Вера [Vera, Or the Russian Princess and the English Earl..]

ГЛАВА XXVI. Pont des Pas Perdus.

I was too proud the truth to show,

You were too blind the truth to know;

And so we parted long ago.

Claribel.

Каждый день этой печальной недѣли въ Ниццѣ, приносившей съ собою столько тоски и горя Вѣрѣ Замятиной, приносилъ съ собой въ то же время какой-нибудь обрядъ или какую-нибудь церемонію, что и продолжалось до тѣхъ поръ пока не были возданы послѣднія почести усопшему Цесаревичу и онъ и всѣ окружавшіе его не исчезли изъ страны, подобно сновидѣнію, исчезающему при пробужденіи спящаго.

Всю пятницу, вплоть до заката солнца, тѣло стояло въ церкви, а около солнечнаго захода собралась безчисленная процессія, Царь, Сыновья его, всѣ офиціальныя лица города и департамента, епископъ и духовенство всѣхъ церквей, дворъ и всѣ приближенные къ нему, войска и такое громадное стеченіе зрителей что ими запружены и покрыты были всѣ дороги, скалы, стѣны, мосты, окна и каждый уголокъ съ котораго видна была пристань Виллафранки.

Если общее печальное настроеніе и выражалось черными одеждами, опущенными снастями фрегатовъ, наклоненными флагами, раскатами пушечныхъ выстрѣловъ, будившихъ тысячи отголосковъ въ скалахъ, за то все въ неодушевленной природѣ было полно не только радости, но и свѣтлаго ликованія. У подножія красныхъ скалъ плескали самыя свѣтлыя волны, надъ глазами ихъ улыбались самыя безоблачныя небеса, по сторонамъ ихъ красовались мглисто-сѣроватыя рощи оливъ; сады лимонныхъ и апельсинныхъ деревьевъ наполняли воздухъ благоуханіями, а земля была покрыта словно ковромъ, сотканнымъ изъ самыхъ яркихъ красокъ, ибо полевыя травы тѣхъ блаженныхъ странъ такъ же роскошны какъ наши садовые цвѣты; поля были испещрены красными лиліями, опоясаны розами и увѣшаны гирляндами повилики, а по окраинамъ всѣхъ дорогъ цвѣли гряды голубыхъ колокольчиковъ, между которыми сіяли какъ звѣзды виѳлеемскіе цвѣты (ornithogalum) и возвышались лиліи Св. Бруно, стебли которыхъ блистали какъ серебряные гкезлы. Тамъ и сямъ стройный, гордо парящій къ небу кипарисъ подымалъ свою главу надъ стручковыми деревьями и морскими елями, а далеко на востокъ, за мысомъ St.-Jean, гдѣ лежали рыбачьи лодки и сіяло прелестное море Эзы, рисовались смѣлые очерки холмовъ и пурпуровый берегъ Бордигіеры. Но тутъ вблизи, подъ стѣнами Darse или внутренней верфи, тѣснилась толпа людей и стояли черныя барки, ожидавшія драгоцѣннаго груза. Опять загремѣли пушки, и всѣ колокола городка, только-что отпѣвшіе свою вечернюю пѣсню, загудѣли торжественнымъ звономъ, между тѣмъ какъ съ увѣшаннаго флагами корабля раздались по водѣ унылые звуки музыки, полные самой сладкозвучной скорби. Барки отчалили отъ берега. Въ первой изъ нихъ, покрытой золотымъ балдахиномъ, стоялъ царственный гробъ, а предъ нимъ и за нимъ стояли священники, сопровождавшіе его съ пѣніемъ и молитвами на фрегатъ. Громадное судно Александръ Невскій, черные бока его, девяносто пушекъ и безконечныя верхушки мачтъ, всѣмъ знакомые, подобно его фрегату-товарищу Витязю, въ продолженіи многихъ мѣсяцевъ, въ послѣдній разъ отразилось въ этихъ водахъ и скоро, съ развѣвающеюся за нимъ, подобно траурному флагу, густою струей чернаго дыма, остановилось между скалами, тамъ, гдѣ въ свѣтѣ короткихъ сумерокъ сливались вмѣстѣ линіи моря и неба, и полетѣло въ даль. Блѣдный, унылый заливъ Кронштадта ожидалъ его въ концѣ пути, и гавань южнаго моря уже не видала его болѣе.

Два часа спустя, Вѣра все еще могла видѣть изъ окна своего очерки судовъ на западномъ небосклонѣ; мѣсяцъ уже свѣтилъ на плескавшейся имъ вслѣдъ струѣ, а въ парусахъ ихъ игралъ легкій, но попутный вѣтерокъ.

Въ субботу, Дворъ отплылъ въ Штутгартъ, и во всѣхъ русскихъ домахъ поднялось всеобщее sauve qui peut, всѣ, какъ знатныя такъ и должностныя лица, спѣшили одинъ предъ другимъ оставилъ городъ и ѣхать въ Петербургъ, чтобы присутствовать тамъ при погребеніи умершаго Наслѣдника.

Замятины тоже не хотѣли отстать отъ другихъ, и день ихъ отъѣзда былъ уже назначенъ, какъ вдругъ представилась нежданная помѣха, по случаю опасной болѣзни Маруси, старой русской горничной графини.

Князь Михаилъ любезно предложилъ подождать еще дня три, чтобы графинѣ не пришлось ѣхать одной; и можно себѣ представить что предложеніе это было охотно принято и сочтено за благопріятный признакъ.

Вѣра почувствовала въ нѣкоторомъ родѣ облегченіе, когда Жюли ворвалась къ ней въ комнату съ извѣстіемъ, основаннымъ на показаніи курьера -- что отъѣздъ ихъ отложенъ на три дня. Хотя она и потеряла уже всякую надежду, но все-таки она страшилась часа долженствовавшаго оторвать ее отъ Юга -- отъ страны любимой ея матерью, отъ мѣста гдѣ она познала столько радости. Потому что; какъ ни шатко оказывается часто испытанное нами счастіе, оно все-таки остается нашимъ на вѣки, никто не можетъ отнять его у насъ -- это одно достояніе сохраняемъ мы изъ всѣхъ развалинъ прошлаго. Тутъ, по крайней мѣрѣ, "природа была Божьимъ вѣстникомъ". Но тамъ, вдали, лежалъ Сѣверъ, съ отуманенными небесами своими и съ дикимъ, заунывнымъ воемъ вѣтра, подобнымъ стону тоскующей души; тамъ должна была снова наступить для нея обыденная жизнь, та мертвая жизнь которой она такъ страшилась. Каждая верста лежавшая между ней и Сѣверомъ имѣла для нея теперь свое значеніе -- она отдаляла бракосочетаніе отца ея и предполагаемое удаленіе ея самой въ Новодѣвичій монастырь.

Итакъ, она очень спокойно помирилась съ нежданною отсрочкой ихъ путешествія; но не то было съ ея горничной. Mademoiselle Julie сильно приняла къ сердцу этотъ случай и всѣ хлопоты посвященныя больной.

-- Она больна? Вѣрю этому и не удивляюсь. Все что она продѣлывала надъ собой въ послѣднія три недѣли разстроило бы и здоровье людоѣда, d'un anthrophage. Жить всю Страстную лишь просфорами, горстью гречихи и бутылкой масла, этого одного достаточно уже чтобы захворать. Я говорила ей это. "Посмотрите на меня -- говорила я ей -- я всякій день ѣмъ хорошій супъ, и со мной оттого ничего и не дѣлается." Но тутъ, старая притворщица эта начинала мнѣ пищать въ носъ о душѣ моей. Betise! Моя душа, Dieu merci, не хуже другихъ, насколько это возможно въ нашемъ грѣшномъ мірѣ. Никто не можетъ упрекнуть меня что я не молюсь по четкамъ, когда слѣдуетъ, и не подаю милостыню. Правда, я не отдаю свои gros sous въ новую іезуитскую церковь, какъ мнѣ очень учтиво предлагаетъ священникъ, но берегу gros sous свои для себя и для бѣдныхъ; и, скажите-ка, не лучше ли это, чѣмъ поститься до тѣхъ поръ пока заболѣешь, да еще къ тому же издерживать цѣлые ящики ночныхъ свѣчекъ? Да, увѣряю васъ, что она тамъ ни говори, а у меня два ящика пропали подъ Вербное Воскресенье, и я знаю что она утащила ихъ и сожгла предъ образами, да! Это на нее похоже. И вотъ, послѣ этой-то недѣли, да ея выходокъ изъ-за сына графини, котораго убили, да ея вытья надъ Héritier (да упокоитъ Господь его добрую душу), эта болѣзнь и нашла на насъ. И какая возня изъ-за нея! "Каково ей?" слышится цѣлый день. А спрашиваетъ ли кто-нибудь, каково мнѣ? Мнѣ, которая должна теперь все укладывать за двухъ, въ эту убійственную жару, или каково моей барышнѣ? Она здорова, что ли, на видъ? Bien loin, вовсе нѣтъ.

Жюли могла бы прибавить что и графиня была не особенно здорова на видъ. Она была не на шутку раздосадована болѣзнью своей горничной -- желчною лихорадкой, вызванною несомнѣнно причинами такъ краснорѣчиво описанными Mademoiselle Julie, но тѣмъ не менѣе надѣлавшею имъ не мало хлопотъ. Къ тому же надо было заплатить счетъ доктора Проша за медицинскую помощь и совѣты его, въ теченіи зимы, и несмотря на всѣ блестящія предсказанія и цвѣтистыя рѣчи этой достойной личности, небольшой счетецъ поданный имъ при прощаніи произвелъ порядочное опустошеніе въ карманѣ вдовы. Однимъ словомъ, терпѣніе бѣдной графини подвергалось не малымъ испытаніямъ, но тяжелѣе всего лежало у ней на душѣ то обстоятельство что ей приходилось везти Вѣру домой, все еще не помолвленную и очевидно упавшую духомъ.

Ничего въ мірѣ, говорила она, не могло быть несчастнѣе пришедшей ей въ голову причуды, влюбиться въ этого Англичанина. Сержъ Донской былъ окончательно изгнанъ, а другаго жениха на примѣтѣ не было, а графиня Прасковья была настолько убѣждена въ томъ что князь Михаилъ не введетъ въ домъ мачиху, пока дочь сама не выйдетъ замужъ, что дней черезъ десять, надо признаться, графиня рѣшила что ей легче было бы простить лорду Кендалю случайную смерть своего сына, нежели отказаться отъ надежды женить его на княжнѣ Вѣрѣ.

Молодая дѣвушка, какъ можно себѣ представить, покоилась далеко не на розахъ, и лишь желаніе графини остаться въ ладу съ отцомъ ея избавляло ее отъ вспышекъ, подобныхъ той которая встрѣтила ее, когда она пробралась въ тотъ первый день въ комнату тёти Паши. Желая помириться съ ней послѣ роковаго открытія, и движимая состраданіемъ къ бездѣтной женщинѣ, она тихонько подошла къ ея постели. Но тутъ Прасковья Борисовна вскочила, сжала кулаки и съ пылающими какъ уголь глазами закричала:

-- Какъ смѣешь ты -- какъ осмѣлилась ты ввести этого человѣка въ нашъ домъ? Ты змѣя! Ты осмѣлилась влюбиться въ убійцу моего сына, на глазахъ его несчастной родной матери!

-- Я не знала этого, рыдала Вѣра,-- я не могла знать этого. Какъ могла я знать! Богъ видитъ что я много бы дала чтобы знать это прежде. И закрывъ лицо руками, она упала въ кресло.

Послѣ этого между ними не было прямаго намека на это обстоятельство.

Наконецъ Марусѣ стало лучше, и на другой день они должны были выѣхать изъ Ниццы, изъ пыльной, опустѣлой Ниццы, о которой никто не сожалѣлъ кромѣ Вѣры. Въ послѣдній вечеръ ихъ пребыванія тамъ она сидѣла одна у окна, какъ вдругъ къ ней вошла графиня Прасковья, со сломаннымъ зонтикомъ въ рукѣ.

-- Можно какъ-нибудь упросить Жюли сходить въ магазинъ на углу Pont Neuf и купить тамъ новый зонтикъ? Василиса помогаетъ встать бѣдной Марусѣ. Теперь половина восьмаго; магазинъ скоро запрутъ. Завтра некогда ужъ будетъ идти за зонтикомъ, а солнце просто убьетъ меня безъ него, довольно съ меня и одного сирокко.

Вѣра встала чтобы позвать свою горничную, но почти сейчасъ же воротилась съ своею маленькою матросскою шляпой въ рукахъ.

-- Жюли нѣтъ дома, сказала она,-- но если желаете, тётя Паша, я сама пойду и куплю вамъ зонтикъ. Теперь уже не жарко и всѣ сидятъ за обѣдомъ или уже совсѣмъ выѣхали изъ города, такъ что я могу идти одна.

-- Сходи хоть ты, ради Бога.

И Вѣра сейчасъ же надѣла шляпку, накинула на плечи кусокъ чернаго газу и отправилась за покупкой.

Минутъ черезъ восемь ходьбы она была уже у магазина; вечерній воздухъ былъ полонъ отрадной свѣжести и прохлады, даже и на раскаленной набережной.

Заплативъ за свою покупку, Вѣра приготовилась, по ницскому обычаю, сама нести ее домой и стала подниматься съ зонтикомъ въ рукахъ по ступенямъ ведущимъ на мостъ. Она начала уже переходить его, какъ вдругъ сердце въ ней дрогнуло. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нея, по той же сторонѣ какъ и она, хотя и въ противоположномъ направленіи, шелъ лордъ Кендаль. Она не могла сдѣлать видъ что не узнаетъ его, ибо во всей Ниццѣ былъ лишь одинъ человѣкъ съ одною рукой; она не могла также и предположить что онъ не узнаетъ ее, потому что, знала она это или нѣтъ, но въ городѣ не было другой такой бѣлокурой красавицы; она не могла и избѣжать встрѣчи съ нимъ, потому что вокругъ не было толпы въ которой она могла бы скрыться. Было уже поздно, болѣе половины восьмаго, и единственными живыми существами находившимися на дорогѣ были три мула, изъ которыхъ два тащили длинныя, плоскія кадушки съ масломъ, привязанныя къ ихъ сѣдламъ, и большія пестрыя вязаныя сѣтки на ушахъ; на третьемъ же мулѣ лежалъ мѣшокъ, на немъ сидѣла старуха, а на головѣ старухи красовалась широкая capeline. Все это Вѣра окинула быстрымъ взглядомъ и убѣдилась что ей негдѣ искать убѣжища. За ней шли два солдата съ жестяными кружками въ рукахъ; они скоро перегнали ее и вокругъ нея осталось лишь нѣсколько прачекъ съ покрытыми кисеей бѣльевыми корзинами, да съ полдюжины bourgeois и bonnes, да и тѣ всѣ находились на другой сторонѣ. Между тѣмъ бывшій другъ ея приблизился къ ней.

Увидавъ что имъ придется встрѣтиться, лордъ Кендаль занялъ свою позицію съ большимъ стратегическимъ искусствомъ. Онъ отодвинулся въ сторону, какъ бы для того чтобы дать ей дорогу, и остановившись у водосточной трубы, приподнялъ шляпу. Онъ стоялъ спиной къ свѣту, но не такъ стояла бѣдная Вѣра. Правда что ей оставалась балюстрада моста, и она могла опереться на нее рукой, но лучи заходящаго солнца прямо падали на нее, обливая свѣтомъ своимъ ея черное платье, шею, обвивавшій ее жемчугъ, золотистые волосы и обнаруживая всѣ измѣненія лица ея, перешедшаго отъ ярко-румянаго цвѣта къ смертельной блѣдности. Она была какъ бы ослѣплена яркими лучами и дрожала всѣми членами; но въ то же время была вполнѣ сдержана, вполнѣ кротка и тиха. Если она и представлялась въ эту минуту ангеломъ-обвинителемъ, то ангелъ этотъ былъ безмолвенъ. Лордъ Кендаль пробормоталъ что считалъ ихъ уѣхавшими изъ Ниццы. Она отвѣчала ему по-французски что ихъ задержала болѣзнь служанки. Въ этотъ жаръ тяжело путешествовать, но они все-таки думаютъ ѣхать завтра. Въ отвѣтъ онъ произнесъ не совсѣмъ внятно что имъ покажется прохладнѣе по мѣрѣ того какъ они станутъ приближаться къ сѣверу, и тутъ Вѣра такъ поблѣднѣла, какъ будто увидала нечаянно предъ собой глыбу льда. Лордъ Кендаль еще разъ приподнялъ свою шляпу, а она вдругъ пошевелила губами, словно желая сказать что-то. Онъ остановился и она неожиданно протянула ему руку и сказала самымъ милымъ и задушевнымъ голосомъ, но все еще по-французски: "Croyez moi, je vous ai beaucoup plaint. Adieu." Она повернулась и уже совсѣмъ исчезла изъ глазъ его, прежде нежели онъ нашелъ сказать ей что-нибудь въ отвѣтъ кромѣ: "благодарю васъ". Онъ все стоялъ какъ бы прикованный къ мѣсту, устремивъ глаза на балюстраду, на бѣлый пѣнистый потокъ подъ ней и на багрянецъ вечерней зари пылавшей надъ Mont Boron. "Да благословитъ тебя Богъ", воскликнулъ онъ наконецъ. "Да благословитъ тебя Богъ! моя Вѣра, мое сокровище, княжна моя: моя милая", продолжалъ онъ, припоминая ея дорогое, задумчивое лицо, ея прелестные честные глаза, золотой блескъ ея распущенныхъ волосъ, стройный, изящный образъ ея, глубокій звукъ ея голоса и сердечныя добрыя слова ея, полныя заботливости о другихъ, а не о себѣ. Какъ мудра сердцемъ была эта дѣвушка что угадала что онъ долженъ былъ выстрадать, причинивъ невольно горе ей и ея близкимъ, и какъ она была смѣла, рѣшившись высказать свои мысли, между тѣмъ какъ онъ на половину трусъ, а на половину идіотъ, стоялъ предъ ней, бормоча что-то и весь растерянный. И сухое "благодарю васъ" было все что получила она отъ него въ отвѣтъ.

Какъ полна была вся исторія ихъ отношеній, съ начала до конца, самыхъ несчастныхъ случайностей и недоразумѣній! Идя домой лордъ Кендаль все раздумывалъ объ этой исторіи, начиная съ первой встрѣчи ихъ на палубѣ ливорнскаго корабля и кончая послѣднею минутой свиданія, полною страданія и все-таки не лишенною какой-то горькой отрады; потому что какимъ бы онъ ни былъ злосчастнымъ человѣкомъ, постоянно поступавшимъ такъ какъ ему не слѣдовало поступать и успѣвшимъ потерять то что ему было всего дороже на свѣтѣ, она оставалась все на той же неприкосновенной высотѣ, непорочнымъ и кроткимъ созданіемъ, полнымъ терпѣнія и неизмѣнной преданности добру; справедливо она была названа Вѣрой, ибо она оставалась всегда вѣрна себѣ.

Вѣра пробиралась между тѣмъ домой. Спокойствіе измѣнило ей, и нервы ея, разъ какъ бы вырвавшись изъ долго одерживавшей ихъ власти, не хотѣли болѣе повиноваться ей. Колѣни ея дрожали, она едва сознавала гдѣ идетъ, и ее чуть не сбили съ ногъ на набережной; придя домой она вся дрожала какъ бы отъ лихорадки. Она опустилась на стулъ и слабымъ голосомъ попросила чаю.

-- Что такое съ тобой? спросила ее графиня Прасковья.

-- Это можетъ-быть солнце ударило мнѣ въ голову; мнѣ дурно, и такъ холодно.

-- Холодно, дитя, при этомъ убійственномъ сирокко! желала бы я чтобъ и мнѣ пришлось пожаловаться на холодъ. Докторъ Прошъ увѣряетъ что если такая погода долго продлится, то путешествіе можетъ оказать на меня самое дурное вліяніе. Но гдѣ добыть тебѣ чаю въ это время? Позови Василису; ее можетъ-быть ты еще отыщешь гдѣ-нибудь; Жюли никогда нельзя дозваться.

Къ счастію Василиса нашлась неподалеку и скоро принесла Вѣрѣ чаю, который та проглотила съ усиліемъ, надѣясь что онъ прекратитъ дрожь пробѣгавшую по всему ея тѣлу.

-- Я ужасно боюсь дороги, начала снова старшая изъ дамъ,-- и все-таки рада выбраться изъ Ниццы. Я не думала право, жалобно продолжала она,-- что зима эта кончится подобнымъ образомъ.

-- И вы обманулись въ своихъ. ожиданіяхъ?

-- Еще бы; посмотри на мое здоровье, дитя. Правда что докторъ Прошъ надѣлалъ просто чудесъ, но все-таки посмотри на мое здоровье, прошу тебя. И изъ свадьбы твоей съ Сержемъ Донскимъ (тутъ Вѣра поморщилась) ничего не вышло и Цесаревичъ умеръ. Не знаю уже, къ чему только и онъ и мы пріѣзжали сюда?

-- Я тоже не знаю къ чему.

-- А ты все не выходишь замужъ. Милое дитя мое, останешься ты въ старыхъ дѣвкахъ, если и теперь уже не записалась въ "Христовы невѣсты". Я право боюсь что ты никогда не выйдешь замужъ. Monsieur Белаони вчера еще говорилъ мнѣ что ты, какъ слышно, слишкомъ difficile; и Максимъ Петровичъ то же говоритъ. Всѣ жалуются, говоритъ онъ мнѣ, что la blonde princesse никого слушать не хочетъ, а еслибъ она только захотѣла, ей было бы кого послушать.

-- Monsieur Гурьевъ, значитъ, оказался разъ въ жизни забавнымъ; жаль что я его не слыхала. Но я подозрѣваю что онъ и тутъ повторилъ чьи-нибудь чужія слова. Онъ не отличается изобрѣтательностію.

-- Ну да, такъ и есть! Вы слишкомъ насмѣшливы, Вѣра Михайловна.

-- Я, Прасковья Борисовна?

-- Да ты: тебя всѣ считаютъ за насмѣшницу.

-- Я этого и не подозрѣвала.

-- Да и кромѣ того, не имѣй я довѣрія къ самой себѣ, я бы разъ десять на дню могла подумать что и я служу вамъ забавой.

-- Право нѣтъ, увѣряю васъ, тётя Паша, возразила княжна, печально качая головой.

-- Насмѣшки и гордость вредятъ дѣвушкѣ, и твое поведеніе должно огорчать твоего отца; ужь одно то что онъ видитъ тебя не замужемъ и безъ жениха, въ двадцать семь лѣтъ, должно тяжело дѣйствовать на родительское сердце. Мужъ мой, покойникъ Дмитрій Григорьевичъ, часто бывало говорилъ мнѣ: "глядѣть на женщинъ надо вблизи, а говорить объ нихъ издали, Vachette." А я ему бывало скажу: "Дмитрій, ты что-то слишкомъ уменъ; какъ же это устроить по-твоему?" -- "Каждая женщина, Пашетъ, которой стукнуло за двадцать, должна или выходить замужъ или идти въ монастырь." Тутъ взошла Василиса и на мгновеніе прервала потокъ краснорѣчія графини. Но вслѣдъ затѣмъ та снова начала:

-- Мнѣ такъ хотѣлось бы пристроить тебя, и я такъ мало привыкла думать о себѣ что скорѣе нежели везти тебя въ Россію не помолвленною, я бы согласилась на бракъ твой съ иностранцемъ.

Вѣра въ изумленіи широко открыла глаза.

-- Я хочу сказать что такъ какъ онъ повидимому нравился тебѣ, то я бы позволила тебѣ выйти за этого англійскаго лорда.

-- Что! вскричала Вѣра.

-- Лордъ Кендаль былъ человѣкъ тебѣ подходящій и по рожденію своему и по состоянію. Ты бы, разумѣется, могла опять ободрить его. Собственно говоря, не было никакой надобности ссориться съ этимъ человѣкомъ. Ссоры самая неблагородная вещь на свѣтѣ, душа моя; теперь никто не ссорится между собой, кромѣ прислуги. И по тому какъ благовоспитанные люди относятся къ непріятнымъ обстоятельствамъ и къ mauvais quarts-d'heure, можно отличить салонное обращеніе отъ кухоннаго: я всегда это говорила. Теперь вотъ лордъ Кендаль....

-- Графиня, прервала ее Вѣра, вставая:-- лордъ Кендаль никогда не просилъ меня выйти за него замужъ, и въ письмѣ своемъ, которое вы знаете, не далъ мнѣ никакого повода, а вамъ никакого права, соединять его имя съ моимъ. Онъ иностранецъ, знакомый нашъ, старинный другъ моей матери и человѣкъ претерпѣвшій большое горе. Горе это относится частію и къ родственнику моему покойному Алексѣю Дмитріевичу, и я прошу васъ, какъ о великой милости, не давать мнѣ болѣе случая слышать имя лорда Кендаля. Онъ самъ не напоминаетъ мнѣ о себѣ, и я васъ попрошу сдѣлать то же; а теперь, продолжала она съ улыбкой, называемою графиней Зотовой насмѣшливою,-- если вы считаете меня дѣвушкой неспособною дѣлать побѣды, то считайте меня кстати и такою которой предстоитъ сегодня вечеромъ укладывать всѣ свои вещи. Желаю вамъ добраго вечера, и Вѣра ушла.

-- Вотъ всегда такъ. Я никакъ не могу сладить съ этой дѣвченкой. Въ жизни своей не видала болѣе хитраго созданія; на видъ такая тихоня, а въ душѣ такая причудница что я увѣрена, она останется вѣкъ свой на рукахъ у отца. Бѣдный Михаилъ Васильевичъ! Я помню его веселымъ sabreur вовсе не похожимъ на няньку подобной блѣднолицей дѣвчонки. Какъ онъ былъ хорошъ! И въ домѣ отца моего никогда не бывало такъ весело, какъ когда онъ пріѣзжалъ къ намъ, и даже къ прислугѣ онъ былъ такъ щедръ что всѣ плакали когда онъ уѣзжалъ отъ насъ. Правда, у него всегда было денегъ вдоволь. И нужно же ему было жениться на этой скучной Аннѣ Ѳедоровнѣ! Что онъ нашелъ въ ней, одинъ Богъ знаетъ. Питомицей гжи Свѣчиной назвала она себя. Да что такое была и сама-то Madame Свѣчина?-- женщина больная водянкой, наполовину піетистка, наполовину француженка, просто самая дюжинная женщина, по моему мнѣнію. Нѣтъ, нужно ему было жениться на этой духовной дочери Mme Свѣчиной, и въ пользу же послужило ему это и при дворѣ, нечего сказать. А тутъ и я вышла замужъ за Дмитрія (царство ему небесное); но это еще не причина почему я не могу попытать счастія со старымъ другомъ, особенно теперь, когда бѣднаго дорогаго Алешенки моего нѣтъ болѣе на свѣтѣ, и обо мнѣ некому больше позаботиться. Только вотъ эта дочка Анны Ѳедоровны, эта такъ-сказать, духовная внучка Mme Свѣчиной -- пренесносное существо, и Михаилъ Васильевичъ ни за что не женится пока она у него въ домѣ.

Графиня Прасковья сидѣла кусая себѣ ногти. Она видѣла себя обманутою въ замыслахъ, заставившихъ ее покинуть святую Русь и матушку-Москву, и въ душѣ объявила княжну Вѣру чудовищнымъ примѣромъ неблагодарности. Она все еще была красивая женщина, но не могла ожидать что осеннія прелести ея будутъ неувядаемы. Закатъ ея красоты былъ одинъ изъ тѣхъ ясныхъ закатовъ которые если и не обѣщаютъ новой свѣтлой зари, то имѣютъ свое очарованіе пока сіяютъ еще на небѣ, и къ этому-то очарованію вовсе не былъ нечувствителенъ князь Михаилъ, увлекшись имъ до такой степени что ужь очень старая страсть снова вспыхнула въ немъ. Она работала всю зиму надъ человѣкомъ въ домѣ котораго жила, медленно, терпѣливо и незамѣтно опутывая его своими сѣтями; повидимому погруженная лишь въ заботы о своемъ здоровьѣ, она не оставалась въ то же время праздною и все подогрѣвала желѣзо на разведенномъ ею пламени, полагая что разъ оно раскалится до красна, въ ея власти будетъ гнуть его какъ ей угодно; она все заводила часы и наблюдала за ходомъ стрѣлокъ, ибо дойдя до надлежащаго часа что же оставалось имъ какъ не пробить его?

Но княжна Вѣра была всему помѣхой, и еще неизвѣстно было чувствуетъ ли она это какъ должно.