Веремя странствий [СИ]

Глава двадцать вторая. Спешники Велеса

Лишь тока забрезжил рассвет, як Борилу разбудил Сом и велел вставать, да поскорей садитьси за стол пожущерить пред дальней торенкой. За столом ужотко сидывали усе старчие окромя Ратмира, в лачуге було светло, оно як развесёлый огонёк плясал по краю городьбы выбрасывая увысь малешенькие крупинки, да едва слышно напевая свову нежну песенку. Мальчик колготно поднялси, да взглянул на Ратмира, оный лёжал посторонь на одре, и лико которого нисколечко не вулучшилось, продолжаючи оставатьси опухше-отекшим так, шо глаз и вовсе не казалось. Протянув руку отрок, кончиками пальцев ласковенько погладил воина по плечу, вроде як прощаясь с ним. Токась дядька Ратмир не вутветил на то поглаживание, он вельми крепко спал, и был, мальчонка вощутил у то даже чрез рубаху, горячим, при ентом во сне как-то тяжелёхонько вздыхал, постанывал да вздрагивал усем телом, точно мучимый болью. Борилка повязав суконки, резво натянул сапоги да заснуровал на них снурки, а опосля развертав котомку достал оттедась рубаху… У та рубаха была не мнее грязной чем та у коей вон чичас находилси, но мальчуган частенько менял водну на другу, можеть чувствуя в очередном одеянии каку— то лишь яму доступну чистоту. Перьодевшись, да вуложив на дно котомки рубашонку, малец проверил веночек дедки Лугового и ванова червячка, каковому усё стёжку по болотам подкладывал свеже— сорванные листки брусники аль черники.

Дэ-к вопосля тогось завязал снурки на котомке, поднялси с одра, подпоясалси, як и положено пред оврингом, и тады ж отправилси ко столу. За столом егось ужо поджидала миса с житней, ломоть хлеба… а ащё Гуша, каковый схрямдил свову долю и тяперича горестно поглядывал на отрока, располагающегося на скамле. Обаче шишуга не решалси выхватить чё-нить из мисы мальчишечки, занеже её ноне вохранял сам дядька Сом, а посему лишь муторно и продолжительно вздыхал, можеть пытаяся обратить на собе разнесчастного внимания, у тем самым выпросив ищё малеша добавки. Сев за стол Борилка, пристроил котомку обок на скамлю, да стал торопливо исть. Он вжесь был не маненьким и понимал… его подняли позжее усех нарочно, шоб он мог отдохнуть подольче. За столом также сидывал Щеко, и малец осмотрев евось скорым взглядом порадовалси тому, шо воин выглядел горазду луче, чем вчерась, и судя по сему не встрадал от жару.

— Что ж я хотел молвить, — принялси балабонить Лепей, углядев, шо отрок стал вкушать снедь. Он восседал на прежнем свовом месте, да придвинув к рукам Быляты два небольших куля, будто обёрнутых зелёными большими листами, и перетянутых сверху тонкой вязкой ветвью, казал, — в одном тюке живица, настоянная на кореньях, для болезного вашего, а в другом хлеб для мальчика.

— Лепей благодарствуем, но для Борюши не надоть…, — начал было старшина воинов.

— Вам может и не надобно, — торопливо ответствовал друд и качнул главой из стороны у сторону отчавось заколыхались евойны тёмно-зелёные волосья. — А мальчику надо… Это Былята не для вас… вы взрослые и так обойдётесь, а он мал ещё… Пускай съест, быть может хлебушек его в стёжке немножечко поддержит.

— Аття тобе дядька Лепей, — откликнулси Борилка, на мгновение прекращая стучать ложкой о мису, и бросил взгляд прям у зелёные, ужесь як и у негось, с карими брызгами очи. Друд ничавось не пробалякал в ответ, тока по-доброму воззрилси на мальчонку, да ласковенько расплылси у улыбке, а немного погодя продолжил калякать:

— У нас в боре не больно холодно… вы его пройдёте дня за два, а как подойдёте к меже земель наших приоденьтесь… Надеюсь у вас есть тёплая одёжа?

— Есть, — за усех разом изрёк Былята, вубирая дарёны кули у свову и Сеславину котомки.

— Вот и ладненько, — произнёс Лепей, да легохонько провёл водной рученькой по свому желтовато-зелёному лику и розоватым устам, точно чавой-то вутирая на них, по-видимому, утак прощаясь со странниками, да перьживаючи за их дальню торенку. — Оно как в землях Цмока очень даже холодновато. Зимой там и вовсе страшные стоят морозы, и дует неустанно суровый Бог Позвизд, одначе и летом никогда не бывает жарко… Позвизд, сказывают друды, любит бывать в тех просторах, осыпает он на те земли со своего охабня ледяные капли дождя, и крупны снежинки… Помню, по— молодости лет, я с братом моим там побывал. Мечтали мы с Рюти обойти по той сторонушке скалисты хребты, да увести друдов отсюда. Только ничего у нас не вышло, скалы те на много, много вёрст уходят воперёд и нет им кажется там конца и края… А мы в дороженьке очень помёрзли, да порешили вернуться обратно… И хотя мы шли по краю наших земель, однако вельми застыли, а вернувшись оба занедужили… Я то в скорости поправился, а Рюти никак… не оправился он, да так и помер… Видимо я покрепче был… может моложе, а может просто такая у меня судьба была сплетена Богиней Макошью… У брата смерть, у меня жизнь… Лепей замолчал и до зела надсадно вздохнул, судя по сему, припоминая былое, да помершего братца кыему Макошь свила таку коротеньку жизть. Токмо у те тяжелёхонькие думки прервал Крас, расправивив свову широку спину, встряхнув тугими, могутными плечьми, вон негромко поспрашал:

— А як же вы тады тутась зимушкой живёте… без одёжы, да пячи?

— Нас огонь обогревает… и ели, — усмехнувшись, ответствовал Лепей и кивнул у сторону очага. — Если сильные морозы, то мы из лачуг не выходим… А так-то у нас кожа на теле более толстая и мы легче, чем вы переносим непогоду… Одначе там куда вы идёте… там намного холоднее, чем в наших лесах… и о том вам должно знать… должно. Борил ужесь доел свову житню и хлеб да со словами благодарности протянул Лепею пусту мису. И стоило токась друду принять её и притулить к стоящей на столе грязной посуде, аки Былята и усе иные путники враз поднялись со скамлей и поклонились хозяину жилища за итьбу, ночлег, лечение да помочь. Лепей также подалси уверх, и, провожаючи гостей, вышел из-за стола, направив свову поступь к дверям лачуги. Воины, промеж тогось, стали сбирать свои вещи, крепя на поясе ножны с мечами, закидывая на плечи котомки, луки и туло.

Гордыня, водин из первых собравшийся у стёжку, подошёл к одру, идеже лежмя леживал евойный брат, и, пристроив сторонь рук тогось ножны с мячом, нежно обнял да напоследок чавой-то шепнул пробудившемуся Ратмиру. Зеленоватый огонёк продолжал плясать на городьбе вскидывая увысь лепестки пламени, да испуская лёгкий перезвон гремушки, и почему— то на чуток стало Борилке, оглядывающему лачугу друда, дюже тоскливо… запечалилась унутри его светлая душенька и томительно сице вздохнула. А Лепей ужотко подошёл к выходу, и, отодвинув руками у сторонку ветви ели открыл доступ к Бел Свету. И немедля из лачуги выступили Былята, Крас и Сеслав, а засим, прогоняя печаль с личика и душеньки, последовал Борилка. Выйдя из жилища друда, мальчик перво-наперво осмотрелси. Было ранее утречко и Асур Ра тока, тока показалси на небосводе, вернее, виднелись евойны злато-солнечные мамаи волы, исполины средь волшебных созданий. Лёгкий ветерок, по-видимому, Догода, проносилси совсем рядышком оттогось колыхались ветви елей, и чуть зримо кланялись их верхушки, а у странников трепетали волосья, стараясь следовать за сынком СтриБога. В поселении никого не зрелось, верно усе ащё почивали, а осторонь Быляты стоял невысокий такой, росту с Борюшу, друд… вэнто безсумления был Липка, сродник Лепея. У Липки зрилась така ж кожа як и у Лепея, желтовато-зелёная, а кора на руках и ногах буровато-серой. Обаче волосы хоть и были короткими, токмо весьма разнились цветом, будучи ярко-жёлтыми, чудилось то лучи красна солнышка одарили евось у таким изумительным сиянием. Глаза Липки боляхные и наполненные голубизной небес, поражали своей глубиной и чистотой… И ваще вэнтов друд был такой раскрасивый, шо не можно було отвесть от негось глаз, утак ладно гляделось лицо Липки, с небольшим, слегка вздёрнутым носиком, с красными выразительными губами. И ежели б не корни, заместо рук да ног, так прямо первый был бы вон у любом людском поселение парень на деревеньке… Вжесь таким вобладал приятным да милым ликом. Лепей выпустив усех из своей лачуги вышел и сам, бережно отпустил ветви елей, и они лягохонько качнувшись, сомкнул проход у жилище.

Оглядев странников, оные столпились сторонь Быляты и по-доброму разглядывали отрока-друда, Лепей негромко так, абы никтось не вуслыхал, скузал:

— Липка, проводишь гостей до межи наших земель и возвращайся, — отрок-друд послушно кивнул главой. — Мне будет нужна твоя помощь.

Оставшийся у нас болезный нуждается в лечении… и как только ты вернёшься, я пойду искать ему траву тирлыч, чтобы спасти его очи от слепоты. Так, что сынок, не мешкай с возвращением.

— Хорошо, дядек, — молвил Липка, и, подойдя к Лепею крепенько егось обнял, сразу усеми своими руками. — Я вернусь скоренько, не тревожься. Лепей не мнее нежно обнял сродника в ответ, а вопосля выпустив из объятий, погладил младого друда по егось жёлто-солнечным волосьям, залощил их книзу, да обращаясь к странникам, произнёс:

— Доброй вам дороженьки, путники… и не серчайте на нас друдов… на то, что мы стали такие не гостеприимные… Да будет с вами Бог Вышня и Велес, — Лепей на чуть-чуть смолк и вуставившись глазьми на мальчика, широко просиявши ему, добавил, — а ты Борюша, будь смел…

И не пускай в свою душу печаль да горесть… Ну, а днесь… днесь ступайте… покуда другие друды не пробудились и не задумали чего худого про ваших путников… да не пошли следом за вами. Былята согласно качнул головой, соглашаясь со словами Лепея и глянув на Липку, ужесь у тем взглядом подбадривая того казать дальнейшую торенку. Отрок-друд, тот же морг торопливо перьставляя свои, почемуй-то не десять, а восемь ног, двинулси вон из поселения при ентом беспокойно оглядываясь назадь, точно обозревая лачуги.

Липка повёл путников прямо к остову ворот, а выйдя за них, резко повертал управо да вуглубилси у ельники, с редко встречающимися соснами и пихтам, у каковых крона суживалась кверху. У тех деревов имелси гладкий, серый не дюже толстый ствол, а тёмно-зелёная хвоя, покрывающая ветви, чередовалась с короткими светло-буроватыми, вустремлёнными увыспрь, шишками. Многие ветви пихт те, шо были ближее к оземи, не просто касались её, а вукладывались на неё сверху, точно врастая, желаючи слиться с у той во единое целое.

Местами ветви и вовсе были покрыты густым слоем опавшей хвои, мхами и землицей, почитай являя из неё лишь свои концы, аль шишки. Под ногами сызнова стелилась полстина из опавшей хвои, перьмешанная, вроде як для красоты, мхами, ломаными ветками да небольшими зарослями кустарников: черники, брусники, багульника и голубики. Ужесь кустики те были расцвеченны ягодами пока усё ащё зелёными, обаче инолды начинающими приобретать спеющи цвета. Край вэнтов был наполнен водами, и то были не просто маханьки ключи али большие крыницы, родники со звенящими, поющими бело-голубыми потоками, но и крупны озёра, и реки с паутинчатыми ручейками и речушками питающими их. Воды було хоть отбавляй и уся вона являлась пригодной для питья, будучи вкусной, холодно-бодрящей. Так же много у лесу обитало дичи и птиц. Стоило странникам углубитьси у краснолесье, як послухались тихие трели синиц, дроздов, пересвист свиристелей, однозвучное постукивание дятлов… кеп…кеп— хохот красных клестов и чив…чив— чихание чечёток. Видал Борила большущих рыжих аль чёрных со пушистыми хвостами и поддергивающимися ушками белок. Зрел хоронившихся у ветвях деревов бурых, будто перевитых белыми полосками грызунов, оных беросы величають земляна белка, да рыжеватых, тулящихся к оземи, горностаев. И даже не раз замечал серых ражих волков, опасливо разглядывающих из-за деревов елей шедших людей. Бор был полон усяких разных звуков, и як засегда там слыхивались возгласы духов, рыканье зверья и трели птиц. А на озёрных гладях плавали ути, кулики, гуси, выглядывали из-под водицы выдры… Токась путники покуда не вубращали внимание на дичь, а торопливо шагали за Липкой, жёлаючи аки можно дальче вуйти от поселения друдов, и востанавливались на чуток лишь засим, шоб испить водицы да пополнить опустевши кубыни. Поелику весь день… доколе восходило на небесный свод красно солнышко, медленно достигая евойной серединки, а опосля у также неспешно скатывалось кдолу земли, Борилка рассматривал красоты бора. А обозревая их, облизывалси, зекая глазоньками на усё чаще и чаще мелькающие чёрно-серые ягоды черники, которые висели на кустиках да покачиваясь узадь и перёдь завлекали голодного мальчоночку своим вкусом, появлялись также и синие с сизым налетом, немножечко смахивающие на масенькие курины яички ягоды голубики. К вечёру Крас да Орёл добыли здоровенного глухаря, тако с грузным телом, длинной шеей и крупной главой, да трёх зайцев. И внегда Ра направил свой солнечный воз к закату, к западъной сторонке Бел Света, путники расположилися на ночлег обок небольшой речушке прямо под двумя красавицами пихтами. Несмотря на то, шо поколь они находилися недалече от друдских поселений, водин костёр решили развесть, и на нем приготовить итьбу. Щеко за дальню дороженьку хоть и притомилси, но выглядел благодаря живице луче. И покуда Сом да Сеслав готовили глухаря и зайцев, а Щеко у том им помогал, Борил и Липка, под охраной Быляты и Краса, пошли поглодать у той черники и голубики, коя ужесь поспела, чавось было до зела поразительным. Обаче Липка пояснил, шо у их краях те ягоды спеть начинають ужесь в серёдке липень месяца, тока саму вкусноту усё ж набирають многось позднее. Пройдя сувсем немногось у бочину увидали стелющиеся по землице заросли энтих кустарничков, и отроки спешно начали сбирать и засовывать поспевающие ягоды у роть, окрашивая руки да уста у фиолетовый цвет.

— Далёко не ходюте, — отметил Былята, и, усмотрев под соседними деревами каку-то траву, кою добавлял у похлёбки для вкусу и аромату Сом, достал нож, да склонившись над той небольшой порослью принялси откапывать ейны коренья.

— Неть… мы тутась… недалече, — откликнулси Борилка за собе и Липку. Малец чичас, сидючи на корточках, выбирал средь зелёных ягод и листвы поспевшие да торопливо отправлял их у рот. Ягоды, Липка оказалси прав, ащё не набрали нужной вкусности и были терпко-кислы… одначе и такими вони являлись желанными, особлива после пройденной торенки.

— Ты, Борила, — обратилси к нему Липка, стоя от негось у двух шагах. — Иди по заросли черники налево, а я пойду направо… Это чтобы, значит, из-под рук друг у дружки не выхватывать.

— Агась, — понятливо согласилси мальчуган, и глянул на друда, который не мог присесть як человек на корточки, а посему низко клонилси к землюшке-матушке и кореньями— руками перьбирал листы, ухватывая из них ягоды. Липка оченно нравилси Борилке. Вон был такой расхороший отрок, смелый, сильный и вельми добрый. За усю стёженьку он не раз не то, абы застонал, но даже не пожаловалси на быстру ходьбу. Хотя, сице казалось мальчику, друду, в отличие от беросов, было тяжелее шагать, оно як евойны восемь ног не моглись так шибко перьставлятьси. Былята шедший услед за Липкой всё времечко егось нагонял… а нагоняючи востанавливалси давая возможность тому уйтить уперёдь. И тады ж тутась вже на старшину воинов налетал Гуша, шествующий со склонённой униз главой, да вударялси у спину Быляты, горестно всхлипывал, будто евось разобидели, аль злобно ругал Липку, шо тот не могёть аки и заведено у лесных людей перейтить на бег. Бориле, усяк раз от тех сёрдитых слов шишуги, становилось жаль, як ему чудилось до зела торопившегося, друда и он морща свой лоб недовольно поглядывал на спину Гуши сравнивая ентого ходока, неведомо вскую прицепившегося к ним на вродь колючего дедовника, с ропщущим воркуном. Днесь глядя на Липку, мальчоночка не преминул ему ласковенько просиять, точно узрел у эвонтом юном друде свово младшего братца Младушку, и переворошил былое времечко, кадыличи вони хаживали у леса сбирать ягоды иль грибки. Друд же, меж тем, медленно перьставляя ноги-корни зашёл за могутну ель и пропал с глаз мальчика. Открыв рот, Борюша сунул тудысь пару собранных ягодь и абие вуслыхал, сторонь собя, чей-то тоненький, словно писк мышки голосок:

— И… чавось…, — малец резво повертал главу на звук гласа, и увидал пред собой махонького незнакомца. — Чавось зенки выпучил….

Глядишь тутась… чярничку шамаешь… Шамаешь… а можеть я туто-ва чё потерял… а ты шамаешь… Пособишь мене найти… аль неть?

— Чё? — непонятливо перьспросил Борилка, не сводя взору с того, ктось верно по росту и виду был спешником Велеса, да кавким— то духом леса. Енто был по колено мальчишечке, худющий, малешенький старичок, со здоровенной главой, да долгими до оземи искарёженно-тоненькими ручками и ножками, едва заметно трясущимися. На немножечко вытянутой главе торчали прямёхонько из макушки две короткие ребристые веточки бруснички сверху на оных устроились зелёны листочки, да несколько ягодок. Махонькие сизе-синие глазёнки зыркали на отрока дюже печально, а ярко-рдяный, похожий на востренький клюв какой-то птицы, носик беспокойно двигалси из стороны у сторону. Двумя узкими полосочками проходили уста на лике духа, имеючи блёкло-болотный цвет, они постоянно беспокойно изгибались, пучались уперёдь, али сице кривились точно жаждали утопнуть у рту, и думалось, шо ащё чуть-чуть и енто лесно создание враз заплачить, заголосить ужотко так воно обижено. Кожа у старичка была бледно-бурой напоминающая цвет опавшей хвои, а на тельце вдет красный до коленочек киндяк, вельми дранный да местами залатанный. О той одежоньке можно було б казать — у то рвань да отрепья.

— Чавось… чавось…, — ворчливо произнёс старичок. — Потерял я тут… нешто не понимашь…, — дух смешно скосил у бок вертлявый нос, да выпучил глаза и поспешно добавил, — потерял…Потерял я тутась зипун… зипун такой расхорошенький из смурого сукна… Вон тако долгий, но без вороту… без вороту як и положено… нарочно мне от непогоды пошили… а туто-ва така бедушка… пропал вон и усё… бедушка… Сице чавось пособишь мне евось найтить? «А…а…а…, — протянул про себе Борюша, мгновенно догадавшись ктось пред ним. — Эвонто Боли-Бошка… Ишь ты како разумный… прикидываитси тута несчастненьким… зипун он потерял… Знаем мы як ты егось потерял… наслышаны… много раз наслышаны… шо неможно тобе пособлять… нельзя соглашатьси на уговоры искать потеряну вещь. А то токась стоить уступить, як ты ураз вскочишь на шею, ручищами своими долгими да тонкими её окрутишь и будешь потешатьси… водить по бору кругами, покуда дедко Лесовик не вступитьси… У да мене так просто не проведёшь… неть». И мальчоночка, без задержу, поднялси с присядок, и, встав у полный рост, распрямил спину, сурово вупёр руки у бока, выставил уперёдь грудь, да зычно… утак, шоб слыхивал не тока старичок, но и други лесны духи из воинства Велеса молвил:

— Здрав буде Боли-Бошка— дух леса, охраняющий ягодны места. Я Борил— сын Воила, по велению Асура Крышни, под защитой спешников Асура Велеса иду сообща с воинами из града Гарки у дальний град Торонец, абы добыть меч Бога Индры и победить зло движущееся на бероски земли.

— А…а…а…, — нынече протянул ужось услух дух и уставившись глазьми на отрока, оглядел евось с головы до пят, недовольно сморщил свой большущий да гладкий, будто курино яйцо лоб. — Ты значить из воинства Велеса?

— Агась, — торопливо ответил малец, увидав як расстроенный Боли-Бошка рассматриваеть усё окрестъ них.

— А у те… иные то ж? — кивая на копошащихся недалече у корней ели Былята и Краса, вопросил дух.

— И вони то ж… Усе мы посланцы Богов, — ответствовал мальчоночка, и вутерев ладонью измазаны ягодным соком уста, пояснил, — и не токась Крышня да Велес нам помогають, но и Ярило… Он отправил навстречу к ны Кострубоньку, и тот…

— Ведаю… ведаю я усё про енто, — раздосадовано заворчал Боли-Бошка. Дух нежданно резво затряс головёшкой, да так, шо вона у негось прерывчато замоталась тудыличи-сюдыличи, и зелёны ягодки, вукреплённые на веточках на евойной макушке, ударяясь меж собой стали производить звук схожий с окриком клеста. Цок…цок…цок— зычно пролетело у бору, и чичас же откуда-то из удаления долетело ответное цок…цок…цок. А чуток погодя прямёхонько с под оземи, покрытой бурой опавшей хвоей, выскочили два масеньких духа, росточку такого ж як и Боли-Бошка, величаемые Подкустовниками. Ужотко те духи и упрям величались правильно, зане со такими образом, каковым они обладали, им токась под кусточками и прятатьси. То были небольшие корявенькие пенёчки с серой порыпаной корой, облупленной, а кое-идесь и вовсе изъеденной. Занамест главы у них находились витиеватые у разны стороны расходящиеся веточки усыпанные хвоинками, точно собранные у пучок да выходящие с одного месту. На двух из тех веточек, углубине хвоинок, пряталися два крошечных зелёных глазка, носика вжесь не зрелось. Зато виделась корява палочка заменявша духам роть, оная була точно слегка притулена к пучку веточек, малость пониже глазиков. Рученьки и ноженьки Подкустовникам заменяли коротки, толсты, сучковатые, давно посохшие ветки, а сами стопы напоминали разрезанные надвое шишки.

— Здрасьте вам, — звонко выкрикнули Подкустовники, встав подле сапог мальчика и низенько до землице поклонилися, токмо кланялись у те самы пучки веток заменяющие духам главу, аль можеть верхню часть туловища. — Ты судя по сему Борила?

— Борил…, — вудивлённо протянул малец, и, поклонившись у ответ, да недоумевая отнуду духи охраняющие богатства хоронящиеся под кустами знають его имечко, обаче при том не забыв поздравствоватьси. — Здрав буде и вам.

— Мы… як ты кумекаешь Подкустовники… и жавем у ентом бору, — прынялси пояснять один из духов мнее живенький, и не так дюже приплясывающий на своих шишковатеньких сучках-ножках. — Мы вобитаем не тутась… а у там… у там далече… но прибыли сюды нарочно, як велел нам Бог Велес, шоб даровать тебе энто. И дух наново громко зацокал и тады же из-под хвои выпрыгнул маленький, с кулачок, серый ёжик. Вэнтов зверёк с удлинёнными и ано малеша загнутыми колюками, выскочив на землюшку почемуй-то одначе не развернулси, а продолжал лёжать клубком каза усем свои шипы.

Подкустовник же зекнув глазоньками на негось, меж тем продолжил гутарить:

— Евонто Ёж… и вон поведёть вас ко граду Торонец. Ты, Борила, возьмёшь ягось, а як токась минуете межу земель друдских, пустишь на землюшку и вялишь иттить у Торонец… И куды Ёж побяжить… туды и вы ступайте… Ёж, вон знашь як мудрён? Знашь? — и дух посотрел зелёными очами на мальчика и кадысь тот вотрицательно качнул главой, чуть понизив глас, можеть страшась, шо их подслухають, молвил, — есть у нас у духов тако древне предание… Хоронитси оно меже нашего роду, перьдаётси от отца к сынку… и то тобе, Борилка, несущему знак Велеса на груди я поведаю… Ну! а ты… ты егось убереги во своей душоньке и паче не кому не сказывай… Было то задолго доныне… задолго… можесь и не на Бел Свете, а идей-то у другом миру… Как-то пожелало солнечно светило обжанитси на лунной красавице, шо круглым своим ликом освещаить ночны земли. Свадебку Солнце порядило праздновать широку да славну… оттогось созвало на неё усех зверей. Як и положено у назначено времечко явились усе звери на свадьбу Солнца и Луны, токмо не було средь них ежа.

Ждали… пождали жёних и невеста ентого зверька, а вон усё никак не йдёть на гулянье. Вже разгневалось Солнце, разъярилось оно, увеличилось у несколько раз, не жёлтым стало сиять светом, а прямо-таки рдяно-багряным… Оставило Солнце свову нявесту у стола пиршественного да отправилось на поиски такого маненького, колкого наглеца… Долго ли коротко ли… времечко шло аль бежало, но Солнце разыскало Ежа… На высоких, горных кручах, идеже николи не вжило зверьё, да и птицы не шибко залетали, грыз твёрды камни Ёж… «Чаво ты тако тут делаишь? — гневливо вопросило Солнце. — И почему не пряшёл, аки було велено, на мову свадьбу?» Ёж догрыз очередной камень повертал главу и глянув капельными очами на разобиженно Солнце, пошевелив чёрным носиком, ответствовал: «Шо ж дневно светило… я аки вишь грызу каменья… У сице сказать научаюсь… научаюсь жить внегда на миру окромя скал ничавось не останитси». «Чё…чё… ты тако, глупа зверина, балякаешь, як вутак не останитси?»— непонятливо возмутилось Солнце и егось яркий коло-образ вспыхнул от дерзости зверька. «Дэ-к… як токмо ты солнце красно обженишьси на Луне красавице, — принялси пояснять Ёж. — То вмале народятси у вас детки… Будут вони таки ж красивы як матушка ихня, а сильны и ярки будуть они у отца свово… Продёть времечко и выкатятьси вони на небушко… усе у разом… возарять они землюшку… И тадысь окромя камней на ней ничавошеньки не востанитси». Услыхало у те объяснения Солнце, призадумалось хорошенько, а вопосля и раздумало жёнитьси на Луне… У так— то Борила було кадый-то… Бяри ты зверька тако разумного и помни енто преданье… Он — Ёж не тока торенку те укажеть, но коли понадобитси чавой-то, усегда поможеть… токмо скажи ты ему про то. Мальчик како-то времечко стоял недвижно, верно обдумывая предание духов. Он ужесь даже поднял очи и поглядел вслед западающему на покой Ра, оный правил златыми волами, неторопливо встряхивая поводьями, точно подгоняючи у тех волшебных созданий. Прошло ащё мгновение и малец вроде як пробудилси да широкось вулыбнувшись, довольным гласом выдохнул:

— Вох! Аття вам, Подкустовники, за такой дар, — отрок присел на корточки, и, протянув уперёдь руку дотронулси пальцем до острого шипа укрывающего тело ежа. — А як же я его возьму? — поспрашал он.

— Як…як…, — сварливо запыхтел Боли-Бошка и уткнул во пояс свои длинны тонки ручонки. — У ак седа… седа… Боли-Бошка увишь мальчонку со знаком Велеса зови… нам должно егось одарить… Воно сице добре одарили… одарили, а як нясьти не предложили… Энто конешно Боли-Бошка должён решать… пособить должён… упоследне с собе сымать вубязан… занеже сам спешник Велеса не токась эвонти Подкустовники. И продолжая усё также ворчать Боли-Бошка гневливо посотрел на помертвело лежащего ежа, а засим перьвёл взгляд на Подкустовников так, шо нос его схожий с вострым клювом беспокойно задвигалси. Он верно чавой-то вжелал скузать духам, и судя по всему чё-то до зела неприятное… и ужо было раскрыл для энтого свой роть с болотного цвету устами. Кадысь Подкустовники, унезапно, враз махнули хвоинками-главами, вскинули у выспрь сучковаты ручонки, под ногами их резко раздалась хвоя и прикрытая ею оземь. Духи стремительно свалились у эвонту саму рытвину, а кады земля и хвоя сошлись, то на том месте идеже тока, шо Подкустовники находились, осталась лёжать водна веточка хвои с махоньким таким зекающим зелёненьким глазком.

Ищё чуток глазик глядел на мальчишечку, а опосля будто потух, обратившись у жёлто-ядрёную каплю живицы.

— Ить… ить каки наглецы, — раздражённо отметил Боли-Бошка и пихнул лежащу ветку хвои ногой, Точнёхонько не слыхивали чавой-то я им гутарил… Оть… оть ведь. Дух ащё разок подпнул хвойну веточку да так, шо вона подлетела увысь и впала прям на свёрнутого у клуб ежа, а таче стал сымать с собе красный у весь в дырах да заплатках киндяк. Неторопливо, вроде як раздумывая, расстёгивая на нём застёжки и продолжая чё-то едва слышно сопеть собе под нос, словно вон сам и был ентов Ёж. Кадысь Боли-Бошка усё ж снял с себе киндяк, то явил Бел Свету одёванный зипун. Он, эвонтовый зипун, по длине был чуток короче, без вороту и из смурого сукна, но не хорошенький, як говаривал дух, а дюже дранный и не меньче чем снятый киндяк залатанный.

— Во…, — откликнулси отрок глядючи на зипун духа. — Боли-Бошка сице выходить зипун был усё времечко на тобе… Видал, ты егось под киндяком носил. Дух скосил свои мудрёны, сизе-синие глазоньки, обозрел зипун, и, протягивая мальчику киндяк, ответил, вжесь не ворчливым, а слегка хихикающим голосом:

— Ох! чаво ж тако… ох! старость она така… Эт верно запамятовал я… запамятовал куды енво положил… а он надо ж на мене бул.

Ох…ох…ох!.. Чаво ж старость вона не радость… вона горесть, — Боли-Бошка смолк и озабоченно обернулси, по-видимому, созерцая лесны дали, будто пужаясь, шо егось могут вуслыхать да зато сругать. А посем понизив голос до шёпотка, пробалабонил, — ужось ты не серчай…

Я сразу-то не приметил ктой ты … оттогось и просил пособить… Ну, ты, чаво киндячок возьмёшь али утак у руках понесёшь зверька того колкого? — вопросил вон уже паче громко и ано слегка требовательно. — У дар енто мой будеть.

— Ах! — радостно пробалякал малец, и вусмехнулси поражаясь хитрости духа, да принимая киндяк у руки, добавил, — бяру… Бяру Боли-Бошка… Бяру и благодарствую твому дару. Аття тобе за то!.. Аття!

— От той-то, — продолжил калякать дух и тяперича сызнова придал свому гласу ворчливости да недовольству. — Чичас то ты ежа у киндячок завертай… да у котомочку положь… спрячь значить, абы никто не упёр… Да не ежа… не ежа… а вэнтов расхорошенький, расчудесненький киндячок. Ты егось у ентов, такой ладненький, киндяк оберегай, у котомочке храни, уважаючи вытряхивай и всяк раз оглаживай, сице ласковенько ладошечкой, вже будто он тобе родненький аль живенький… А вон… вон тябе не раз пригодитси ищё… да услужит тябе… От разорвётси у тобе кака одежонка… и ничавось ня будеть одевать. Ты ентов ладненький, да распрекрасненький киндячок бросишь на землицу матушку да скажешь, утак просительно и у то ж времечко повелительно: «По Боли-Бошкиному веленью, с Мать-Сыра-Земли разрешенья появись рубашонка, аль штаны, суконки»…

У чё пожелаешь, у то и появитси… Тока много не проси, лишь то у чём нужда есть… поелику Мать-Сыра— Земля она усё видеть, и коль нужды неть, а сице для наживы, то киндячок, вутакой распрекрасненький, миленький, ничигошеньки не даст… у то попомни.

— Боли-Бошенька, добренький, у як же мене тя благодарить? — дюже восхищенно прошептал мальчоночка оглядывая со всех сторон, такой дыряво-залатанный, а усё ж дивно-сказочный киндячок.

— У як… як… да не як… зипун вроде аки найден, — улыбаясь отозвалси дух и едва слышно хихикнул. — Так, шо выходь на шее ты мене тяперича не покатаешь… Гляди-ка, — резво вздёрнув ручонку и вуказуя не мнее длинным и искорёженным пальцем управо, произнёс Боли-Бошка, — ктой то? Отрок торопливо повернул главу и посотрел тудысь, куды казал дух, узрев под невысокой елью, под ейными густыми пригнутыми к землюшке ветвями, здоровенного, длинноухого зайца, боязливо таращущегося на Бореньку.

— Сице у то заяц, — начал бачить отрок, дивясь тому, шо дух тако не знаеть, и повёл главой обратно, вжелаючи воззритьси на Боли-Бошку. Обаче на у том месте духа ужотко и не було, токмо одиноко покачивал зелёными ягодками кустик брусники схоронившийся у зарослях черники… Самого ж Боли-Бошки и след простыл.

— Вже… я даже не попровщалси, — горестно произнёс самому себе мальчуган, а опосля бережно обернул ежа киндяком и тады ж испрямившись во весь рост, поклонилси покачивающимся ягодкам брусники, обращаясь к ним у надежде, шо его непременно вуслышит дух бора, живущий у ягодных местах. — Аття Боли-Бошка за дар.

— С кем ты тут говоришь, — долетел до мальца голос Липки, оный обогнув ель под которой стоял Борилка, медленно подходил к няму, осматривая кустики черники с поспевшими на них ягодками.

— Балабонил я с Боли-Бошкой, — ответил Борил и прижав ко груди Ёжа завёрнутого у киндяк, казал на него глазьми. — Вишь мене тутась дары духи принесли… Подкустовники— Ёжа, а Боли-Бошка— дивный киндячок.

— Ёжа… киндяк, — повторил вслед за мальцом друд, и, подойдя близёхонько, осторожно отогнул полу киндяка и взглянул на остры колюки зверька. — И зачем они тебе такое чудо подарили? Вроде Ёж как ёж… ничего в нем чудного не видно.

— Верно Ёж як ёж… да тока, — принялси объяснять Борилка, бережно туля зверька к собе. — Вон ентовый Ёж поведёть нас ко граду Торонцу, сице ему духами велено. А киндяк ны подарить одёжку коль у ней нужда будять, вон зачурованный такой… Боли-Бошка балякал любу вещь могёть дать.

— Эх… жалко, что мне придётся вернуться, — разочарованно произнёс Липка, и, отпустив полу киндячка, посотрел прямо в зелёные с карими брызгами очи Борюши. — Уж я б так хотел с вами пойти… Да, неможно мне дядька Лепея ослушаться… Ведь он после смерти отца… мне заместо него стал… Во всем и всегда пособлял… И хотя маменька вышла замуж за другого друда Хмара, — и при эвонтих словах раскрасивое лико Липки на миг посерело, будто на негось набежала тень отчавой-то вельми тёмнуго. — Но дядёк Лепей меня любит словно родимого сынка. Борилка горестно вздохнул, подумав, шо энтим он схож с друдом, оно як тоже осталси ранёхонько без отца, да заменил тогось ему старшой братец Пересвет, каковой также любить их с Младушкой вроде родных сыночков.

— Знашь чё Липка, — загутарил мальчик и положив руку на плечо друда, крепенько сжал егось. — А ты не кручиньси… кады мы вярнёмси вобратно, то ты… ежели повжелаешь отправишьси с нами у бероски земли… И пущай Лепей с нами йдёть и матушка твоя и ентов, як ты его кликал… а Хмар.

— Я бы с радостью, — закивал головой Липка, и вулыбнулси по-доброму так, шо сызнова его лико стало светлым. — Да токмо маменька не пойдёт. Ей этот Хмара не позволит, он уж такой сердитый, и всё Комола слушает… Но если дядёк Лепей пойдёт, я непременно последую за ним… Мы тогда возьмём с собой ещё и Лесина, это друг мой дорогой… Уйдём… уйдём…, — мечтаючи произнёс друд, и, вздев главу поглядел у небосвод на коем стали проступать блёклыми пятнами ночны светила. — Уйдём, чтобы не прятаться, не таиться за этими непроходимыми болотами. — Липка на чуток смолк и лёгохонький порыв ветерка, вернёхонько улетающий на покой Полуденик, коснулси егойных ярко-жёлтых волосьев отчавось вони заколыхались да слегка подлетев уверх легли на лоб, прикрыв крупны небесны очи друда, и тонкие, выгнутые, на вроде радуги, брови. — Дядёк Лепей мне сказывал, — вдругорядь продолжил балякать Липка и порывисто дунул на волосы, ужось прогоняючи их со своего личика, — когда-то в старину… был живым град Торонец, а змей Цмок не жил в своих землях, оные лежат промеж нашего бору и простор Торонца… Вот тогда жилось друдам привольно… торгашили наши предки с людьми из Торонца… Но потом прилетел змей Цмок, поселился в дальних землях, а немного позже и Торонец уснул… А Лихо Дулеб прознав про то, явился со своими подручниками и водворился на болотных просторах да будто отрезал тем нас от людских поселений… Оттого друды, и стали уменьшатьси в численности… стали пустеть наши поселения… и мы начали забывать все традиции гостеприимства, а от тех кто проходил по нашим землям принялись требовать в благодарность младых вьюношей и дев… Потому Комол и вышел вас встречать… суетился все… переживал, торопился, как только услышал ваши голоса… И кого из вас просил оставить?

— Меня… а опосля внегда воины отказалися, Орла, — ответил Борила, и, сняв с плеча друда руку, поправил киндяк укутывающий ежа. — Тока мы ужо были предупреждены Ичетиком, шо друды могуть требовать платы… и посему Былята да Сеслав не согласилися итти у гости, да стали сразу про енту плату спрашивать… А когды отказались нас отдавать… тадыличи усе друды вушли… да восталси лишь твой дядька Лепей. Вон позвал нас у гости так… по-доброму, без усякой благодарности.

— Он такой… мой дядёк Лепей… он очень хороший, — вулыбаяся молвил Липка и перьвёл взгляд с вечереющего небушка на Борилу. — Он замечательный и самый добрый… настоящий друд.

— Борюша, Липка! — послухалси окрик Былята прерывая у ту болтовню. — Иде вы робятки! Айда жамкать!

— Тута мы… тутась…, — откликнулси Борила и мотнув главой у сторону видимого да улетающего у небеса дымка, отметил. — Пойдём, шо ж… ны зовуть… И помни Липка… возвярнёмси и заберём тобе отседова… вуйдём ко людям… и тя, и дядьку Лепея… и друга твово Лесина возьмём… и усех тех кто пожелаеть покинуть эвонти места.

— Ладно так и порешим, — согласно произнёс Липка. И направил свову поступь вслед за уходящим к костерку мальцом, крепко прижимающим ко груди очередной дар спешников Велеса. Кадыкась два отрока подошли к месту ночлега, то узрели, шо посторонь снятого котелка с похлёбушкой, от каковой отходил густой белый пар, установленного на покрывающей землицу хвое уже расположились усе и даже Гуша, оному выделили ложку. Токмо Былята продолжал стоять у полный рость, беспокойно обозревая краснолесье, да поджидаючи робят, а як их увидал, довольно осклабилси и вустремив очи на ежа, завёрнутого у киндяк, вопросил:

— Борюша, а эт… чавой-то ты принёс тако?

— Эвонто Ёж… егось нам Подкустовники повдарили, — сызнова начал пояснять мальчоночка, и неторопливо двинулси к своим вещам, кои лежали недалече на оземи. — Вон ны у Торонец поведёть… утак ему духами велено.

— Ёж…Ёж…, — озабоченно прокалякал Гуша и воблизал длинным, зелёно-серым языком пусту ложку. — От не люблю я ежий… ужось вони дюж колючи…

— И не люби, — вразумительно произнёс мальчик и вопустившись пред котомочкой на присядки начал раснуровывать снурки да вубирать туды свои дары. — Нешто нам надоть, шоб ты егось любил… Оно и добре то, шо ты Ёжа не любишь… значь не пожелаишь схрямдить як ванова червячка.

— От наново… от…, — закатывая и без того малешенькие глазки и выражая на своём лике дюжую обиду откликнулси Гуша. — Усё миня попликають… попликають… Овый лаз… овый лаз ошибьси… хотел систь… вдумая, шо ентов жук хочить сожлать виночек Лугового… и сици скока тачи вуплёков услыхал… скока слов бланных на мене було сказано… Ох! и чавось я тако несчастный… лазнисчастный…

— Ты, Гуша не несчастный… оно ты так зря на собе наговариваешь, — загутарил Сом, лягохонько помешивая ложкой похлёбку, шоб быстрей её вохладить. — Ты у нас ненагрыза.

— Ктось… ктось? — недоумеваючи перьспросил Гуша, и, вылупившись на Сома подтянул свову нижню губёнку сице, чё прикрыл ею не тока верхни уста, но и приплюснутый нос.

— Ненагрыза, — повторил Сом, и, мотнув главой Борилке, указуя идеже тому садиться, протянул подошедшему мальцу ложку. — Эвонто так беросы кличут брюзгу… каковой усё времечко со всеми грызётси… усем вон недоволен да вечно причитаеть.

— Ну… вколь он ненагрыза, — усмехаяся молвил Орёл и придвинулси к котелку ближее. — Сице ну-кась его тады вуставим у друдов занамест платы… али як дар.

— А, что мы вам такого плохого сделали, — поспешно откликнулси Липка и широкось расстялив по оземи свои восемь ног присел сторонь Сеслава. — Что вы порешили такого некрасивого ненагрызу нам оставить… Да, неужель, мы вас так разобидели, что вы в наказание покараете друдов таким всё поглощающим урюпой.

— Ким…кем? — дрогнувшим гласом вопросил шишуга и тяперича загнул губу у другу сторону пристроив её на подбородок.

— Урюпой— это мы так хныкалок, нюнь, рёв и плакс величаем, — звонко засмеявшись ответил Липка, перькладывая ложку из водной руки у другу. — Тебя Гуша надобно было именовать урюпой ненагрызной… ха…ха…ха.

— Эт точнёхонько ты Липка приметил, — поддержал друда Крас и потрепал рукой евойны жёлты волосья, слегка взъерошив их. — Урюпа ненагрызная сице и будём егось кликать… А то и вовсе не споймёшь чёй-то твово имечко Гуша значить… Гуша…Гуша, а утак сразу и не узришь каков вон ты… Ну, а урюпа ненагрызна так усяк поймёть чё то плакса брюзгливая… ха…ха…ха! Вопосля слов Липки легохонько засмеялси Борилка, шоб значить не вобидеть расстроенного шишугу, но кады пробалабонил у ту речь Крас зараз засмеялися усе… ужотко так смешно выдумал парень. И покуда Борилка и Былята пристраивалися обок котелка, а Гуша недовольно закручивал аль вывёртывал свову нижню губу, по-видимому, обдумывая чавось тако сказануть грубое, Сом велел приниматьси за итьбу. И хотясь раньше шишуга николи не жевал похлёбок, обаче после посещения друдского поселения порядил изменить собе и паче не отказыватьси от обьчей трапезы. А посему усе торопливо начали хлёбать из котелка, да и Гуша, крепенько сжимая у руках ложку, оной судя по сему егось одарил Лепей, присоединилси к жамканью, и не мнее быстренько стал выхватывать из котелка куски мясца по-жирней, да по-больше, при ентом не мнее скоренько отправляя выловленное у роть. Кадыличи котелок вопустел, да были съедены и зажаренные над костром зайцы, Гуша радостно похлопал собе по бурому шерстистому животю и неторопливо, растягиваючи слова, произнёс:

— Гуша… Гуша инто коли на белоский гуталить знасит губошлёп…

Вэнто тако ладнинько имичко… Одначе шишуге не дали договорить, занеже уначале зычно захохотали Борилка и Липка, апосля их поддержали Крас и Орёл, ну! а таче и усе други воины загалдели… И даже Щеко последне время не дюже часто улыбающийся и давненько не смеющийся также громко поддержал гоготанием соратников, меж смеху молвив:

— Эт про тобе Гуша вернёхонько гутарено истый ты губошлёп… хотясь можеть правильней балякать ротозёпа.

— А… чё… чё… вы тутась загоготали точно гуси на озелки, — недовольно проворчал Гуша и на миг стал похож на виденного Борилой Боли-Бошку. Шишуга резво вскочил на ноги и обозрел сердитыми вочами сидящих воинов и ужесь прямо-таки лежащих на оземи мальца да Липку, каковой ко сему прочему задрав кверху пару ног помахивал ими, рассыпая округ собя комья землицы.

— Губошлёп, — продолжил пыхтя шишуга. — У ны то очинно почётно имячко… очинно… И ни сякому воно можить достатьси… Да мой отец… исли хотите знать… он лади вэнтого вимячка дальши сех лялизку пулял… эт… значь, шоб иго сынку тако касивое имячко досталось.

— Гуш… а ковторое ж у вас тады некрасиво имячко? — совсем на чуток прекращая свой безудержный смех поспрашал Крас, и глянул на шишугу, светло лико парня утак раскраснелось, будто вон тока вышел на Бел Свет из жарко натопленной баньки.

— Исть… исть… у нас некласивы имячки… не ладненьки вони, — горестно вздохнув ответил шишуга, и сделал пару маханьких шажочков у бок, он слегка вздёрнул главу и наморщил свой и без того изборожденный полосами лоб. — От к плимелу: чупа… аль хананыга… а ащё фефёла…то ж ни чё ладного…

— Погодь… погодь, — не мешкаючи откликнулси Былята и вутёр тыльной стороной длани набрякшие на вочах слезинки, вызванные развесёлым смехом. — А чавось они возначають… а то нам сице сложно понять да воценить у те имечки… хороши вони аль дурны.

— Дулны… дулны…, — начал пояснять Гуша и покосилси управо идеже подле ели громко зажужжал кавкой-то чудной ярко-жёлтый жук. — Чупа— енто значить глязнуха… хананыга— шатун по гостям, у тако имечко сувсем бранное у шишуг… Ну! а фефёла— плостофиля… От то лазви холосо кады дочу твову… таку ласкласавицу… с большиньким лбом и клипкой лялизкой кличуть плостофиля… бе…бе…бе… А Гуша…

Гуша воно ладненькое такое, — и при эвонтих словах шишуга довольно ощерилси придав свому лицу приятность.

— Гуша, дэ-к як же губошлёп можеть быть добреньким вымячком, — вопросил Сом, и, встав на ноги поклал грязны ложки унутрь котелка, да подняв евось направилси к звонкому родничку, протекающему недалече, абы значить обмыть посуду у студёной водице, обаче заметив, — эвонто верно твово отца вобманули… Аль вон пулял свой язык не туды, куды було велено, оттогось его сынку и досталось тако непривлекательно имячко.

— Ох! Мног ты понимашь плевлекательно аль неть, — негромко произнёс шишуга и нежданно резко повернувшись боляхными прыжками вунёсся у сторону могутной, раскидистой ели, идеже не давно жужжал тот самый жёлтый жук. На ходу при том зычно прогамив, — у…у…у… самогось то имячко…о…о сов. в…но у лы…ы…бы.