Веремя странствий [СИ]

Глава двадцать пятая. Ворогуха

Не дюже мудурствуя странники сбрали свои вещи, энто то чё не вуспело сгореть от вугня Цмока, попрощалися с прахом Щеко и вутправились дальче. Перьбравшись уброд чрез речушку, оная оказалась паче мелкой левее стоянки, пошли уперёдь по евонтим неприглядным взору сереющим землям. Белы облака хоронившие увесь денёк Ра, также стали скрывать и вступившие на небесну твердь звёздны светила да месяц, каковой дня два назадь явилси у ноченьке тонким серпом. Кады ж и совсем стемнело, да окромя чёрногу мраку ничавось околот шедших путников стало не видать, расположилися на привал. Перво-наперво развели два костерка, благо у торенке довелось срубить стволы ив и берёз, да сняв с собя мокру одёжонку, начали вубсыхать и сугреватьси посторонь тёплого огня, сказочной и могутной силой которой повелевал Бог Семаргл сын Сварога. Почитавшие Семаргла як Асура огненных жертвоприношений (без кровных и дарёных токма от труда свово), хранителя жилищ и домашнего очага, беросы имячко эвонтого Бога старалися произносить вельми редко, опасаясь евось недовольству. Занеже считалось, Семаргл живёть не у Небесной Сварге, а средь людей и у любой миг могёть вмешатьси у человечьи жизти. Было ащё тако преданье, шо кадысь Бел Свет Сварог населил людьми… сотворив Мужа и Жёну, вроде як из двух веточек, меж ними пролетел порывом ветра Семаргл рассыпав малюсенькие раскалённые искорки от коих разгорелось ярким огнём у то первое пламя любви. Слегка обогревшись у вогня, Сеслав смазал ожоги на руке Быляты и щеке Сома оставшейся от Лепея живицей, да вугостил мальца и шишугу хлебцем друда, оно як усе други путники от негось вотказалися.

Отрок, одначе, съел хлебушек с большой радостью, он покудова ищё прерывисто вздрагивал усем телом, хотясь и сидывал укрытый охабнем, благось тот осталси у время битвы со змеем на бережине и почитай не вымок. Ускорости мальчонка склонил главу на подстеленный, нарочно срубленный для теплоты, камыш, и от усталости да перьжитого скоренько вуснул. Токась сон не принёс облегчения душе мальчика, и виделась ему, у той запредельной грёзе, сера здоровенна туча из которой вырывалси огромадный, злобный Цмок. Змей был без главы, и почемуй-то с крылами. Вон прерывчато ими взмахивал, опускаясь к Борилке, точно разрывая плотны воблака на части, и зычным цмокающим гласом требовал вярнуть яму голову. Энтов до зела страшный сон, у кыем Борюше сице и не вудавалось не тоабы убежать, но даже двинутьси с места, будто ноги егось вросли у землюшку, повторялси множество раз. И кадысь, у последний раз, из серой тучи, располосовав её надвое, показалси Цмок, а на егось оперённой шее сидела чёрная, обгоревшая и вжесь без волосьев голова дядьки Щеко с сомкнутыми очами и словно кака-то скукоженная, малец рванулси уперёдь, громко вскрикнул и абие пробудилси. Было ащё ранее утречко, златисто-кумачная полоса показалася на встоке Бел Света, маленечко озарив плоские земли сурового края.

Мальчишечка поднялси с лежака и вуселси, сонно поёжилси усем телом, да перьдёрнул плечьми, вжимаясь у холст охабня. Неторопливо повертав главой, он вупёрси взглядом у лицо сидящего супротив няго Краса, нынешней ноченькой дозорившего, и оный, увидав пробудившегося Борилу, чуть слышно вопросил:

— Чавось сон сквернёхонький измучил?

— Агась, — ответствовал мальчик и посотрел у бок, на тогось кто лежал подле и настырно тулилси к няму. — Гуша, — вымолвил отрок, обозревая скрюченный вид шишуги, который продолжаючи дремать, шарил рукой по лежаку у поисках чаво-нить тёплого.

— Гуша…Гуша…, — протянул Крас и покачав главой, сёрдито воззрилси на тогось. — Вон усё на тобя сверху норовил залезть полночи, я егось ужось раза три спихивал вубратно… Вернёхонько он на тобе давил… оттогось ты сны скверны и видал да вже так стонал, вскрикивал… Ну, да, ты, Борюша ложись покудова… оно як ранёхо ищё… А хошь могёшь приодетьси… я проверял рубаха и штаны твои обсохли… тока сапоги чуток сыроваты. Мальчоночка вубрадованно закивал и кадысь, поднявшийся с места, Крас протянул ему суху одёжу, принялси одеватьси. Поспешно скинув с собе охабень, он поначалу натянул штаны да стал медленно снуровать гашник, вставленный под отвёрнутую и пришитую кромку на ейном поясе, когды холодный ветер, будто б выскользнувший из порванных, комковатых, серых облаков, прибольно окатил льдяными каплями Борила по голой спине. Малец, тихонько охнув, усё ж не подал виду, шо егось обдало у тем морозным дыханием сёрдитого Позвизда. Вон торопливо натянул рубаху, да присел на преждне место, бойко накинув на плечи охабень, каковой шебуршащий по лежанке рукой шишуга, ужесь нащупал и днесь попыталси наволачить на себе. Однакось мальцу вудалось освободить охабень от руки Гуши, и прикрыть свову спину, которую наново лизнуло холодно дуновение ветра. Также скоренько мальчик укутал голы стопы у подвёртки, да вощутив усём теле теплоту, вуткнулси очами у костерок, на чуть-чуть замерев. Огненные рдяно-златые капли, будто стекали униз по горящим ветвям, чёрным стволам и пожухлым побегам мха, опадая к долу, прямо у тёмны древесны угольки. Машенькие искорки, выпрыгивая уверх, подхватывались порывами ветра и вуносились в заоблачны дали, кудый-то у неизведанные края… можеть в поселения друдов… а можеть в давно покинутый град Торонец. В усё ищё сумрачном небе блестели, едва заметно начиная тускнеть, звёзды, напоминающие знак Ярилы, такие ж пятипалые да с острыми концами. Мальчик, чуя надобность поспать ащё, вулёгси спиной на лёжанку, да воззрилси у тако неблизкое небушко, и немедля к няму приткнулси шишуга, сначала ослонившись о него главой, а вопосля правым боком.

Борилкины веки вустало дрогнули и сомкнули очи… Кажись токмо у тот дальний небесный свод блистал серостью, вукрытой кое-где облаками, а тяперича погрузилси у тьму… Ещё мгновение малец слыхивал потрескивание ветвей поедаемых огнём, да легохонькое посапывание шишуги перьходящее у хрп…хрп…, а засим наступила тишь… Вона владела мальчонкой сувсем немножечко… можеть морг… а можеть чуток дольше… но погодя, удруг, раздалось частое, частое жужжащее взмахивание крыльев. Отрок немедля отверз глаза и прямо пред собой, подле приоткрытого рта узрел большущего, почитай с указательный палец, белого, ночного мотылька, прерывчато взмахивающего крылами, да парящего над ним.

Мотыль маленько парил над устами мальчишечки, а таче, точно егось коснулось дыхание мальчика, резво отпрянул у бок, да торопливо и кривенько замотал крылами, будто сбивши полёть… Ищё крохотку он витал недалече, а вопосля, по-видимому, выровнив движение крылов, подалси увысь. Борила резко моргнул веками, желаючи вокончательно пробудитьси, и углядел як эвонтов чудной такой мотыль направил своё порхание у сторону Гуши. Подлетев к возлежащему на спине шишуге, мотыль завис над евойным ртом, который усегда был разинут когды тот спал, и, чья вотопырена нижня губёнка покоилась на подбородке. Повертав главу, шоб моглось луче наблюдатьси за той животиной, мальчуган увидал як мотыль медленно вопустилси на вывернуту губу шишуги, неторопливо сложив позадь спины крылья купно, да встал на тонки ножки… И токась тады… кады ентов мотыль приземлилси на ноги, Борила скумекал, шо предь ним не животина, а како-то странно создание. Маханькая с блёкло-серой кожицей, такого же цвету длинными волосьми, чахлая, точно заморённая голодом, сама настоящая старушенция. У неё имелось ужасно морщинистое лико, на котором от обилия трещинок, ямок и глубоких борозд почти ни виднелось, ни носа, ни рта, ни глаз.

Тонешенькие, паутинные ноженьки и рученьки, будто не подчиняющиеся созданию, усяк миг трепетно тряслись толи от порывов Позвизда… толи от страху. Старушенция скулемала малешенький шажочек уперёдь и её тонки ноженьки ступили на нижний рядь зубов шишуги. Слегка подавшись к верхней губёшке Гуши, создание, обёрнутое у какую-то долгую одёжу прозрачного цвету, наклонилось над ней, тяжелёхонько дрогнуло, и, прежде чем Борила вуспел чавой-то сделать, звонко поцеловала шишугу у ту губенцию.

— Пшла! Пшла! — воскликнул мальчик, и, не мешкая вскочил с лежанки, вынул из охабня руку да смахнул старушенцию с губ шишуги.

— Чавось… чавось случилося? — выдохнул Крас и поднялси со свово места.

— Ворогуха! Ворогуха всела на уста Гуши и цилувала егось, — испуганно пояснил мальчишечка и посмотрел тудака, куды до вэнтого смахнул рукой злобну болезнь-лихорадку. Старушенция промаж того раскрывши свои лёгкие, белые, почитай прозрачны, крылышки медленно и плавно ими взмахивая улетала у серу струящуюся по оземи пелену. Недолзе думкая Борила нащупал правой рукой чей-то сапог, обсыхающий близ огня, и запустил у Лихорадку. Сапог быстрёхонько пролетев промежуток, разделяющий мальца и Ворогуху, угодил у неё. Сбив и ейный полёть и саму её, да направив падение Лихорадки вниз ко землице. Немедля, ни мига, Борюшка вскочил на ноги, скинув с собе охабень и перьпрыгнув чрез лежащего и сладко посапывающего Гушу, побёг к сапогу который покоилси на пухлых мхах, придавив к ним голенищем также водно крыло Ворогухи. Вопустившись на присядки, мальчик восторожно, пальчиками правой руки, придавил крыло старушенции к оземи, а левой убрал у сторонку сапог. Усё также неторопливо Боренька ухватил большеньким и вуказательным пальцами свободной руки оба крыла единожды, при энтом прижав их друг к дружке, вопасаясь, шоб Ворогуха не оплела евойны руки своими трясущимися паутинными частями тельца. И токась после вэнтого убрал пальцы правой руки, удерживающие крылья, да поднял Лиходейку с влажного мха, укрывающего землицу. Медленно отрок поднёс у ту старушенцию к свому лику и вгляделси в искарёженно— тощенькое тельцо, да морщинисто личико.

— Чавось? Никак споймал? — взволнованно изрёк Крас. Вон услышав пояснения мальчонки да узрев евойно движение также перьмахнул чрез костёр и почивающего Гушу, да воказавшись обок, навис над ним, вжесь желаючи обозреть у то, чё малец крепко держал в пальцах.

— Ага… споймал, таку злобну козявку, — ответил Борила и поднялси с корточек. Повернувшись у сторону парня да сподняв руку сице, шоб Ворогуха не могла дотянутьси ни до няго, ни до Краса, мальчуган казал её ему, при ентом крепко держа за трепыхающиеся, и, по-видимому, мечтающие вырватьси крылья. Немножечко склонив главу вьюноша зекнул очами на Лихорадку, коя до зела прытко, несмотря на свой жалкий вущербный вид, выгибала тельце, махала из сторону у сторону ручонками и ножонками, да втак кривила свово вуродливое, порезанное морщинами лико, шо на нём стали проступать и тонкие плохо зримые губы, и гнутый нос, и косые очи, мечтаючи у тем спугать робяток. Ворогуха— эвонто знал и Крас, и Борила, с самогу малолетства, являлась водной из двенадцати сестриц Лихорадок— Лиходеек— Хворей, оные живуть у мрачных пекельных землях. Усе вони дочуры Верховного Бога-Держателя мира Нави ЧерноБоже и его жёнки Богини Смерти Мары.

Старшая из тех сестриц Лихорадок, усем Лиходейкам Лиходейка. Невея— кличуть её, она повелеваеть усеми сёстрами и посылаеть их у Бел Свет мучить, изводить и вубивать род людской. Не токмо Невея, кыю ащё зовуть мертвящая, верно оттогось, шо коль она придёть к человеку и овладеет им, то тот ужось никады не поправитси-вумрёть, но и други сестрицы злые, чахлые, худые старушенции. Некие из них слепы, у других неть рук, аль ищё каких частей на тельцах. Сидывают Лиходейки усю тёплу вёсну, да жарко лето у свовом мрачном тесном вертепе у Пекле, и ждуть прихода первых морозцев. И внегда на Бел Свет падёть первый снег, чичас же вылетють из Пекла Лихорадки и помчаться у людски поселенья и грады, шоб творить зло, раскидывая окрестъ собя усяки боли, хвори, лихорадки да ознобы. Вот токась ента Ворогуха не ждёть прихода зимушки… не ждёть холодов и снегов… воборачиваитьси вона мотыльком и летаеть усё времечко сторонь людскогу племени, ожидаючи кадыличи можно будеть вусестьси на губы почивающего человека не важно тогось дитятко у то аль старец… дева аль вьюноша. Коснётси своими прескверными вустами Воргуха губ спящего и у сиг тот же войдёть в тело несчастного кака-нить хворь…болесть от которой можеть и не будеть николи выздоровления.

— И чавось… чавось будём с ней делыть? — дрогнувшим гласом спросил у Краса малец и покосилси на Гушу в которого, после поцелуя Лихорадки, судя по всему, ужесь вошла хворость.

— Надобно её сжечь! — гневливо ответствовал Крас и разом сжал свои руки у мощны кулаки. Ворогуха вуслыхав слова парня нежданно затряслась усем тельцем, ручки и ножки у ней заходили ходором, а ейна хиленька головёнка замоталась из стороны у сторонку, стараясь словно и вовсе оторватьси от исхудавшей шейки.

— Точнёхо ты гутаришь Крас, её надобно сжечь, у огне нашего Бога Семаргла, — киваючи главой согласилси мальчонка. — Можеть вона тады у нём погибнить и паче не будять мучать людей раскидывая болесть. — Борила наново зыркнул очами у сторону лика Лиходейки, тока днесь заметив, як на ейном белом лице, бляснули два чёрных манешеньких глазка, и добавил, — но вона ужотко цилувала Гушу.

— Енто худо… худо коли вона егось облобызала, — едва слышно повторил Крас и муторно вздохнул.

— Я ведаю… шо у то худо, — произнёс Борилка да повертав старушенцию так, шоб её лицо було супротив него, пробалабонил, — чё… Ворогуха, можеть, ты, излечишь нашего соратника Гушу… и я тадысь тобе… тобе отпущу… воставлю живой. Лихорадка, меже тем немотствовала, и малец зрел як её блёкло-сероватое, усё вусыпанное морщинками, личико на оном блистали два чёрных глазька, вдругорядь прыняло иссечённый вид, покрывшись рытвинами и бороздами вупрятав у них нос да роть. Кривя свово и без того извилистое лицо Лиходейка не вжелала отвечать, пряча у появляющихся морщинках масюненькие очи.

— Ну, чё… ежели отвечать не вжелаешь… тады в огонь, — продолжил калякать Боренька, покудова вубращаясь к Ворогухе у надежде, шо вона усё ж сымить хворь с шишуги. — У огонь придётси тобе сунуть… а Гушу мы липовым отваром напоим и он поправитси… А ты втака злыдня пекельная сгоришь у огне мово Бога Семаргла и помрёшь.

— Не впомру, — унезапно скрыпучим, тонюсеньким голоском откликнулась Ворогуха и на миг на ейном усеянном морщинками лице появилась рдяная дырка-роть. — Не впомру… зане я бессмертна… От токмо потеряю ентово тельце… но вмале обрету новое… втак-то… А суратник твойный помрёть, потомуй как болесть кою я у негось вдохнула до зела злющая и отваром липовым не кадысь не излечитьси.

— Ах!.. ты… ах!.. ты… мерзка козявка… противна скверна, — повышая голос, почитай до крику, прокликал мальчик и ногой с каковой сползла суконка, сёрдито топнул по оземе.

— Борюша, ты, чавось разгамилси тутася? — спросил отрока пробудившийся Сеслав, и, раскрыв роть широкось зевнул, да сладко потянулси, раскыдав у разны стороны руки.

— Дядька Сеслав… я споймал Ворогуху, — усё также зычно и расстроено молвил мальчонка. — Вона цилувала Гушу и тяперича шишуга захвораеть… Чё… чё с ней делыть?

— Ворогуху? — удивлённо повторил Сеслав, и без промедления подскочив со свово охабня, подавшись уперёдь, поспешил к мальчонке. Воин обошёл костёр по колу, и, подойдя ближее к стоявшим робятам, вухватил руку отрока чуток пониже локотка да слегка приподняв увысь развернул, при вэнтом обозревая Ворогуху, а кадысь ейны глаза вупёрлись у егось лико, вусмехаясь, произнёс:

— Чаво ж… значить Ворогуха вдохнула у нашего шишугу болесть.

— Я ей балякал, шо сожгу её у огне, — поспешно загутарил Борила и шмыгнул носом, будучи сице удручённым. — А вона отвечаеть чё не боитьси вогня… чё не помрёть от няго, а токмо перьродитьси.

— Да, ты, чё… — чуть слышно хмыкнув, протянул Сеслав. — Значить вона не боитьси вогня… думая шо не вумрёть… Ну, а ежели мы её тогды, Борюша, отдадим нашему ежу… Вон— то… Ёж наш не просто животинка кака… а зачурованный зверь… подаренный самими духами.

Он схрямдит енту злобину зраз… и тадысь верно Лихорадка не обретёть тела иного, поелику як будеть навеки заключена унутрях ежа… Будеть ждать когды погибнуть усе духи, а вкупе с ними и рождённые от их силы всяки чудны животинки… Сице, шо давай… давай Крас, не стой тутась вже будто столб, а няси Ёжа нашего. Крас, не теряя времечка, вуслыхав указанье Сеслава, развернулси и перьшагнув чрез ничавошеньки не подозревающего и умиротворённо похрапывающего шушугу, присел на корточки сторонь котомки отрока, да начал неторопливо развязывать на ней ащё капельку сыроватенькие снурки. Раскрыв котомочку, парень бережно достал оттедась завёрнутого у киндяк Ежа и поднявшись, нанова миновав Гушу, прижимаючи зверька ко груди, вярнулси к стоящим Бориле и Сеславу. И як токмо вон очутилси супротив соратников, лягохонько развернул киндяк так, шо из него выглянула востра мордочка ежа, с беспокойно поводящимся у разны сторонки чёрным носиком и крошечными, вумными глазоньками. Ворогуха увидав мордочку зверя, у тот же сиг пронзительно завизжала, да сице зычно, словно то был не верезг, а протяжный, тягучий и высокий (хотясь и писклявый) свист. По-видимому, Лиходейке не жёлалось попасть у роть ежа и быть заточённой у егойном желудке до скончания жизти духов и их зачурованных животинок.

— Чавось ты гикаешь утак? — малеша поморщив свой смуглый лоб, поспрашал Сеслав и чуть-чуть потряс руку мальчика, идеже мгновенно затрепыхалась подвешенная Лихорадка, а ейны тонки рученьки и ноженьки и вовсе дрожмя задрожали. — Боишьси быть заточённой у животине Ёжа… Но тысь того сама возжелаешь… Аль можеть сговоримся с тобой… вутак, ты, нашего Гушу лечишь, а мы тя злобну таку Лихорадьку вотпустим… сице и быть вотпустим.

— Нячем я вам не могусь помочь…. нячем…, — заскрипев, точно давнось не мазанное колесо сноповозки, откликнулася Ворогуха. — Нячем… тяперича усё…усё… помрёть вон… Некуды яму детьси… у так-то… некуды… А посему ня стоить мяне трясть вутак… ня стоить и Ёжу вутдавать… Кто ж ведал чё у ентовый мальчинка такой глазастый вокажитьси… да узрить мяне… а тудыличи и вовсе изловить… Энтого николиже со мной ня лоучилась… николиже… а воно як не первый век на Бел Свете живу, да порхаючи болесть разношу…. У первы со мной тако лоучилась… у первы.

— Ну, чё ж… сувсеме тако можеть случитьси, — разумно отметил Крас и слегка пододвинул к Лихорадке ежа, коей своей востроносой мордочкой и двигающимся носиком вунюхал злобну козявку, да потянулси к ней, собираючись непременно схоронить эвонту пагань у животе. — Гляди-ка, — продолжил парень, вулыбаючись, — а Ёж-то чуять тобе и чичас слопаеть… Слопаеть и у животине запечатаеть на веки… и будешь ты там сёдывать усегда… И коль ты не ведаешь, як помочь нашему Гуше так тобе токась там и сидывать, абы ты другим не могла врядить… скверна така неприятная…. А, ну, давай, Борюша, — обратилси он к мальчонке, зыркнув на негось голубо-серыми очами, — я Ёжа на оземь пущу, а ты к егойной мордочке энту мерзость подняси. Крас молвил ту реченьку, и, не мешкая присел на корточки, положил киндяк со зверьком на землюшку и принялси его разворачивать, освобождаючи ежа. Углядев тако Ворогуха сызнова завизжал надеясь такими воплями заставить отпустить её… а кадась поняла, шо не испугаить никогось, и, видя як рука мальца, ведомая ручиной Сеслава, начала скоренько опускатьси униз к Ёжу, поспешно закалякала:

— Изволь…изволь… пущай будять по— вашему, — рука Борилки на маленько бездвижно замерла и сразу ж смолкла Лиходейка. Сёрдитый Сеслав шумно фыкнул и ищё раз встряхнул руку мальчугана, у пальцах коего находилась злобна Лихорадка, та абие затрепыхала оттогось движения и неопределённо пискнув, продолжила гутарить:

— Можно… можно вашего немочного излячить… можно… Он могёть и не помереть… могёть ожить… Тока для ентого надобно добыть стрелы Перуна.

— Чаво… чаво добыть? — перьбиваючи Лиходейку вопросил мальчик. Ворогуха же тогось будто бы ожидала да враз замолчала, а пояснения за неё продолжил Сеслав. Вон выправил спину, и, приподняв повыше руку мальца, взглянул на мотыляющуюся у разны стороны Лихорадку, да задумчиво огладив свову рыжу, с обильной порослью седых волосьев, долгу браду, скузал:

— Эвонто тако есть предание… У начале Бел Света тогды як народилси Бог Перун от Лады матушки и Сварога Отца Небесного, младыми стопами прошёлси он по землице в виде капель дождевых и грозы, да поронял огненны молнии, кыи погодя обернулися у камни. — Сеслав задумчиво провёл пальцами по устам, и, обращаясь ужось к Лиходейке, молвил, — а идеже енти стрелы Перуновы добыть можно… Они ж, наскока мене ведома, вельми редко встречаются на землице, усё больше хоронятся под ней… под озёмушкой. Но мерзка козявка Лихорадка затихнув, словно и не слыхивала Сеслава, не желаючи ему отвечать, сморщив свово прескверно лико да заполнив егось обильно трещинками, ямками и глубокими бороздами.

Поелику воину пришлось вдругорядь хорошенечко потрясть руку мальчоночки и точно пробудить Ворогуху, оная замахав ручонками и ножёнками, немедля забалабонила:

— У днях торенки… у днях торенки отседова зачнётси взлобок…

Пологий да невысокий вон… и уначале почитай голы каменья там… На макушке одного из тогось взлобка находитси глубока лазейка у Подземный мир Богов Озема и Сумерлы… У там… у тамошних землях… глубоких и мрачных видимо-невидимо стрел Перуновых… Достать их будять не трудненько… легохонько хи…хи…хи…, — пискляво захихикала старушенция, точно ктой-то её пощекотал. — Вам особлива… занеже любять Боги подземного мира людишечек… мёртвеньких и живеньких… всяких разненьких… Добудьте евонтову стрелу Перуна, истолчите её у толоконце, залейте горяченькой водицей да дайте испить немочному… и вон… хи…хи…хи… непременно поправитси… Ну, а ежели то не содеять… то чрез три денёчка он у вас и помрёть…хи…хи…хи, — перьмешивая слова и смех прокаляка Лиходейка и подняв уверх свову тонку рученьку вуказал на Гушу, отметив, — гляните-ка… Гляните-ка каки у негось губенции… хи…хи…хи. Борилка и Сеслав поспешно повертали свои головы, и хотясь они знали, шо уста у шишуги были здоровенными и непривлекательными на вид, усё ж от казавшегося им стало горестно. Оно як по зеленоватой верхней губе шишуги стали проступать белые пятнашки, будто просыпанного мелкого пошена, первый знак зачинающейся хворости.

— Ах…ты! Ах…ты! — серчаючи воскликнул малец и надрывно затряс рукой да сице, шо у Лиходейки замоталася головёнка, як шальная. — Подла… подла змеюка… подла! А чё коли вона лжёть… лжёть…

Козявка мерзостна така… лжёть…

— А може и лгу… може…хи…хи…хи, — ответствовала Ворогуха не на морг не прекращая неистово пискляво хихикать. — А може и не лгу… эвонто вам токмо решать… як поступить… мене ж положено отпущать… Отпущать… сице вами обещано.

— Нами обещано було отпустить тобе, коль ты излечишь хворого, — произнёс Сеслав и не мнее сёрдито, чем отрок, потряс егось руку, у тем самым прекращая безудержный смех Лихорадки. — А ты не излечила…

Ты предлагаешь нам вутправитьси к Богу Оземе и евойной жёнки Сумерле у Подземный мир, абы добыть стрелы Перуновы… Отправитьси у мир Асуров каковые не дюже-то любять живых людей, усё больче предпочитая померших… У мир в каковом живуть лишь кроты, ужи и грибы— их прислужники… Эвонто помощью не считаетси… эвонто мы так не сговаривалися… Так, шо придётси Борюше отдать тобя, злобна Лихорадка, Ёжу… Давай Борюшка… чавось томить зверька.

— Тудыличь… тудыличь… — отозвалася без промедления Ворогуха, приметив аки вобрадованно закивал головёшкой мальчуган и ужось было решил расправитьси с подлой старушенцией, дёрнув руку к долу. — Я…ж…я…ж… ты ж должён понимать дочура ЧерноБоже… и не могуть творить добра… Но коли ты вобещаешь мене отпустить, я вам усё ж пособлю… Доведу вас до земель подземных Богов, укажу як тудытось войти и выйти, и идеже добыть сами стрелы… Ну, чавось…ву так согласны?

— Эвоно як ты балякать стала, — протянул Сеслав, и, пожав плечьми, воглядел пространство земель стелящихся уперёди, всё ащё покрытое сероватой предутренней дымкой, а Борилка узрел як у серо-зелёных очах воина блеснул огонёк радости. Сеслав чуточку помолчал, точно обдумывая чёй-то, а засим добавил, — да можно на тако согласитьси…

Токмо наш мальчик не смогёть тобе утак долзе за крылы вудерживать… а вотпустить никак тя не можно… Ты ж… не теряя времечку вулетишь… вобманешь и вулетишь… Веры те никакой неть, ты ж як усяко зло больно лжива…

— А…пущай, ваш мальчонка вырветь из главы моей волосок, — немного погодя произнесла Лихорадка. — Да привяжеть водин евойный конец к моей ноженьке, а иной укрепить на своем пальце… И тогды я вулететь не смогу, буду ко нему примотанна.

— Агась… ишь чаво удумала, — усмехаясь, изрёк Сеслав и вотпустив руку мальчика, упёр свои крепки кулаки у боки, казав старушенции мощный стан да плечи. — Волосок твой… тобе токась и подчиняитси…

Мы луче придумаем… Я вырву свой волосок и привяжу тобе к собе, а не к Борюше.

— Тогды и ты ускорости помре…, — попыталась пробачить Ворогуха, обаче осеклась на полуслове, и, явив свои чорные глазёнки, слегка их скривила у бочину.

— А…значить и мене ты облобызаешь, — догадливо закончил за Лихорадку Сеслав, и мотнул главой у сторону старушенции.

— Вжесь я не смогусь с собою совладать… да и не повжелаю, — пискнула у ответ Воргуха, и закачала узадь и перёдь своими паутинными ноженьками, точно их подхватил и заколыхал у так порыв ветра. — Мальчонку вашего я не могусь цилувать… Егось эвонтов Догода одарил здоровьем почитай на годь… потомуй-то я от негось и вупорхнула… Неможно мене яму наврядить.

— Вот у то и ладненько, — обрадовалси малец и сразу, ужесь не ожидаючи вуказанья, засунул свободну руку у свои густы светло-пошеничные волосья, и, выхватив у той копне овый, резвенько дёрнул увысь, а кады тот оторвавшись выскочил оттедась, протянул егось воину и молвил. — Ну-тка, дядька Сеслав, я вэнту козявку поддержу, а ты ей ножку то крепенько свяжи, да к левому мому пальцу намотай… шоб вона не смела нас вобмануть… Зане я не токмо Догодой одаренный, но и зёрнышком Ясуней наделён. А посему, пущай, Ворогуха знаеть, шо коль ряшить скверно собе вясти то я её мигом вутдам Ёжу…потомуй як вон николи не откажетси таку злобу заточить на долго времечко у свовом животе. Сеслав прослухав мальчонку, ищё немножечко медлил, будто не решаяся исполнить то, чё предложили Борила и Ворогуха… Однакось таче он всё ж протянул руку и прынял из пальцев мальчика не длинный волосок, да медленно приблизив к ноге старушенции начал восторожно привязывать… утак, шоб тот крепко держалси на ентой паутинке.

Лиходейка не шибко довольная тем, шо ей— на уловка не удалася, и тяперича на ноженьки будеть находитси чуждый волосок, но усё ж опасающаяся быть запертой у зверьке зачурованном, нехотя протянула трепещущуюся часть свово тельца. Вона даже придержала ноженьку, абы воину було вудобней обвязать вокруг неё волосок. Когды Сеслав укрепил иной конец волоса на вуказательном пальце отрока, и Борила отпустил крылы Ворогухе, та на морг зависла у воздухе, словно поддерживаемая потоками воздуха аль дыханием гневливого Позвизда, а после расправила их у разны сторонки и лягохонько ими взмахнула, точно намереваясь вулететь. Обаче волосок мальчишечки крепенько удерживал её подле руки того.