Византийские сочинения об исламе

Первое письмо Николая, архиепископа Константинопольского преславному и знаменитейшему эмиру и возлюбленному другу послание о Крите

1. Всякая земная власть и господство зависят от господства и власти свыше; и нет ни власти, ни правителя среди людей, по собственной проницательности получившего господство на земле, если только не согласится на [это] получение сущий в вышних Властитель, Вождь и единый Правитель. Поэтому следовало бы, если [это] возможно, всем тем, кто получил в удел господство среди людей, если бы даже ничто другое не побуждало к общению друг с другом и к беседе на словах, уже из-за одного того, что дар власти мы получили от Одного, не пропуская и одного дня, совершать общение друг с другом — и посредством писем, и посредством расторопных в делах послов.

Настолько же более [это следовало бы] тем, кто предан великим господствам и владениям, насколько большим почетом они окружены, словно некие братья, из среды других братьев возвысившиеся и избранные, удостоенные высоких должностей и получившие величайшие властные полномочия. Что же значит сказанное нами?

То, что два владычества, — сарацин и ромеев, — всякое владычество на земле превосходят и блистают как два великих светила на тверди [небесной], и уже из-за одного этого нам должно относиться друг к другу дружелюбно и по-братски, и из-за того, что образом жизни, обычаями и религией мы разделены, разумеется, не следует питать вражды и лишать себя общения [хотя бы] от случая к случаю посредством писем.

2. Поэтому следовало бы нам так думать и делать, даже если бы никакая другая необходимость вещей к этому не побуждала. Теперь же и сложившиеся обстоятельства таковы, что мы убеждаемся, с какой разумной причиной мы говорили [так]; хотя это, как нам внушают, и не по душе твоему величеству, что и побудило нас писать и отправить послов, теперь уже посланных, к вашей Богом данной власти.

Однако прежде изложения событий мы скажем о том, как много есть [примеров], когда находящийся у власти старался действовать и выделяться как справедливый [правитель], если только он заранее не решил дат.ь доказательство того, что недостоин власти; и вместо того, чтобы стать для подчиненных примером жизни сообразно добродетели и вселять в них радостное удивление и восхищение его правлением, он скорее к ненависти и бунту подстрекает и побуждает. Ведь как бы вершиной добродетели правителя и главным из его достижений является справедливость, через которую он и сам приобретает силу и безопасно управляет подданными, и враги нелегко вступают в противоборство. Ибо всё прочее в жизни правителя, что стремится к добродетели, хотя и облагораживает его, и словно некими цветами украшает, но подчинённым, если у них самих нет благого стремления соревновать и подражать добродетели правителя, не много помогает; а справедливость, являясь общим спасением, и правителя делает более сильным и подданным его обеспечивает безопасность.

3. Но теперь, когда это сказано, поговорим уже и о причинах, из-за которых мы и пришли к этим словам. Остров киприотов, о многославнейший вождь сарацин, с того времени, как они, заключив с вами мир, стали данниками вашей власти, и до настоящаго времени жил в безопасности, обеспеченной договором, и никто из предков ваших, которые получали в удел управление сарацинским народом, не нарушал договоров и не причинял им никакого зла; но в разное время представители власти тех времен, хорошо и справедливо мыслящие, почитали и соблюдали изначально принятые постановления их отцов, подкреплённые письменным подтверждением, не вводя никаких новшеств, не помышляя [ничего] другого, не делая ничего вопреки воле предков. Что же скажем мы теперь? Хотя насколько больше времени проходило и древность соглашений получала тем большую силу, настолько большую следовало иметь осторожность отменять их; однако всё сразу уничтожено и попрано: и решения, которые ваши отцы постановили, и грамоты, которые подписаны их собственными руками, и договоры, и клятвы, которые тогда принесли киприотам сарацины, давая им ручательство. И вместо мира, вместо договоров, вместо клятв — мечи, войны и убийства постигли несчастных киприотов,[205] которым следовало бы, если бы кто-то другой совершил над ними это, от сарацин получить защиту. Ибо таково общее правило у всех, которые имеют в качестве данников города или народы, — выступать против нападающих на них и поднимающих войну и избавлять от нападения, как если бы они стали им их собственными подданными.

4. Но это правило, имеющееся у всех народов, даже тех, которые не знают закона, нарушено сарацинами, живущими по закону, и остров, без малого триста лет бывший вашим данником и нисколько не замеченный в изменении подвластного положения, не позволявший себе никаких новшеств ни относительно податей, ни относительно другой повинности, которую они должны были нести сарацинам, вообще не подавший даже какого-либо повода, побуждавшего к обвинению, — из-за одного лишь безумия человека, и от христианской веры отрекшегося, и сарацинского почитания (σέβας) ставшего ложным [последователем], опустошен и погублен. И обитатели его — одни стали добычей меча, другие подверглись изгнанию, только в том имея вину, что они в продолжение столь долгого времени дружелюбно повиновались вам и не были замечены в недостатке уважения к вам, хотя вы часто поступали с ними сурово вопреки справедливости и общим условиям соглашений.

Однако, если бы даже им, что свойственно человеческой [природе], и случилось бы погрешить [против вас] и замыслить что-нибудь против вашей воли, то и в таком случае не следовало бы идти с оружием и сразу же учинять кровопролитие и убийства (ибо это недостойно не только сарацин, но и никакого другого народа, знающего и соблюдающего обычаи человеческой жизни), но [следовало бы] прежде упрекнуть их в ошибке, обличить, что они поступают не по справедливости, увещевать одуматься и не выходить за рамки приличий, и так [поступить] не однажды, но два и более раз. А уж если бы они [после этого] не вняли уговорам и вместо того, чтобы принять доброе, склонились бы к худшему замыслу, тогда уже, не боясь возмездия ни божеского, ни человеческого[206], приступить к пресечению безумия и наказанию вовлеченных в это. Ничего из этого не было сделано; но, как я уже сказал, с людьми невинными, ни в чем не провинившимися, не изменившими ни одного из прежних решений вы обошлись словно с врагами.

5. Кто из живущих теперь или из тех; которые будут потом, услышав об этом, не обвинит в великой несправедливости совершивших такое? Разве же предки ваши, заключившие с киприотами соглашения, скреплённые клятвами, если только существует у почивших какое-либо ощущение того, что в этой жизни свершается, не возопят на вас чрезвычайно, и не сочтут подлежащими всяческому осуждению за то, что вы согрешили не только против острова киприотов, но и против них самих (т. е. предков — пер.), и не подвергнут [вас] как отцеубийц всяческим проклятиям?

Неужели если кто-нибудь восстанет против своего отца в настоящей жизни, то он не избегнет обвинения в отцеубийстве, а если уничтожит решения отца уже после того, как он покинул настоящую жизнь, то не будет ли отцеубийцей и не будет подпадать под то же обвинение? Ибо чем отличается одно от другого в отношении восстания [против воли отца]? Лучше же сказать: если кто желает основательно рассмотреть [дело], то последнее восстание является настолько более тяжким преступлением сравнительно с восстанием против живущего отца, насколько более подобает перешедшим в будущую жизнь почитание от детей, благоговейная память и соблюдение наказов. Тот человек, не любивший христиан и сарацин ни во что ставивший, — речь идёт о Дамиане, — не обратив ум ни на настоящее, ни на будущее во внимание не приняв, одним лишь безумием и бессмысленной злобой побуждаемый, совершил нечестивое дело, которое на веки вечные станет памятником его злобы, уничтожив с [лица] земли, насколько было в его силах, многолюдный остров, предав поголовной гибели его жителей.

6. Да, кто-нибудь возразит: была причина, подвигшая к этому, и, побуждаемый ею, он совершил то, что считается нечестивым. Ибо Имерий, захватив на острове сарацин, истребил их, хотя по условиям договоров следовало, чтобы киприоты спасли бы их и возвратили в их места обитания.

Потом, о человек, ты даже не думаешь со своим обвинением и о справедливом суждении намерения, и не помышляешь, кто есть по справедливости виновник того, в чём ты упрекаешь, и на кого следует гневаться? Пусть будет справедливым то обвинение, которое ты выдвигаешь, и пусть за сильно пострадавших сарацин понесут возмездие киприоты (и я еще не говорю, что даже тогда не следовало бы из-за греха Имерия и тех, кто были с ним, наказывать всех и целый остров подвергать вашему гневу и раздражению); но всё же пусть будет так, как я сказал, и пусть будут наказаны киприоты из-за того, что Имерий, обитая на острове с киприотами, оказался в отношении сарацин жестоким. Если же Имерия никоим образом не связывать с киприотами, то почему из-за него подвергаются опасности те, кто, не будучи подлинными [виновниками, должны] или из-за его вины быть наказанными, или за содеянное им терпеть отмщение? Ибо он, будучи предводителем ромейского войска, в каких бы краях ни смог бы [оказаться, должен был бы] убивать врагов, так что поступал надлежащим [ему] образом. Киприоты же не считают вас врагами и к тому же не были достаточно сильны, чтобы воспротивиться Имерию и спасти сарацин из его рук. Ибо ты даже не можешь сказать того, что, хотя [для них] это было возможно сделать, они не сделали, или что они вместе с ним участвовали в дурном обращении с сарацинами.

Итак, зачем из-за этого ты сражаешься с киприотами и на них расходуешь гнев [свой]? Почему же вместо того, чтобы пытаться расквитаться с оскорбившим тебя за то, что он сделал, на тех, кто ничего оскорбительного не совершили, ты вымещаешь свою обиду? Или и из-за того, что Имерий вступил в твою землю и некоторые города Сирии, придя войной, покорил, — и из-за этого киприоты подвергнутся наказаниям, и гневаться на них ты будешь считать разумным, [так что даже] ты поднимешь оружие и вместо того, чтобы сражаться с Имерием, устроишь войну против них? Но так не считали ни предки твои, ни те, кто после них были наследниками до тебя. Почему? Потому что киприоты, соседи власти ромейской и сарацинской, и ни на вас не поднимают рук, ни на ромеев, но одинаково остаются служить и вам и нам, более же служа вам. Поэтому, как несправедливо и бесчеловечно воевать с киприотами из-за того, что Имерий выступил против вашей земли, так же беззаконно и достойно всякого обвинения воевать с киприотами из-за того, что на острове некоторым сарацинам случилось попасть в руки Имерия. Ты же, думается мне, при дальнейшем ходе дела, и против сирийских христиан пойдешь войною из-за того, что христиане [вообще] ходят войной против вас. Если же делать таковое [выходит] за пределы всякого человекоубийства, тогда то, что делается с киприотами, [вполне] можно назвать таким же человекоубийством.

7. Но оставим сказанное нами для доказательства беззаконности войны. Посмотри же и на Божественное наказание, ты, весьма разумный и способный уразуметь Божественные судьбы, поразмысли и о небесном негодовании за совершённое беззаконником Дамианом[207]. Ибо [хотя и само] исчезновение его из среды людей этому учит; однако и болезнь, постигшая его с того времени, как он несправедливыми убийствами запятнал землю кипрскую, и мало-помалу изнурявшая его, есть [особое] свидетельство справедливого наказания от Бога за беззаконие; если же хочешь, и то, что случилось на море с вашим флотом, и гибель кораблей ваших у того самого острова, который тот гнусный [Дамиан] задумал погубить, [есть тоже наказание]. Я знаю, что и без наших слов ты это понимаешь и осознаёшь; однако же, так как ничто не мешает, чтобы и мы это отметили, это было сказано.

8. Отныне, от данной вам свыше власти зависит не только понять, но и исправить случившуюся ошибку и восстановить несчастным киприотам от начала им данные отцами вашими права, невредимость и спокойствие, оставить их на прежних положениях мира дающими, сколько установлено, подать, оказывающими и доныне сарацинам издавна [установленные] услуги, свободными жизнью от всякого притеснения и насилия, причинённого им вчера и позавчера глупостью и бесчеловечностью Дамиана, чтобы не явиться вам нарушителями справедливо принятых решений и соглашений отцов ваших и, вместо подобающей вам за справедливость чести и славы, не впасть вам в противное.

Второе письмо Ему же [об обмене пленными]

1. Из всех благ, которые приносит людям жизнь и через которые человеческая жизнь приобретает наслаждение, нет ничего столь благого, ни более усладительного для [людей], украшенных разумом, чем приобретение дружбы и усердие о ней. Поэтому одни размышляли о том, как бы положить некоторое начало [отношений] и насадить дружбу с теми, с кем они не имели общения, другие же в случае, если [таковая дружба] издавна уже появилась и [лишь] со временем понемногу увяла, сильно стремились через самих себя возвратить её к прежнему виду и вновь привести в цветущее состояние, верно понимая и совершеннейшим разумом постигая природу вещей, что наслаждение дружбой дороже и приятнее, чем всё, что существует в [этой] жизни.

Я начинаю с такого введения не потому, что Ваше благородство не знает [обо всём этом], но как один знающий другому знающему, и в порядке общей беседы о том, чтобы нам обоим возобновить дело дружбы, которую не сейчас мы начинаем, но [к которой] мы стремимся скорее как к отцовскому наследству, и, как мы уже сказали прежде, стараемся привести снова в цветущее состояние [дружбу], которая со временем, не знаю каким образом, грозила выродиться.

2. Ибо не осталось незамеченным для вашего разума, что величайший среди архиереев Божиих, прославленный Фотий, мой во Святом Духе отец, с отцом Вашего благородства был связан такими узами любви, как даже никто из единомысленников (όμόδοξος) и единоплеменников не был столь дружественно к вам расположен; ибо, будучи человеком Божиим и великим как в божественном, так и в человеческом, он знал, что хотя бы стена [разности] религиозного почитания (σεβάσμος) и разделяла, но разум, проницательность, уравновешенность характера, человеколюбие и всё прочее, что украшает и возвеличивает человеческую природу, у тех, кто любит благое, возжигает любовь к тем, кто приближаются к любимому [благу]. Поэтому он любил твоего отца, украшеннаго тем, о чём я сказал, хотя между [ними] и стояло различие веры. К этому намерению были мы подвигнуты не [только] теперь, но совместно подвигались издревле и прежде, и о многом совершали мы [обсуждение], то же, что я сказал выше, [побудило меня] к исканию дружбы наших отцов.

3. Представился же ныне случай осуществить цель нашу, которому поистине следовало стать началом этого дела: это, как ты видишь, есть сострадание к единоприродному, человеколюбие, милосердие, кротость и, наконец, что другое, как не подражание доброте Самого Бога? Он по великой благости и бесконечному милосердию [Своему] создал тех, которые не существовали, и как Отец окружает заботой и попечением души произошедших от созданного из глины, защищает [их] жизнь, доставляет [им] всё, в чём человеческая природа имеет постоянство. Таков же настоящий случай, и он приносит одно из тех наслаждений, о которых я говорил; ибо освобождение узников, отпущение пленных, выкуп рабов, возвращение пленных к домашним, к родственникам и к друзьям, даёт утверждение рода, поддержание дружбы и сладость жизни.

4. Однако, поскольку мы это сказали, то уже, как друзья и [люди], имеющие попечение о славе друга, мы одновременно предлагаем совет и увещевание для человеколюбивагодела освобождения пленных, и тебя, склоннаго к этому, стараемся сделать ещё более склонным, чтобы, если бы такой поступок человеколюбия по отношению к пленным случился бы в твои дни, ты получил бы вечную славу, и мы, как друзья, наслаждались вместе славою дружественного нам [человека]. Много, доблестнейший из моих друзей, [случается] обстоятельств жизни, которые сдерживают и стесняют людей, и причиняют тяжкие страдания, и ни одно из них не сравнится с пленом, но что бы кто ни говорил, и бедность, и болезнь, и увечье членов — всё оказывается более терпимым по сравнению с тем злом и несчастьем. Что [может быть] болезненнее разлучения родителей с детьми, расторжения супругов, удаления братьев? И я [притом] не говорю об остальном, что постигает пленных и о чём твоё благородство и все, обладающие разумом, имеют представление. Поэтому, перебрав в уме общие страдания ваших единоверцев и наших верующих, в [вопросе] завершения спасительнаго дела не пожелай оказаться придирчивым, не выставляй каких-нибудь трудностей, которые осложнили бы освобождение ваших и наших пленных, поскольку лучше [прославиться] как почитающий справедливость, взирающий на правду, а не как придерживающийся [лишь] собственной выгоды и приносящий христианам вред; ибо несправедливость не есть выгода, и корысть не может принести пользы, но это есть крайний вред и ущерб для тех, которые, как ты, способны уразуметь подобающее.

Но то есть величайшая польза, то есть несравненная выгода, чтобы под вашей властью и правлением возвратились в родное отечество единоплеменники, чтобы родители получили обратно своих детей, дети соединились с родителями, жёнам были отданы мужья, друзья соединились с друзьями, и просто: чтобы каждый, удалённый до сих пор из отечества, участвовал в тех благах, которые даёт родина.

5. Этим, доблестнейший и драгоценнейший из моих друзей, я полагаю начало дружбы с тобою и пишу и убеждаю, поскольку тебе следует так поступать, а нам писать об этом к любимому [человеку]. Впрочем, желаем тебе здоровья и сохранения от всяких житейских превратностей и несчастий, которые обыкновенно встречаются в сей смертной и непостоянной жизни.

Третье (102) письмо Превосходнейшему, всеблагороднейшему, многославному другу нашему, который по замечательному решению Божию получил в удел господство и управление народом сарацинским

1. Насколько ты, о благороднейший властитель, принял от Бога [власть] возвышаться и чрезвычайно высоко стоять над всеми твоими единоплеменниками, настолько и во всякой другой добродетели надлежит тебе быть исключительным. И я говорю это не потому, что предполагаю, будто ты не таков (ибо учит нас хорошая о тебе молва, которая действительно учит и из которой мы узнаём, что как по власти твоей, так и по разуму, справедливости и прочей безукоризненной честности твоего поведения ты отличаешься от подданных), но из-за того пришлось нам говорить в качестве введения [такие слова], что достиг наших ушей чудовищный и невероятный слух, как будто бы против подданных вам христиан пришёл ты в страшный гнев, без какой-либо истинной причины, от одного только доноса. Ибо сообщает этот чудовищный слух, что восприняло ваше великолепие, не знаю, от кого, — а лучше же [сказать], знаю от кого: от диавола, издревле породившего ложь, — сплетню, будто молитвенный дом (εΰκτήριον) сарацин, который здесь[208], разрушен ромейским царством, а живущие [здесь] сарацины против своей воли принуждаются отказываться от собственной веры и к христианскому почитанию переводятся, и из-за этого вышло от вас повеление разрушать храмы христианские, находящиеся под вашей властью.

2. [Поэтому] я положил это началом письма. Ибо [с самого] начала не следовало склонять твой слух к этому дурному разносчику сплетен и диаволу, ни, только лишь по-человечески, если бы и принял, повеления такого не выносить, но озаботиться [прежде] тем, чтобы выяснить происхождение слуха и через это узнать, является ли он верным или извращённым, и не бросать такое обвинение человеколюбию и порядочности Ромейского царства от случайно услышанного [слова]; но насколь ты велик и высок властью, прежде чем слушать о великом и высоком невероятную молву, необходимо [тебе] иметь о таковом надёжное сведение и не обманываться рассказываемыми [сплетнями]. Ибо и многим [твоим] подданным, которых народ ромейский содержит в большом почёте, оказывает он в этом исключительную услугу, по человеколюбию и доброжелательности к ним. И доказательство этому не моё [только] слово, но твёрдость имеет от того, кто [обитает] на земле ромейской власти и по всей земле, где простирается это господство, все люди по всей земле и всякому исследованию предоставляют таковое свидетельство. Следовательно, как правдоподобное, являемое от всякого языка и всякого исследования общее свидетельство [нашего] человеколюбия, как и сам ты, будучи рассудительным, мог уяснить, и подобало бы тебе сначала подвергнуть испытанию случившиеся человеческие дела, прежде чем входить в таковые нечеловеколюбивые деяния. Так как не следовало вашему высочеству сразу же в сознании [своём] всецело уделять веру диавольским языкам, которые есть конечная причина того, что ромеи представляются [виновными] в таковом отвращении к людям.

3. Однако и после того, как это произошло, и через посланных отсюда, и через дошедших к нам, ты мог бы найти полную уверенность [в этом], получив от них требуемое; ибо они собственными глазами [всё] видели и потому истинны их рассказы, пусть они это сообщат вам; не только же они, но и посланные с ними [люди] вашего племени и веры пусть предоставят признание, что в царствующем сем городе, с какого времени оказались они в плену, случалось ли, чтобы их приводили в [подобное] испытание. И равным образом, как только появился бы тот, кто отрицает это, через слова ваших единоплеменников, и доныне к нам посылаемых, [мог ты] принять, что произошедшая сплетня есть лжесвидетельство. Однако кроме [всего этого] пишу и я, грешный из сущих, если же и недостойным будучи отцом христианского народа, но Христа Бога нашего учеником являясь и истины Его решительно никогда не отрицаясь (не случалось, чтобы до такой степени оставлять [мне] Его указания и попечения).

4. Итак, выслушай, человек великий и возвышающийся над [всем] родом сарацинским! Ромеи, от начала царствуя, так о пленных устанавливали, как сведующие, что вплоть до конца состояния войны необходимо сражаться, [стремясь причинить] страдания неприятелям, после того же, как возьмут в руки противоборствующих, [необходимо] как о подопечных заботиться [о них] и попечение проявлять об их беспечной жизни, и ничего другого им мучительного не причинять, разве только лишение отечества, домов, друзей и родственников. Поэтому и жилища выделяли, дабы были они нестеснёнными и воздухом чистейшим наслаждались, и другое, столь же для человеческой жизни необходимое для единоплеменных и единоверных [твоих], и [выделяли] принадлежащим вашей религии отдельный молитвенный дом. И вообще, к тому, что я прежде сказал, кажется правильным [добавить, что] с самого начала царствования ромеев ни в чём другом не ощущают недостаток ваши пленные по сравнению с сарацинами, которые в собственном отечестве и земле живут, только лишь в том, что отчуждёны они от собственных родственников. Такое человеколюбие изначально до такой степени [прочно] было постановлено, что [правители], от каждого рода наследовавшие власть царства, стойко держались в нём (т. е. человеколюбии — пер.), стремление к нему даже до сего дня сохраняя; так что не имеют [возможности] чтущие истину нечто сказать [о том], чтобы было какое-нибудь изменение в содержании или жилище, или другом условии жизни, изначально дарованном сарацинам, ставшим пленниками, тогда как пленённые вами христиане, как слышно от всех, в таковых стеснённых обстоятельствах пребывают и таковую несчастную жизнь отмеряют, что гораздо более лучше и желаннее [представляется] для них смерть, чем причисляться к живущим [в вашем плену].

5. Рассмотри же и вот что: для чего было бы намереваться тем, которые сегодня получили в удел царствование над ромейским народом, таковые жестокости единоплеменникам вашим причинять, если [такое] дурное известие может достигнуть ваших ушей? Ибо сообщили бы [тебе], что недавно восшедшие на престол отбросили человеколюбие. Ибо как такое слово, пусть даже кто-нибудь упредил бы его разглашать, нашло бы место для веры? Ведь если бы ныне были выдуманы какие-то пытки или вид смерти над вашими пленными, пусть расскажут это приходящие от вас, и тогда пусть вынесут и это обвинение; хотя [сами] вы часто подвергаете мучительным и чуждым человеческому рассудку смертям христианских пленных. Ибо всякий раз, как [вы решаетесь] отрубить мечом голову, подобно тому, как убивают скот, вы не испытываете головокружения, ни об общности естества не заботитесь; всякий раз, как подвешенных на бревне стрелами и камнями [забрасывая], вы наслаждаетесь, насильственно [лишая] жизни человека, — что бы [вы] об этом сказали? Но таким образом и это, совершаемое вами насилие, не подобно человеколюбию ромейского народа, но всякий раз, когда случается, что кто-нибудь из [пленных] сарацин лишается жизни, то естественным образом, силой и казнью лишаясь человеческой жизни только через отсечение головы. Поэтому разве приличествует тем, кто таким образом от начала и доныне будучи милостивыми и человеколюбивыми, брать на себя ныне [грех] совершать таковое насилием над сарацинами, о котором [ложно] рассказывающие склонили к повелению вашей власти, недостойному твоей кротости? Но они, чтобы не сказать мне о них подобающего, замышляют вложить в твои уши такую неприязнь к христианам и стремятся навлекать на них дурное обращение и ненависть ко Христу и Богу нашему, Который ни имеющих жизнь, ни к славе родины устремляющихся не защищает против некоторых, которые показывают себя восстающими на Него, до тех пор пока не наступит тот страшный день, в который Он воздаст каждому по делам его.

6. Однако о пытающихся ваше милосердие обратить в гнев против христиан сказано достаточно. Мы же, как если бы были присутствующими [у вас] и собственным языком обращались с речью, будем беседовать через настоящее послание. Не правда, не правда, о, наделённый от Бога властью над сарацинским народом, то ныне утверждённое в вас известие тех, кто когда-то выдумали его, ни Бога не боясь, испытующего сердца (I Пар 28:9, Иер 11:20), Который выставляет лишённым покрова всё, сокрытое от глаз, ни разумного благородства не стыдясь, ни ценность истины, приносящую великую славу у Бога и людей, не приняв на помысел, ни твоих ушей, которым ничто так не дорого, как чистая истина (ибо что было бы любезнее истины мужу царственному и лучшему из тех, кому доставалось править этим народом сарацинским?), не испугавшись загрязнить [ложью], но вместе от всего упоминаемого отступили, большее предпочтение отдав лжи и клевете против тех, кто вообще никогда таковое в самих себе не помышляли, и осмелились подобное измышление сказать, которое надлежит немедленно с презрением отвергнуть как лживое.

7. Итак, никоим образом нет истины в сказанных ими [словах], но совершенно не происходило [сказанное], и потому упрекаемо во лжи. Ибо молитвенный дом единоверцев ваших ни теперь, ни прежде не был уничтожен, и не препятствуется восстанавливать его здешним сарацинам[209], но таковое попечение оказывается и самому молитвенному дому и желающим в нём поклоняться. Но и никакой сарацин не принуждается к отказу от собственной веры ни по предписанию царственной власти, ни из желания вредить [со стороны] величайших и властвующих, ни [со стороны] столь многочисленных приближённых к царствующим и пользующихся их расположением, слушающих их слова и видящих их лица. Если же даже некоторые из находящихся внизу, незаметных и неизвестных царствующим, будучи и вразумляющих лишены, и надзора царствующих не испытывающие, настольно потеряли самообладание, что [решаются] делать такое, я не имею ничего [надёжного], что можно было бы утверждать об этом. Однако следует тех, кто творят такое, сделать явными, и если [после этого] действительно царская власть будет расположена оставлять без внимания [такие] дела, и не карать по [своему] повелению, то тогда тотчас же позволено будет вам и упрекать, и равным образом [поступать], и против подданных вам выносить негодование; если и не так повелевает слово законного [постановления], однако [не соответствует это] ни твоему попечению о справедливом, ни изначально от пророка вашего данной гарантии неприкосновенности [христианам], ставшим [вашими] подданными и под вашей властью пребывающими[210]. Ибо что другого я [нашёл] бы справедливого в том, чтобы претерпевать зло, совершаемое по твоему приговору, а не вопреки твоей власти, как не то, что [направлено это] не против подвластного, но на прекращение твоего господства желающими, чтобы ты совершил нецелесообразное?

Итак, почему христиане и храмы их заслуживают принимать на себя несчастья, когда они всяким образом повинуются твоим повелениям и не осмеливаются ни рукой пошевелить, ни сказать неугодного тебе, [неужели] чтобы и мы это [себе] позволили, если царь ромейский замыслит заключённых у него сарацин предать мукам? И это говорим мы не потому, что так произошло (ибо не произошло, и не произойдёт, и ромейское человеколюбие не усомнило себя и никогда не усомнит); но это говорим мы, чтобы увидел ты, что не справедливо поступаешь ты таким образом, предавая христиан мучениям. Но и написанные вашим пророком данные гарантии расторгаются этим, и необходимая тебе справедливость, быть почитаемым изменяется на великое бесславие и отклонение.

8. Посему, о славное украшение сарацин, не пожелай славу вашу на бесславие по этой части переменить. Ибо разве узнающие, что первый человек из сарацин обитающих у них и вверенных ему христиан вверг в мучения и страдания, не совершенно ли переменят отношение к нему на противоположное, не сочтут ли, что совершаете вы несправедливое и недостойное твоей, позволенной от Бога, власти? Ибо как каждый достоин через собственную добродетель ублажаться, так и каждый по справедливости [должен] давать отчёт в собственных ошибках. Ибо пусть всецело обратит внимание твой великолепнейший ум, что сын, часто ошибающийся, не будет подвергнут отцом наказанию, как если бы и не ошибался; но и брат братом, сотворивший что-нибудь злое, не будет им осуждён, как если бы и не стал соучастником дурного поступка; и вообще ни родстенник своего родственника, ни друг друга [не осудит] за какое-нибудь дело, достойное наказания, как если бы и не являлся общником дела.

9. Итак, рассмотри из этого, насколько более разумнее христианам от тебя не терпеть страх [якобы] по причине, как вы говорите, насилия над здешними сарацинами, чтобы и мы это дали [здешним сарацинам], как и прежде мы говорили, чтобы совершенно когда бы то ни было здешняя власть не имела намерения таким образом участвовать в том, чтобы тех, кто здесь, подвергать насилию. Но этого не произошло, и не пришло сарацинам какого-либо насилия ни от царя, ни от удостоившихся беседовать с ним, ни от другого кого, известного и близкого [ему]; если только не [случилось] где-нибудь от каких-нибудь находящихся в незнатном положении, каковые, если это будет узнано, получат подобающую расплату.

И чтобы не показалось, что мы [лишь] через наши слова предлагаем [получить] вам об этом уверенность, и [некоторые] сарацины здешние посланы и послания от тех, кто здесь [находятся], захваченные на войне, через что ты придёшь к большей уверенности, что дошедшие до слуха твоего дурные речи людей вдохновлены от злых демонов, и как от начала человеческий род возненавидевших и прилагавших старания и сарацин к диаволу послать, и христиан в несчастья и страдания [повергнуть], тем более же божественной справедливостью осуждаются.

Но ты, о величайший глава народа сарацинского, этого не оставляй без внимания, не забудь привлечь к ответственности за лжесвидетельство скверных людей, на славу и величие твоего имени навлекших позор, предоставивших упоминание о насилии, чтобы призвать тебя на мучение христиан; но если в чём доверяешь ты мне, желающему и твоей славы и твоего спасения, как и всех людей (ибо таково моё служение, чтобы о спасении всех, хотя и грешник, молился я днями и ночами), лучше же старайся, чтобы сохранить, когда уйдёшь ты из жизни, памятное [о себе] человеколюбие, памятное милосердие и справедливость, чтобы в дни твоего правления человеколюбие и справедливость подвластным прибывали, всякая же несправедливость и насилие изгонялись.