Вечный день

6

До этого Хоппер летала вертолетом дважды: когда навещала отца в Шотландии и когда принимала участие в научном саммите в Копенгагене. Во второй раз она резко возражала против подобного расточительства, однако к ней не прислушались. Важно было продемонстрировать скандинавам и русским, что Британия при необходимости по-прежнему способна на дальние вертолетные перелеты.

В салоне ей пришлось сидеть напротив гостей из Лондона. Уорик с явным интересом смотрела в иллюминатор на море. Мужчина же, Блейк, практически мгновенно заснул. Под туго сидевшими наушниками его землистая дряблая кожа собралась складками.

Внизу от горизонта до горизонта простирался океан. Вокруг платформы всегда плясали высокие буруны, а вода была темной, сейчас же под ними расстилалась светло-голубая гладь, чуть подернутая легкой рябью. В течение полета высота солнца над горизонтом мало-помалу менялась — пока неуловимо, однако ко времени прибытия оно должно заметно подняться. Настоящий рассвет и закат можно было наблюдать только при перелете на реактивном самолете с Холодной стороны на Теплую. Правда, эпоха реактивных самолетов давно канула в Лету.

В семнадцатилетнем возрасте Хоппер пребывала в уверенности, будто помнит настоящие закаты. Только позднее она осознала, что память ее сохранила кадры из видеозаписей. Или же исказила образы из раннего детства. К самому концу Замедления закаты были вялыми и какими-то неземными, но все равно умопомрачительно красивыми. Последний растянулся на целый месяц.

Затем последовал крах, а спустя несколько лет — бурное Восстановление. И Земля кружила по новой орбите вокруг Солнца вот уже более тридцати лет.

«Самой природой созданная крепость, — вдруг пришли ей на ум строчки, — противу войн и всяческой заразы».[3]

Чертов монолог Ганта. Весь ее класс заставляли учить эти стихи наизусть. Они были выведены на фреске на стене школьного актового зала, с намалеванными по бокам единорогом и львом невообразимых цветовых оттенков. Из-за витиеватого шрифта разбирать слова было истинной мукой, но все равно школьникам приходилось еженедельно зачитывать их хором после молитвы. Даже сейчас Хоппер помнила солнечные лучи, сочащиеся через окна в конце зала, и директрису, дирижирующую ими, словно оркестром. Зал украшали и другие шекспировские цитаты: по бокам — из «Генриха V» на тему английского духа и из «Меры за меру» на тему смерти, но «Ричард II» превалировал над всеми.

Вот последние строки речи Ганта они не зубрили. Чему Хоппер не особенно-то и удивилась, когда однажды ознакомилась с ними. Царственная Британия, выяснила она, «сама себя позору покорила!» Преподаватели попросту отказывались учить их подобному оскорблению.

И вот она перед ними — Британия, одна из последних надежд мира, великая нация рабовладельцев; тепло и застой в постоянном свете солнца. Они назвали это британским везением. Достаточно близко к центру Теплой стороны, чтобы заниматься земледелием, но и достаточно далеко от него, чтобы все-таки выжить. В пресловутом поясе Златовласки — обитаемой зоне, в которой все условия идеальны. Не то что у бедолаг в южной Европе. Саранчмыри — так называли выходцев оттуда, пока они еще встречались. А вот в Великобритании Хайленд внезапно превратился в новый сельскохозяйственный центр. Чистейшая слепая удача.

Ирландию они облетят стороной, сообщила перед отправлением Уорик, вместо этого их курс пройдет над устьем реки Северн. В настоящее время Ирландия добивается значительных успехов, добавила она. Хоппер в ее словах почудилась неуместная гордость.

Что они не облетели стороной — просто физически не могли облететь, — так это ППО.

Приливная полоса обороны представляла собой кольцевую прибрежную зону вокруг страны, километрах в трех от берега. Лишь малая ее часть была плавучей. Даже здесь, всего лишь в сотне метров от побережья, Хоппер то и дело замечала на поверхности моря вспененные участки. Под водой таились груды металла — корабли прошлого века, затопленные с целью воспрепятствования проходу современных. Пока весь остальной мир распадался, Британия от него интенсивно отгораживалась.

Бристольские защитные сооружения вовсе не являлись самой впечатляющей частью кольца из затопленных кораблей, запирающего страну — охраняющего, как неустанно повторяли Давенпорт и его министры, от иностранного вторжения. Подлинным достижением была самая длинная цепь ППО на юге острова — Ла-Маншский барьер. Величайшее подспорье Британии — и величайшее преступление, совершенное во имя безопасности.

Ла-Манш на протяжении почти всего южного участка истыкан зубьями затопленного лома. Начав непосредственно с мелководья, правительство принялось активно пускать на дно корабли, какие ему только удавалось раздобыть, еще тридцать лет назад, в самый год Остановки. Постепенно незатейливые препятствия были усилены бетонными заграждениями, минными полями, платформами и огромными баржами с вооружением — в общем, всевозможными средствами для недопущения прохода кораблей с большой осадкой.

Первым делом военный флот топил контейнеровозы — огромные суда, которых остались целые тысячи. Заполучить их было просто. Обитавшие на этих кораблях люди уже мертвы либо вкалывают в Житнице, если только им не повезло оказаться среди тех немногих, кого доставили на Большую землю как обладающих «специальными навыками».

Затопления эти, впрочем, не носили всеобъемлющего характера, пока двадцать четыре года назад не наступил второй крах, крах Горячей зоны. Только тогда Давенпорт завершил начатое шестью годами ранее. На этой второй стадии — уже после его прихода к власти — затопления последовали валом, так что в итоге Ла-Манш по всей ширине превратился в свалку проржавевших корпусов. Оставили, правда, несколько проходов для кораблей военно-морского флота, крупных сухогрузов из Житницы и промысловиков.

Хоппер задумалась о самых недавних затоплениях, этом верхнем слое обширной свалки ржавого металла, отделяющей Британию от остального мира. Память тут же подсказала ей, сколько кораблей отправили на дно прямо с экипажами и пассажирами на борту. Ее едва не вывернуло от воспоминания, как именно она узнала об этом.

Здесь, близ устья Северн, все еще дежурили три боевых корабля, только чудом державшиеся на плаву. Некогда задача звена состояла в перехвате тех редких суденышек из Южной Америки и Южной Африки, которым все-таки удалось просочиться через ППО и дальше везти безрассудных пассажиров в Житницу. И здесь же, среди ощерившихся ржавых клыков под водой, покоилось первое капиталовложение правительства — гигантские противонагонные сооружения, когда-то поблескивавшие на солнце, ныне зеленые от морской поросли. В те дни уровень воды был ниже, но вот уже несколько десятилетий сооружения не служили по назначению. Теперь основания бетонных укреплений напоминали стариковский рот со стертыми деснами и гнилыми зубами — часть лица, отмирание которой хозяин уже и не удосуживается скрывать.

И за этими последними защитными сооружениями лежал Бристоль. В свете солнца город выглядел поблекшим, а некогда изящные здания прежней береговой линии уже окончательно обветшали, что различалось даже с высоты полета. Улицы, впрочем, показались Хоппер более оживленными, нежели ей помнилось, и как будто даже появились новые дома. Быть может, жизнь здесь и вправду налаживается, подумалось ей.

Как бы то ни было, вызванные наводнением разрушения отошли в область далеких воспоминаний. Пароход-музей «Великобритания» по-прежнему стоял на своем законном месте. Затопленные во время Остановки территории расчистили и на новой равнине выстроили с десяток тысяч домов. Причем кирпичных — несомненно, шаг вперед по сравнению с брезентом или рифленым железом. Кирпичные заводы Мидлендса возводят завтрашнюю Британию. Хоппер с досадой тряхнула головой. В последнее время многовато в ее лексиконе фраз из пропагандистских сводок.

В нескольких километрах от Бристоля виднелся Бат. Между городами тянулась железнодорожная ветка, словно тонкий браслет с двумя огромными драгоценными камнями. Хоппер проводила там отпуск с Дэвидом незадолго до свадьбы, и сейчас ее резануло воспоминание, как по-мальчишески он восторгался местной архитектурой. Город большей частью сохранился в неизменном состоянии как один из столь редких субъектов Городского охранного обязательства. Всё того же насыщенного медового цвета, с кровлями потемнее и гордо устремленными в небо шпилями. А несколькими километрами южнее отсюда начиналась Американская зона. Хоппер продолжала вглядываться, надеясь заметить что-нибудь интересное.

Вдруг в наушниках у нее раздался треск, и от неожиданности она вздрогнула.

— Как, заметны изменения?

На нее с улыбкой смотрела Уорик. Блейк, не открывая глаз, поднял руку и щелкнул выключателем на наушниках — очевидно, отключился от них обеих, — а затем подвинулся в кресло поглубже и скрестил руки на груди.

Хоппер немедленно охватило раздражение от вопроса, от этого непреднамеренного вторжения Уорик в ее интимные воспоминания.

— Не знаю. Я впервые вижу эту местность с воздуха.

Женщина пожала плечами.

— Я подумала, что могли бы и заметить. В смысле, как ученый. Почва вокруг города за последние несколько лет неимоверно улучшилась. Подлинная история успеха.

Хоппер кивнула, теряясь в догадках, для чего ей может пригодиться данная информация.

Уорик меж тем продолжала:

— Прогресс, доктор. Прогресс с каждым годом, на море и на суше, — едва ли не с материнской нежностью женщина продолжила созерцать открывающиеся внизу виды. Так вот оно что. Уорик, должно быть, преданная сторонница проекта Давенпорта.

Бристоль и Бат остались позади. Сверху земля действительно выглядела прекрасной: мозаика коричневых, зеленых и желтых лоскутов, нитка реки, убегающей в сторону моря. Уорик принялась за изучение каких-то бумаг, ее коллега по-прежнему спал. Пол века назад они, быть может, точно так же ехали бы поездом на работу из пригорода. И сегодняшний день был бы для них совершенно обычным.

Затем внизу показались бетонные полосы, через равные промежутки заставленные некими объектами, в которых Хоппер смутно признала самолеты. Не то чтобы это был совсем уж утиль. Самолеты нужны, только если куда-то действительно стоит добираться, а на данный момент Британия являлась одним из двадцати обитаемых мест, оставшихся на всей планете.

Хоппер закрыла глаза, и перед ней тут же предстал воображаемый Эдвард Торн: собранный, глубокомысленный и печальный, все переписывает и переписывает письмо ей. Появились и другие лица — брат, мать, Дэвид. Зеленая лужайка возле школы, колючая проволока по границе территории.

Наверное, она отключилась. В ее сознание вдруг ворвался статический треск и затем голос пилота:

— Пригороды Лондона через десять минут.

Распахнув глаза, какое-то время Хоппер не могла сообразить, где находится, и лишь бездумно таращилась на стенку кабины вертолета. Затем взгляд ее переместился на затылок пилота, и события сегодняшнего утра разом напомнили о себе: спуск по скользкой лестнице на «Ракету», спиральный амулет, до сих пор лежащий у нее в кармане, груда трупов на баркасе.

Уорик и инспектор о чем-то совещались, склонившись над листком бумаги так, что едва не касались друг друга головами. То и дело они делали на нем пометки карандашом; разговора Хоппер не слышала — по-видимому, переключились на закрытый канал. Пейзаж внизу представлял собой хаос из зеленых и коричневых пятен.

А потом она посмотрела вперед. Во все стороны, на сколько только хватало взгляда, простирался город. Необъятное склеротическое сердце новой Британской империи. Лондон.

По крайней мере, с такой высоты пригороды не выглядели столь унылыми, какими сохранились в воспоминаниях трехлетней давности. Дома, кое-где с предательскими следами копоти от пожаров, однако, по-прежнему пребывали в плачевном состоянии. А сады так и оставались клочками голой земли с зелеными вкраплениями.

И все же налицо были и признаки улучшения. Новые здания, яркие кровли. В некоторых садах все-таки зеленели лужайки. И в глубине души Хоппер шевельнулась надежда.

Население Лондона по сравнению с уровнем до Замедления снизилось на треть: прокормить десять миллионов человек первым урожаем после Остановки было невозможно. Позже на останках Европы создали Житницу, и еды стало куда больше. Возможно, пропаганда и не врет — похоже, Лондон вправду восстанавливается. Внизу Хоппер увидела целую транспортную колонну: с очистительных станций выше по Темзе в город направлялись огромные водовозы.

Вдруг краем глаза она заметила на земле вспышку света. Пока она пыталась определить ее источник, последовала еще одна — краткий отблеск кусочка стекла или зеркала. Хоппер щелкнула выключателем на наушниках:

— Что это за вспышки внизу?

Уорик посмотрела в иллюминатор и тоже потянулась к выключателю.

— Да деревенщина развлекается, палят по всему, что только ни появится над головой. В основном скучающие подростки. Вероятность, что кому-то удастся достать нас, практически нулевая.

Блейк, заметила Хоппер, даже не оторвался от бумаги.

— Скучающие подростки, говорите?

— Вот уже несколько лет никому не удавалось сбить вертолет, доктор Хоппер, — улыбнулась Уорик. — Надеюсь, как-нибудь да проскочим.

Хоппер покосилась на пилота. Тот вроде бы никак не реагировал на вспышки и продолжал управлять вертолетом, доверяя показаниями на приборной панели. И все же от нее не укрылось, как напряглась его шея.

Тем временем они уже приблизились к Заставе — барьеру между Большим Лондоном и остальной страной. С воздуха, однако, заграждение только и различалось, что по теням зданий гетто, разросшегося снаружи.

Вскоре после прихода к власти Давенпорта Лондон был провозглашен главнейшей из ключевых зон обороны. Потому-то Застава и возникла. Сначала были выставлены часовые, потом появились бетонные блоки, расставленные в беспорядке, чтобы задерживать грузовики и заминированные легковушки. Позже были возведены аккуратные кирпичные казармы, бетонные огневые точки и прочие параноидальные атрибуты отгородившегося от собственного народа государства. Выбраться из Лондона нынче было легко, зато попасть в него гораздо сложнее.

Вертолет уже летел вглубь города, к югу от Темзы. Хоппер прожила в этом районе около года, когда они с Дэвидом еще только начинали встречаться. Ей вспомнилась узенькая лестница дома и как он любил уютно устроиться с книгой в ее кресле. А вон электростанция «Баттерси» с единственной сохранившейся дымовой трубой, да и та покосилась под углом, угрожающим обрушением. А справа здание парламента с грязными следами от наводнений, различимыми даже с воздуха.

Вертолет пошел на посадку — к Грин-парку, предположила она. И оказалась права. Машина устремилась к нему над Вестминстером, и когда внизу замаячила земля, Хоппер, вопреки жутким утренним событиям и принуждению к поездке, вдруг охватило радостное возбуждение. Лондон. Место, куда она приехала после университета, где построила свою жизнь — уж какую смогла, — а потом стремительно отбросила ее прочь.

Показались вертолетная площадка и два солдата, жезлами дающие добро на приземление. Едва шасси коснулись земли, Блейк поднялся из кресла и двинулся к двери, на ходу приглаживая сальные волосы. Уорик зашагала за ним. Хоппер поплелась следом.

После платформы ходить по суше всегда непривычно — поначалу очень недостает раскачивания под ногами. Хоппер окинула взглядом парк, поразившись обилию зелени вокруг. Затем посмотрела на часы: с тех пор, как она оставила свою каюту, миновало всего три часа.

Лондон пах гудроном. Она совсем позабыла об этом. Все то же загрязнение, поняла она, те же изрыгающие яд промышленные предприятия, что и во время ее прошлого пребывания здесь. Воздух был густо насыщен теплой маслянистостью, едва ли не различимой глазом. Город словно лежал под желтым одеялом. Гудроновая дымка прокрадывалась и проникала повсюду — в поры, в самые глубокие закутки легких, между одеждой и кожей, — тягучая, горячая, отвратительная. Уже через полминуты Хоппер ощутила, что облеплена ею с ног до головы, и ждала, когда привыкнет к этому запаху. Вот только Лондон адаптироваться не позволял: с каждым движением гудрон вновь напоминал о себе.

Метрах в тридцати от площадки располагалось небольшое служебное здание, за ним — автомобильная стоянка. Уорик обратилась к ней:

— Вам туда, доктор Хоппер. Нужно пройти кое-какие проверки.

— Беспокоитесь, что я могу что-нибудь пронести?

— Предосторожность никогда не помешает, доктор, — улыбнулась Уорик.

В вестибюле здания ею занялся пожилой усатый таможенник в выцветшей синей форме с изрядно потертыми воротником и лацканами.

— Паспорт?

Чиновник сравнил ее паспорт — основательно потрепанную брошюрку со всеми положенными штампами и парочкой официальных печатей — с досье в древнем настольном компьютере. Затем тщательно перерыл сумку, после чего смерил Хоппер взглядом, в котором читалась безразличная, отточенная за годы службы надменность.

Каждый въезжающий в страну обязан был пройти проверку на сторонние патогены, но, поскольку Хоппер служила на британской платформе, от дополнительной бюрократической проволочки ее милостиво избавили. Наконец таможенник вернул ей паспорт — с такой неохотой, будто на этот раз пропускал ее лишь за отсутствием доказательств несомненно имеющихся нарушений. Она вышла через дверь на другой стороне здания, и под ногами у нее запружинил красный асфальт.

— Мы заказали вам машину, — сообщила поджидавшая ее Уорик, что-то набирая на телефоне. Хм, машины и сотовые телефоны. Все-таки на особое отношение ей было грех жаловаться.

— Спасибо. И куда я поеду?

— О, не беспокойтесь. Мы будем вас сопровождать.

Хоппер задалась вопросом, не состоит ли их основная работа в конвоировании бывших протеже на встречу с умирающими спасителями страны. Будто прочитав ее мысли, Уорик продолжила:

— Для нас денек тоже выдался весьма необычным, доктор Хоппер, — и снова уголки ее рта слегка приподнялись и, словно в целях экономии заряда, через полсекунды опустились обратно.

Хоппер промолчала, однако Уорик не унималась:

— Обычно, понятное дело, я занимаюсь всякой канцелярщиной. Наверно, наверху решили, что нам не помешает поездка, — она кивнула на коллегу, держащегося метрах в десяти от них и старательно созерцающего луг. Его ввалившиеся щеки чуть порозовели от солнца. Хоппер вдруг пришло в голову, что ее сопровождающих вполне могут связывать интимные отношения, но тут же отмахнулась от этой мысли как ничем не обоснованной и несуразной.

Уорик достала пачку сигарет и предложила одну Хоппер. Вот уж действительно смешно: оказавшись в отравленном испарениями гудрона воздухе, первым делом закурить.

С сигаретой в руке Уорик отправилась на поиски машины, Хоппер же так и стояла, покуривая и обозревая Грин-парк за пределами вертолетной площадки. Приземлились они на его северной стороне, выходящей на Пикадилли. Издали старинные здания этой улицы казались очень красивыми.

Собственно, при таком освещении разглядеть отсюда какой-либо непорядок в Лондоне вряд ли было возможно. На обустроенных вокруг вертолетной площадки цветочных клумбах возились садовники в бежевой униформе. Бежевая для садовников, вспомнилось Хоппер, синяя для уличных рабочих, черная для полиции.

Здесь даже можно было обманывать себя, будто Замедления не произошло. Высаженные растения, похоже, отбирали из самых ярких и неприхотливых. Возможно, подумала Хоппер, Грин-парк — последний в своем роде. Все остальные вырубили, и на их месте выращивают сельскохозяйственные культуры; либо там теперь гетто для отверженных, а то и пустыри.

За пределами парка было тихо. Шум редких машин на Пикадилли не сливался в сплошной гул, как раньше.

Хоппер все курила и созерцала окрестности, пока не вернулась Уорик с новостями:

— Машина на месте. Вы готовы?

У входа в парк их поджидал старенький черный седан с синим государственным номерным знаком. Теперь автомобилю для придания казенного вида достаточно было иметь черный кузов и синие номера. Марка и модель значения больше не имели.

— Всего пять минут езды, но оно того стоит! — пылко возвестила Уорик. За рулем оказался тот молодой мужчина, что пилотировал вертолет. Уорик проворно распахнула перед Хоппер дверцу, а затем обошла машину и устроилась на пассажирском сиденье.

Когда автомобиль тронулся, Хоппер заметила на другой стороне улицы пару курсантов в синей форме, занятых отмыванием стены. Парни методично продвигались навстречу друг другу, удаляя красную краску. От намалеванного послания теперь различались лишь слова «…над которой никогда…»[4] Оставшиеся буквы постепенно стекали на тротуар алой краской.

По таким пустым дорогам поездка действительно заняла не больше пяти минут. Они двинулись в сторону старой Мидлсекской больницы. Машина свернула из Грин-парка направо, хруст гравия под колесами сменился приглушенным шорохом асфальта, и седан неспешно покатил по Пикадилли на восток. Уорик сидела, уставившись в окошко, предоставив Хоппер самой рассматривать проплывающий мимо город.

Справа показалась церковь Святого Иакова, все еще действующая и даже разросшаяся — на месте прежней рыночной площади теперь стояли скамьи. Изнутри донеслось пение хора, вдохновленно выводящего, судя по всему, некогда популярный церковный гимн «Мы вспахиваем поля и засеваем».

Возрождение англиканской церкви стало исключительным событием. В предшествующие Остановке годы правительство отчаянно боролось с охватившей всю страну безработицей. Каждый день проходили акции протеста, а по выходным их дежурно сменяли бунты. Длинные ночи способствовали распространению убийств ритуального характера — в воцарившейся тьме число их постоянно росло.

И вдруг, посреди всего этого хаоса, официальная церковь непостижимым образом возвысилась вновь, отказавшись от прежней идеи невнятного утешительства. Она предложила людям смысл, борение, перспективу новой жизни. И народ повалил в нее валом. Такого количества епископов на душу населения не бывало с четырнадцатого века.

Даже платформа не устояла перед религиозным вирусом, с ее-то командой из выросших на Большой земле солдат. По воскресеньям капеллан, Брандт, проводил на палубе службу для всех желающих. Таковыми, как правило, оказывался практически весь воинский состав, и порой за богослужением не без удивления и даже некоторого замешательства наблюдал и сам Швиммер. И как-то раз он довольно неосмотрительно признался Хоппер, тоже выбравшейся посмотреть на действо:

— Я всегда знал, что Господь намеревается разделить человеческий род на проклятых и спасенных. И не думаю, что от него стоит ожидать, будто осуществит он это с помощью какого-то там сраного правителя.

Тем временем машина почти достигла конца Оксфорд-стрит. Перед поворотом налево Хоппер увидела впереди обугленные нижние этажи небоскреба «Центр Пойнт». О его сносе спорили еще три года назад — видать, дело дальше разговоров так и не продвинулось. Наконец они проехали по Рэтбоун-плейс и оказались на территории Нью-Миддлсекса.

И снова вахта, снова скучающий охранник. Санитар — вежливый парень, высокий и сутулый — чиркнул магнитной картой и пропустил всех троих через двойные двери в конце вестибюля.

Где-то с минуту они шли по коридорам с буковыми дверьми. Прямо гостиничные номера, а не палаты. Уорик не соврала: с Торном обращались действительно хорошо. За открытыми дверьми мелькали койки и изможденные фигуры. Хоппер заглянула в одну из комнат и увидела, как санитар в синей форме переворачивает пациента на матрасе. На одно ужасное мгновение глаза ее встретились с глазами какого-то безволосого и беззубого создания на койке, но затем, к счастью, ноги унесли ее дальше.

Поднявшись по лестнице на несколько пролетов, они остановились возле двери со смотровым окошком.

— Мы подождем вас здесь, — отрывисто проговорила Уорик и вместе с коллегой уселась на одной из скамеек вдоль стены.

У Хоппер вдруг пересохло во рту. Нервно заломив руки, она развернулась и вошла.

Комната оказалась светлой и теплой, на столике возле койки стоял пышный букет цветов, чей аромат полностью перебивал вонь дезинфицирующего средства из коридора. Негромко бубнил установленный на стене телевизор, демонстрируя очередную мыльную оперу, снятую по заказу «Телевидения Альбиона».

А на койке лежал Эдвард Торн, былой спаситель Англии, ныне низведенный до простейших функций — дыхания, зрения, пищеварения и еще пары-тройки других.