Ветряные мельницы надежды

17 СЕБАСТЬЯН. Удар

Я проснулся на заре. Солнце еще даже не встало. И все же, я думаю, меня разбудил свет.

Я лежал на шезлонге во дворе, но уже без Марии.

Я поднялся, потянулся с удовольствием. Вошел в дом.

Вчерашнее ощущение новизны не покинуло меня. Я чувствовал, что все вокруг изменилось. Вместе со мной. И что эти перемены — уже навсегда.

Это чувство оказалось очень кстати, потому что Марии и в комнате не было.

Дверь в ванную была приоткрыта, и я позволил себе заглянуть. Нет Марии.

Я прошел к бабушкиной японской ширме, но колыбель Натали тоже была пуста.

Еще секунда — и я пошел бы искать их у бабушки, если бы случайно не глянул на кладовку. Дверцы открыты, вещи Марии исчезли. Вместе с рюкзаком. И что это значит? Я стоял и все смотрел, смотрел, пытаясь докопаться до уголка в своем мозгу, где крылся ответ. Хотя, боюсь, не очень-то я рвался найти тот уголок. К чему, если ответ очевиден. Один-единственный может быть ответ. Другого не дано. А я все стоял и смотрел.

Наконец оглянулся на диван. И знаете, даже не удивился. Должно быть, заранее знал, что меня там ждет.

Не помню, как я взял записку. Помню лишь, что сидел на диване с листочком бумаги в руках. И не спрашивайте, как долго. Ни малейшего понятия.

Она написала, что должна вернуться.

Что она вправду любит меня, но все-таки должна вернуться.

Прости, Тони.

И все.

Сколько я там просидел с запиской в руке? О чем думал? Не знаю. Не уверен даже, думал ли о чем-нибудь вообще. По-моему, мозги отключились по собственной воле, и я к этому не имел отношения. Зато я помню свою первую — после долгой пустоты — мысль: «Вряд ли Мария ушла среди ночи, скорее всего, совсем недавно, и ее, наверное, еще можно догнать».

Я выбежал на улицу. Во дворике перед домом напротив сосед поливал клумбу. Лысый мужчина лет под шестьдесят, в банном махровом халате.

— Привет, Себастьян! — крикнул он. — Мы все так рады, что ты вернулся! — И он помахал мне.

Я его впервые видел и понятия не имел, откуда он знает мое имя и с чего бы это ему радоваться моему приезду. Полагаю, весь город знал о моем возвращении, но в тот момент я совершенно отупел. Я мог думать только о Марии.

— Вы случайно не видели здесь женщину с ребенком на руках? — выпалил я, подлетев к его забору.

— А как же, видел. Минут десять назад, не больше. Дошла до перекрестка и на шоссе поймала машину.

— Поймала машину?!

— Попросила подбросить. Ну, ты знаешь: большой палец вверх — и попутка тормозит.

— Ой, ну да, конечно. Спасибо.

Я ринулся в сторону шоссе. Кто бы мне самому объяснил — почему? Потому что я потерял свою Марию. Потому что затормозившая машина могла увезти ее бог весть куда. Потому что я не мог ничего не делать. Потому что у нашей истории должен быть счастливый конец, и только я мог его сейчас изменить.

Что это за история любви без счастливого конца?

Уже на полпути к шоссе я сообразил, что не узнал у соседа, в какую сторону она уехала. Но сразу же понял, что спрашивать-то не имело смысла. На запад. В сторону автобусной станции. Добежав до шоссе, я тоже свернул на запад.

Вообще-то шоссе — это громко сказано. Здесь это всего лишь асфальтированная дорога в две полосы. Причем в такой час абсолютно пустая. Мне и в голову не пришло ждать попутки — я просто побежал прямо посреди дороги, по разделительной линии. Мили две пробежал. А то и три. Кажется, где-то в процессе я спросил сам себя — что я, собственно, делаю? Кажется. Не уверен. Но если и так, то мысль была смазанной. Некогда было думать — я бежал. Готов был бежать вечно. Затянуло во что-то такое, что трудно остановить. Пожалуй, я и не остановился бы, если б не увидел посреди дороги…

…сбитого машиной зайца или кота. Так я сначала подумал. Но когда подбежал поближе, то не увидел ни головы, ни хвоста. Посреди дороги лежал кусочек меха. Я встал прямо перед ним. Присел на корточки. И поднял с асфальта…

…муфту из меха кролика.

Я несколько минут просидел на корточках с муфтой в руках. Мягкая и пушистая, она ласкала мне ладони. Далеко-далеко вертели лопастями мельницы. Собственно, я не мог их видеть — разве что краем глаза, — но точно знал, что они есть.

Мимо промчалась машина — объехала меня, оглушила возмущенным гудком. Я не сдвинулся с места.

Первой моей мыслью было — она нарочно выбросила муфту. Не Натали, нет. Девочка ни за что не рассталась бы со своей любимой игрушкой. А Мария могла бы. Если бы не хотела, чтоб хоть что-то напоминало обо мне.

Зато вторая мысль понравилась мне гораздо больше. Я представил, что Натали, глядя на ветряные мельницы, снова наполовину высунулась из окна. А муфта на этот раз спланировала не под ноги пассажирам — она выпорхнула из окна и приземлилась посреди дороги. А Мария у меня такая робкая — она постеснялась попросить водителя развернуться, чтобы подобрать.

Конечно, я не знал, как оно вышло на самом деле, но я выжег в мозгу именно второй вариант. Записал на подкорку, как кусочек истории собственной жизни, чтобы запомнить на веки вечные.

Бежать дальше я не мог. Смысла не было, во-первых. И сил не осталось. Будто бы вся энергия вмиг испарилась, как только я понял, что смысла догонять Марию нет.

Я поднялся с корточек, повернулся и увидел на обочине сине-пятнистый пикап. Бабушка Энни сидела за рулем и молча смотрела на меня.

Я подошел к пикапу:

— Что ты здесь делаешь?

— Увидела, как ты бежал по дороге.

— Не спросишь — почему?

— И так понятно.

Опустив голову, я долго разглядывал асфальт.

— Ну-ка, садись, — сказала бабушка.

Я обошел пикап, забрался в кабину, захлопнул дверцу. Окно было опущено, и я сразу высунул голову и уставился на мельницы. Лишь бы на бабушку не глядеть. Лишь бы не видеть, как она вывернет руль и направит машину обратно к дому.

— У нее есть деньги?

Я услышал голос бабушки Энни, но словно издалека. Как во сне бывает.

— Вряд ли. А что?

— Может, она на автобусной станции?

— Сосед сказал, она попутку поймала.

— Запросто могла поймать попутку до автобусной станции.

— Мама уехала?

— Нет, дорогой. Мама здесь.

Через несколько миль пути бабушка глянула на меня. На мои руки, сжимавшие меховую муфту.

— Они случайно эту штуку потеряли. Уверена, мой мальчик, что это они не нарочно.

— Угу. Я тоже так думаю.

Наверное, я был жутко расстроен. Наверное, то утро казалось мне сном. Пугающим дурным сном. Иначе с чего бы мне снова разыгрывать из себя Тони? А так оно и было. Выпрыгнув из пикапа, я рванулся к станции точь-в-точь как Тони, когда он бегал по улицам и звал Марию. Нет. Боюсь, я слегка переделываю фильм, потому как Тони не звал Марию — он ведь думал, что Мария умерла. Он звал Чино, чтобы тот и его убил.

Звал Чино, но нашел-то он Марию. И я свою тоже нашел.

Она сидела на скамейке, бок о бок с Натали: неестественно прямая спина, взгляд устремлен на что-то далеко впереди. Или просто в никуда.

Зато Натали меня увидела. И Натали меня выдала.

Чмок. Она вынула палец изо рта и прозвенела колокольчиком:

— Пивет, Тони!

Мария вскинула глаза, и я одно за другим прочел чувства, которые никогда не хотел бы видеть на ее лице. Стыд. Вина. Сожаление. Уж не знаю, откуда у меня взялись силы, чтобы не отвести взгляд.

Я сел на скамейку рядом с ней. Вернул Натали меховую муфту.

— Пасиба, Тони.

Самой разговорчивой из нас вдруг оказалась Натали.

— Поедем домой, — наконец произнес я — само собой, обращаясь к Марии.

Она мотнула головой:

— Не могу.

— У тебя есть деньги на билеты? Ты мне не говорила.

— У меня нет денег. Я позвонила сестре, и она купила мне билет.

— Зачем тебе возвращаться? Твой дом теперь здесь. Поедем.

— Нет. Не могу. Мне надо вернуться.

— Зачем?!

— Чтобы забрать Си Джея.

Си Джея… У меня желудок узлом завернулся. Но я тут же подумал, что речь никак не может идти о Карле. Она бы не сказала о Карле «забрать», верно ведь?

— Кто это — Си Джей?

Я не видел ее глаз — Мария не отрывала взгляда от вытертого линолеума автобусной станции.

— Карл Джуниор.

Казалось бы, любой должен понять, но до меня не дошло, и Мария это почувствовала, не глядя на меня.

— Мой мальчик.

— У тебя есть сын? — услышал я вопрос. Голос чем-то похож на мой, а вроде — кто-то со стороны произнес.

— Прости, что не сказала раньше. Ты не взял бы меня с двумя детьми. Я ведь думала, ты меня и с Натали не возьмешь. Но Натали я никак не могла оставить. А Си Джей постарше, и я подумала, что могу оставить его с отцом… А на самом деле не могу. Я должна его забрать. Должна за него бороться. И неважно, что там случится.

Я откинулся на спинку скамейки. Уперся позвоночником в гладкое, прохладное дерево. В памяти всплыл наш разговор под звездным небом пустыни. Как все-таки странно, что даже прошлое может вдруг измениться. Узнал ты что-то новое — и прошлое меняется.

Промолчав целую вечность, я спросил:

— А почему ты такую записку оставила, словно навсегда уезжаешь?

Мария повернула ко мне лицо, мокрое от слез. Она плакала. Беззвучно. Я и не догадывался.

— Не могу же я вернуться и жить здесь с двумя детьми.

— Не можешь? Это почему?

Она долго-долго смотрела мне в глаза. Как-то даже удивительно долго. А я все это время старался не съежиться под ее взглядом.

— В таком крохотном домике нет места для четверых.

— А я найду работу, и мы снимем что-нибудь побольше.

— Правда, Тони? Ведь двое детей.

— А что, это так страшно?

Она снова уставилась на грязный линолеум. И не ответила.

— Может, Натали здесь оставишь?

Это было бы здорово. И правильно. По двум причинам. Во-первых, тогда Карл наверняка не обидит девочку и не заберет ее. А во-вторых, я знал бы наверняка, что Мария вернется.

Нет, по трем причинам. Знаете, какая третья? Я не один ждал бы Марию в нашем крохотном домике.

— Натали не согласится.

— Она меня уже любит. И я ее люблю.

— А если она все время будет плакать?

— Это лучше, чем рисковать. Откуда тебе знать, что с ней Карл сделает?

И опять долгое молчание.

— Натали, — сказала наконец Мария, — ты останешься в домике у Тони? Ненадолго. Обещаю, солнышко. Я только заберу Си Джея и сразу вернусь.

— Ка-да? — спросила Натали.

— Очень-очень скоро. Через недельку. Ты поживешь в том домике с Тони?

Натали молча сунула палец в рот.

Я осторожно поднял ее со скамьи, и малышка не издала ни звука, лишь ткнулась мне носом в шею.

— Ты только береги себя, — сказал я. — Осторожней там.

— Да, конечно. Позвоню твоей бабушке, как только доеду. И еще когда заберу Си Джея. Ну, чтоб ты знал, что я в порядке.

Ко мне начал подбираться страх. Как представишь, что с ней стряслось в последнюю ее встречу с Карлом… Может, Си Джею с отцом и неплохо? Может, надо мальчика там и оставить?

— А может…

— Нет, — оборвала меня Мария. — Я должна это сделать. Понимаешь, должна.

Она покопалась в рюкзаке, вытащила несколько вещичек, положила рядом с собой на скамейку.

Два малюсеньких платьица.

Три пары совершенно кукольных трусиков.

Расческу с мягкими пластиковыми зубьями.

Зубную щетку с ручкой в виде мишутки.

Видеокассету с «Волшебником страны Оз».

— Ну почему, Мария? Зачем тебе снова туда ехать?

— Чтобы Си Джей никогда в жизни не сказал про меня таких слов, какие ты сказал ночью про свою маму.

— Ох…

Я взял со скамьи вещички Натали.

Ответить мне было нечего. И поздно забирать назад слова, что я говорил ночью.

Бабушка Энни ждала меня в пикапе, не заглушая мотора. Я забрался в кабину, усадил Натали к себе на колени, а ее вещи положил рядом на сиденье. И застегнул ремень безопасности. А бабушке сказал:

— Это долгая история.

Она кивнула и нажала на газ.

— Он ее убьет! — выкрикнул я. — Как я мог ее отпустить?! Идиот! Он же убьет ее. Живой он ее не выпустит. Я должен был ехать с ней. Защитить. Хоть попытаться что-то сделать!

Я сидел за кухонным столом с бабушкой и мамой, которая появилась молча и неожиданно. И не спрашивая разрешения. Бабушка поставила передо мной стакан апельсинового сока. Я не пил сок — и капли не проглотил бы. Желудок точно кто-то в тиски зажал и с каждой секундой все туже заворачивал болт. Натали у меня на коленях крепко зажмурилась и прижалась лицом к моей шее: палец правой руки, как всегда, во рту, а в левом кулачке намертво зажата муфта. Я слишком поздно сообразил, что не должен был всего этого говорить при ней. А если малышка поняла, о ком речь? Как же ей должно быть страшно!

Это были мои первые слова с самой автобусной станции. Они сорвались с языка и, казалось, заполнили кухню. Я не к маме обращался. Даже не смотрел на нее.

— Однако девочка права, — сказала бабушка Энни. — Тебе там делать нечего. Если уж он способен кого-то убить, то начнет с тебя.

Молчание длилось куда дольше, чем обычная пауза в разговоре. И тишина была абсолютной. Я не знал тогда, насколько важным было это молчание. Но клянусь, я чувствовал: что-то уже происходит.

И вдруг мама сказала:

— Пусть лучше убьет меня.

Я понял, что это произнесла мама, потому что смотрел на бабушку и видел, что она не открывала рта. Я тоже молчал. Оставалась только мама. Я ведь ее голоса с семи лет не слышал. Не уверен даже, помнил его или нет.

— Что? — Я посмотрел на нее. Не хотел, а посмотрел. Но она такое сказала… такое… — Что ты имеешь в виду?

— Только то, что сказала. Я поеду с девочкой и постараюсь ее защитить. А если ему надо кого-нибудь убить — пусть убьет меня.

И снова молчание. Держу пари, не только я, но и бабушка с мамой не знали, что сказать.

Мама поднялась из-за стола:

— Так. Потороплюсь, пожалуй, а то еще упущу ее.

Бабушка Энни проводила ее в коридорчик перед входной дверью, откуда до меня донесся приглушенный разговор. Я уж собрался подойти поближе, послушать, но тут звякнули ключи — мама схватила их со столика в коридоре, — а потом входная дверь открылась и захлопнулась.

В кухонном дверном проеме появилась бабушка. Вид у нее был рассеянный и тревожный.

— Что это было? — спросил я.

— Ты слышал и видел не меньше моего, мальчик.

— Но почему она так поступила?

— У тебя голова на плечах есть?

Я был обижен. Даже унижен. Потом решил, что это бабушка от переживаний так сказала, а вовсе не хотела меня оскорбить.

Я честно постарался сообразить, что же только что произошло с мамой. Но сколько ни думал, так ни до чего и не додумался.

— Извини, бабушка. Может, это всем вокруг понятно. А мне вот ничего не понятно. Мама ведь даже не видела Марию, она не знакома с ней!

Я ждал ответа, ждал, а когда уже решил, что не дождусь, услышал:

— Чем дольше живешь, мой мальчик, тем больше понимаешь, что люди, в общем-то, мечтают переделать свою жизнь. Ну или хотя бы исправить самую большую свою ошибку.

— М-м-м… — произнес я.

И весь день напролет терзался страхом, что Карл убьет Марию и мою маму.