будет сместить Давенпорта?

— Не знаю. Только не пойми меня неправильно. Он заслуживает наказания. Но предстоит проделать еще очень многое, чтобы вернуться хотя бы к подобию нормальной жизни.

Он растянулся на койке. Хоппер так и сидела в изножье, уставившись на противоположную стенку, и пыталась понять, почему же она все это делает и что же придало ей ощущение, будто в ее жизни снова появился смысл. Вот только разобраться в собственных мыслях было нелегко, особенно в таком измотанном состоянии.

В конце концов она, наверное, тоже заснула, сидя. Потому что следующее, что она осознала, был тихий стук в дверь. Элен опустила ноги на пол и осторожно потрясла Дэвида за плечо:

— Нам пора.