Великая и священная война, или как Первая мировая война изменила все религии

В 1916 г. незабвенный епископ Артур Ф. Виннингтон-Инграм сделал заявление относительно духовного воздействия войны на воюющие страны. «Те, кто воевал на фронте и погиб, — утверждал он, — вознесутся на небо вместе со своими душами как святые мученики». Эти слова сильно затронули Зигфрида Сассуна[148], мужественно сражавшегося в битве при Сомме и впоследствии ставшего одним из наиболее выдающихся британских поэтов и мемуаристов. В своей поэме «Они» Сассун изобразил епископа, приветствующего возвращающихся героев, которые столкнулись лицом к лицу со смертью, ведя войну с антихристом. Конечно, после таких страшных военных сражений, ранее наивные юнцы больше не будут прежними людьми! Солдаты с ужасом осознали, что их жизнь изменилась безвозвратно, и не самым благородным способом. Кто-то ослеп, кто-то потерял свои ноги, другой смертельно ранен, иной стали сифилитиком. Достойно в поэме звучит ответ клерикалу-милитаристу: «Несправедливы пути Божьи!»[149]

Читая торжественную речь, с высоким пафосом рассказывающую о вселенской борьбе, современные читатели могут задаться вопросом, насколько религиозные надежды проповедников и простых верующих достигли своих результатов. Действительно, мы можем спросить, чего хотели обычные солдаты от этой войны, кроме шанса выжить и не стать калеками? Когда проповедники и профессора призывали к крестовому походу, верил ли кто-нибудь в окопах этим шестидесятилетним пожирателям огня? Вне семинарий и епископских дворцов кто стремился утверждать дьявольский характер врага и подпитывать Богом свой патриотизм? От Лондона до Западного фронта, по-видимому, мало кто стремился путешествовать дальше сотни миль, а тем более на одну тысячу лет назад.

Конечно, многие солдаты выражали свое презрение религиозной риторике войны. У Сассуна мы можем прочесть об этом следующее: «Бог, как клоун, прячется где-нибудь в подвале с подвыпившими священниками, которые обслуживают Его». Для современников такое осмеяние кажется полностью соответствующим правде, а долгосрочные культурные последствия этого оказались полностью предсказуемыми. Перспектива для церкви была плачевной, в ней разочаровались многие ее последователи, что, в свою очередь, привело к радикальной всемирной секуляризации в обществе. Рассматривая все злодеяния 1916 года, британский еврей Израэль Зангвилл отмечал:

Но религиозные последствия войны были намного сложнее и масштабнее, чем это можно было предположить. Новые религиозные идеи очень широко распространились и очень сильно повлияли на жизнь простых людей во всех воюющих странах, и прежде всего на военнослужащих. Именно через них эти идеи трансформировались самым удивительным образом в сознание других людей, начиная от возвеличивания войны и заканчивая демонизацией врага.

Во что верил солдат? Это зависит от того, что мы понимаем под верой. Сверхъестественные и духовные интерпретации текущих событий часто проявлялись вне господствующих церквей.

В Европе в 1914 г., как и в Соединенных Штатах, невозможно понять весь диапазон религиозной веры, если подразумевать под ней лишь официальную церковь, потому что обычная вера всегда сопровождается различными разновидностями оккультных и мистических верований, имеющих значение для многих людей. Если эти идеи кажутся причудливыми или вводят в заблуждение, то мы должны спросить, были ли они более сумасшедшими, чем политика официальных правительств и военных элит в то время. Официальные пропагандисты были успешны не только потому, что они опробывали идеи вселенской конфронтации, а потому, что они использовали идеи, которые были уже известны всей мировой культуре.

Религиозный мир

Бесчисленные популярные значения культуры давали современникам понимание того, как правильно отличить пропаганду от реального положения вещей; особенно это было понятно солдату в траншее на фронте, который видел в своем противнике родственную душу больше, чем в тех духовных поджигателях, которые остались у него в стране.

Большинство солдат были неверующими, так как призывались на войну из городских и индустриальных районов, где всегда наблюдались социалистические и антиклерикальные настроения. Кайзеровский режим в Германии стремился законами урегулировать плохие показатели религиозности рабочего класса, насильно обязывая его посещать церковь. Аналогичное положение религиозности населения было и в Италии, которая входила в «красный пояс»[151]. Даже в Англии протестантские писатели отмечали, что многие госслужащие позволяют себе лишь показное благочестие. А обязательные церковные богослужения в Британской армии давали скептикам лишний повод для циничного богохульства. В 1919 г. церкви Британии, после своего бессилия справиться с плохой религиозной обстановкой в армии, опубликовали совместный документ, где мы читаем: «Христианство и церковь потерпели неудачу, от которой они не оправятся больше никогда, так как их ненавидят, и это не послужит для пользы справедливости»[152].

Но не только европейская общественность была негативно настроена против всеобщей религиозности и, прежде всего, христианской, то же самое мы видим и на фронте, о чем свидетельствует поэма Сассуна. Конечно, уровень падения авторитета религии и церкви не везде в Европе был одинаковым. Сильнее всего он был во Франции, что мы видели еще до войны, но с ее окончанием это падение интенсивно продолжилось в течение нескольких десятилетий — до начала нового политического кризиса в стране.

В других странах Европы авторитет церкви держался на том же уровне, что и в 1914 г. Протестанты еще с конца XIX в. успешно продвигали в странах Европы свое религиозное образование, сделав его настолько популярным, что оно способствовало общей грамотности населения. Как и в других странах, британское духовенство было озадаченно ростом городов и индустрии и вынуждено было перенаправлять свою социальную активность в те районы, где люди стремились уйти от прогресса и атеизма и жить патриархальным укладом[153]. В отличие от Западной Европы, Россия в это время переживала общее религиозное возрождение, наблюдалось повышение общего уровня грамотности среди крестьян и бум публикационной активности религиозной литературы. Русская православная церковь была на пике своего подъема.

Православная церковь в России даже смогла проникнуть в рабочее движение — в лице своих самых харизматичных представителей, которые были одержимы реформаторскими идеями. Уровни религиозной активности Православной церкви достигли беспрецедентных высот в городах и индустриальных областях. Церковь также достаточно весомо проявляла себя и в культурной жизни, принимая участие наряду с другими интеллектуалами во многих культурных диспутах и ассоциациях, несмотря на то, что некоторые представители культуры отрицали ее значение для развития страны. Среди российской культурной элиты были даже конкретные направления, которые объявляли себя «ищущими Бога», позже ставшие известными как богоискатели.

Православная Россия вступила в войну с надеждой на будущее и верила в то, что начинается самая великая ее история[154].

Христианские ценности и мировоззрение стали вновь сильно влиять на западноевропейскую общественную жизнь в середине XX столетия. Если люди перестали посещать церкви — особенно те, которые признаны государством — это еще не означало, что у них не осталось веры. Изучая данный вопрос в Англии, Майкл Снап выдвигает концепцию «распространяющегося христианства» и объясняет широкое влияние в массах христианских идей тем, что люди потерялись в бездуховности городской индустриальной жизни. Многие люди все еще считали себя христианами и придерживались христианского мировоззрения, даже если они презирали духовенство и никогда не ступали в церковь, и это также было бы верно в Германии или Франции. В каждой воюющей стране религиозная терминология была тем культурным воздухом, которым дышали люди[155].

Кроме того, несмотря на антиклерикальную политику, особенно в католической Европе, отделение церкви от государства было ограниченным явлением. В большинстве европейских стран, также как и в Англии, еще оставались патриархальные районы, где жители по-прежнему были сильно привязаны к традиционной церкви, и именно поэтому верующие составляли большинство в армиях воюющих стран. В России крестьяне составляли 80 процентов всего населения, а сформировавшийся в ней рабочий класс состоял из крестьян, которому также была присуща их историческая вера. Это было свойственно не только континентальной Европе, но как замечает Снап, это наблюдалось и в Англии, в которой «идея искупительной жертвы глубоко сидела в характере каждого человека, даже несмотря на то, осознавал он это или нет»[156].

Даже, если многие часто плохо и с цинизмом относились к армейским священникам, последние все равно пользовались уважением у солдат, для них священники совершали богослужения и разделяли вместе с ними все их лишения и опасности, одновременно проникаясь к их бедам, помогали им своими проповедями. Некоторые из них стали легендарными героями. Так, британский «толстяк Клейтон» был известен тем, что соорудил «походную церковь», в которой служил для солдат на фронте всю войну, чем заслужил уважение и почет; даже в мирное время некоторые возвращались к нему для участия в богослужении, которые он по-прежнему проводил для них в этой «походной церкви». Католические капелланы всячески стремились поддерживать свою репутацию оказанием помощи раненым и совершением отпевания погибших[157].

Война по-новому преподнесла значение и смысл человеческой смерти, повысив ее духовное значение. Этого не отрицали даже самые убежденные скептики. Книга Уэллса «Мистер Бритлинг пьет чашу до дна» наглядный тому пример. Его главный герой является одновременно апостолом научного материализма и смертельным противником всех мировых религий. После того, как он потерпел поражение на этом поприще, его сын, тоже Уэллс, прототипом которого служит здесь известный писатель-фантаст, испытывает новую религиозную трансформацию и говорит:

Опечаленный Уэллс провел оставшую часть своей жизни в осуждении себя за то, что отказался от христианства. Но в реальной действительности церковь мало заботилась о подобных Уэллсу жертвенных душах, так как это не было массовым явлением.

Вера на войне

Исследователю очень важны любые проявления религиозной веры солдат на войне[159]. Для нас очень интересно было узнать, каковы основные темы и содержание дневников и писем солдат-протестантов: американца, канадца, британца и немца. В них мы видим частые ссылки на Библию, в кратком изложении текст из нее или воспоминания из детства. Больше всего любимы были псалмы, потому что они хорошо запомнились в детстве, во время учебы в школе. В них всегда делался акцент на могущество Бога, помощь Которого была необходима солдатам в трудных военных буднях.

Для тех, кто был у порога смерти, 22-й псалом имел особое значение. Солдаты редко цитировали книги Библии, повествующие о войнах Иисуса Навина или Маккавеев, но больше всего они любили Евангелие от Иоанна. Именно в нем они видели свидетельство о помощи Иисуса Христа и спасение после смерти. В Христе солдаты видели настоящего защитника, спутника и товарища. Христос Своим подвигом внушал им идти по такому же пути, защищая друзей от врагов и отдавая за них свою жизнь. Это было Евангелие дружбы и товарищества[160].

Абстрагируясь от Библии, солдаты неизбежно прибегали к ее языку, чтобы охарактеризовать те великие события, в которых они волей судьбы стали прямыми участниками. В изучении участия американских солдат в войне книга Джонатана Эбела «Вера в борьбу» имеет особое значение. В ней, например, говорится, что американцы с помощью стандартного понятийного аппарата объясняли насилие и смерть на этой войне как христианское страдание и искупление. Но этот библеизм уподобился вскоре комедии, потому что насилие и массовое убийство на войне стало представляться как искусство. Когда немцы потеряли тысячи молодых людей на Ипре в 1914 г., это стали называть «избиением младенцев на Ипре», наподобие резни невинных детей, совершенной Иродом. В 1925 г. Англия установила памятник погибшему в Первую мировую войну пулеметному корпусу, постамент которого венчает статуя библейского Давида, на одной из сторон постамента есть надпись из Библии: «Саул победил тысячи, а Давид — десятки тысяч»[161].

Поскольку христиане очень реалистично описывали события войны с ее пейзажами разрушения, они заставили выдающихся современных классиков прозы обратить также свое внимание к Библии. Даже малообразованные европейцы теперь с большим интересом вспоминали «Божественную комедию» Данте, особенно ту ее часть, которая рисовала сцены ада, похожие на поля боевых сражений, описанные в воспоминаниях участниками войны. Мало читающие Данте английские парламентарии по такому же поводу больше вспоминали произведение Джона Буньяна «Путешествие Пилигрима в Небесную страну», в котором очень много библейских образов; есть такие же образы и в других книгах и мемуарах этого писателя. Пристально и уныло глядя на грязное поле, Буньян ассоциировал его с непроходимыми топями и болотами или с долиной смерти: «Теперь я отчетливо вижу конец этой долины, политой кровью убиенных, от которых остались здесь кости и пепел, эти люди были первыми паломниками, которые прошли этот путь до меня». Пол Фасселл впоследствии прокомментировал, что долина и топь стала «неизбежным клише памяти» для паломников-солдат, пробирающихся через дикое поле военного времени[162].

Такие потусторонние образы были свойственны даже тем солдатам, которые глубоко сомневались в официальных заявлениях своих правительств и военных командиров. Например, английский военный поэт и убежденный верующий Уилфред Оуэн, когда живописал картины чрезвычайного разрушения и убийства людей в окопах, обращаясь к Библии писал:

Особенности поведения человека на войне также напрямую зависели от того, насколько он был религиозно образован. Британский ветеран Гарри Патч, выпускник церковно-приходской школы, стремился на войне обязательно следовать христианской заповеди «не убий». Он заставлял свою военную команду не совершать лишних безрассудных убийств, но когда этого нельзя было все-таки избежать, то приказывал стрелять по ногам, а не в живот. Но нельзя предугадать все наперед, и с ним случилось то, что он не смог проигнорировать просьбу раненого, испытывающего невыносимые боли и просившего его о быстрой смерти. Об этом случае он высказался в библейском стиле: «Мы не были добрыми самаритянами, а всего лишь жестокими грабителями и убийцами». Но был ли в действительности солдат христианином?[164]

Бог на поле битвы

Не обращаясь специально к Библии, католическое духовенство воюющих стран всегда подвергало религиозной интерпретации все основные военные события, в которых принимали участие их страны. В окопах, где находились французские солдаты, было много сооружено часовен и передвижных церквей, которые посвящались в основном Деве Марии. Святые места и гроты, распространенные по всей Франции, стали популярными местами паломничества, самым значимым среди которых стала святыня в Лурде, посвященная Марии Бернадетте Субиру[165].

Война объединила миллионы людей, большинство из которых были молоды; в другое время они вряд ли когда-нибудь смогли бы встретиться друг с другом. Области Бельгии и северной Франции, где проходила линия фронта, традиционно считаются самыми католическими, они известны своими многочисленными святыми местами и подвижниками, верность которым у людей оставалась всегда, несмотря на многовековое насилие против них.

Из всех религиозных символов, наиболее часто встречающимся, было Распятие Христа. Большинство церквей были разрушены, но религиозные общины на их месте ставили распятие и совершали перед ним молитвы. Это также могли делать и участвующие в войне верующие-католики после освобождения от неприятеля территории. И несмотря на то, что от церкви оставался лишь крест, эти места становились еще более святыми, с которыми связывались новые чудеса и знамения. Поэт Роберт Грейвс[166] вспоминал:

Немецкий протестант отрицательно относился к такому поведению своих соотечественников-католиков или католиков из Австро-Венгерской империи.

Ужасы войны вновь привели некоторых людей к вере, которую они если и имели, то небольшую. Иезуит Пьер Тейяр де Шарден писал в 1917 г.:

То же самое мы читаем в известной английской поэме «Христос на полях Фландрии»:

Немецкий студент, воевавший под Верденом, написал нечто похожее:

Участникам событий этой Великой войны, которые подобно Сассуну богохульствовали и относились к церкви с цинизмом, мы можем противопоставить многих других, которые на войне получили настоящий религиозный опыт, а после нее стали убежденными верующими. До того времени, пока лейтенант К. С. Льюис[169] не оказался в армейской больнице в 1918 г. и не прочитал эссе Г. К. Честертона, современного ему английского писателя и самого большого христианского апологета, он был убежденным атеистом. Знакомство с творчеством Честертона положило начало религиозной убежденности Льюиса и его вере в христианство. Можно привести и другие свидетельства того, как война повлияла на возвращение многих людей к первоначальной вере[170].

Верующие в окопах

Существует известное изречение: «в окопе нет атеистов», но оно нисколько не объясняет, почему на войне многие люди стали настоящими верующими. Фактически, весь религиозный интерес в армиях воюющих стран сводился лишь к различным формам интерпретации христианства, которое солдаты очень свободно соединяли с оккультизмом. Чтобы упростить себе здесь задачу и сделать более понятным это явление, я хотел бы обратить внимание читателя на выражение, ставшее названием популярного военного романа Вальтера Флекса[171]: «Они становились странниками между двух миров»[172].

Солдаты, ежедневно сталкивающиеся с насилием такого масштаба, которое трудно объяснить, обращались к сверхъестественным силам. Не только верующие обращались к Богу с просьбой о милости и защите, но и те, кто ранее мало проявлял свою веру и был настроен к церкви враждебно. Военные сражения, длящиеся часами и днями, в которых солдаты не знали, останутся ли они в живых или нет, поневоле заставляли их поверить в судьбу, из которой они сделали для себя своеобразного бога.

Известный американский поэт Алан Сигер, участник этой войны, служивший во Французском иностранном легионе, описал этот военный фатализм в своей поэме «Мактуб». В ней рассказывается, как один солдат взял осколок снаряда, который убил его друга, и сделал из него себе кольцо. Затем он попросил одного солдата-мусульманина написать на нем арабское слово «мактуб», что означает «написано». Это слово очень широко распространено среди народов Северной Африки, которым они обозначают судьбу, ниспосланную самим Богом. В поэме Сигер преклоняется перед «мудростью Востока», которая жестоко преподносит людям могущественный духовный урок:

Такое неофициальное богословие обычно сопровождается большим количеством ритуалов и суеверий, далеких от ортодоксального христианства. Солдаты всегда верили лишь в то, что Пол Фасселл называл «множеством очень несовременных суеверий, талисманов, чудес, реликвий, легенд и слухов». То же самое писал с линии фронта военный чиновник Марк Блок[173], позже ставший одним из известных историков Франции: «Преобладающим мнением в окопах было то, что настоящую истину никогда не посмеют сказать или напечатать»[174].

Широкое распространение суеверий и фатализма можно было понять в середине XIX в., но как они могли выжить в век танков и самолетов? Конечно, данное мировоззрение в основном присуще миллионам солдат, которые были уроженцами сельской местности, где всегда сохранялись традиционные формы мышления и правила жизни. В 1917 г. фольклорист Ханне Бехтольд-Штаубли издал академический труд «Солдатский обычай и солдатская вера» — очень интересный для изучения нашей проблемы. Он отмечает, что война была угрозой для жизни любого человека и вынуждала простых людей сосредотачиваться на самосохранении настолько, что они стали прибегать в своей деятельности к старым формам сознания: мифологии и религии[175].

Для солдат и их семей было естественным беспокоиться за свою жизнь и жизнь своих близких. Как выжить на войне, и когда она закончится? Ответы на эти вопросы искали с глубокой древности: по полету птиц, по восходу и заходу солнца, луне, и каждый конкретный случай в жизни людей всячески подвергался обстоятельной интерпретации. Вот как интерпретировал один немецкий астролог годы, предшествующие войне:

1911 — год жары;

1912 — год наводнения;

1913 — один хороший год;

1914 — год крови.

Гадание стало собственным религиозным опытом солдата, который теперь пробовал осуществлять прогноз о конце войны особым способом, складывая цифры начала и конца последней франко-прусской войны 1870–1871 гг. Ханне Бехтольд-Стаубли в своей книге сообщает о попытке одного солдата предсказать конец войны, который по его гаданию выпадает на 1 ноября 1915 г.[176] Он ошибся всего лишь на три года, но месяц окончания войны был предсказан им правильно. Данное пророчество демонстрирует широко распространенное ожидание среди солдат, что эта война не продлится и больше года, но каково было их отчаяние, когда они провели на ней целых четыре года[177].

На фронте и в тылу люди искали какого-нибудь предзнаменования, стремились увидеть в чем-нибудь знак судьбы, который указывал бы на помощь свыше их близким. Некоторые из этих знаков стали широко известными событиями, как например золотая статуя Девы Марии, венчающая базилику в Брюсселе. Несмотря на то, что этот город прозвали во время Первой мировой войны проклятым, он имел очень удачное стратегическое местоположение. Не последнее значение для сооружения этой удивительной скульптуры оказали различные истории из эпохи Средневековья, которые уже много веков привлекают к ней паломников. В 1898 г. Римский папа объявил это святое место Брюсселя «Северным Лурдом». Немецкие варвары повредили это памятник в 1915 г., и хотя статуя после этого сильно накренилась, она по-прежнему крепко держалась на своей основе. Солдаты-союзники по этому поводу сочинили легенду, что падение статуи будет означать конец войны или даже их собственное поражение. Немцы же, в свою очередь, полагали, что та из враждующих сторон, которая разрушит памятник Деве Марии, может считать себя победителем. Но обе эти легенды оказались ложными, так как только в 1918 г. британская артиллерия полностью разрушила этот памятник, незадолго до решающей победы на Западном фронте[178].

Несмотря на то, что знание будущего все-таки было полезным для солдат, они лишь нуждались в непосредственной духовной защите, которая дала бы им хоть какой-нибудь шанс на спасение в этой войне. Этому могла бы способствовать религия, но именно ей солдаты верили меньше всего. Поэтому люди сильно нуждались в амулетах, талисманах и верили, что именно они наиболее действенно оберегают их от любой опасности. Пол Фасселл писал по этому поводу: «Солдат на фронте всегда имел много амулетов, его карманы становились своеобразной гробницей». К отчаянию протестантского духовенства, которое распространяло среди солдат-протестантов экземпляры Библии и Нового Завета, солдаты их использовали не как кладези мудрости для спасительного чтения, а всего лишь как простые талисманы. У американских солдат в то время, когда они принимали участие в сражениях, всегда в карманах была Библия. Они также мало ее читали, но всегда испытывали вдохновение, прикасаясь к ней. Подобно всем христианам, протестанты всех наций обращались к 90-му псалму как к древней защите против насилия и зла: «Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизится… ибо Ангелам Своим заповедает о тебе»[179].

Католики в своем арсенале имели полный набор сверхъестественных ресурсов против всех опасностей жизни, самыми популярными из них были четки и святые медальоны. Немецкий солдат в качестве главного своего оберега носил медальон с изображением Девы Марии. Набожные католики носили наплечник — пару простых изношенных святых образов на груди и спине. Такие защищающие наплечники стали популярны у солдат и моряков всех воюющих наций с 1914 г., и не только у верующих католиков, но и у тех, кто раньше вообще не верил ни в какую религию. Протестанты всегда были верны распятию, как главному своему символу, и использовали чаще всего именно его в качестве защиты. Французские католические лидеры, наблюдая, как верующие и неверующие приобщаются к вере в чудеса, позже хранили как сокровища все эти талисманы-реликвии в сейфе храма Святого Сердца. Православные русские, румыны, сербы также следовали за своими традиционными святыми и Девой Марией[180].

Но даже и это считалось недостаточной защитой против войны и ее бед. Бехтольд-Стаубли сообщает о немецких матерях и женах, которые посылали своим близким на фронт вместе с домашними гостинцами ритуальные стихи, становившиеся охранной грамотой самого Бога для их мужей и сыновей, и которые были действенны защищать в течение 30 лет[181].

Души в сером и синем хаки

Гарри Патч рассказывает о сверхъестественном случае, с которым он столкнулся на фронте. Падая в траншею, он увидел смертельно раненного британского солдата, разорванного шрапнелью от плеча до талии. Солдат просил Гарри пристрелить его, чтобы он не мучился. «Когда я держал его руку, думая, как помочь ему, солдат успел произнести слово “мать” и сразу умер. Я не видел рядом никого, но кто-то был рядом невидимым. Нисколько не сомневаюсь в этом. Солдат сразу умер, стоило ему сказать это слово. Будто сам Бог облегчил его участь. На меня это так сильно повлияло, что я до сих пор не могу этого забыть»[182]. В обширных мемуарах Гарри Патча очень много подобных случаев. Есть даже такие, когда светские люди уверяли, что прозрели и увидели Бога, после того как остались в живых. Но это было вполне естественным, ведь их всегда окружала только смерть, и остаться в живых казалось просто нереальным.

В другом, подобном этому случае, мы видим подтверждение того, как люди на войне становились святыми мучениками. В 1917 г. журналист Артур Коппинг издал очерки под названием «Души в хаки», в которых воплотились отчеты об его участии в евангельском движении «Армия спасения» среди британских военных. В них есть одна история о двух выживших моряках, продержавшихся много часов в воде после гибели их корабля в ходе сражения. Этот рассказ становится еще более драматичным, когда мы узнаем, как они выжили, держась всего лишь за маленькую деревянную балку от корабля, которая могла выдержать только одного, и они по очереди делили ее, чтобы каждый мог спастись. Таких историй мы находим в этом сборнике достаточно, и что удивительно, сейчас они стали своеобразным примером для людей, которые вспоминают их как евангельские притчи. Есть среди этих знаменитых очерков история героической смерти моряка Бромптона.

Отчеты Артура Коппинга можно по праву считать настоящим историческим документом, в котором точно подтверждается, сколько, когда и как погибло солдат и матросов; правда, в нем ничего нельзя узнать на счет того, какое общее количество членов евангельского движения «Армия спасения» погибло в этой войне. В своих очерках Коппинг подвергает христианской идеализации исторические личности, таких как моряк Бромптон. Из-за этого многие герои очень похожи друг на друга, и все рассказы в целом выглядят как легенды, напоминающие любимые у народа жития святых[183].

Хотя в истории Бромптона нет ничего сверхъестественного, она свидетельствует о том, как подвиг одного человека во время войны становится притчей. Это было сильнее и действеннее любого оккультизма. У народа каждой страны были подобные легенды. Несмотря на то, что все эти истории носили локальный и индивидуальный характер, они всегда заставляли людей задуматься о главном, вечном и разумном. Даже если многие не верили в них, они тоже хотели, чтобы ангельские или другие сверхъестественные силы помогли им выйти из страшного кризиса, в котором они оказались на войне. Наверное, некоторые из них также читали рассказы о мистической силе королей древности, которых призывали на помощь в войне против своих врагов.

Больше всего подобных легенд рождалось в самые трудные этапы войны, во время ожесточенных боев между армиями, когда на карту было поставлено главное — победа или поражение. Во время наступления немецких войск в 1918 г. британская медсестра Вера Бриттен помогала раненным солдатам. Она отмечала, что британские солдаты сильно «начали страдать странным мазохизмом, какой наблюдался с ними также и в 1914 г., и были подвержены всяким суевериям и религиозным отправлениям». Один раненный солдат рассказывал ей о явлении ему мертвого офицера, который, когда был жив, обещал помогать солдатам в бою, и которого он всегда видел в сражениях, в каких сам участвовал. В 1918 г. он опять его увидел, вместе с ним офицер принимал участие в разгроме врага. Другой солдат говорил о явлении ему всех погибших солдат, с которыми он воевал на Сомме, и среди них были двое, которые погибли за два года до этой битвы. «Они — наша вера! Они борются вместе с нами до сих пор»[184].

Во время войны во Франции родилась популярная легенда, известная под названием «Постоянный мертвец». В ней рассказывается, как в 1915 г. французский лейтенант, после того, как немцы окружили их, стал кричать своим солдатам эту фразу. Небольшая группа смертельно раненных солдат с оружием в руках вместе со своим лейтенантом защищались до последнего вздоха. Скоро это событие превратилось в легенду о том, что отряд французских солдат, попавших в окружение и потом погибших, всегда вновь появлялся в самые трудные моменты, в которых оказывались французские солдаты на войне. И французы тогда легко одолевали своего противника, забрасывая его гранатами, которыми их снабжали мертвые солдаты. Благодаря французскому писателю-патриоту Морису Барресу эта легенда стала широко известной, но вскоре ее перенял Артур Мэйчен. «Постоянный мертвец» стала составной частью национальной мифологии, так как народ полюбил ее.

Легенда была также и политически совершенна, так как провозглашала величие Франции. Кроме понятного верующим христианского контекста, эта фраза также содержала смысл начальных слов революционного гимна «Интернационала» — «Вставай, проклятьем заклейменный!»[185].

Если сверхъестественная сила не помогала на войне, тогда люди надеялись только на самих себя, на свои знания и опыт. Сразу же активизировались разные медиумы, предсказатели и ясновидящие, которые предсказывали: будет ли удачным главное наступление или нет, кто будет убит, а кто останется жить. В одном источнике говорится, как солдаты французской армии заявляют о пылающих мечах и звездах триколора в небесах, а также о явлении святых и ангелов. У англичан мы тоже наблюдаем подобные примеры, особенно накануне кровавого наступления на Сомме в 1916 г. У них есть одна широко распространенная история о проделках «Товарища в белом» — очень таинственной фигуре — оказывающем помощь раненным и умирающим солдатам, часто в том, что после смерти солдаты кем-то были похоронены. Эта история вначале стала известна из книг о войне, а позже воплотилась в живописи и печати. Было много споров по поводу того, кто мог в реальности скрываться под этой маской. В итоге было принято считать его Христом или ангелом, как и было изначально заявлено авторами этой истории. Образ Христа наиболее подходил, так как «Товарищ в белом» всегда оказывался рядом с умирающим солдатом, разделявшим Его Голгофу. Многие участники этой войны подтверждают эту версию, из их рассказов мы узнаем, что солдаты боялись умереть в одиночестве и всегда перед смертью призывали «Товарища в белом»[186].

Также есть много свидетельств и доказательств того, как личная жизнь солдата на войне зависела от рока. Бытовала одна история некоего рядового Рейнольдса, служившего в Галлиполи; он видел сон, в котором его мать читала отчет о его смерти — месте и времени. Очевидцы утверждали, что это сообщение во сне оказалось верным. Меняя лишь имя и форму, эта история легко могла быть американской, немецкой, итальянской или французской. Солдаты-католики, например, считали таинственную фигуру «Товарища в белом» ангелом[187].

Работая в архиве периодики, мы наткнулись на одну публикацию в официальной ирландской газете, в которой сообщалось о том, как французский солдат встретил монахиню и спросил ее о своем будущем. Война для него будет продолжаться до тех пор, заявила она ему, пока он не обратится к Богу. Позже заинтригованный солдат стремился найти эту монахиню во многих женских монастырях, какие попадались ему во время войны, но нигде не находил. Везде говорили ему, что такой монахини не существует. В итоге он приписал встречу с этой монахиней к явлению какой-то святой женщины. И таких историй может быть масса, их нельзя все осветить или опубликовать, в них сокрыта извечная тема христианского благочестия, которое свойственно всем людям, к какой бы воюющей стороне они ни относились. И все эти истории лишь подтверждают тот факт, что всем — и правым и неправым — в этой войне было свойственно чувство раскаяния за совершенные преступления[188].

Такая мифология была очень популярна в России. У российского солдата было много религиозных представлений и образов о святых и Деве Марии, которых он сильно любил и почитал, и читал о них в бесчисленных брошюрах. В 1917 г. Софья Федорченко издала книгу «Народ на войне», в которой описала большое количество религиозных верований, представлений, суеверий, предсказаний, которые были особенно популярны у русских людей, начиная с самых древних времени и заканчивая настоящим временем. Если у британцев был «Товарищ в белом», то у русских — «Белый всадник», которому если кто посмотрит в глаза, испытает сверхъестественную силу. Так СМИ закрепляли в сознании людей средневековую веру[189].

Вера дома

В тылу, как и на фронте, мы также находим различные формы религиозности людей, которые в большинстве своем очень далеки от известных традиционных стандартов. В основном это язычество и языческий культ, которые стали популярны среди большого количества людей. Особенно это было замечено в немецком католическом городе Фрейбурге. Нигде в других местах Европы не было столько различного рода пророчеств, заколдованных писем, предзнаменований, гадальных карт и оккультных методов, как здесь[190].

В германоговорящих странах с 1915 г. одним из таких проявлений стали статуи с железными гвоздями. По средневековому австрийскому обычаю путешественники, отправляющиеся в путешествие, забивали гвоздь в статую в поисках удачи. Эта практика теперь возродилась: появились воинственные фигуры, изображающие средневековых рыцарей, щиты или тевтонских воинов, в которых простые люди в качестве поддержки военным вбивали гвозди. Перекочевав из Вены в Германию, эта традиция пополнилась новыми атрибутами и символами в виде многочисленных орлов, крестов и легендарных героев. Кульминацией стало сооружение в 1915 г. в Берлине деревянной статуи боевому маршалу Гинденбургу высотой 40 футов. Увидев в этом повальном увлечении немцев способ для извлечения прибыли, власти Германии разрешили поставить эту статую за довольно крупную сумму денег, наподобие того, как в одном американском городе власти разрешили донорам писать на тротуаре свои имена и фамилии. Сотня марок за один золотой гвоздь, пять марок за один серебряный и одна марка за один железный. На статуе Гинденбурга, по общему мнению, власть заработала миллионы марок. Это явление в Германии во время войны один историк назвал «эпидемией гвоздя»[191].

Но национальная гордость уступила здесь новой сильной вспышке суеверия. Верующие во всем мире хорошо знали и использовали древнюю практику поклонения фетишу и амулету, чтобы получить от них сверхъестественную силу. В христианском смысле статуя Гинденбурга чем-то напоминала распятие Иисуса Христа. Эта статуя пробуждала различные религиозные мотивы у людей, которые, поклоняясь ей, стремились с ее помощью повлиять на благополучный исход войны. Так, одна женщина, имевшая четырех сыновей, которые сражались на войне, поклонялась сразу четырем статуям.

В статуе Гинденбурга было соединено древнее и современное, научное и суеверное, что часто встречалось и на войне. Это также был триумф современного маркетинга, нацеленного на поддержку гонки вооружений; например, встречались статуи сделанные в форме подводной лодки.

Но одновременно здесь была заложена сверхъестественная мистическая вера человека, жившего в городских условиях. Дело было не в том, что эти интуитивные идеи были новыми, а скорее в том, что особые обстоятельства войны позволили им найти беспрецедентное публичное выражение.

Гигантский психологический эксперимент

Говоря о культе статуи Гинденбурга, французские ученые высмеивали это идолопоклонство и одновременно задавали вопрос: немецкая культура регрессировала к африканскому фетишизму? У всех христианских наций, считающих себя достаточно образованными, существует часть населения, которая исполняет свои религиозные потребности в форме примитивных культов. Мода на пророчества существовала у большинства народов, государства которых были в состоянии войны. Она основывалась не только на библейских сюжетах, но и на оккультной литературе, прежде всего, Нострадамуса и св. Малахии[192]. Самыми распространенными в Британии пророчествами были об Армагеддоне и о конце войны в 1917 г. (были опубликованы в 1916 г.)[193].

Спиритизм и медиумичность получили широкую популярность именно в военные годы. Зародившись в середине XIX в. в Северной Америке, спиритическое движение скоро стало мировой сенсацией. У приверженцев спиритизма была своя альтернативная научная система, благодаря которой талантливые медиумы во время сеансов могли глубоко проникать в загробную жизнь. Мировая война преподносила огромный материал не только для оккультистов, но и для психологов. Из-за большого количества убитых и раненых, в основном людей молодого возраста, все были заинтересованы в получении знаний о выживании на войне и жизни после смерти. Многие слышали об известном британском медиуме Уэлсли Тюдоре Поуле, который мог предсказывать смерть и вызывать души умерших людей; особенно известно его утверждение: «Преходящие условия так называемой смерти становятся более гармоничными, чем когда-либо прежде». Уэлсли Тюдор Поул убедительно заявлял, что семьи могут защитить солдат в полевых условиях с помощью медитации и проекции положительных энергий[194].

С историями о призраках и удивительном общении с недавно умершими людьми мы познакомились выше, когда рассказывали о моряке Бромптоне. Одно британское обозрение предлагало считать: «исполненное пророчество… предвидение собственной смерти… предсказание… пророческие мечты… общение с недавно умершими…» (выдержка из оригинала) новым фольклором. Все эти рассказы были регулярным фуражом для СМИ и многочисленных специализированных журналов, угождавших вкусам поклонников оккультизма и спиритуализма. Для всех англоязычных существовали также печатные издания: «Обозрение оккультизма», «Предвестник Света», «Международная психологическая газета», «Обзор психологических исследований». Для всех немецкоязычных издавались журналы: «Психологические исследования», «Психологические исследования и оккультизм». Такое количество свидетельств о сверхъестественных явлениях во время войны характеризовало, по словам британского спиритуалиста Херварда Каррингтона, о «гигантском психологическом эксперименте в Европе». В 1918 г. Артур Конан Дойл подвел итог всех спиритуалистических доктрин и издал книгу под честолюбивым названием «Новое открытие»[195].

Даже после такой страстной религиозности большинство солдат на фронте оставались неверующими. Они признавали мистику лишь из-за необъяснимости Вселенной, а специально заниматься спиритическими сеансами на фронте у них не было времени. При чтении популярных книг Херварда Каррингтона и Уэлсли Тюдора и других спиритуалистов тех лет мы находим, что родные и близкие, которым приходили известия о ранении или потери родственников на войне, накануне получали предзнаменование. Не менее известным спиритуалистом был Е. Н. Джонс, издавший мемуары в 1919 г. В них есть интересно событие, когда родственники подстрекали Джонса, чтобы он избавил их сыновей от войны или спас из турецкого плена. В отличие от своих родственников, солдаты такими делами не занимались[196].

Через мемуары и поэмы великих писателей, таких как Уилфред Оуэн, Роберт Гравес, Эрнст Юнгер, Уолтер Флекс, Анри Барбюс и Эрих Мария Ремарк, мы слышим голоса людей этой Великой войны. Но были среди этих голосов и такие, которые могли слышать только на спиритических сеансах в Англии. В сентябре 1915 г. Раймонд Лодж был убит во второй битвы при Ипре. В течение следующих последующих месяцев, как сообщали медиумы, Раймонд стремился наладить контакт со своим семейством, особенно с отцом, сэром Оливером Лоджем, известным физиком, специалистом по электромагнетизму. Этот ученый применил все свои знания, чтобы услышать и понять, что говорил ему погибший сын Раймонд с того света, и даже пробовал использовать полученную от него информацию как пророчество. Он написал по этому поводу социологическое исследование, которое произвело сенсацию в 1916 г., когда вышло в свет отдельной книгой[197].

Несмотря на то, что было много других книг по этой теме, данное исследование сэра Оливера Джонса в 1919 г. с успехом выдержало 12 изданий. В 1917 г. англиканский священник, обращаясь к британским вооруженным силам, писал: «Никогда не забывайте дело Раймонда, он жив среди нас до сих пор». Эта книга в 20-е гг. стала настольной книгой каждого специалиста по спиритизму. Но она также не оставила равнодушными и людей, которые не занимались спиритизмом[198].

Хотя все эти исследования были связаны с опытом массовых смертей, все они были аполитичными. Британские призраки не объясняли церковные доктрины о национальной вражде к другим народам. Эти истории лишь вносили весомый вклад в возрождение религии и веры в сверхъестественную силу. «Смерть, — заявляли спиритуалисты, — всего лишь иллюзия, а не реальность». Но это не было научным объяснением социально-политических конфликтов.

Роль религии и церкви нельзя отрицать во время войны, но одновременно мы должны признать, насколько их доктрины обесценились. Это также подтверждает и широкое распространение оккультизма. Светским правительствам Европы и Америки было безразлично, что их народы перестали фанатично верить в тысячелетнего Бога. Но они не были безучастны к тому, что люди по-прежнему стремились к вере.