Веремя странствий [СИ]

Глава девятая. Дар дедки Лугового

Обещанную Берегиней речку Ковыльку увидали лишь на закате, Асур Ра покинув небесны пределы вже оставил для путников розовую полосу тускло освещающую Бел Свет, и тадысь наконец-то кони достигли неширокого мостка, без перил и на вид довольно шаткого, обаче на деле оказавшимси крепким. По мостку перьбрались на тот брег, для надёжи, усё ж спешившись и проведя лошадей по деревянному настилу у поводу. Ковылька на самом деле была широкой рекой, може то Берегиня и не ведала, века проживая на бережине лесного озерка, а ейное течение яростно и кипуче тянуло свои воды. Правый брег реки, откуда и перьправлялись путники, резко обрывалси бором и лугом, а левый край Ковыльки буйно порос зелёными зарослями куги. Сойдя с мостка, по совету Берегини, расположились от ездовой полосы слева, тока, и, вуспев, покуда не настала ночна тьма, срубить рогозы, освободив проход к бережине речки, да напитьси воды. И як тока Щеко и Сом развили костры, из коротко нарубленных ветвей деревов, шо во множестве хоронились у зарослях рогозы, Борилка положив на оземь срезанных стволов куги, улегси почевать. Ночь ужось набирала свои права, вона утопила во тьме и саму речку, и ковыльну пожню, шо расстилалась, упереди путников, и зачурованный лес, и елань, оставшиеся позади них. Утром отрок пробудилси самым первым, вытянувшись, вон раскинул у разны стороны руки, распрямил спину и ноги, да поднявшись с лежанки на которой вутдыхал, уселси и огляделси. Посторонь трех костерков, у каковых весело плясало рыже-рдяное пламя, поедающее ветви деревов, спали воины, лишь овый Ратмир не потчевал, а находилси на дозоре, следя за огневищем и вухраняючи сон соратников.

— Чавось ты? — тихонько поспрашал он мальца.

— По нужде, — также тихо ответил Борилка, и неторопливо поднялси, абы не шуметь и не помешать отдыху воинов.

— Далёко не ходь, — заметил обеспокоенным голосом Ратмир, и пошевелил концом загнутой ветви, сжимаемой у руке угли костра. — И у кугу не лезь.

— А куды ж тадыкась? — перьспросил мальчоночка и бросив взгляд на лежащие упереди луга, густо поросшие ковылём, удивлённо пожал плечьми.

— Ну, пройди малёхо по елани, — указуя в ковыльню пожню рукой, молвил Ратмир. — Сице, шоб я тя зрел, а то мало ль чавось… Шишуги, отяпы… и вже кто ведаеть чё встретитьси у энтой просторной, ковыльной полстине. Мальчик, продолжая глядеть на ковыльну полстину, як выразилси Ратмир, послушно кивнул, и, медленно пошёл у те безбрежны серебристы луга. Пройдя саму малость, аки и велел воин, вон остановилси и залюбовалси той изумительной красой, шо стелилась пред ним, убегая удаль… Намного… намного уперёдь, насколько хватало его взора, подымались ковыля. Они росли вельми близёхонько друг к дружке, соприкасаясь своими тонкими стебельками, а их кудреваты волоски колыхались у предрассветной тишине. Казалось то Бог Летнего ветра Догода, перьбирал те кудерьки, расчёсывая их гребышком, заплетая у тонки косицы. Бледно-розоватое сияние Асура Ра, посылало на те серебристы волоски махунечкие искорки, оные словно звёзды у ночном небесном куполе, поблескивали в завитушках ковыля. Нежный аромат сухих трав, напомнил отроку летний сенокос у родненькой деревеньке, и сей же миг тяжёлой волной накатила на душеньку Борилы тоска, вспомнилися братцы, матушка, сестрицы, и вон, самый маленький у их семье Младушка.

— Вох…., — надсадно дохнул из собя малец.

— Ужотко оно точнёхонько вох!.. — вуслыхал Борилка чей-то скрыпучий голосок, и подскочив на месте, як можно скурей суетливо заснуровал гашник вставленный под отвёрнутую и пришитую кромку на поясе штанов, у то ж времечко беспокойно озираясь, а голосок усё продолжал гутарить, — чавось…чавось таращишься… глазьми выпучил… Пришёл тутось, нанавозничал, да зыркаешь… зыркаешь… узреть не могёшь. Мальчик вопустил главу и глянул под ноги, да абие увидал у полушаге от собе, махонького мужичка, вже точно с людской локоток росту, слегка корявенького, с бело-прозрачной кожей, горбатой спинкой, да тощенькими, хлипкими ручками и ножками. На голове у мужичка, занамест волос, находились колосья ковыля, они ж кудлатыми завитками заменяли ему браду и длинны вусы. Глаза василькового цвету ярко светились да гневливо поглядывали на Борилку казась с под косматых бровей. Мясистый, сморщенный нос кривовато топорщилси на лице, а малый ротик и востры ушки, поместившиеся на макушке, утопали у ковыле. Мужичок был одет у долгу до пят льняну, серу рубашонку, по полотну холста кыей мелькали, иногды вспыхивающие огненным светом, такусенькие малюсенькие крапинки, да подпоясан тонюсеньким стебельком полыни. Ноги его были не обуты, и их белизна да прозрачность поражала мальчонки очи и чуток ажно ослепляла. И усё энту красоту дополнял свитый из ковыля, полыни и солянки венок, кудысь были вплятены цветы васильков, лютиков, белоцвета и материнки, напяленный на округлу голову мужичка. «Луговой…, — подумал про себя Борила, — дух каковой вухраняеть луговину от бёд и пожаров». А вслух, поспешно молвил, не забыв при ентом поклонитси духу:

— Здрав буде на долги лета, Луговой дедко.

— Буду…буду…, — скрипуче пропыхтел дедушка Луговой и вздев свову головёшку кверху, вызарилси своими васильковыми очами на мальца. — Я-то буду здрав… а ты вона неведомо ащё… Припёрси сюды… напакостил тута… тьфу… да и тока… А тяперича здрав буде…

— Ну, идеже я напакостил? — вопросил мальчик и досадливо развел у сторону руки.

— Идеже…идеже… тобе чё носем ткнуть… сице я могу, — усё также недовольно произнёс дух, продолжая сёрдито зыркать на Борилку. — От ноне позову Полудниц, вже они тя мигом по макушке шибануть, да и будяшь ты лежмя лёживать прямёхонько там иде напакостил, у тады усё зараз увидешь… и идеже, и как навозничал.

— Не-а… по макушке мене паче не надоть шибать, — улыбаясь загутарил мальчоночка, поражаясь, у глубине души, отчавось сице усем не нравитси евойная глава. — Ты дедко Луговой, чем бахать мене по голове, поведай, шо то за чудное тако зачурованно место, находитси за речушкой Ковылькой. Да поскажи аки нам у град Люпель добратси.

— Ишь, ты…напакостил тутась… нанавозничал, а днесь поведай яму, покажись, — дедушка Луговой повел своими васильковыми глазьми у леву сторону, пройдясь по рубахе отрока и востановившись на том месте, идеже под холстом горел символ Велеса, докалякал, — знаки на грудь вешають, да думкають, шо оттогось могуть пакостить… — дух на миг прервалси. Он нежданно горестно вздохнул да отведя очи от мальца, устремив взор во луговину, добавил, — по эвонтой ездовой полосе езжайте ко свилки, а там на праву дороженьку вертайте, и вжесь по ней ко самому Люпелю дня в два прибудите…. А про тот зачарованный бор и елань, кои за Ковылькой лёжать спроси у тово уродца, шо за вами увязалси и усю ноченьку… усю ноченьку… тутась пакостил… пакостил и навозничал… прям бёдушка кака… Дедушка Луговой возмущённо покачал головёшкой, и его волосы разом заколыхались, так будто их коснулси нежный порыв ветерка, дух ано не прощаясь двинул свову поступь уперёд, обходя ковыльну полстину пожни по краю. Но сделав усего лишь несколько шажочков, мгновенно обернулси у крохотну рыже-рдяную искорку, и полётел углубь своих владений, пред тем сбросив к ногам Борилки травяно-цветочный веночек. Мальчишечка ащё сувсем немножечко глядел у след порхающей искорки, а кадысь вона потухла, наклонилси и поднял оброненный али дарённый венок Лугового. Да неторопливо развернувшись, поплёлси ко своим путникам, на ходу обдумываючи таки мудрёны слова духа, про какого — то уродца оный: «… усю ноченьку… тутась пакостил… пакостил и навозничал…», — чавось тако имел ввиду дедко было для отрока неясным.

— Ты чё так долзе? — беспокойно спросил Ратмир, кадысь малец подошел к костру и вустановилси подле него.

— Да, сице…, — протянул Боренька, и, опустившись на расстеленны куги, каковые ищё хранили тепло его тела, а може уже были сугреты лучами подымающегося красна солнышка, сел. Да ворочая у руках веночек духа, дополнил, — встретилси мене Луговой дедко… И вон калякал, шоб як поедим по ездовой полосе, свернули на свилке дороги управо, и тады денька за два до Люпеля доберёмси.

— Ня можеть того быть, — приподнимаясь с лежанки и опершись на локоть вмешалси в разговор Гордыня, да мотнув главой согнал со свово лика прядь тёмно-пошеничных волосьев, упавших тудысь. — До Люпеля от Гарок дней пятнадцать езды ня меньче, а мы сего токмо шесть деньков у стёженьке.

— Сице дедко бачил, — пожимая плечьми, пояснил мальчик и присел сторонь Ратмира.

— Неужоль зачурованны места сице стёжку урезали…, — покачивая головой удивлённо молвил Ратмир. И бросив взгляд на веночек у руках мальчишечки, вопросил, — эвонто те чё Луговой дедко приподнёс?

— Агась… к ногам бросил, — подтвердил мальчонка, да вуказательным перстом погладил малюсенькие лепестки белоцвета, и широкось просиял.

— Ты ево береги, зане таковой вяночек чудной силой обладаеть, — принялси балякать Ратмир, и, подняв с оземи толсту сучковату ветвь с покорёженной корой перьломил её надвое да подкинул у костер. — Гутарять, шо вон могёть любое пламя, любой пожар остановить… стоит токась его у полымя бросить.

— Да? — недоверчиво перьспросил Борилка и пристально всмотревшись в веночек узрел як по евойным жёлтовато-зеленым, тонким стебелькам двигаясь у разных направлениях, не ярко перемигивались, крошечны искорки серебристого цвету.

— Так-таки и есть… — подтвердил слова брата малоразговорчивый Гордыня. — Я тоже о том слыхивал.

— У тя глава як… не болить? — оглядывая с ног до головы, сидящего обок себя мальца поинтересовалси Ратмир, и бережно провел широкой ладонью по волосам отрока.

— Не-а… не болить, — ответствовал мальчуган, и задумчиво глянув на заросли куги, да кяпучие воды Ковыльки, до зела захотел искупатьси у той прохладной, чистой реченьке.

— Ну, ежели глава не болить, — молвил Гордыня, и поднявшись со своей лежанки, уселси да потянулси. — То можно тады и у путь отряжатьси… Эй, робяты, нут-ка подыматьси, — обратилси он ко усё ащё почивающим путникам.

— Оно б ладно було, — махонисто зеваючи, немедля откликнулси, пробудившийся Любин. — Пожамкать бы… А то учерась цельный день голодали, а нонче и вовсе неведомо, чаво у там за ковыльной пожней ляжить… Слышь Сом, продирай очи, да пойдем ужотко чё в ентой Ковыльке изловим, да пожелвим. Сом тут же казал Бел Свету свои голубоваты очи, размашисто раскрыл могучи объятья, не мнее широко зевнул, да враз подался с лёжанки.

Усевшись, и подтянувши ко собе ноги, вон принялси сымать сапоги, суконки, закатывать кверху штаны, усем своим намерением являя ретивое жёлание занятьси таким оченно правильным и необходимым делом, аки жамкать. Сом гляделси самым ражим и высоким из усех воинов. Евойны белокуры волосы, чуть темнее, чем метельчаты кудерьки ковыля, были жидкими не тока на подбородке, но и на главе. Оттогось, верно, усё времечко беспорядочно лежали на ней, точно были николиже нечёсанными, роскосмаченными, а светлое лицо и такие же очи смотрели засегда по-доброму. Можно було назвать Сома толстым, тока жира у нём ничуточки не наблюдалось. В энтом воине сила дюжая зрелась издалече, и не раз путники гутарили о нем всяки байки, аки вон запросто мог споднять молодого бычка, ано не напрягая усей своей крепости. Внегда Борилка смотрел на дядьку Сома, ему казалси, у том чудном богатыре, его отец, такой же добрый, могучий и смелый. Поелику, часточко, мальчонка тулилси к воину, видя у нём помершего родителя, и прижимаясь, ощущал энту саму силу да доброту.

— Ну, чавось, — обратилси Сом и поднявшись на ноги, посмотрел на усё ищё сидящего Любина, нежно оглаживающего свои окладисты пошеничны, и таки же упалые, аки и он увесь сам, усы. Воин незлобно вусмехнулси и заметил, — коли пора кормыхатися, тадысь вставай, и, будя усы наглаживать, вони длиньше от тех равнений не стануть…

Бери ну-кася уду да айда за рыбкой… Ты то Любин цельный день голоден был, а наш Борюша и того подавну истомилси голодом… усего тось и съел чуток хлебца…Оно у нас сице вотощаеть, шо и доехать до Люпеля не смогёть, а мы втады як без него у стёжке справимси, точнёхонько сгинем… Кто ж сберегать нас тадыличи будеть, предупреждать и подсказывать… Обаче, ты чай Любин не слышишь, вставай гутарю я… Любин внял говору соратника и принялси скидывать с собя сапоги, да подыматьси.

— А можно мене таче искупатьси у реченьке? — вопросил Борилка, да вздев головёшку, уперси взглядом у лицо Сома. Тот довольно воззрилси на мальчика, широкось осклабилси и открыв рот, було хотел чавой-то сказать, кады у каляканья вклинилси до энтого мирно почивавший Былята:

— Нет, Борюша, купатьси ненадоть… Зачурованны земли мы може и миновали, но опасность у евонтой речке усё ищё таитьси. И посем, я нонешню ночь и не спал вовсе, а все прислухивалси, — старшина воинов, не просто раскрыл очи, он восставши с лёжака сел и расправляя спину, покрутил главой у стороны. — Поелику не кочумал, як усю ноченьку ктой-то в зарослях куги плямкал, да хлюпал по воде.

— А ищё и квакал, — гулко засмеялси Сом, и, кивнув на уду, вставшему на ноги Любину, указуя её взять, направилси к реке, на ходу бросив Быляте, — у то лягушки были.

— Ты, чё ж думаишь, — вслед уходящему соотчичу произнёс Былята. — Я лягушку не отлечу от духа… Больно тот плюх… был огромадным, так лягушки не прыгають.

— Знать то рыба була, — молвил Сеслав, он вже тоже проснулси, и тяперича покоилси на свовом охабне, разглядывая наполняющееся синевой небушко.

— Да, кака рыба… — недовольно глянув на собрата, порывисто мотнув головой, прогоняя каку-то зазевавшуюся мошку, тихо жужжащую пред носом, скузал Былята, — у то точнёхонько або существо како було, або дух… Ну, може зверь… А у таких зарослях, идеже так плотно растуть куги любять обитать усяки русалки… Лобасты к примеру… они туто-ва прячуться да поджидая людишек топють их.

— Дядька Былята, — обратилси к воину Борилка, сам при том поглядывая то на Сома, то на Любина, которые войдя у водицу и наслюнив катушком хлебца махуненькие крючки, закунули их у кипучее течение реченьки. — А почему Лобасты злы духи, отчавось вони топють людей?… Как-никак русалки речные, озерные добрые и людям зла не желають, не вредять им.

— Ну, то як скузать не вредять…, — пробалабонил старшина воинов и вулыбнулси мальчоночку, кый понимая, шо чичас последуеть кака байка, от вудовольствия приоткрыл роть, и завороженно вуставилси у лицо Быляты. — Оно можеть и не топять они людей, все эвонти водны духи, но любять подчас посмеятьси над человеком, пощекотать, попугать. Таче право молвить, засегда отпустят, но ты ужось тады точно вяще не пожёлаешь с ними встречатьси… А Лобасты, вони ж у воинстве Велеса не состуять, выгнали их оттудова… Былята смолк, будто подогревая своим молчание любопытство мальца и протянув руку, взял влажну ветку да подкинул во огонь, положив её прямо на угли костерка, легохонько вроде як и притушив рыже-красное пламя, да спешно прикрыл ветвь коротко нарубленными стволами рогозы.

Огонь тут же перькинулси на ново предложенно яство, захрустел, затрещал и выбросил выспрь множество багряных искорок да густой бело-серый дым, а воин отряхнув руки, пробачил:

— Зло оно знашь, Борюша, како хитрое… ему доверять николи нельзя, ты верно то знашь? — Былята на миг стих и зыркнул очами у сторону отрока, внимательно слушающего воина, и кады тот спешно кивнул, сызнова загутарил, — да, Борюша, зло хитро, лживо и подло…

Внегда на Бел Свете не были злобными Лобасты, Упыри, Злыдни, Караконджулы, Криксы, Хмыри, да и Лихо Одноглазое до смерти людей не уморяло… Усе энти духи сустояли у воинстве Бога Велеса и сынка евойного Асура Ярилы, и служили им аки и було положено… Обаче засим водин из демонов ЧерноБоже, по имени Нежить, злобный такой… вубманчивый и хитрый припёрси к одному из Лихов, к тому каковой был старшиной у их роду и закалякал: «Ты вот… само Лихо, тако сильно, ражее, рукой махнёшь ели кланяютси, другу подымишь травы с корнем на оземь ложатси… Ужотко не надоело ль тобе Асуру Велесу подчинятьси, главу клонить, да вуказанья исполнять?… Сбирай ты собе воинство… воинство духов, да ступай войной на Велеса, а я тобе у подмогу пришлю своих дасуней.» Ну, Лихо, оно тадыличи со двумя глазьми ащё було, подумало… покумекало и положило— сбирать духов да топать войной на Велеса…. Вже зычно гикнуло клич Лихо, мол спяшите ко мене усяки разны обиженны, недовольны духи, итите у мое подчинение…Оно и сице ясно не усе духи откликнулись, поелику духи на самом деле потомки волшебных, дивных народов, шо у стародавни времена населяли Бел Свет, тадысь ащё кадыличи не рождены были беросы… Они, духи, появилися на Бел Свете сразу опосля тогось, як Бог Сварог заселил оземь зверьми и птицами, да первыми людьми. Духи — энто дети Богов и людей, тех самых… первых… шо были значительно вышее нонешних… вышее, сильнее да и вумнее. Почитай усе русалки внучатки дочурки Святогора, Лины Святогоровны. А сам Святогор был рождён самим Родом, дабы вухранять столп дёржащий на собе путь у Вырай… Балабонять беросы, шо вроде як на чёрном жеребце восседаеть дед русалок Святогор, у руках его богатырский меч, занеже сам вон могутный воин. Объезжаить тот столп день-деньской Бог на свовом зачурованном коне. Ну, а кады Асур Ра укладываитси на покой Святогор перьдаёт вухрану Светозарому ОгнеБогу Семарглу, оный приглядываеть мглистой ноченькой за тем столпом, озаряя егось божественным светом свово меча, — Былята замолчал и поглядел в лицо Борилки, верно понимая, шо отвлёкси от байки про духов и стал сказывать о чём-то не касающемся их молви. Он повёл у сторону головой, вроде як ею качнув, а посем продолжил, — чавой-то я не о том… Сице осе у те самы русалки, да и иные духи водны, лесны ведуть свой род от Святогора. Но не усе… Некие из духов рождались от стайки звёздочек, шо на небушке ночном вельми ясно видны, их величають Лосиха и Лосёнок, ищё имячко у них Велосожары. Вони есть детки Велеса оттогось и кличуть их по имени отца, посему их потомки и в воинстве энтого великого Бога. Ваяводит у духов сам Асур Свято-Бор, живущий у приглубых, непроходимых лесных чащах, он за воинами Велеса приглядываеть, да повелеваеть… Ну, осе, а ноне про Лихо калякаем… Кады оно… то Лихо, принялося гамить и сузывать собе воинов, абы значить пойтить боем на Велеса, да верно его разлюбимого сынка Ярило. То на тот зов откликнулись усяки серчающие, да вже оченно дурнопахнущие духи… У те самы: Злыдни, Криксы, Хмыри, Упыри… ну! и ясно дело Лобасты… То получилось и не воинство сувсем, а так мошкара водна… А Лихо, воглянулось назадь, узрело там усяких косматых, махоньких, круглых, безобразных, да морщинистых як древни старухи Лобаст, и враз надулось, накичилось, ужось думаеть: «О како у мене воинство». Опосля ж руками замашеть, оно зане Лихо худобитое було, да высокое… и ручище у няго долгие, до оземи достають…

— Достають? — возбуждённо повторил отрок, живописуя у своей головушке до зела пужливый образ духа.

— Достають… достають…, — подтвердил, прерванный на полуслове, Былята и вулыбнувшись, протянув руку, потрепал любопытствующего мальца по волосьям. — Ну, эвонто Лихо руками замашить, да зычно крикнеть: «Выходь на бой Велес, не боюсь я тя… Жёлаю со тобой силой потягатьси». Ишь, како оно то Лихо, вроде на вид боляхное да крепкое, а ума вжесь совсем мало… Оно — эвонто Лихо, ведёть род свой от велетов, не от мамаев, не от волотаманов, не от великанов— асилков, а от других, тех каковых мы кличем троллями. А вони тролли, уже усе знають то, дюже злобными от рождения были. Обитали у каменных горах и у змеев оборачивалися, у да их Боги давнёхонько уморили, поелику окромя зла ничавось вони творить не могли….

Вот… А у тем времечком Лихо продолжало махать ручищами, гикать, да мерекать, шо днесь прибудеть демон Нежить и дасуней у помочь приведёть… Да ня тут-то було, Велес то пришёл, уже такой могучий богатырище, не мудрено потомуй как сын самого Рода, а Нежить…

Нежить не явилси… Асур Велес глянул на Лихо, да его на жидко войско, набрал уполну грудь воздуха, да аки дунеть… После эвонтих слов старшина воинов, по-видимому, желая изобразить ту событность, и сам набрал угрудь воздуха да дунул у направление мальчонки, у коего оттогось стремительного порыва ветра мигом подлетели квёрху длинные волосы, достающие до плеч. Борилка прерывисто вздохнул, будто задыхаяся, да поспешно заморгал, а Былята словно тогось не замечаючи нанова забалякал:

— И от евонтово дуновения немедля оторвались от оземи, взлетели выспрь усе духи… И долзе тама вони кружили, може боясь впасть на землю, а може просто не могли… Обаче усё ж, малёхо попозжа, попадали, да повдарялись телами, руками, ногами и понятно дело головами о землю матушку, понабили собе сяких там шишек да булдырей, а таче вскочили на свои кривиньки ножки и хромаючи повбёгли, попрятались да схоронилися… И с тех самых пор они ужо паче не состоять у воинстве Велеса, он их отнуда выгнал, и повелел величать по-новому, у честь того демона… каковой и вобманул их… у честь Нежити… Прозвались вони нежитью… А вот с Лихом дело було так…

Оно эвонто Лихо не улетело от дуновения, поелику сильно было, да ухватилось за коренья дерева… Велес кады первой раз дунул, духи разлетелись… он глядь, а там во кореньях ктой-то трепещится да вулетать не жёлаеть… Присмотрелси Асур… о! да то Лихо! у корни руки запустило, держитьси… Засмеялси Велес, обхватил руками мощными ствол дерева, да як вырветь из оземи, прямо с кореньями, да вцепившимися у те корявы отростки Лихом. Поднял Бог то дерево, и глянул своим светлым взором на предателя-глупца, а тот глазищами зыритси, веками хлопаеть… вже не рад, шо демону бряхливому поверил, супротив Велеса пошёл. А Асур долзе думу не думкал, размахнулси тем деревом, да сице прямо с Лихом и запустил их обоих у дали неблизкие, лесны чащобы, абы значить николиже вяще не хотелось пакостить… Лихо долго лётело, усё продолжая сжимать руками корешки, пужаясь их выпустить, а кадысь напоследях приземлилось, то водна из веточек, того самого дерева, може разобидевшись, глаз то предателю и выколола, шоб не повадно було, супротив Велеса духов настраивать… Осе посему Лихо и одноглазое. Живеть воно у чащобах, гущах непроходимых, иноредь на болотах, а встреча с ним ни чё доброго не принесёть… Занеже злобна та нежить могёть ураз ногу аль руку оторвать.

— Сице оно выходь, — мгновенно закалякал вопрошая Борилка, стоило лишь Быляте смолкнуть. — Лобасты вжесь тоже предатели як и Лихо, оттогось злобны они и нежитью зовутся?

— Ага, оттогось, — согласно кивнул старшина воинов, подтверждая слова мальчика.

— Оно балабонить-то пользительно, да ужось надобно и пожущерить, — посмеиваясь, молвил Сом, который за время длинной байки рассказанной Былятой, наудил рыбу, таких некрупных окуньков, да сварганил в установленных над кострами котелках похлебку. — А пожущерить вже можно. Ступай Былята, коль ты страшишьси Борюшу искупатьси пустить, сообща с ним и пущай он хоть умоитси, а мы ж с Любином сымаем с огня котелки да взявши ложки приступаем хлёбать, — Сом опустил у закрепленный над костром, на самодельной деревянной подставке, схожей с козлами, котелок ложку. Да миг спустя осторожно набрав у неё итьбы, поднёс к губам край ложки подул тяхонечко и тут же отхлебнул горячей похлёбки, — вох! — отметил он. — Добрый наварчик! Второй раз Сому ужотко не пришлось гутарить, потомуй как не тока Борилка, но и други воины, каковые продолжали ащё кемарить аль просто слухать Быляту, у то же мгновение пробудились, повскакивали со своих лежанок и повбежали умыватьси. Ну, а опосля умывания, путники подостав свои деревянны, с расписными ручками да боками, ложки, усевшись вкруг котелков, принялись хлебать наварчик из рыбки, закусывая ржаным хлебцем. Борила насытилси первым, судя по сему, оттогось, шо дюже был голодным и чаще других вопускал ложку у котелок. Запихнув остатки хлебца у роть и направивши туды ж жидку похлёбочку, он облизал ложку, осмотрел её округло-удлиненную рукоять, затейливо украшенну усякими чудными, цветочными узорами и унезапно почувствовал на собе чей-то пристальный взгляд такой… каким на него день назадь взирала Берегиня, стараясь пробудить. Мальчик поспешно развернулси, у сторону того вперенного в него взгляда, и обозрел заросли куги, сам брег реки несущий свои кипучи воды. И показалось ему, шо там у глубине зелёной, высокой рогозы не ярко сверкнули чьи-то зелёны глаза… Сверкнули, вызарились на отрока и абие потухли, а морг спустя долетело оттудава раскатистое плюх и плямк.

— О!.. слыхали! — отрываясь от еды и подняв кверху ложку, воскликнул Былята у тем возгласом и движение призывая соратников ко вниманию. — От точно тако… я усю ночь и слыхивал.

— Там у зарослях вроде як очи бляснули, — чуть слышно произнёс мальчоночка и указуя рукой, направил её у то место, иде тока видал зырканье глаз. — У то верно Лобаста була.

— Ну, нас туто-ва больно много, — успокоительно вставил Сеслав, и, поднявшись на ноги, оглядел заросли куги. — И Лобасту нам неможно боятьси… Пущай эвонто она нас боитьси, а то мы её ураз скрутим и спросим отчавось вона Велеса предать решила…, — воин на чуток смолк, и, смахнув с рыжих волосьев бороды хлебны крошки, добавил, — а вот ехать нам похож пора… Стёжка наша больна дальняя… Так осе вы дохлёбывайте по-скорому и айда по коням… Борюша, а ты коль поил, пойдем умыватьси, да кубыню захвати водички у дороженьку наберём. Малец послушно вскочил на ноги, вуспев прихватить кубыню, шо лежала сторонь котомки, и двинул свову поступь следом за воином. Они неторопливо подошли к реченьке и присев на корточки подле краюшка бережины, с удовольствием стали умыватьси прохладной, отдающей тиной, водицей. Засим Борилка помыл ложку, набрал у кубыню воды и повернув голову налево осмотрел заросли рогозы, напрягаючи зрение, и вжелая разглядеть того ктось полыхал очами, но ни в кугах, ни на самой поверхности ярых вод речки никогось не було видно… обаче як и слышно. Ускорости странники пожамкав, затушили костры, и, усевшись на своих коней, покинули речку Ковыльку, потрусив по ездовой полосе, которая днесь пролёгала скрезь пожню, поросшу низкорослыми травами уперемежку с ковылем распустившим серебристы кудерьки. Сама же дорога у эвонтом краю, была похожа на нешироку тропку, по оной уже редко кто хаживал, а ищё реже трюхал. Ковыль у ентих местах был густым, и, несмотря на то, шо вжесь зачилси второй летний месяц липень, у та злакова трава цвела вовсю.

Его плоские стебельки от ветру, посылаемому развесёлым Догодой, наклонялись. Тонки кудреваты волоски колыхались и кажись махали на прощание путникам вжелая доброго пути… а може то желал доброго пути сам Бог Догода, али сёрдитый дедко Луговой, кто ж знаеть… Эвонтов прекрасный край, насыщенный поразительным трепещущем ковылем, был наполнен не мнее чудным ароматом у коем перьмешивалси сладчайший запах мёда и сухих трав, не умерших, а лишь заснувших, сберёгших свову неповториму пахучесть. Без сумнения сохранилась в ентой пожне зачурованность леса шишуг и луговины отяп, оттогось и ковыль не утратил свой цвет. Отрывающиеся же от колоска семена, подлетая ввысь на своих, ровно паутинках, перистых волосках на сиг зависали над колышущемся полем, а засим унезапно стремительно взмывали ащё вышее, и, направляяся удаль покидали родню, продолжаючи извечный ход жизти. Ковыльна пожня супровождала путников до вечёру, а посем резко закончившись, перьшла у поросшу зелёными травами елань. И як токмо ковыль иссяк ездова полоса, по которой ехали путники, подвела их к перекрёстку двух дорог. Одна из стёжек, была ездовитая и хранила на своей пыльной поверхности множество следов, не токась оставленных копытами лошадей, но и колёсами сноповозок, вона вела управо, а друга, мнее торная, шибко вертала улево. Странники, помня наказ дедушки Лугового, выбрав праву дорогу, направились по ней, одначе она вмале свернула во зелёны дубравы, иде росли низки деревца лоха с серебристыми, словно покрытыми волосками листьями, прикрывающими масеньки душисты, жёлтоватые изнутри, и сероватенькие снаружи цветки. А направленные уперёдь востры колючки, усыпающие веточки, защищали столь драгоценны у будущем плоды. Под лохом пряталися, с короткими ветоньками кустарнички, со зелёного цвета листвой. Лес был дюже редким и лох, маненько опосля, сменилси кустистыми деревами боярки, сплошь унизанными зелёными ягодами, твердыми и горькими на вкус, да кустами черемухи. У энтом гае ноли не було видать высоких деревов, лишь идей-то у глубине леса инолды мелькало молодо деревцо осокори с серебристо-зелёными листами. Внегда красно солнышко ужотко клонилось на покой, путники решили устраиватьси на ночлег, потомуй как за усё то времечко, шо проехали от речки Ковыльки, да по евонтой зелёной рощице ни узрели, ни одного родничка аль речушечки. Токась нонче путники не втак взморились от жаркого летнего солнца, оно аки белы, пухлы на вроде подух, воблака, пригнанные без сумления Догодой, весь денёк вукрывали Асура Ра, абы он не больно пёк людей. Поев оставшиеся припасы, уместились на покой, а с утра токмо златы волы Ра казали свои могучи головы на грани неба и оземи продолжили стёжку, оно як у кубынях водицы оставалось немножечко. До полудня местность не менялась и была уся та ж… лох, боярка, черёмуха да идей-то удали деревца осокори. Но с полудня усё чаще стал появлятьси осокорь и то были не млады дерева, а высоки и со густой кроной крепыши, взрослые и умудрённые прожитыми годами.

Вскоре на смену осокорю пришёл вяще плотно заселённый лес, идеже росли уперемежку клён с коловидной, густой кроной да липы с сизыми наизнанке листками, вже распустившимся желтоватым, источающим нежнейший аромат, цветом. Сторонь оного, изумительного цвету суетливо жужжа лётали бчёлы, шмели, порхали у большом колике разноцветны аль чёрно-красны, бело-буры бабочки, усяки паче махунечкие мошки, прозрачно-голубые стрекозы да зелёные жуки. По мере продвижения по ездовой полосе у зелёной ниве стали появлятьси с тонкими прядями ветвей, свисающих донизу, вётлы, а после унезапно встали ивы… Те самы, шо растуть у поймах рек, их курчава болотного цвету листва помахивая путникам звала ко себе, вещая своим довольным и живым видом, иде протекаить речушенька. Утомлённые жаждой путники, да и кони, ужось оченно обрадовались эвонтой тихой, струящей свои прозрачны воды, реченьке, и торопливо спешившись, наскоро напились. Засим напоили вусталу животину, и, набрав у кубыни воды, малёхо передыхнув да вкусив еды, тронулись у дороженьку. Оно ж ак вестимо было, шо вмале должон показатьси и сам град Люпель, каковый по словам Лугового лёжал у двух дяньках пути от Ковыльки. Люпель появилси к вечёру энтого денька нежданно, словно мигом вырос с под оземи. До него путники вуспели миновать полесье липовых и кленовых деревов, да дубняки идеже росли уже паче могучие дубы и буки, а меже них иноредь хоронились берёзовы рощицы. Сам же град вокружали массивы чернолесья, а находилси вон на брегу широкой, полноводной реки Ныман. Люпель был большущим градом, обнесенным двойной стяной частокола, да и ров с мостом раза у два превышали тот чё видывал Борилка у Гарках. Попав унутрь града чрез мощны деревянны ворота, странники подивились статью и порядком существующем у нём. Избёнки и хузяйственны постройки расположилися тама строго у ряд, дворы были обнесены плетёнными из веток ивы и вётлы оградами, дороги ровнёхонько устланы лесом, и вроде як ано возвышались над остальной частью оземи примыкающей к ним. Ваявода Люпеля Черняв, был подстать свому имячку со смуглой кожей, коренастый, чернокудрый, со густой чёрнявой бородой и вусами, губастый, да с непомерно большими ладонями, о таких беросы ащё гутарят широкорукий. Вон огладывал нанова прибывших смурным, недовольным взглядом и будто посмеивалси у свои густы усы сказу Былята и Сеслава, но услух ничавось не говаривал. Ваявода предоставил путникам свову избу и избу сынов на ночлег, разместив усех по двое, и согласилси провесть гостей до гая, а таче поять лошадей на прокорм. Чернява хоть и был гостеприимен, да вусадил путников за богато накрытый стол, усё ж усем своим видом вельми не понравилси Борилке и дело було даже ни в его, словно растянуто— посмеивающихся уголках губ, ни в егоь хмуром и неприветливом взоре, а у чём-то другом… И мальчик глядючи на смугло лико ваяводы с чернявыми бровями и отвислыми губами усё больче и больче сёрдилси на того. И кажный миг проведённый у Люпеле становилси каким-то мутным и томительным для души отрока. И даже то, шо Черняв провожая их у дальню торенку, собрал хороши запасы, не смогло снять с мальчоночки чувство досады, словно казалось яму, прилипилась кака-то мерзка козюлька ко щеке, и скинуть её нельзя, и носить на собе ужо до зела гадко. Но вособливо малец рассерчал на ваяводу кадысь тот провожаючи путников к широким дубравам, напоследок, може не в силах сдержатьси, зычно засмеявшись, точно прокаркал ворон, молвил:

— Шо ж, ни ты первый, ни ты последний Былята йдёшь у Торонец за мячом Бога Индры… И ищё вернее не ты первый ктось оттудова ня возвернётси… А посему коня твово я собе приберу, вжесь шибко вон добрый гнедой. Борилка глянул на Чернява и аж! затрясси от гневу, ужо такой наглец был эвонтов Люпельский ваявода, злобный и точно нелюдимый…

Оно и все жители града, который недавно они покинули, были хмуры, неприветливы, по-видимому, не жёлающие видеть пришлых. Отрок повесил на плечо котомку, поправил чуть съехавшее у бок туло и покачал головой поражаясь таковой нахальности, да вуставилси у чорные очи Чернява, як говаривали про таки глаза беросы, недобрые. Боренька туго вздохнул, не понимаючи, почему ваявода сице радуетси тому, шо люди, коих он привел к гаю могуть погибнуть и то не ради собственных животов, а за родименький бероский люд. Былята на прощание протянул руку к ваяводе, а тот усё ищё громко гогоча содеял вид, шо не заметил того дружеского движения, и тады Сеслав негромко произнёс:

— Чаво-то ты ранёхонько Черняв загоготал, язык гляди втаким гоготом не сглотни… А коней ты покудова не дели, мы по усем приметкам должны невдолзе вернутьси, оно верно не наступить ащё и первый осенней месяц верасень… Сице осе про гнядого Быляты ни чё калякать не стану, а мово Смельчака корми ладно, да и пои… Абы значить не отощал… як и положено уважить гостя. Ваявода не мешкая перьстал гоготать, и, сдвинув ураз свои густы брови, бросил лютый взгляд на Сеслава, на миг задержавшись своими чернявыми очами на его шраме. А Былята вжесь чуя нарастающу грозу меж горячих голов своих путников, кивнул воинам Чернява, шо стояли, держа у поводу лошадей, угрюмо озирая гостей, и развернувшись неспешной поступью направилси к кромке леса, оная плотной зелёной стеной высилась упереди. Следом за ним пошел Борила да и востальны странники, не жёлающие паче глядеть на таких нахохленных хузяев. Уже у самого края чернолесья малец остановилси, и, поворотив голову, посотрел на отъезжающего Чернява… А тот будто почувствовав на собе энтов взор, и сам развернулси да с такой злобой вызарилси на уходящих у дальню стёжку путников, шо Борилке почемуй-то на маненько стало грустно, сице точно узрел он не бероского ваяводу, свово братца, рожденного от росы упавшей с одёжы Вышни, а како-то глупое, предательское Лихо.