Веремя странствий [СИ]

Глава одиннадцатая. Град сынов Бога Провея

Плотно пожелвив пред дальней дороженькой, залив водой костры, абы ни у коем случае, пламя ни перькинулось на покрывающую землицу посохшу листву, да поломаны ветви, и не возгорелси сам чистый лесок, отправилися у стёженьку. Гуша вошедший во число путников ряшил итить меж Быляты и Борилки, да пристроилси на у то само место. Обаче оттогось, шо по оземи шишуга в основном хаживал бегом (у так вон пояснил) то часточко, во время ходьбы, Гуша перьходил с шага на бег, аль скок и бухалси своей большенькой головёшкой у спину Быляты, чем самым вызывал неудовольствие воина. Наконец, не выдержав тех самых буханий, Былята пустил шишугу уперёдь, указав направление у каковом надобно двигатьси. И як тока Гуша пошёл первым, усе странники обрадовано вздохнули, как-никак шишуга, будучи лесным человеком, мог двигатьси по гаю бесшумно, вже не оставляючи следов, либо мог пробежать так, шо после няго появлялася на оземи зверина тропка, може и не дюже натоптанная, но усё ж така по оной намного легше шагать. Шишуга воказывашийся не тока хитрым (то было сразу распознано воинами) но и умным, отрядившись у путь прокладывал именно таку— зверину торенку, и громко топая своими ножищами по землюшке, бежал воперёд оставляя после собе прижатую аль и вовсе вырванную с корнем травушку, да откинутые у сторону ветви. Тока поваленны стволы Гуша не убирал со тропочки, перьпрыгиваючи их, чай и на них словно прочерчивал полосы, сымая с умерших деревьев пласты мха, обильно там поросшего, або саму, отжившу свову жизть, ветху, искоробленну кору. Следующие четыре денька Гуша бежал уперёдь, и воины, шагавшие следом за ним, не раз хвалили не токась шишугу, но и Борила который сице удачно свалилси в землянку лесного человека, да познакомилси с ним. Продвигаясь по чернолесью, Гуша иноредь останавливалси и начинал громко плямкать, излавливая да поедая сяку мелку живность.

Уж коли гутарить правду, то шишуга и ваще не любил ягоды, корешки да шишки, а усё больше предпочитал лягушек, мышей… Инолды пожамкивал ано ящерок и змей, любил их як сырыми так и у жаренном сустоянии…

Не маловажно место занимали у его питание бабочки, жуки и мухи, и вельми привлекали лесны мурашики, каковые нравились шишуге своей кислинькой. Сице, шо не раз Быляте приходилось ругать Гушу, которого до зела тяжело було оторвать от пожвакиванья муравьёв. Узрев, идей-то под деревом, такой муравейник шишуга присаживалси сторонь него на корточки, и, выстреливая из разинутого рта длинной лялизкой, захватывал уполон прилипши к няму гурты мурашиков, да шамал ту саму живу кислинку, при том от удовольству подкатывая очи и с наслаждением, во время пережёвывания, пускаючи слюну. Единственно когось до смерти боялси шишуга— энто ос, бчёл и шмелей, и николи их не ловил. Занеже, поведал Гуша Борилке, с кыем оченно сдружилси за энти денёчки, однижди вон неудачно поймал дику бчёлку, перьпутавши её со сладковатой мухой. А засим почитай дней пять не то, абы поисть, но даже не мог поднятьси на ноги и закрыть роть, ужотко до такой степени распухла евойная лялизка. И лежал он, и егось отёкший язык, усё то времечко на земляном полу у собственном жилище громко стеная да обливаяся слюной. Усе евонти деньки путники шли по лиственным дубравушкам. То были мощны массивы лесов и стлались вони удали так, шо не виделось им ни конца, ни края. Берёзоньки у энтих краях были высокорослыми, со большими стволами у обхвате, кора деревов казалась не тока белой, желтоватой, но бывало зекалась розоватой, да красно-бурой, а то и вовсе серой. Местами кора отслаивалась от стволов, пузырилась аль выгибалась. Ветви берёз поражали взгляды путников своим размашистым, расставленным у разны стороны видом, либо будоражили воображение склоненным, опущенным к долу обликом сице, шо чудилось вже дерева те обижены кем-то, аль може грустят о чём. У тех рощах также встречались устремлённы у небеса со светло— зелёной да сероватой корой, осины, шелестящие своими округлыми листами, точно их перьбираючи. Росли дерева липы, граба, лещины, бружмеля, зимолиста.

Оземь у гае покрытая травами, пестрила знакомыми с детства Бориле вейниками, снытью, костяникой, вороньим глазом и медуницой. И чувствовалось, шо с кажным шагом приближались путники к болотам, а потому частенько берёзы росли у заболоченных низинах, идеже стояла осока, да Жар-цвет. А порой землица и вовсе покрывалась зелёными мягкими мхами так, шо по ним становилось, боязно ступать, оно як под ногами зачинала громко плюхать водица. К концу пятого дня пути, остановились на привал подле большого озера. Оно казалось настолько огромным, шо тот, другой брег, неможно було и разглядеть. Токмо Борила, который сотрел дальче сех, смог пояснить, шо на супротивной бережине озера вон узрел хвойны леса. На энтой же стороне озера песьян был прямой, малоизвилистый, а уходящий на восход солнца водоём имел сужающийся вид и ускоре оканчивалси вытекающей из него небольшой речушкой. Зато на заход, западъ солнца, край озера расширяясь, уходил у каки-то заоблачны дали, и не виделось ни конца, ни край той водицы сице и отрок не смог ничавось приметить окромя ровной глади вод. У том озерке вода была какой-то тёмно-жёлтой, и, обозрев евойную поверхность, Былята сказал, шо судя по цвету, верно, близко лёжать болотны земли. Оттогось, чё дно озера круто уходило униз, да было вельми заиленное, купатьси сувсем не хотелось… ано Борилке. Оно как у том иле кружились сяки разны водоросли, хватающие за ноги, остатки веток, а на дне покоилися большущи у обхвате стволы деревов.

Наловив с бережины рыб, да сварив с них наваристу похлёбку, пожвакав, вулеглись почивать. Гуша, оный проникси особой теплотой к Борюше, спал тяперича сторонь него, утак егось уважаючи, а можеть тулилси он к мальцу сувсем по другой причине. Ведь отрока усё время клали кочумать подле костра Сеслава и Быляты, которые были, по мнению шишуги, «цальками» посередь путников. Энта ночь, была необычно светлой, а большуща луна, похожая на мельничны жернова ужось пошла на убыль, вже при том продолжаючи ярко освещать, своим желтовато-серебристым, светом усё окрестъ, не токась лес, но и озёрну гладь. Приглублой ночью Борилка проснулси оттого, шо почуял як ктой-то до зела настойчиво потряс его за плечо, а таче порывисто дунул у лицо. Мальчик открыл очи и прямо пред собой узрел лико Гуши с вывороченной нижней губой, приютившейся на выпученном подбородке. Маненькие глазьки шишуги ярко светились зелёным светом у ночном сумраке.

— Ты чавось? — тихонько вопросил Борила, стараясь не разбудить кемаривших путников, и широкось зевнул.

— Поснись…, — также тихонько ответствовал шишуга, он ужось намного стал лучше гутарить по— бероски, и не выговаривал токмо несколько звуков, да иной раз зачем-то сглатывал концовку слов точно не жёлая их добалакивать.

— Чё? вскую энто? — перьспросил отрок, и тяжелёхонько захлопал смыкающимися веками, со трудом преодолевая жёлание чичас же вуснуть.

— Поснись…, — повторил Гуша, и, мотнув своей огромадной главой у сторону озера, добавил, — я тиби чаво-тось покажу, такои ты николи ни узлишь… Борилка порывисто вздохнул, и, поднявшись с охабня, расстеленного на оземи, сел. Вкруг них, осторонь стройных деревов, высившихся подле бережины озера, над гладью воды парил сероватый полумрак, а на чёрном небе мерцали крупны, серебристы аль голубы пятиконечны звёзды, напоминающие символ Асура Ярилы. Такой знак— вышивали бероские бабы на поясах, аль воротах рубах красными нитями, аки вохраняющий и оберегающий от дурнова глазу. Ведь Ярило ярый Бог пробуждающейся природы и вешнего света был засегда защитником пастухов, орачей и воинов. С тёмна небушка, от луны к озерку широкой стёженькой пролёг серебристый луч, вон коснувшись воды прочертил на ней ездову полосу.

Борила слегка поёжившись от прохладного дыхания, лежащей сторонь водицы, пошевелил плечьми и вогляделси. Уставши воины крепко спали подле четырёх разведённых костерков, кочумарил и Орёл вуставленный дозорить, он уснул сидючи, согнув спину и свесив к низу свову голову, коя лягохонько покачивалась из стороны у сторону от внеудобного положеньица.

— Видишь Олил спит…. эт холошо… холошо, — прошептал шишуга, показывая вуказательным коротким пальцем на почивающего у соседнего костерка парня да повернув главу у направлении водоёма, молвил, — гляди на озило… гляди-ка. Борилка перекошно зевнув, сице ему хотелось спать, верталси управо як и велел шишуга да вупёрси взглядом у озёрну водицу, не понимая вже он там должон углядеть. Вода ж у озере была спокойной, а освещаемая сверху светом луны, казалась покрытой стареющим серебристым льдом. У ночном лесу не було слыхать ни водного звука, и даже часточко перькидывающиеся тихим уханьем неясыти у энтов раз молчали, словно затаившись аль чавой-то испужавшись. Не доносилось ни каких звуков зверья, стихли и волки ужось тёмными ночками сёрдито подвывавшие замершей у небесной вышине луне. Словом, правила у евонтом месте тишина. Нежданно сувсем близёхонько раздалси тихий звон бубенцов, таких круглых як шар, которые вешали под ямску дугу на тройки впряженных в сани лошадей, у зимние праздники. Бубенцы спервоначала звенели едва слышно, обаче немного погодя их звук стал нарастать, и почудилось, точно йдёть он из глубины озера. Мгновение спустя, кадысь бубенцы наполнили берег водоёма своим звоном и Борилки подумалось, шо чичас воины пробудятси к той мелодии ураз прибавилси новый звук. И будто вторя тем гремушкам застучали друг о дружку бойки деревянны ложки, жёлая и вовсе заполнить тишь гая эвонтими звонкими ударами. И тады ж прокатилси незначительный рокот, по-видимому, шла откуда-то издалече гроза, и вто топатили по небушку мощными копытами кони Бога Перуна. Мальчоночка поднял голову и упёрси очами во далёко тёмно небо, на каковом не было не облачка, и абие Гуша похлопал егось рукой по плечу и показал, вустремленными уперёдь пальцами, на водну гладь.

Борилка проследил взглядом за рукой шишуги и увидал аки мгновенно рассекая водицу озера на множество частей, из няго стал вылезать уверх, словно рости, великолепный град. Вода резво отхлынула назадь, разбежавшись у стороны, вроде предоставляя возможность изумительному граду выйти из неё. Часть водицы аж нахлынула на песьян, идеже расположились путники, и казалось ащё немножечко и укроить она отдыхающих у костров. Но град ужесь возвышалси над озером, и вода без задержки покинула занятый брег, подкатила к крепостным стенам и гулко ударившись о их каменисту поверхность, скатилась униз да застыла, будто и не колыхалась доселе. А зачурованный небывалым зрелищем Борила резво вскочил на ноги, и ошарашено глядя на град, открыл широко роть, да шагнул ближе к озёрной водице. Прямёхонько перед ним на поверхности озера, словно покоясь на глади водной, стоял несравненной красоты град. Малец, выросший в деревушке, николи не зрел ничаво паче изумительного, токмо слыхивал о таковом из дивных бероских преданий да баек. Град был обнесен высокой, белой, каменной стеной, кыя завершалася схожими с зубьями, толстыми и широкими остриями. Не мнее могутные каменны ворота еле слышно заскрыпев отворились, вже точно ктой-то их отомкнул и чичас от них к песьяну протянулси серебристый лунный луч, создавая нещечко в виде мостка. Там же за распахнутыми воротами увидал мальчик не мнее затейливые чертоги с высокими, округлыми крышами.

— Чё эвонто тако? — вопросил Борила, подошедшего и вставшего посторонь него шишугу.

— Волшибны глад, — ответил Гуша, и, оглянувшись, выпялился на спящих воинов, да немного погодя молвил, — аида… посотлим… Я о том глади давно слыхивал… но вижу у пилвой.

— А кто там живёть? — встревоженно перьспросил мальчоночка, чуя як разгораетси унутри жёлание узреть тот небывалый град, тока понимая, шо у там можеть притаитси усяка разна опасность. — Може они… не будуть нам рады, чё мы пришли.

— Ни-а… — изрёк шишуга, и, покачав своей большенькой главой, пошёл к краю озера, прямо к серебристому мостку. — Вони будуть лады… Им ващи-то сё лавно, кто плидёть… потомуй-ка вони спять… и спять дюжи клипко…

— Спят…, — протянул мальчик, и, доверившись, ведающему о том граде, Гуше, двинул свову поступь за ним. А шишуга ужотко подбрёл к серебристому лучу и ступив на его поверхность, направилси по нему прямо ко граду и распахнутым воротам, и отрок глядючи на Гушу видал як стопы его слегка вутопали у водицы, обаче сам он не тонул у ней, и бодро продвигалси уперёд.

Мальчишечка также аки и шишуга приблизилси к мостку, и протянув ко няму голу стопу ноги, потрогал пальцами луч, да почувствовал под ними каку-то плотность, вже хоть и не шибкую, як оземь аль камень, но усё ж паче або мнее устойчиву. Малец ищё миг колебалси, таче склонившись подкатал штанины до колена, и токась после энтого ступил на луч водной ногой. Да вощутив под ней точно мох у каковом чуток утопла стопа, тут же ступил на мосток второй ногой и тадыличи пошёл по нему ко граду. Борил шагающий позадь Гуши зрел, аки едва заметно прогибаясь под стопами шишуги, уходил униз луч, на малешенько даже сберегаючи образ ноги. Сам мосток был не просто серебристым, а будто радужным. И кады по нему ступал малец, ясно виделось, як под ногами усеми цветами радуги сияя, перьливалси луч. И цвета те были насыщенными и яркими, потрясающими взор своим сверканием. Особлива сочно, яро горел фиолетовый, казалось вон жаждал покорить обок лежащи цвета и усё времечко перекатывалси на синий и голубой, на чуть-чуть обращая их у собя. По мере того, як шишуга и мальчик подходили ближее ко граду, ноги обоих стали увязать у том луче шибче, и тяперича евонтый мосток напоминал густу грязь аль болотны места. Иноредь Борила проваливалси аж! по колено и, абы вытащить оттедась ногу ему приходилось останавливатьси. Посем вон опиршись руками о поверхности, чудных, переливчатых и ходнем ходящих, но не распадающихся меж собой, полос света, резко выдёргивал ногу, оная шла со трудом, вже ктой-то там её удерживал. Шишуга идущий упереди мальчишечки хоть тоже проваливалси, но будучи явно полегше, чем Борюша, не утопал сице глубоко. Оттогось он первым подошёл к воротам удивительного града и став осторонь них, принялси ожидать отрока. Борилка со трудом вытащил праву ногу из очередного провалу и стараясь вопираться лишь на пальцы стоп, сделав несколько широких шажков, поравнялси с Гушей. И не мешкая сызнова утоп левой ногой у луче, вжелаючи перьвести дух, он задрал кверху главу и поглядел на мощны, белы, каменны ворота, точно намертво прижавшиеся к крепостным стенам по праву и леву сторону от входа.

Ворота были до зела громоздкие, да высоченные, одначе вони были усё ж ниже стен, которые кажись подпирали само небо и уходящу на ущерб луну. Мосток плавно переходил у белу широченну дорогу, зачинающуюся прямо на стыке луча и камня, таку же залащенную, як и водная гладь озера. Гуша не дожидаючись мальца шагнул на ту дорогу первым, а опосля натужно вытащив из луча ногу, на неё ступил и Борилка, да сей же морг вощутил под стопами тверду, каменну поверхность. Втот камень казалси весьма холодным таким, каковой бываеть зимой вода у проруби.

— Огошеньки, — прошептал отрок, почувствовав аки та стынь лязнув подошвы стоп, мгновенно добралася прям до колен, и Борилка тута же пожалел, шо не взял с собой у путь сапоги и суконки. И прынялси торопливо перьступать с ноги на ногу, шоб скорей обвыкнуться с той студёностью, да посем двинутси вослед за уходящим Гушей, уже миновавшим широченный, нависающий над проёмом каменный выступ, к коему прислонялись крепостны ворота, закрывая доступ у град, и тяперича ожидающего мальчика унутри крепости. Надсадно дыша, Боренька с восторгом и неподдельным страхом воглядывая, проходил под энтим каменным выступом, будто радугой, сходящимся идей-то в вышине.

Вон поднял главу и воззрилси на ровны, подогнанны встык огромны камни, так плотно подходящие друг к дружке, шо меже них почитай и не было видать щелей. Лишь у тонких белых паутинках, расчерчивающих тот выступ вдоль и поперёк, таилась лёгкая зелена, може от водицы, а може от старости тех каменьев.

— Эт…, — заговорил тихим голосом Гуша, кадысь к нему подошёл Борила, и кивнул своей здоровенной главой у дали мощного града. — Дливний глад… када-та у ним жили луди… Но вони зяли и пилишли на столону Чилнобожи… и тволили зло…. убивали луди и духов… А кады Клысня побидил Чилнобожи… вон наказал житил энтого глада вичным сном… И говолят у плиданиах, шо будуть вони спать до тих самых пол покол не всколыхнится на Бил Свити зло… Тако зло како можить вубить Богов… Высню…Клысню…Ла…

— Крышню, а ден можно убить Крышню… Неужель Асур могёть умереть? — беспокойно вопросил Борилка и вперилси взором в Гушу.

— Да… все… все умилаут… и Клысня тожи, — ответил шишуга и горестно вздохнув, утер тыльной, волосатой стороной длани хлюпнувший слякотью нос, да расстроено продолжил гутарить, — и як тока тако зло появитси… Энти людишки плоснутси и начнут тволить свои чёлны дела, злы дела… на ладость Чилнобожи… И налоды, и духи, и уси житили Бил Свита вузнають, шо начилась кутильма.

— Чавось началось? — перьспросил малец, не впонимая чё вложил в евонто понятие шишуга.

— Ну… кутильма… хаос… война…кониц Бил Свита, — пояснил Гуша Бориле, и развернувшись налево, показал туды, идеже заканчивалси проём ворот и зачиналась крепостна стена. — Сотли, — еле слышно молвил он. И Борила повернувшись следом токмо днесь усмотрел, шо подле проёма, приклонившись спиной ко стене, и свесив уперёдь главу сидело большуще существо. Оно было ноли косовой сажени у высоту со длинными ногами и руками. Существо то напоминало человека, токась не было им… не было человеком. Казалось— оно вобрало у собя черты людей, духов и зверей, и було сродни усем тем трем жителям Бел Света. Его тонки руки и ноги, обтянутые прозрачной, сероватого цвета кожей, такой сквозистой, шо чрез неё можно было легко разглядеть и белы кости, и сине-красны жилочки, с текущей по ним юшкой. И ваще чудилось, шо кожу на то существо натянули прям на кости, и нет у него ни мясца, ни жирка. Худосочными и длинными гляделись у того существа и плюсны, зекающие на мальчонку своей чуть стоптанной, шероховатой кожей, со тонкими перстами без когтей аль ногтей. Самих пальцев на кажной ноге и руке було по четыре, и тот самый величаемый мизинцем отсутствовал. Кожа на теле казалась не тока прозрачной, но ащё и морщинистой, да вельми влажной, с неё стекала малешенькими капельками аль тонюсеньки ручейками водица, а под внутренней частью плечевого сгиба кожа и вовсе имела мешковатый вид и свисала с ентого места, образовывая како-то полотно, схожее с крылами. Голова у существа, крупная и точно яйцо, топорщилась на короткой шее, на ней занамест волос росли серы, курчавы, длинны лишайники. Лицо евойно, будто лико старца, покрытое морщинами и обрюзглой кожей, хранило на собе серьёзность и каку-то грусть. А высокий лоб со несколькими долгими полосами разрезавшими его на три части, гутарило об уме существа. На небольшом, узком лице находилси загнутый, вроде клюва, тонкий нос, а с под его скривлённой дугой пипки, на которой висела большущая капля воды, струились обильно укрывающие роть и подбородок, вусы да брада из того ж лишайника. Вон эвонтов лишайник так плотно сросталси, шо прикрывал собой и впалые щёки. Сомкнутые очи, едва зримо светились черноватым светом чрез тонку кожицу века, и были до зела крупными. Тело эвонтого человека, духа аль зверя було обёрнуто у холст, до того дряхлый, потёртый, шо казал сквозе здоровенны дыры кожу да внушительного виду розоватого цвету лёгкое слева у груди, каковое еле заметно раздувалось и также медленно сжималось, по-видимому, дышало. На голове, у жителя зачурованного града, сидела высока из овечьей шерсти шапка, хотя вернее будеть бачить— не сидела, а лёжала, вже як она была дюже мокрой, и её длинный, заостренный конец накренилси улеву сторону роняя на бело— каменно покрытие дороги звонку капель водицы. У руках существо дёржало, прижав егось ко себе, могутный топор, с белым древком, почитай тако ж росту як и вон сам, да широким, искривлённым и похожим на полумесяц серебристым лезвием. Сразу було видать, шо то существо живое, и просто напросто крепко спить, и зрелось то не токмо по колыхающемуся легкому, но и по едва заметному дрожанию кожи, и по скрипучему свисту, вырывающемуся из-за плотно укрытого лишайником рта.

— А вон не проснётси? — взволнованно прогутарил Борила, не сводя пристального взгляда с существа.

— Нить…, — произнёс Гуша, и, хмыкнув носом, пошевелив плечьми, расправил их, показывая мальчонке, шо не страшитси не энтого града, не таких престранных существ. — Интов налод зовут литаглы… вон оттогось, шо по воздуху литають. И плобудятси вони кады зло плидёт… и Бил Свит начнёть тонуть во тьми… во зли… Вись у них там таки мишки миж лук свисауть… то клыля… Змахнуть они клылями… улитять… и ступять у воинстви ЧилноБожи. И будуть вубивать Клысню…Высню… Ла… да и длугих Асулов… Так плидании гуталит…

— Убъють… умруть…, — тихонечко прошептал малец. И с болью у сердечке глянул на боляхный топор литагла, коими те страшны существа ужотко непонятно ктось люди, духи аль звери, должны будуть убивать его Богов, и дрогнувшим гласом вопросил, — умрёть Вышня, Крышня… а як же тады Бел Свет будять жить?

— Боги будуть вумилать… уси… си смилтны, — вздыхая, пояснил Гуша, — умлуть и дадуть путь новым Асулам… молодым Ясуням…

— Новым…, — повторил за шишугой Борила, и поверну голову, устремил на него взор, — как сице новым, младым?

— Ни зау…, — пожав плечьми, недовольно молвил Гуша. — Я ж ти ни Лод, ни Сивышний, ни Макось… откуда я знаю, кто такой молодой Ясунь… Цё знаю то и говолю… И ваще, подим, посотлим глад. Он выходи из воды лаз у год… у тот день кады иго и наказал Клысня… соб подысать воздухом и як тока Асул Ла наплавитси у путь ко нибушку, глад слазу удёт под воду… Подим, посотлим… тако увидить не сякому дано. И Гуша паче не вжелая терять драгоценно времечко развернулси и пошёл уперёд по водной из широких дорог, которая була также искусно уложена белыми, гладкими голышами. Борилка почуял як по евойной спине, прямёхонько по смуглой коже, пробежали сверху униз крупны мурашки, оттогось… от услышанного страшного шишугинского предания.

И содрогнулись плечики мальчугана кадысь подумал вон о том, шо чавось будуть делать беросы коль помруть Асура Вышня, да сынок его Крышня… Коль не станеть Велеса аль Ра…. И як тадыличи жить коль не засветить с утречка солнце красно, кые испокон веков согревало и оживляло Бел Свет… «Уже ажно страшно о том мыслить», — надсадно выдохнул малец, и со тяжёлым сердцем отправилси следом за Гушей. Он, вэнтов, Гуша (то Борила давно уразумел) был на самом деле до зела умным шишугой, и много знал усяких преданий и баек. И тяперича идючи по такому необыкновенному и загадочному граду, казал на высоки, по-сравнению с ширшиной, каменны постройки, и сказывал мальчонке сице, точно сам кады-то строил аль жил у той крепости.

— Вишь энти чилтоги, у них таки ащё лизны башты, — гутарил шишуга, указывая на уходящую выспрь белу, с легкой крошкой переливчатого света постройку, каковая имела словно округлые подобие трубы стены, оканчивающееся двухскатной крышей серебристого цвета, украшенной выходящими из неё невысокими баштами. — Энто навилно чилтоги знатнуго литагла… Они литаглы сыздавна жили в интом гаи и исть вони внуки самого Асула СтлиБога, Бога витлов, потому и литають…

Давнёхонько постлоили вони этот глад, сидили за лисом, длужили с духами… а потом пилишли на столону ЧилноБожи… Вон Вилховны Дижатиль мила Нави пообищал им бисмилтии… вот они и плидали СтлиБога… СтлиБога сына Лода… за то и получили наказани от Клысни. Гуша как-то неопределённо хмыкнул так, шо Борила и не понял, толь тот расстроен предательством внуков СтриБога, толь сёрдит на них.

Чичас шишуга вёл отрока чрез град, по широкой каменной стёжке, идеже по обе от неё стороны стояли чудны постройки. Усе чертоги были высокими и округлого аль четырёхугольного вида, со скирдаобразной або двухскатной крышами. На стенах помещались во множестве большие точно клин оконца со вставленной унутрь прозрачной, да голубоватой слюдой. Сами крыши белы да каменны были присыпаны сверху мелкой крошкой серебристых, да голубоватых крапинок, дивно перьливающихся при свете луны. Из крыш местами выходили, устремляясь увысь, башты узкие, да короткие, вже увитые какими-то тонкими переплетениями, напоминающими ветви плятущийся ожины, с едва заметными зеленоватыми листками, да фиолетовыми крупными ягодами, усё верно каменное. В центр крыш таких башт были вставленны тонки шпини, токась длинны, и на них размещались чудны символы, синего цвету малёхо колеблющиеся от ветру. Приглядевшись к ним Борилка скумекал, шо энтов знак— символ самого СтриБога Повелителя ветров и деда народца литаглов, который кадый-то перьшёл на сторону ЧерноБоже. Те шпини были так высоки, шо касались черноты небушка. И ежели б на них не покачивались знаки, да лунный свет иноколи их не озарял, то можно було подумать, шо то таки изумительны звёзды, появились на небосводе. Белые же стены тех чертогов усплошь украшали затейливые изображения, идеже они были искусно вырезанными у камне, а идеже просто рисованными. И на тех изображениях виднелись жители энтого чудного града, литаглы, кои парили у небесной вышине, раскрывши свои мощны крылья, связующие меж собой руки и тело. Сами литаглы изображалися серовато-голубыми, а их коротки одёжы, едва достигающие колен, да широки пояса, крепящиеся на бёдрах, были вукрашены той самой резьбой по камню, и, будучи белыми, усыпаны свёрху самоцветными каменьями от ярко-червлёного до ноли синего цветов.

Унутрь тех чертогов вели ражие двухстворчаты двери, такие же белы и каменны. Но удивительным у том граде казалось то, шо стены чертогов, дороги, слюдяные оконцы были аль прозрачными, аль белоснежными, лишь при ближайшем рассмотрение у встыках камней вжесь сёлилась зелень или желтизна. Кое-где по стенам висели прицепившиеся мелки озёрны вулитки, кусочки оборванных водорослей, а на дороге встречалси тонким слоем или лежащий махонькими кучками песочек. Иде-тось даже можно було узреть поломанны ветки и мелки каменья, но у целом град был вельми чистым, словно пред тем як вынырнуть из глубин, да показатьси Бел Свету у нем хорошенько вубрались, отмыв, да подметя усё кругом. Во множестве на дорогах, сторонь дверей чертогов лежмя лёжали и спали литаглы, сморщенные, мокрые и обветшалые…бывало они потчевали отдельно, а бывало целыми ватагами. Гуша и Борилка обошли почитай треть града, и везде им встречались те самые башты — чертоги, чуток отличающиеся друг от дружки высотой построек да их ширшиной. Порой на стенах неких из них и вовсе не живописались изображения, токмо в камне были вырезаны каки-то ветвисты переплетения, али выпуклые, чуть выступающие уперёд лики птиц сяких разных, тех коих беросы кличуть перьлётными, поелику вони на зимушку улетають со своих земель. Их защитником отродясь считалси повелитель воздушных дуновений Асур СтриБог. А поелику глядели со стен чертогов на отрока и шишугу образы журавлей, гусей, лебедей, уток, ласточек, скворцов, соловьев, кукушек, со длинными, или коротким шеями, загнутыми, вострыми или лоптастыми як у водоплавающих клювами. Наконец малец и Гуша остановилися подле самого большого и высокого из виденных доселе чертогов, и энтова постройка отличалась от других. Не токась тем, шо казалась голубоватого, а не белого цвета, и на ней отсутствовали изображения, а сами стены, и воконца были туто-ва украшены лишь крупными голубоватыми, с кулак, самоцветными каменьями, лучисто перьливающимися. Но и тем, шо двухстворчаты, высоки двери были сотворены из полупрозрачного тёмну-синего матерьялу, плотного на вид и какого-то мощного. Двери были распахнуты настежь, и посторонь правой створки, притулившись к ней, лёжал литагл, мало чем отличающийся оттогось, оного видели у входа в град. Правду молвить одёжа у него була получе сохранённой и чёрнуго цвету, да и шапка вяще долгая и свешивалась почти до плеча. Литагл крепко спал, вобнявши, будто дорогу родню, свой топор, и, завалившись на бок, подтянув ноги шибко к телу, показывая пришлым свову спину, и голы подошвы стоп. Гуша глянул на спящего литагла и смело пошёл у чертоги. Борюша вжесь почемуй-то замешкалси, ово ли пужалси войти вовнутрь такой дюжей постройки, ово ли просто рассматривал чудной матерьял, из какового были сотворены створки дверей, через оные прекрасно зрились стены. Мальчик протянул руку навстречу створки двери и медленно провёл пальцами по ейной поверхности. Вона оказалася на ощупь холодной и весьма гладкой, а при постукивание издавала негромкий, но звонкий звук. Отрок убрал руку от створки и ащё раз подивившись, направил свову поступь вслед за вошедшим углубь чертог шишугой. Энто небывалое жилище унутрях было не мнее восхитительно.

Огромная, округлая палата стёны которой были из того же бледно-голубоватого камня. Токмо вони чарующе светились и у тем светом ярко озаряли усё палату. Свод потолка до зела далёкий и будто коловидный, а его яркость бледнела по мере подъёма, да у там в вышине и вовсе гляделась чернотой, на глади коей светились мерцая маненькие восьмилучевые звёздочки— символ Бога Сварога. Эвонтов распрекрасный символ означал присутствие главного Божества в усём.

Вон изображалси на одёже, поясах и усяких иных предметах быта.

Иноколь беросы кликали таку звёздочку: Бероским Васильком аль Звездой Алатырь. Оглядев тот заоблачный и словно небесный свод чертогов, малец опустил голову и вуставился на пол который также, як и потолок, был чорного цвета и на нём блистали серебристы аль белы звёзды, по виду небольше ноготка. На евонтом изумительном полу уповалку, раскидав руки и ноги, лёжали и крепко спали литаглы, их было много так, шо становилось не можным сосчитать. Некие из литаглов крепко сжимали у руках те самы серповидны топоры, некие из них спали сидючи, привалившись к стене, и у руках ихних ничавось не було. У те внуки СтриБога которые спали в обнимку с оружием были обмотаны у чёрны холсты, а те у кыих ентовы топоры отсутствовали, казали красны одёжы, коротки до колен и без рукавов. А у глубине палаты на каком-то огромном белом стуло с высоким ослоном и подлокотниками, со резными, мощными ножками, свесив главу на грудь, обхватив ручки, крепко впившись у них подушечками пальцев, восседал и вовсе здоровенный летагл. Вон будучи намного крупнее усех тех кто лёжал на полу, аль сидел прижавшись к стенам, верно значилси туто-ва старшиной, и смотрелси дюже страшным. И усё из-за того, шо лишайники укрывавшие евойну главу, щёки да подбородок, опускались ему на грудь и имели чёрно-пепельный цвет. А загнутый, схожий с птичьим клювом, нос, вже перьломанный посерёдке, был свёрнут на сторону, отчегось и лицо его чудилось вроде як потянутым улево. На голове у эвонтого литагла, прямо на лишайниках поместилси тонкий с палец ширшиной обод златистого цвету, в гладь полотна, какового були вставлены синии самоцветны каменья. Борила сделал несколько робких шагов по палате и тихое касание его голых подошв отозвалси звуком плюханья ног по воде. Он подошёл к замершему шишуге, и встал обок. Гуша протянул руку уперёд, и, направив палец на литагла восседающего на стуло, молвил:

— Энто их цалёк, — и хотя шишуга сказал те слова еле слышно, но голос его, прокатившись по палате, будто отскочил от стен и наполнил усё пространство окрестъ ухающим гулом. Гуша вуслыхав то гуканье, испуганно оглядилси, но узрев, шо усе почивают и токмо изредка колыхаются от дыхания на них одёжи, чуть видно трепещутся лишайники под носом, порывисто выдохнув, повторил:

— Энтот цалёк, — шишуга сторожко обошёл лежащего пред ним литагла, своими длинными, исхудавшими ножищами преграждающего путь, и продолжил пояснения, — он самый и исть глава плидатиль… Он больши сих хотил быть биссмилтным, ак иго дид СтлиБог и отиц Асул Осиння витла Пловий…

— Провей, — поправил Борилка шишугу, усё ищё оставаясь на прежднем месте.

— Во…во…Пловий, — кивая произнёс Гуша. — Он сын Пловия дюжи хотил жить вично… тяперича иво жилани исполнилось… кху…кху…кху, — засмеялси шишуга. — Ныно вон жить вично, плавда спит… но зато вично. Шишуга подошёл прямёхонько к стуло, на котором восседал сын Осеннего ветра Провея, и, протянув руку уверх, достал вытянутым кончиком острого когтя до округлой каменной ручки, коребнув ейну белу поверхность, меже двумя слегка расставленными пальцами царька сице, шо на ней осталась тонка сера полосочка.

— Энто сидалищи, — пробалабонил Гуша своим сиплым, низким голосом. — Сидалищи…, — нанова протянул вон энто слово, вкладывая у него каку-ту нежность аль трепет, а може сразу и то, и иное. — Вись како чудно ито сидалищи… У насиго цалька тож исть сидалищи… токась воно поминьши и поплощи… У насиго цалька Куллыпы, так иго кличуть…

— Як… як… его кличуть? — перьспросил Борила, вуслыхав вроде знакомо, и у то ж времечко вельми исковерканно слово.

— Куллыпа…Куллыпа, иго зовуть, — недовольно повторил Гуша и кинул у сторону стоящего мальца сёрдитый взгляд, по-видимому, поражаясь его бестолковости. — И у Куллыпы сидалищи из длива и мхов вуклашино… Ну, а у энтого из каминья… Вон большинький цалёк, и иму пользитильно имать большинько сидалищи. Нежданно царёк литаглов едва заметно подалси уперёдь и евойна яичного вида глава тяжелёхонько вздрогнула, а лишайниковые волосы пошли малыми волнами, словно их коснулси лёгкий порыв ветра, вон издал тихое, еле различимое ур…р…р… И немедля Гуша издал громкое, раскатистое а…а…а… да прыгнул прочь от сидалища царька. И як тока стопы шишугинских ног коснулись каменного пола, он мигом побёг вон от места приземления, стараясь аки можно бойчее егось покинуть. Одначе минуя лёжащего на полу литагла, шишуга невзначай, а може и нарочно задел здоровенну плюсну того, коя ужо по длине була больче локтя. Нога удруг закачалась туды-сюды, а опосля резко дёрнулась у колене, малёхо согнулась и вдарила вубегающего Гушу у сраку. Вудар был таким мощным, шо шишуга подскочив квёрху, полетел, расставив махонисто руки, будто желаючи с кем-то вобняться, уперёд. И врезавшись у стоящего Борилу сшиб того с ног, да завалившись на мальчугана, смягчил собственное падение.

— Ох! — вскликнул отрок, сызнова шибанувшись главой о каменный пол. Гуша мгновенно спрыгнул с мальчика и поднявшись на ноги, суетливо обернулси, зыркнув глазьми на усё ищё шевелящуюся ногу, несколько раз сызнова согнувшуюся у колене. Шишуга поспешно протянул руку мальчоночке и тихонечко прошептал:

— Подим отсуда… а то сколо волота заклоутси и глад удёт под воду…

— А ты Гуша, — усмехаясь ответствовал малец, и, поднявшись с пола на ноги, оправил книзу задравшуюся рубашонку. — Балякал, шо вони усе спять… а я аки позорутю вже крепко пинаютси.

— Ни-а… вони спять… ты чё ни вишь? — утвердительно молвил Гуша и обвел своей крупной головой лежащих не вдалече литаглов. — Да токась видать ногами махать могёть…, — шишуга ласково огладил одетую на нём понёву у том самом месте, идеже под ней и хоронилась волосата срака. Гуша ищё немножечко медлил, жалеючи вдаренно место, а засим быстреньким шагом направилси прочь из палаты чертогов. Мальчик же развернулси не так спешно, да до зела неохотно пошёл следом за шишугой, занеже ему тоже хотелось подойтить к сыну Асура Провея, хотелось рассмотреть его получе и поближее. А посему выходя из чертогов, вон сызнова задержалси и напоследок оглядел и саму палату, и находящихся у нёй таких странных существ— ужотко точно людей, духов и зверей… но на самом деле внуков самово Асура СтриБога. Обаче тут мальчонка почувствовал под ногами лёгкое движение, вроде як качнулси пол чертогов… тока несильно ащё… едва ощутимо.

— Сколий… сколий… — истошно воззопил Гуша, вон уже покинул чертоги и тяперича бросилси бежать по дороге к выходу из града. Борила сразу же скумекал, чё энто начинають затворятьси ворота крепости, без промедления, выскочил из чертогов, минуя раскрыты, прозрачны створки дверей, да, шо есть мочи помчалси услед за Гушей.

Шишуга ж перейдя с бега на скок, вельми прытко поскакал уперёд по прямым и ровным улицам града.