Вера [Vera, Or the Russian Princess and the English Earl..]

ГЛАВА XVI. Старый и новый графъ Кендаль.

What great pain can there be in death which

is but а continued swooning, а sweet ignorance

of cares, and а never-again returning to the

works and dolorous felicity of life?

Drummond of Hawthiornden.

Полковникъ Сенъ-Джонъ былъ вскорѣ отозванъ отъ всѣхъ развлеченій которыя могли представить ему послѣднія недѣли лондонскаго сезона, послѣ того какъ княжна Вѣра оставила Англію, и оставила ее не оцѣнивъ его любви -- отозванъ вѣстью о болѣзни лорда Кендаля. У стараго пера былъ уже разъ ударъ паралича въ теченіе прошлой зимы, и полковникъ Сенъ-Джонъ, зная что жизнь его висѣла съ тѣхъ поръ на ниточкѣ, поспѣшилъ при первомъ извѣстіи о нездоровьѣ его въ Гёретъ-Рояль. Дядя не звалъ его къ себѣ, но въ тонѣ его письма было что-то невольно встревожившее племянника. Онъ однако не захотѣлъ увѣдомлять Ньюбольдовъ, находившихся въ это время въ Л--шейрѣ, о своемъ безпокойствѣ, пока личное свиданіе съ больнымъ не подтвердитъ или не разсѣетъ опасеній.

Темнота ночи смѣнила вечернія сумерки, когда онъ доѣхалъ до станціи и затѣмъ быстро поскакалъ по направленію къ дому. Воздухъ былъ полонъ мглы, блѣдныя полосы бѣлаго тумана висѣли надъ долинами, и лѣса бросали темныя, мрачныя тѣни. Все это наводило на него уныніе и усиливало его тревогу насчетъ внезапнаго окончанія болѣзни лорда Кендаля. Не пріѣдетъ ли онъ, спрашивалъ онъ себя, слишкомъ поздно? Благоразуміе возражало ему на это что люди не умираютъ вслѣдствіе перваго удара, но страхъ повторялъ ему что припадокъ бывшій со старикомъ два дня тому назадъ могъ легко повести за собой и второй ударъ.

Въ эту минуту большой филинъ выпорхнулъ изъ лѣсной чащи и полетѣлъ вдоль по дорогѣ, то кружась, то опускаясь и затѣмъ снова продолжая свой зловѣщій полетъ прямо предъ мордами лошадей. Полковникъ Сенъ-Джонъ бранилъ себя за пробудившееся въ немъ суевѣрное чувство, но никакъ не могъ освободиться отъ ощущенія ужаса или скорѣе отвращенія внушаемаго ему этою птицей съ ея безшумными, напоминавшими летучую мышь, крыльями. Когда она наконецъ усѣлась на дерево, протяжный и жалобный крикъ ея разнесся далеко по долинѣ, по направленію къ дому.

Ему предстояло еще ѣхать около мили, и когда онъ избавился отъ ночнаго пугала, воспоминанія прошлаго начали напѣвать ему свои чудныя сказки, и всѣ событія жизни встали предъ полковникомъ Сенъ-Джономъ, а съ ними припомнилась ему и неизмѣнная любовь человѣка не только замѣнившаго ему отца, но и сумѣвшаго придать связи ихъ еще драгоцѣннѣйшую прелесть дружбы.

Разъ только лордъ Кендаль воспротивился желанію племянника своего; это было тогда, когда, двадцати двухъ лѣтъ отъ роду, Генри Сенъ-Джонъ намѣревался положить свое сердце, медвѣжью шапку и всю свою будущность къ стопамъ миссъ Джорджіаны Диндлей. Родные противились браку ея съ сыномъ человѣка предпріятія котораго, благодаря безумію мистрисъ Диндлей, разорили всю ея семью, но лордъ Кендаль пошелъ еще далѣе; онъ прямо отказалъ въ своемъ согласіи, и лишь много лѣтъ спустя племянникъ узналъ о побудившей его къ тому причинѣ. Мистрисъ Диндлей была единственною любовью стараго пера; сначала она бросила его, предпочитая ему болѣе молодаго и богатаго сосѣда, а сдѣлавшись вдовой, поощряла ухаживаніе брата его Джона, безстыднаго кутилы, мѣтившаго лишь на ея состояніе. Такимъ образомъ она нанесла ему двойной ударъ, и съ цѣлью избѣгнуть встрѣчи съ этою женщиною, какъ во время ея замужества, такъ и вдовства, лордъ Кендаль заперся у себя, отказавшись отъ всякаго сообщенія со своими сосѣдями и знакомыми. Старый кумиръ его, пустая и взбалмошная женщина, не заслуживалъ, правда, пожертвованія цѣлою жизнью, но тѣмъ не менѣе графъ принесъ въ жертву всю жизнь свою либо воспоминанію о ней, либо своему горю. Въ этомъ отношеніи людямъ свойственно обманывать самихъ себя, особенно когда они даютъ воспоминаніямъ своимъ волю надъ собой, вмѣсто того чтобы глядѣть на жизнь съ точки зрѣнія ея обязанностей и ежедневныхъ требованій.

Изъ всѣхъ художниковъ, какъ древнихъ, такъ и новѣйшихъ, самый могущественный -- память прошлаго. Она рисуетъ намъ картины полныя самаго тонкаго очарованія, самой золотой поэзіи. Мы зовемъ память нашу вѣрною, но именно этого-то качества и лишена она, да можетъ-быть мы бы и сами не хотѣли найти его въ ней. Какіе новые оттѣнки набрасываетъ она золотымъ карандашомъ своимъ на изображенія нашей прошлой жизни! Она то присоединяетъ къ нимъ какую-нибудь подробность, то стираетъ съ нихъ нѣкоторыя мелочи, то накладываетъ тѣнь на одинъ фактъ, то выдвигаетъ и украшаетъ другой. Сурово-вѣрный снимокъ нашего дѣйствительнаго прошлаго превращаетъ она въ прелестную, художественную картину, а изъ нея дѣлаетъ рельефное изображеніе, и наконецъ изъ очертаній рельефа слагается стройная статуя. И для этого-то кумира любовь готовитъ золотой алтарь и на немъ вѣчно остается образъ этотъ предметомъ нашего постояннаго, и какъ мы полагаемъ, вѣрнаго поклоненія. Особенно часто бываетъ это съ тѣми жизнь которыхъ волей или неволей была лишена движенія, обновленія и измѣненій. Такая жизнь бываетъ лишена въ то же время и всякаго мѣрила дѣйствительности, которымъ можно было бы провѣрить наши впечатлѣнія, и постепенно тѣ изъ нихъ которыя мы приписываемъ воспоминаніямъ прошлаго становятся вѣчно новыми для насъ созданіями, и ими-то "осиротѣлое сердце" пытается наполнить пустоту свою.

"Еслибы не это явленіе, спрашивалъ себя полковникъ Сенъ-Джонъ, то чѣмъ еще можно было бы объяснить жизнь увядшую безвозвратно въ Гёрстъ-Роялѣ?" Дѣйствительно, все существованіе графа было принесено въ жертву оскорбленному чувству, и принимая причуды боль наго воображенія за требованія души, онъ сначала вообразилъ себя, а затѣмъ и дѣйствительно сдѣлался человѣкомъ непригоднымъ для общества своихъ ближнихъ.

Не было сомнѣнія, съ другой стороны, что онъ желалъ счастіе племянника своего, и Генри Сенъ-Джонъ видѣлъ въ тоскливомъ желаніи этомъ новое доказательство любви къ нему лорда Кендаля и горькій протестъ противъ безсемейнаго и бездѣтнаго наслѣдника. Теперь, когда силы стали измѣнять ему, старикъ призывалъ къ себѣ наслѣдника своего не столько для того чтобъ умереть на его рукахъ, сколько для того чтобъ устроить его благосостояніе, ибо лордъ Кендаль, при всемъ сатирическомъ умѣ своемъ, впадалъ тѣмъ не менѣе въ свойственное всѣмъ заблужденіе, полагая что хотя самъ испортилъ всю свою жизнь, однако способенъ указать другому путь долженствующій непреложно привести къ счастію которое самъ упустилъ изъ рукъ навсегда.

Какъ мало пользы могли принести ему въ настоящее время титулъ и богатство и добрыя наставленія друзей, это было лучше всего извѣстно самому Генри Сенъ-Джону, но на пути своемъ въ Гёрстъ-Рояль, предсказывая себѣ жизнь такую же безотрадную какъ и жизнь дяди, онъ утѣшалъ себя по крайней мѣрѣ мыслію что ему не въ чемъ было упрекнуть ни себя, ни другихъ; что въ чистомъ и тихомъ мірѣ сердца Вѣры не было мѣста никакой корыстной или прихотливой мысли, и что если она желаетъ быть женой человѣка одного съ ней возраста, то это вполнѣ естественно, и онъ не имѣетъ никакого права сѣтовать на нее за это.

Любовь его къ русской дѣвушкѣ не была никогда высказана имъ прямо лорду Кендалю, но что тотъ вполнѣ понималъ ее, было ясно; пока Вѣра находилась въ Англіи, больной, казалось, нарочно скрывалъ свой недугъ отъ племянника, желая предоставить ему полную возможность испытать счастіе свое въ Лондонѣ и не желая смущать его тревогами о себѣ.

-- Мы потолкуемъ объ этомъ завтра, коротко проговорилъ графъ, пробывъ около получаса со своимъ наслѣдникомъ и Генри Сенъ-Джонъ понялъ, выходя изъ комнаты дяди, знаменательный смыслъ этихъ словъ: онъ догадался на что они намекали и понялъ что лордъ Кендаль долженъ предполагать себя уже очень близкимъ къ смерти, если рѣшался касаться завѣтнаго уголка въ душѣ своего племянника. Старый перъ, сидя въ своемъ обычномъ креслѣ, пренебрегалъ всякими принадлежностями болѣзни, но видъ у него былъ изнеможенный и голосъ его былъ очень слабъ. Слабѣе нежели девять недѣль тому назадъ, думалъ полковникъ Сенъ-Джонъ, стоя въ своей комнатѣ и разсѣянно смотря изъ окна на лѣтнюю ночь. Подъ окномъ разстилался садъ, любимое мѣсто его; лугъ стлался вплоть до опушки лѣса, тамъ и сямъ прерываемый кустарникомъ и рѣдкими деревьями. На одномъ концѣ сада красовался цвѣтникъ, съ прямыми грядками, подстриженными вязами и кустами остролистника, а на другомъ возвышалась рощица буковыхъ деревьевъ. Сквозь ряды блѣднозеленыхъ стволовъ ихъ прокрадывались лунные лучи, мерцая у высокихъ макушекъ и далеко бросая тѣни ихъ на лужайку и на дернъ.

Громкій стукъ въ дверь заставилъ его вздрогнуть.

-- Не пожалуете ли вы въ библіотеку, сэръ? Я боюсь что его сіятельство скончались, закричалъ хриплый голосъ, и онъ, не говоря ни слова, бросился туда. Тамъ, на обычномъ креслѣ своемъ у стола, сидѣлъ графъ; маленькую черную шапочку держалъ онъ въ рукѣ, открытая книга лежала у него на колѣняхъ, полузавѣшенная лампа горѣла предъ нимъ, но нижняя челюсть его опустилась, и онъ былъ мертвъ.

Не сдѣлалось ли ему предъ тѣмъ дурно? Не звалъ ли онъ? Не звонилъ ли?-- Нѣтъ; никто ничего не слыхалъ. Слуга его, войдя, по обыкновенію, къ нему въ одиннадцать часовъ, нашелъ его сидящимъ тутъ, тихо, безмолвно, съ открытою головой; казалось что оставшись одинъ, онъ услыхалъ внезапный призывъ и обнажилъ почтительно голову предъ посломъ Небеснаго Царя. Безъ крика, безъ борьбы, лишь съ этимъ знакомъ почитанія, одиноко, какъ онъ и жилъ, умеръ Стефанъ Сенъ-Джонъ, второй графъ Кендаль.

Тѣ изъ читателей моихъ которые ознакомились уже съ ними обоими могутъ себѣ представить что происходило въ сердцѣ Генри Сенъ-Джона, когда онъ принялъ на себя вмѣсто дяди управленіе Гёрстъ-Роялемъ.