Вечный день

2

«Ракета» набирала ход. Маленькая, да удаленькая, использовалась она для ремонтных работ, обучения персонала, буксировки — в общем, для всего. Вот только заполучить ее в свое распоряжение, за исключением случаев острой необходимости, можно было не всегда. Когда права на моторку заявлял Швиммер с подчиненными, она, как правило, стояла на дежурстве до отбоя айсберговой тревоги.

Этим утром сигнал прозвучал в 5:07. Тягучее завывание раздавалось мучительно громко и долго, чтобы гарантированно любого лишить желания нежиться в постели. От этого звука Хоппер каждый раз просыпалась, словно от ушата холодной воды, даже после трех лет пребывания на океанской платформе. Впрочем, Элен повезло больше других — как научному сотруднику ей полагалась отдельная каюта, а рядовые ютились вчетвером в кубрике.

Моторка почти набрала полную скорость. Хоппер огляделась. Харв сидел на корме: длинные волосы развевались на ветру, рука крепко сжимала руль. Он поймал ее взгляд и подмигнул. Тогда, на корабле, Харв, в отличие от нее, был само спокойствие. При виде полуразложившихся трупов она готова была сбежать, чуть не бросилась назад на палубу из ледяного провонявшего трюма. И лишь присутствие Харва, такого уверенного и хладнокровного, удержало ее на месте. Впрочем, противогаз тоже внес свою лепту. Однако в горле до сих пор ощущался привкус желчи. Ее мать могла оказаться на такой же посудине.

Харв, понятное дело, к мертвецам привык побольше нее, хотя Хоппер сомневалась, что за последнее время покойники попадались даже ему. За три года ее пребывания на платформе не погиб ни один военный, не считая несчастного случая с Драксом да той двадцатилетней дурочки, Ламберт, которой хватило мозгов выбраться на палубу в шторм, — естественно, ее смыло за борт. Едва волнение улеглось, команда отправилась на ее поиски и по нарастающей описывала круги вокруг платформы, пока Швиммер не решил, что бензина потрачено более чем достаточно. Через неделю обнаружился берет девушки, невероятным образом зацепившийся за металлическую ограду у самой воды.

Это утро выдалось морозным. Каждый раз, когда Харв увеличивал скорость, всех обдавало холодом. Хоппер оглядела бледных хмурых военных, занявших места на скамейках по обеим сторонам узкого прохода. Перегнувшийся через низкий оранжевый борт моторки Лисон выглядел совсем паршиво.

Ему было всего девятнадцать. На платформе парень, ненавидевший каждую минуту своего здесь пребывания, прослужил всего несколько месяцев. А ведь ему повезло, поймала себя на мысли Хоппер, мог получить распределение в Житницу, или ему довелось бы патрулировать шотландский Хайленд, или устраивать облавы на болотах Кента. Здесь, по крайней мере, гарантировано трехразовое питание и никаких тебе боевых стычек. Лисон даже не осознавал своей удачи: вакансии на платформах были большой редкостью.

Хоппер повернулась и посмотрела за корму. Здесь, в Северной Атлантике, солнце висит совсем низко — считай, в паре пальцев над горизонтом. Гипнотизирующее желтое пятно подсвечивает атмосферу, не источая ощутимого тепла, и утром и бодрящая прохлада, и сияние светила воспринимаются вполне нормально. А ночи из-за немеркнущего света кажутся какими-то нереальными. На платформе всегда послерассветное время.

Настроение Хоппер омрачал не только баркас с грудой мертвецов, и в этом она отдавала себе отчет. Из головы у нее не выходило письмо, полученное несколько недель назад, а датированное и вовсе прошлым месяцем. Тонкая желтоватая бумага, испещренная неуверенными каракулями.

Харв, конечно, молодец, что отыскал консервы, продолжала размышлять Хоппер. Хотя лично ей будет гораздо приятнее, если он не станет предупреждать об их появлении на столе, как это произошло прошлый раз, когда они что-то раздобыли. Употребление чего-либо, выращенного десятилетия назад под тем солнцем, которое мало кто помнил, было почти сакральной возможностью прикосновения к прежнему миру.

Найденные консервы Хоппер, естественно, съест как миленькая — она все-таки не настолько принципиальна или чувствительна, чтобы отказываться от дополнительных калорий, — но, вероятно, всю трапезу будет маяться, задавая вопросы без ответов. Когда эти плоды, если, конечно, это овощи или фрукты, собрали, переработали и законсервировали? А сами банки были куплены или их украли? Почему их спрятали за обшивкой трюма? На случай голода? А в какое время это происходило?

Но, самое главное, почему консервы так и не открыли? И из-за чего эти несчастные умерли? Скорее всего, ненасильственной смертью. Запертый люк наводил на мысль, что причиной являлась какая-нибудь болезнь. Откуда бы баркас ни вышел — из Южной ли Америки, а может, из южноевропейских стран, — на его борту мог оказаться целый зоопарк смертоносных бактерий и вирусов, которые не проявляли себя какими-либо симптомами, пока судно не оказалось посреди Атлантики без врачей и необходимых медицинских препаратов. Возможно, команда спаслась на шлюпках, бросив пассажиров умирать.

Интересно, кто из страдальцев скончался последним?.. На этом Хоппер велела себе прекратить. Какая бы душераздирающая сцена ни разыгралась на баркасе, все уже кончено и осталось в прошлом. Кстати, если посудина отправилась с противоположной стороны Атлантики, дети в трюме, по-видимому, родились даже раньше, чем она. Из Америки все корабли давным-давно как уплыли.

И снова перед ее глазами возникло письмо, как ни гнала она его из мыслей. В голове сами собой зазвучали фразы. Она помнила каждое слово даже через две недели после прочтения.

Забудь, твердила она себе. Забудь, забудь.

Кораблей, конечно, стало значительно меньше, но целые тысячи все еще бороздили моря и океаны — гигантская флотилия, единственным командующим которой была слепая удача. К настоящему времени большинство из них снесло в мертвую зону в центре Атлантики, где они наконец-то и угомонились, объединившись в караван километров на восемьдесят — прямо-таки архипелаг ржавого металла, обреченный лишь гнить да тонуть по частям. Как-то Хоппер прочла, что до Замедления в океане единовременно находилась сотни тысяч плавсредств. В подобное даже не верилось.

Ныне корабли угрозы не представляли: в уцелевших странах не осталось столько людей, чтобы куда-то отправляться. Вот айсберги попадались куда чаще. И были гораздо опаснее. Суда, если не оказывались большими, трудностей не вызывали, а вот даже маленький айсберг мог натворить бед.

Как бы то ни было, платформу окружало тридцатикилометровое кольцо. Благодаря талантам Харва к электротехнике при разрыве оно уведомляло по радиосвязи о среагировавшей секции, сообщая нужный азимут. На разведку посылали «Ракету». Если причиной тревоги оказывался айсберг, тогда отправлялось судно побольше, «Герти», которое буксировало ледяную гору на другой курс. Однако с маленькими суденышками приходилось разбираться самим.

Работа Хоппер на айсберговых выходах заключалась в расчете курса дрейфа и определении преобладающих поверхностных течений. Кроме того, она рассчитывала необходимые величины и направления воздействия на айсберг для предотвращения столкновения с платформой. Приятно было выполнять задачу с ощутимым результатом, вот только работенка была чуть ли не детской, да к тому же отвлекала ее от основной.

Да уж, основная работа. И вот он снова напоминает о себе — человек, научивший ее всему тому, чем она сейчас занимается. Хоппер ясно слышала слова из его письма, озвучиваемые его же голосом, таким виноватым и тихим, как в последний раз, когда они виделись.

Впереди показалась платформа. Первыми всегда становятся видны градирни и клубы пара тепловой сети — жалкие облачка из вытяжных труб, предназначенных для более масштабного использования. Вот оно, место, которое она хоть сколько-то может называть домом: обледеневшая громада облученного металла, высящаяся среди замерзающего океана.

Когда-то платформу, установленную в трехстах километрах от юго-западного побережья Англии, называли многообещающим началом новой серии. А нынче было ясно — она, несостоявшаяся и одряхлевшая, первая и последняя в своем роде. По словам Харва, реакторы платформы все еще производили достаточно энергии для поддержания ее функционирования и кое-какие излишки даже перепадали Большой земле. Как только спадет и эта скудная выработка, станцию без лишних слез забросят, как и уйму прочего в нынешнем разлагающемся мире.

И последние строки письма, этого потока тоскливой мольбы. Не о прощении, но о… Да кто ж знает, что у него было на уме? Хотя скорее всего все-таки отчаянная попытка извиниться, приправленная наживкой из некой тайны. Вот только Хоппер тайны больше не интересовали.

И в заключение нетвердая подпись: Эдвард Торн.

Она сожгла письмо. Ей доставило особое удовольствие держать лист за правый уголок, чтобы подпись — и человек, отправивший это письмо, — сгорела в самом конце. Словно в насмешку, последними различимыми словами оказались: «Элен, пожалуйста, не уничтожай письмо…» А потом: «Элен, пожалуйста, не…» И наконец просто: «Элен…» Хоппер специально не стала запоминать указанный адрес — на случай, если вдруг потом передумает. Ответа от нее он не дождется.

Платформа приблизилась. Теперь над волнами виднелась вся ее массивная конструкция — унылая, потрепанная штормами. Она смахивала на исполинскую металлическую корону — эдакие останки утонувшего короля-гиганта. Четыре опоры основательно покрылись ржавчиной, якорные цепи в снопе брызг позвякивали на североатлантическом ветру. У самого основания платформа позеленела от облепившей ее растительности, цеплявшейся за металл с таким упорством, будто ей было известно, что на сотни километров вокруг лучше дома не сыскать.

Хоппер отстегнула от пояса фляжку с водой и сделала несколько глотков. Затем посмотрела в темную морскую даль, не появится ли вдруг кит.

Наконец, когда моторка уже по инерции скользила к самой платформе, Хоппер вновь повернулась. И только тогда заметила черный вертолет, припавший к палубе, словно мясная муха.