Византийские сочинения об исламе

Прп. Григорий Декаполит об исламе

Прп. Григорий родился около 785 г. в Иренополисе, одном из городов т. н. Десятиградия Исаврийского во Внутренней Сирии. В молодости принял монашество. После нескольких лет, посвящённых подвигам в монастырях Пелопонесса, около 827 г. прп. Григорий решил отправиться в миссионерское путешествие для защиты иконопочитания. Во время этого путешествия он посетил Эфес, Фессалоники, Коринф, Неаполь, Рим, Сиракузы, Отранто и Константинополь. Проповедь прп. Григория совпала с правлением императора Феофила (829-842), который с новой силой насаждал иконоборчество.

Прп. Григорий был знаком с миром ислама. Житие повествует об одном инциденте с участием арабов-мусульман: прп. Григорий, оставив Отранто в Италии, встретился на пути с отрядом солдат-сарацин. Когда один из них поднял руку, чтобы убить преподобного копьём, рука солдата немедленно окостенела. Преподобный исцелил своего обидчика, прикоснувшись к этой руке. Помимо этого ученик его, прп. Иосиф Песнописец, с которым они вместе путешествовали из Фессалоник, по дороге в Рим попал в плен к арабам и провёл в мусульманском плену шесть лет. Житие сообщает твёрдую дату смерти преподобного: 20 ноября 842 г.

Имеется сочинение под длинным названием: «Историческое сказание Григория Декаполита, весьма полезное и всячески сладчайшее, о видении, увидев которое некий сарацин уверовал [и стал] мучеником за Господа нашего Иисуса Христа»[118]. Некоторые западные исследователи, как, например, Beck[119] и Khoury, сомневались в аутентичности сочинения, относя время его написания к XIV в.[120].

Однако современные греческие учёные, такие как Sahas[121] и Σδράκα[122], считают необходимым рассмотрение этой проповеди в контексте антиисламской византийской полемики. Sahas указывает, что по целому ряду внутренних признаков можно легко оспорить гипотезу поздней датировки. На основе анализа текста он делает следующие выводы:

— Начальное призывание («Отче, благослови!») и завершающая молитва («Молитвами...») выдают текст, который сохранялся как слово, читаемое во время трапезы в общежительных православных монастырях. Акцент повествования направлен на чудеса и таинства — элементы, которые лежат в сердце монашеской духовности[123].

— Все внешние и внутренние признаки указывают, что текст отражает жизнь в девятом веке больше, нежели во время позднего средневековья. В нем отражается атмосфера сосуществования между двумя религиями, когда христиане существовали как подчинённая и покровительствуемая община (зиммии).

— Описываемое видение Евхаристии приобретает смысл в контексте истории иконоборчества. Поскольку именно иконоборцы утверждали, что есть лишь одна истинная икона, которую знает Церковь — Евхаристия, тогда как для православных таинство Евхаристии не было «иконой», образом, но непосредственно Самим Христом, Его плотью. VII Вселенский Собор 787 г. опроверг и этот иконоборческий аргумент, утвердив, что хлеб и вино Евхаристии есть истинно Плоть и истинно Кровь Христа. Центральный эпизод «Сказания» наглядно утверждает, что Евхаристия не образ, а именно таинство, и хорошо вписывается в контекст этой полемики[124].

Таким образом, перед нами сочинение автора, жившего в IX веке, монаха, полемизировавшего с иконоборцами, и нет оснований думать, что это не прп. Григорий Декаполит, который соответствует всем перечисленным параметрам и имя которого стоит в надписании.

В славянском «Прологе», под 26 ноября, днём памяти св. Георгия Победоносца, помещён пространный пересказ этого произведения. Текст входит во II редакцию нестишного Пролога, составленную в XIII в.[125]. Нами он рассматривается по рукописи XV в., Ms. № 4661 библиотеки им. Лобачевского Казанского государственного университета, листы 269-271.

Прежде всего следует заметить, что наличие славянского перевода памятника, датированного XIII в., опровергает предположение Веск’а о том, что сам памятник был написан на греческом в XIV в.[126], и доводы Sahas’a об аутентичности произведения получают ещё одно косвенное подтверждение.

Славянский пересказ имеет ряд значимых отличий от греческого текста, опубликованного в греческой патрологии Миня:

1. Он даёт другое название: «Слово о сарацине, крестившемся и спасшемся через видение в Церкви святого Георгия».

2. Герой рассказа назван «братом сарацинского царя», а не племянником, как в греческом тексте.

3. В греческом тексте священник объясняет разъярённому сарацину: «Даже такие великие и предивные Отцы, светочи и учители Церкви, как великий Василий, прославленный Златоуст и богослов Григорий, и те сию грозную и ужасающую тайну не видели. Как же мне увидеть это?», в славянском говорится иначе: «То, что Бог открыл тебе, я не видел, только великие святые видели: Василий, Григорий и Иоанн Златоуст». Это представляется более сообразным, чем превознесение сарацина-иноверца над знаменитыми тремя столпами Православия. Поэтому не исключено, что славянский пересказ отражает более раннее разночтение греческого текста.

4. В греческом тексте PG говорится, что уверовавший сарацин отправился прямо из города на Синай, где принял крещение от епископа. Славянский пересказ содержит значимую вставку: говорится, что сарацин «отверг сарацинскую веру и пошёл в Иерусалим и крестился от патриарха и был послан на Синай». Нет никаких сомнений в том, что славянский пересказчик имел у себя под рукой один греческий текст и эти сведения он не мог получить из другого источника. Следовательно, можно говорить о более пространной редакции самого «Сказания».

5. Если в дошедшем до нас греческом тексте события излагаются так, что сарацин-монах сразу же пошёл к своему дяде-халифу, который находился в том же провинциальном городке, где была церковь, то славянский пересказ указывает: «пришёл в город, в котором его... царствовал», что более соответствует историческим реалиям. В городе монах «начал созывать сарацин, и когда они сошлись, сказал: «Что хотите [дать], чтобы узнать, где находится брат царя вашего?» Они же отвели его к царю, и сказал царь: «Если действительно знаешь это, много золота дам тебе». Монах сказал: «Это я, но [теперь] крещён, верую в Отца и Сына и Святого Духа, а сарацинскую веру проклинаю и лжепророка Мухаммеда».

С. Д. Муретов издал текст славянского пересказа «Слова о сарацине» по двум позднейшим рукописям Пролога — МДА, Волок. 530 (XVI в), листы 418-422, и МДА, 525 (XVII в), листы 334-336[127]. В них пересказ продолжается далее, чем в КГУ № 4661: кратко приводятся прения монаха с халифом о вере и о последовавшей его мученической кончине. Это позволяет заключить, что в ранних списках Пролога должна была существовать более пространная редакция пересказа.

Исходя из всего перечисленного ряда разночтений (включающих целые эпизоды) нетрудно сделать вывод, что славянский пересказ производился по более пространной версии греческого текста, чем та, которую мы имеем в PG. Причём разночтения, предлагаемые славянским пересказом, выглядят более достоверными и с точки зрения исторических реалий и исходя из внутренних соответствий в тексте. Эпизод с крещением в Иерусалиме можно рассматривать как ещё одну параллель «Сказания» с мученичеством Антония-Раваха, который также отправился к Иерусалимскому патриарху с просьбой о крещении[128].