Веремя странствий [СИ]

Глава десятая. Встреча

Кады путники углубились у лесну чащу, Сеслав, шагающий прямо за Борилой, скузал, обращая свову речь к Быляте:

— Не понравилси мне вэнтот Чернява… Вельми вон угрюмый да неприветливый, точно не берос, а так неведомо чё.

— Ну, энто он можеть по первому сице… вже ж он не знаеть ны, не ведаеть чё мы во себе несём, — оправдывая ваяводу, молвил Былята и рукой придержал ветвь дерева, шоб вона не ударила мальца, шедшего позади няго, по лику.

— Не-а… Былята, не прав ты… Оно сразу видать вон нехороший человек, — вставил Щеко, топающий следом за Сеславом. — Дурной у няго, тёмный глаз… оно и душа, по-видимому, не луче, така ж тёмна, дурна… Эвонто надоть тако удумать, взамест доброго пути, бачить, шо заберёть твово коня… Сице токмо дурной человек гутарить могёть— тында, одним словом.

— А мене казалось, — встрял в толковище старчих Борила, и на малеша задержав свову поступь, оглянулси да посмотрел на Сеслава. — Он не тында, а Лихо…Ну, то самое, кое Асура Велеса предало… но доколь ащё двуглазое. Воины вуслыхав пояснение мальца, разом громко засмеялися, судя по сему, оно им дюже понравилось, а немного опосля Сеслав, перьведя дух от смеху, закалякал:

— Много я градов за последни годы объездил, торгуюче, да сопрувождая тех кто торгашит, и знашь Былята заметил я, шо люд бероский чаще стал со дурным взглядом встречатьси… По младости такова вроде не було, або я не примечал… Но нонче люди со таким дурным глазом об наживе тока и кумекають… гривошники для них точно дётки родные… А некие ваяводы, вже не буду я гутарить их имена, и вовсе устраивая монетны дворы чеканять на тех гривошниках свовы морды… Тьфу! водним словом! ден то беросы, кто о гривошенках шибче чем о людях думаеть.

— Може оно потому-то зло и топаеть на наши земли, да Асур Крышня дитю лишь и смог доверить силу Ясуней, — откликнулси низким голосом Гордыня. — Занеже лишь детска душенька энтим самым гривошникам не подчиняитси, да тока волю вольную любить. Горестно вздохнули воины, вспоминая у то зло, шо иде-тось топало копытами, приближаясь ко родным землям, да смурного ваяводу Чернява, у каковом, будто у водной глади отразилась изменяющаяся душа бероского люда. А Борилка вздохнул со всеми сообща, поелику переворошил у памяти матушку, братцев, сестричек да Младушку, свову деревеньку у коей жили люди попроще, дорожившие не гривошниками, а волей своей. Чернолесье, по которому шли днесь путники, было огромно и вельми благолепно. Здеся дубняк, с поднимающимися у нём могутными дубами, буками, каштанами, сменялси березняками и осинниками, меж них частенько встречалися небольши перьлески, идесь лезли из оземи сякие низкие кустарники да заросли малины аль ожины. Энтот чудный гай был наполнен звуками: пением птиц, шебуршанием ежей, окриками зверья. У лесу раздавались инолды и неведомы звуки аль стенания, кые исторгали духи, приглядывающие за странниками, и высвобождающие от веток, да стволов деревьев едва проторенну, зверину тропку, по оной те шли.

Духи енти не пужали людей, вже они были не злыми, и правили у зелёных нивах сберегаючи тама чистоту и жизть, а потому, у то ведал сякий берос с малолетства, николиже не творили ни чё худова людям, пришедшим у лес не с дурными мыслями. В чернолесье итить було легко и приятно, густы кроны деревов создавали унизу тень и прохладу, а встречающиеся в обилие роднички, ручейки, крыницы, ключи, речушки да небольшие озерки обеспечивали путников у достатке водицей. Продвигаясь уперёдь, як и велел Асур Крышня усё времечко на восход солнца, на всток, пополудню вышли к лесному массиву идеже росли лишь одни дубы. Оземь у энтом месте была грядиста и тянулись те холмы куды-то управо да улево. В высоту взгорки гляделись не оченно здоровыми, однакось склоны их, с произраставшими на них деревами, были круты. А вот вершины тех гряд, то плоские, то покатые, казали большеньки поляны, захваченные уполон коротюсеньким кустарничком, доселе не виданным Борилой, да вусыпанный чёрными, крупными ягодами.

У дубняках стоящие дубы были самыми настоящими велетами, а их верхушки, да густы кроны, кажись, заслоняли усё небушко, делая земли под собой сумрачными. Лёгкий ветерок пролетая, идей-то у там в вышине, едва заметно колыхал ветви, отчавось дерева трепетно качали мохнатыми кронами-головами и изредка сбрасывали к долу надоевшие аль поеденные жучками листочки. По мере ходьбы по лесным взгорьям на смену старикам дубам, пожившим на Бел Свете, явилась молода, юна поросль дубочков, да стали появлятси осины, берёзы, и отдельны дерева липы. Под теми деревами теснились заросли черёмухи, рябины, зимолиста, калины да лесного ореха— лещины с широкими листами, напоминающими туловище рыбы— леща, да и вядущево оттогось речного жителя свово название, с маханькими ноли белыми орешками укрытыми плотной зеленоватой обёрткой. Иногды встречались и вовсе молоденьки деревца: слегка кривоватенькой сосенки, мохнатенькой ели, тощенькой ольхи, аль пужливо трепещущего листвой граба. Под кустами по самой землюшке ползли густы, обильно разрастающиеся сяки разные травы. В небольших оврагах, кудысь приходилось спускатьси с гряд, ютились озерца, да вузкие речушки, брега каковых поросли осокой, камышом и ивами, и сторонь тех гущин, прильнув к оземи, стлалси с разрезанными листами Жар-цвет. А ужось аки чудно дышалось в энтих лесах!.. То словами и не перьдать!.. то надоть вздохнуть! Воздух был насыщен травами, листвой и цветами, вон был сладковато-лиственным и наглотатьси им странникам никак не удавалося. К концу дня местность вроде як выровнилась и гряды ушли, и на ночь путники расположилися у берёзовой рощице, идеже нашли, могутный, бьющий с под землюшки, ключ. Крас и Орёл довбыли пятёрых зайцев, до тогось большущих и жирных, шо внегда Сом их зажарил на костре, а воины пожвакали, мясо ищё и осталося. Улегшись у разведённых костерков, отдыхаючи, путники затихли…замерли… наблюдаючи аки на темнеющем небе, проступающем из-за повислых ветвей берёзы, стали обозначиватси звёзды. Вони словно старались вызариться на лежащих у глубине леса людей и подмигнуть им. Борилка притомившийся за день, вуснул первым, и также первым ранёхонько утречком пробудилси. Да проснулси он оттогось, шо сызнова почуял як ктой-то вылупилси на него. Мальчик открыл глаза, и резво поднявшись с расстеленного на оземи, для тепла охабня, сел и огляделси, проверяя, кому ж вэнтов раз он понадобилси. Но кругом окромя почивающих воинов, да дозорившего Краса ни кого, ни було.

Токмо недалече на высокой березе прямо на ветвях, то малец смог узреть у предрассветной серости парящей в березняке, ктой-то кажись сидел, занеже евойны два глаза светились зелёными вогоньками, точно древесны гнилушки. Отрок всмотрелси в энти гнилушки, и унезапно явственно услышал плямк… плямк, и тут же ветви дерева закачались.

— Слыхал? — спросил Борила Крас, вельми тихо, страшась потревожить сон путников.

— Агась, — также тихонечко ответствовал мальчоночка и для пущей вубедительности кивнул.

— С самой полночи я эвонти плямк слышу… будто ктой-то… когой-то шамает, — загутарил Крас и взволнованно завертал головой, озирая очами чернолесье залитое серой хмарью.

— Тама на берёзе, вроде як глаза горять, — прошептал малец.

— Иде… Иде горять? — беспокойно поспрашал парень и впилси взором в лицо отрока, озаряемое редрым пламенем костра.

— У там… — указуя рукой, на то дерево, идесь видал горящи очи, пробачил Борила. — Вишь у та сама высокая…, — Крас поспешно проследил глазьми у направление руки мальчика, а тот поясняя, добавил, — повороти главу чуток левее. Крас содеял зане велел мальчишечка и вуставилси у тёмну берёзу.

Вон долзе напрягал зрение, а засим медленно протянул руку, нащупал лежащий осторонь лук, да также медленно достал из открытого туло стрелу. Крас поднял лук, вставил у няго стрелу, и мгновенно вскинув оружие, чуток у выспрь, натянул тетиву и выстрелил. Послухалось тихое жужжание стрелы, негромкое плямк, а после зычное, продолжительное у…у…у… — словно взвыл раненный дикий зверь. И миг спустя лес наполнилси хрустом ломаемых веток, а Борилка увидал аки у ветвях берёзы потухли те самы древесны гнилушки, и чавой-то боляхное, сорвавшись с дерева, полетело униз к матушке землице, да шумно плюхнулось на неё.

— Чё? Чё стряслося? — воскликнул, пробуждаясь Былята. И немедля повскакивали со своих лёжанок и други воины, потомуй как дикий грай зверя, судя по сему, раненного, не прекращалси, а наобороть нарастал.

— Крас когой-то на древе подстрелил, — изрёк Борилка, и, подскочив с охабня, побёг следом за поспешившим к своей добыче сыном Быляты. А Крас, прихвативший свой меч, вже приблизилси к той берёзе, да к дико ревущему зверю, и востановившись, изумленно вытаращилси на того когось подбил своей стрелой. Оно ащё больче изумилси Борилка, подбежавший, в супровождение Быляты к дереву, увидав то, чавось никак не намеревалси зрить. Предрассветна серость немножечко поблекла и красно солнышко позлатило край небосвода оттогось энтого зверя стало хорошось видно. Токась то был никакой ни зверь, а старый Борилкин знакомец шишуга Гуша, и тяперича у надвигающемся утреннем свете можно було основательно разглядеть и его коренасту фигуру, и большую голову. На оной головёшке находились оттопыренные, округло-удлиненные уши, помещающиеся як и у людей в височной части главы, но в отличие от человека покрытые короткой тёмно-бурой шерстью. Нависающий над лицом, безволосый как и усё лико, лоб, смотрелись не привлекательно, да не мнее отталкивающим был, выпирающий уперёдь, подбородок, с лежащей на нём вывороченной, толстой нижней губой. Зелёные очи Гуши будто выкатились из глазниц и вельми сильно округлились сице, шо казалось ищё миг и вони, энти схожие со древесными гнилушками глаза, выскочать оттедась и падут горящими звёздами на оземь… У так сильно очи увеличились оттогось, шо Крас, у предрассветных сумерках плохо разглядев куды и в кого стреляить, попал стрелой прямо у длинный язык шишуги. Да утак неудачно пригвоздил ентот зеленовато-серый язык кончиком ко стволу дерева, у там… высоко, идеже Гуша сидел и воткудова свалилси. А посему разнесчастный шишуга днесь стоял у корнях дерева, на земле матушке, и, задравши кверху голову, широкось разявив роть, громко и призывно подвывал. По егось бледно-буроватой коже лица тёкли двумя ручейками слёзы, выныривающие из очей, а на лбу морщины от испытываемой боли стали вже глубже и корявее. По долгому языку струилась униз, сочившаяся из места прокола, бледно-алая кровь. Энта юшка, неторопливо прокладывала собе путь по поверхности языка, и катила свои кровавы потоки прямо в раскрытый рот шишуги, а поелику страдающему Гуше приходилось сглатывать её, постанывая да инолды давясь.

— От… эт да! — вымолвил Сеслав, осматривая подвешенного за язык к стволу дерева шишугу. Гуша, тем времечком, узрев обступивших его со всех сторон воинов, перьстал выть и ано стонать, да закатив свои очи сызнова у глазницы, оробевший, расстерянно вуставилси в лицо Борилки, и кажись постаралси ощеритьси, малёхо разгладив на лбу глубоки борозды морщин.

— Энто Гуша, — улыбаясь в ответь, пробалякал Борила, и ободряюще кивнул тому.

— Тот самый, каковой тя по главе дубиной бил? — густым голосом вопросил Орёл и кинул у сторону шишуги сёрдитый взгляд. Гуша поймав тот взгляд, сей же морг тяхонечко заскулил, точно маненький обиженный аль побитый щенок. Вон сызнова выкатил уперёдь, увеличившиеся у несколько раз, глаза, да затрясси, вроде як его бил озноб, не тока усем телом, но даже и расстянутым свёрху до низу языком. Оттово юшка евойна заплюхала и стала разлетатьси у разны стороны, попадая на светлы рубахи воинов.

— Агась тот самый, — пояснил мальчик, подтверждая догадку Орла.

— А чё вон тут делаить? — не мнее хмуро поинтересовалси Щеко да вотступил назадь, шоб кровь шишуги не попадала на него.

— Хрях…лялизка… хрях…лялизка, — с трудом ворочая подвешенным языком и раскрывая ещё ширше роть, проговорил Гуша да издал како-то громкое кряхт… словно пытаясь чавой-то сглотнуть.

— Чё…чё…? — перьспросили воины шишугу не понимая о чём тот гутарить, и шагнули к няму ближее. От ентого движения разобиженный Гуша подпрыгнул на месте, да вцепившись своими загнутыми, крепкими когтьми у кору ствола попыталси взобратьси на берёзу. Но то ему почемуй-то не удалось, и вон резко съехал униз, при том зеленовата понёва, прикрывающая евойны бёдра, задралась кверху, обнажив на миг покрытые шерстью ноги, и таку же волосату сраку.

— Энто вон про язык балабонить, — скузал Борилка, луче других путников понимающий чудну молвь шишуги. Малец приблизилси ко стволу, большой у обхвате, берёзы и обошёл её по кругу, разглядываючи нижни ветви. А маленько вопосля выбрав одну из них, остановилси да оттолкнувшись ножищами от землице стремительно подпрыгнув выспрь и обхватил толсту ветвь руками. Но ветвь не выдержав, як оказалось не малово веса отрока, абие захрустев, обломилася, и Борилка без задержу свалилси на оземь, приземлившись на спину. Он тут же резко вскочил на ноги, да принялси отряхиватьси от листвы и кусочков почвы, прильнувшей ко холсту штанин, да вубъясняя свои действия воззрившимся на него воинам, молвил:

— Надобно евойный язык освобудить…

— Ну-кась я подсажу тобе, — откликнулси Сом, вже паче жалостливо оглядывающий шишугу изнывающего от крови и вытекающих из уголков рта, да улетающих к низу рыже-алых слюней. Сом подошёл к мальчоночке и обхвативши евойный стан приподнял сице высоко, чё Борилка смог ухватитьси руками за ветку потолще, да подтянувшись, взабратьси на неё.

— Сторожко, — негромко отметил снизу Былята, встревоженным голосом. — У берёзы ветки до зела тонки да хрупки… неровен миг вулетишь к долу.

— И ваще…, — добавил грубовато Сеслав. — И чавось ты Борила на берёзу полез, высвобождать… Он тя по главе дубиной колотил, а ты яму помогашь… он ентого не заслуживаеть. Обаче мальчик може и хотел пояснить Сеславу, отчагось полез выручать Гушу, да не стал, занеже под ним, прав был Былята, ветви берёзы не просто гнулись, а ащё и тихонько, но вельми не приятно для слуха, кряхтели и скрипели, жёлая разломитьси. Борила медленно перьбиралси с ветку на ветку, стараясь ступить на вяще широку, и опиршись о неё подошвами босых стоп (уже як на ночь вон снял сапоги и суконки, шоб ноги могли отдохнуть), неторопливо выпрямлялси, вставая у полный рость, одной рукой обнимая ствол дерева. Напоследях вон достиг того места идеже у ствол был вогнан язык Гуши. Отрок протянул праву руку, и, ухватив за древко стрелу, резко дёрнул её у сторону, высвобождая лялизку шишуги. И токмо наконечник стрелы покинул язык, аки тот оторвавшись от коры берёзы полетел, таковой распластанный, униз, громко плюхаясь с ветки на ветку, иноколи повисаючи на них, но сице… лишь на чуть-чуть. Ащё пара веток… раздалси последний, зычный плямк и лялизка вочутилась у распахнутом рту шишуги. И як тока вона оказалась на положенном ей месте, уста Гуши сомкнулися, нижня губа укрыла, точно одеяло, приплюснутый нос, схоронив под собой и верхнюю губу. Борилка тады же тронулси слазить униз, на тяжело качающихся ветвях, постанывающих и жаждущих обломиться. Вскоре вон благополучно достигнув нижних ветвей дерева, присел на одной из них, оная протяжно взвыла. Ухватившись за неё руками, Борил спрыгнул к долу, на миг зависнув у воздухе. Засим он разжал пальцы и вочутилси на землице стоя на ногах… бойче покачнулси… и уже он на землице сидя на сраке. Щеко торопливо протянул к отроку руку и помог тому поднятьси. Шишуга высвобожденный из полона пужливо зыркал, вдругорядь ставшими маханьками, глазками на воинов и вжимаясь спиной в ствол дерева, по-видимому, ожидал того морга кадысь его будуть дубиной по головёшке огревать. Потому, на всяк случай, Гуша, вывертав свову нижню губу, подхалимно вулыбалси, заглядывал усем путникам в очи, а особлива Быляте и зачем-то тряс головой сице, шо казалси каким-то дюже хворым.

— Ты, чаво тут делаишь? — вопросил обращаясь к шишуге Былята.

— Его кличуть Гуша, — изрёк Борилка, оправляя книзу задравшуюся рубаху.

— Агашь… агашь… Гуша, — поспешно закивав, подтвердил шишуга, не прекращая вулыбатьси. — Гуша пошёл ш вами… там шишугушки Гушу ни лубять… шимьи нит… Гуша овыя… овыя… плачить…плачить…

— О… — протянул Борила вслухиваясь в говорок шишуги. — А ты Гуша я аки гляжу луче балабонить стал с последней нашей встречи.

— Агашь…агашь…Гуша башковит… умный така Гуша, — довольным гласом подтвердил слова отрока шишуга. — У Гуши когти длинны… Гуша быштло бигаить, халашо кушаить… ой! неть, не то… Ловить халашо иду будить…шишки…ягодки… можить лыбу…заяша… Гуша вам плигодитши билити, билити такого холошенького шишугу, ни пожалийти.

— Ты ж Гуша калякал мене, шо мясо не шамаешь, — хмыкая, произнёс Борилка и огладил рукой затылок иде усё доколь находилась широка, рубленна рана вже затянувшаяся плотной коркой болячки.

— То я ни им… а ты ишь… а Гуша тако башковит подить и помаить… и ты… и… — шишуга обвел взглядом воинов да склонил, у то всё времечко задранную кверху, голову униз, да абие у няго на спине точно вырос большущий горб. И Гуша обращаясь толь к оземи, толь ваще не понятно к кому, сказал, — и воины будут ишть…

Возьмити… возьмити Гушу… Гуша падёть ш вами, можить надёть шишугушку, котола ни знаить, шо Гуша шилдиты и выть замуж за ниго…

— Ха…ха…ха…, — громко грянул со усех сторон смех, и воины вутирая носы аль глаза, спешно прижимали руки к животам сдерживаючи веселье желающее вырватьси из них наружу.

— Эвонто, — наконец прорезалси голос у Быляты и вон опершись рукой о плечо хохочущего сына, молвил, — ты Гуша у такой противный, шо ни водной шишугушке не мил, и вони на тя не глядять, оттогось ты к нам и прицепилси, надеясь у дальних краях разыскать собе невесту… Ну, а ежели у тех местах не живуть шишуги, як тады быть?

— Ох…хох, — горестно выдохнул Гуша, и вывернув свову нижню губу, пристроил её на подбородок, да немного погодя, верно обдумав слова старшины воинов, ответил, — ну, коли шишуги тама ни живуть, таки хоть плойдушь Бил Швить пошотлу, собя иму покажу.

— Кхе… те похоже не стоить Бел Свету казатьси, — встрял в разговор Сеслав да зачесал ладонью на главу свои рыжие волосья, вупавшие от дуновения ветерка на лицо. — Вжесь ты мне поверь…

Упавостью ты не блещишь… и окромя — охо. хо! ничавось вызвать не могёшь.

— Вжи я ни блищу, но ты тожи холош, — мгновенно откликнулси Гуша и вздернув выспрь голову, вызарилси на Сеслава. — Усё у тя лико, коли ты то ни видаишь, лашпалашовано шотлить ни плиятно… во ак…

— А ты и не сотри, ежели не приятно, ужось не прошу я тя о том, — усмехаясь ответил Сеслав, и провёл пальцами по поверхности пузатого шрама.

— А я и не шотлю… больно надо мни шотлить, — тутась же загутарил в ответ Гуша и лицо его исказила кака-то кривизна сице, шо верхня губа изогнулась управо да приподнявшаяся увысь щека поглотила правый глазь, и шишуга немедля превратилси в страшного вуродца. Токмо эвонто состояние лика длилось недолзе и ускоре вернулси прежний вобраз Гуши, може не оченно приятный, но усё ж терпимый, и тадысь шишуга продолжил, — я ушё шотлу на Быляту, — тяперича Гуша широкось расплылси у улыбке и заискивающе посотрел на старшину воинов. — Былята тут цалёк, шлавнийший, шильнейший, шталейший… Он ушё лешаеть.

— Не-а…, — покачивая головой принялси пояснять, заглядывающему яму у очи шишуге, Былята. — Я туто-ва не царёк… и рядить будем усе сообща, як то у ны и положено… у ны у беросов. И Сеслав, — воин кивнул у сторону стоящего обок соратника и снял широку ладонь с плеча сына. — Тоже будять решать: брать тя аль за язык взад к дереву прицепить да сице и оставить… Зане не должно то гостей по голове бахать дубиной, ко сему прочему ищё и мальца махого, то исть Борюшу нашего…. Эвонто я тобе, Гуша ищё тады в зачурованном твовом лесу хутел сказать, оттогось у дверь во твоё жилище и стучал… Да ты больно плотно её прикрыл и верно мово стука не слыхивал. Шишуга ураз от тех слов Быляты перьстал улыбатьси, оно как ему вельми не хотелось задерживатьси у ентом чужом березняке, да ащё и быть привязанным к дереву за столь необходимый ему язык. А посему Гуша испуганно оглядел лесны просторы точно намереваясь свершить побег, но на помочь ему пришёл Борилка, вон обошел Сеслава, и, подойдя к старшине воинов дернул егось за рукав, и втискиваясь меж соратников, подняв голову, произнёс:

— Дядька Былята, его… эвонтого Гушу стоить пояти с собой.

— Эт… чё сице? — удивленно пожав плечьми, вопросил Былята.

— А оттогось, шо вон лесной человек, — загутарил мальчик и кинув взгляд на приободрившегося от заступничества шишугу, порывисто закивавшего своей огромной главой. — И вон на усяком языке могёть балабонить, утак осе в байках наших сказываетси… Бачиться там, шо лесны люди, усе языки знають… Оно слыхал бы ты, аки вон непонятливо говаривал при нашей первой встрече, а чичас сице хорошо балабонить… усё… усё ясно… А язык у няго какой длинный видали вже… он из любой ямищи вытащить… тако крепкий.

— Энто ты насчёт языка точно подметил… не длины конешно, а тогось, шо лесны люди на усяких разных наречиях говаривают, — согласно молвил Сеслав. И вобращаясь к соотчичу, отметил, — стёжка у Торонец дальня, йдёть не токась чрез болота, но и чрез леса, а посему нам толмачь нужон… толмачь… тот каковой перьводить наши слова будеть.

— Ой! Гуша такой башковит… такой, — радостно выдохнул шишуга, понимая, шо чичас решаитьси его судьбинушка. — На лубом… лубом языки говолить могёть… на лубом…

— Ну, чавось робяты, — обратилси Былята к соратникам и обвёл их взором. — Бярём егось як толмача, аль неть?

— Да, ужось берём, куды ж тяперь его дёвать, — вступилси за шишугу Сом, когды и остальны воины согласно закивали, понимая, шо с таким языком, аки у Гуши вони однозначно не пропадуть и ужось засегда смогуть его использовать як толмача аль як крепку, хотя и склизку, ужу. Оно як вопрос о шишуге был единогласно разрешён, воины развернулись и побрели к кострам, которые от долгих разбирательств и разговоров ужось почитай прогорели. Борилка же ласковенько просияв шишуге и позвав его за собой, отправилси вслед за старшими. Гуша одначе не двигалси с места и усё также стоял, вжимаясь спиной в ствол дерева, будто не до конца осознавая, шо неприятности обошли его стороной, да тяперича вон у безопасности. Кады ж он то домыслил, а воины занялись своими делами, став умыватьси у прозрачной водицы ключа, да принявшись готовить итьбу, шишуга напоследях отступил от берёзы и содеяв несколько боляхных прыжков у направление путников, засим также резко перьйдя на шаг, приблизилси к костру за которым расположились Былята, Сеслав и Борил. Гуша ащё раз пужливо оглянулси, проверяя— нет ли како нападения и мгновение спустя опустившись на оземь, присел подле мальчика, лежащего на охабне и взирающего на голубо небо, проступающее скрозе белизну ушедшей ночи. Отрок перьвёл взор с небушка на шишугу, усё ищё беспокойно таращившегося на Сеслава, и вопросил:

— Гуша, сице энто ты у зарослях куги на Ковыльке пряталси? И усё ноченьку, як выразилси дедко Луговой, пакостил тамось.

— От… то я вбыл… тока я ни пакоштил… ни-а… я на ваш глядил… и ил… сю ночь ил… оно аки там на личьки много вкушношти жавёть, — вутветил шишуга и надсадно вздохнул.

— Кхы, — вухмульнулси малец и нанова молвил, — а чё — то я не скумекал… пошто вы с отяпами воюете… чавось делите? Шишуга поднял праву руку, и вострыми когтями почухал шерсть на голове, а таче пояснил:

— Да ни-и… ни воим мы ш ними… так тока змиями индовитыми и дубинами пиликидываимшя… да ужось шыздавна пиликидываимшя.

— Интересно, а чё вы тады на ездову полосу не выходите? — поспрашал Борилка немножечко попозжа, разглядывая морщинистый лоб шишуги.

— Оттогошь шо низя нам туда выходить, — сказал Гуша и повертал у разны стороны главой вроде як проверяя никто ни чё дурного не жёлаеть с ним сутворить. — Кады-та давным… дамно, у то шызвику було… хаживали по Бил Швиту Боги, я тады ащё ни лодилси… И лаз ихал на швовом шилиблиштом кони Ашул Шималгл, он тады вжи… Обаче малец перьбил каляканье шишуги, и, приподнявшись с охабня, опершись на него локтём, да подперев ладонью щёку, изумленно вуставилси на Гушу, перьспросив:

— Ктось… ктось хаживал, — но морг спустя догадавшись о чём речь, сам же и ответил, — а…а… Асур Семаргл, ты жёлал казать Бог Огня, Светозарый Семаргл.

— Вон…вон шамый, — закивал своей головёшкой Гуша, подтверждая слова отрока. — Ашул Шималгл ихал на коне…был Бог молодый шувшим… уный такой… голячий… А втады долог ни було и отяп зимли подходили плямо к зимлям шишуг… и мы сё влимя билишь и билишь с энтим плиплотивным налодцим…… плишлыми они потому как вбыли… плишли нивидомо откуда… пошилишь и давай лугатьши и длатьши… бида плям… И билишь мы с ними— то они вилх билуть, то мы… А тут Шималгл… идить вон идить, а отяпы давай у ниго змий индовитых кидать, ну, а шишуги то штилпить ни шмогли, шоб у Шималгла змий пулять да швылнули у отяп дубыни… От так одна дубыня Богу по голови и повпала… Шушайно, но попала, а змиюка отяпинская значь на коня впала, да кушанула у тот шамый… тот… а клуп. Кушанула… а конь як жалжёть… больно иму знать… А Шималгл голячий… молодой лассилдилси, мячом швоим махноть и ушё… ушё…

— Чагось усё? — вопросил казавшийся со стороны бестолковыми мальчоночка, и кивнул, задумчиво уставившемуся удаль шишуги, поощеряя гутарить преданье дальче.

— Ушё… долога миж нашими цалштвами плолегла… да и шами земли стали очалованными… ни шякий туды могёть войти, — вздыхаючи пробачил Гуша, и пожал широкими плечьми, вже как-то до зела расстроенно.

— А як же мы туды забрели? — спросил малец.

— Навилно, ктой-то вам туды плоходь вуказал… можи налочно, шоб мини вы могли у путь взять… а то аки у дальний доложки без толмача… никак ни можно, — шишуга сызнова смолк и не мнее горестно выдохнув, подтянул улегшуюся на подбородок нижню губу, да вутёр стекающую из левого уголка рта тонку струйку белой, пузырчатой слюны. — Мы лидко уходим, — вмале продолжил он бачить, — с наших зимиль… там жи дом наш… а дом знашь аки тяжило покидать… Но мни надо… Надо жину найти… да и вам биз миня никак… кто ж толмачом будить… кто ж поможить… А жинку хочу найти таку ж ак и я, шоб вбыла лашклашавица… и шоб лоб большой… и главное шоб лялизка клепка… а то без лялизки никак… Нежданно Гушина нижня губа и вовсе кажись вопустилась к долу, укрыв своей безобразностью увесь подбородок, рот стремительно открылси и оттуда, прямо-таки выстрелив, словно стрела, полетела уверх та сама длинна и крепка лялизка. Язык подлетел довольно высоко, уже не меньче двух косовых саженей, и громко плюмкнув, с той же быстротой вернулси обратно у роть шишуги. Правда Борилка вуспел заметить, шо на его конце тяперича поблескивало тело и две пары голубо-серых сетчатых крыльев. Гуша втянул в роть язык, и, судя по виду, прилепленну к няму стрекозу, да немедля плотно сомкнул губы и неспешно принялси перьжёвывать пойманное. Малец лежавший обок с шишугой и наблюдающий за эвонтовой удивительной охотой, немногось поморщилси и произнёс:

— Гуша, ты ж балабонил — ишь тока корешки и шишки, а я как погляжу тока, шо у роть отправил стрекозу. Шишуга усё также неторопливо дожевал итьбу и порывисто сглотнув, горестным голосом изрёк:

— Уж я дюжи лаштлоин… Лаштлоин… А так я ни оченно лублу штликоз… больче жучков и бабошик— вони шлащи…

— Знаешь чё, — вмешалси у разговор подошедший к мальцу Сом и протянул тому большой кусок холодного мясца, да хлебца. — Ты вэнти свои плямк и хрум…хрум идей-то подальче от нашего стола твори, а то я не ведаю як други, но мене опосля увиданного ужотко жущерить и расхочетси. Гуша ничавось не ответил Сому, а токмо ощерил зубы, придав свому лику приятность, и кады воин предложил ему мяса и хлеба отказалси, сославшись на то, шо вжесь сыт.