Вокруг света с «Зарей»

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Курс сто пятьдесят два градуса. Ход четыре узла. Температура плюс тридцать градусов. Ни ветра, ни волны. Четвертый день мы в море.

Вчера вечером я сидел на ботдеке с Узолиным. Он был на вахте, а я ждал, когда сядет солнце, чтобы посмотреть, как наши курсанты определяются по солнцу и звездам. Владимир Иванович пожаловался, что болят мышцы. Потом он укрылся накидкой и попросил Матевосяна, чтобы тот принес штормовую куртку. Ему было холодно, а мы в одних трусах изнывали от жары. В семь часов Узолин ушел с вахты, не достояв часа до ее конца. Доктор замерил температуру: 37,6°, а к девяти она поднялась до 39,8. Нужно было видеть нашего доктора в эти минуты. Наконец-то на нашей посудине настоящий больной, теперь док не будет чувствовать себя балластом. Он давал указания налево и направо, приносил и уносил лекарства, был серьезным и сосредоточенным. На правах корреспондента центральной газеты я обратился к медицинскому светилу с рядом вопросов по поводу заболевания старпома. Док предполагает, что Владимир Иванович заразился через воду, он даже назвал какую-то мудреную болезнь, которую разносят обычно крысы. Один из двух видов этой болезни — желтушный. Если это подтвердится, в Панаме нас поставят в карантин. Более точные сведения дадут последующие наблюдения доктора. А пока что решено пить только кипяченую воду. Того же, кстати, требует и лоция.

Вот чем кончился заход в Салина-Крус. Там нам привезли несвежие яйца, червивые апельсины, не полностью выполнили заказ на мясо и овощи. В довершение всего заболел Узолин.

У Владимира Ивановича лихорадка. Или, как выразился наш уважаемый Анатолий Иванович Гусаров, безжелтушный лептаспирос. Узолин лежит четвертый день. А вчера заболел мастер, у него ангина. Смешно болеть ангиной в тропиках. У Бориса Васильевича бред: в забытьи он вспоминает военные годы, все время куда-то хочет наступать, спрашивает, где же его ноги. Док всю ночь пичкает обоих лекарствами, мерит температуру и щупает пульс.

На следующий день по левому борту в дождливой кисее показался какой-то берег. Но все равно раньше 5 апреля в Панаме не будем. Там придется постоять. У механиков что-то не ладится. Сегодня вышел из строя рефрижератор. Пришлось продукты оттуда перенести в холодильник на ботдеке. Хорошо, что их сейчас немного. А будь больше — все пропало бы в этом пекле. Все потихоньку сдает. Даже люди, не говоря уже о машинах. Пора домой. Когда отпал вариант захода в Канаду, решили после Кубы сделать небольшую остановку на Бермудских островах. Пересечь Атлантику без захода в какой-нибудь порт будет трудно. Но теперь решено идти из Гаваны прямо в Копенгаген. Надеемся на Гольфстрим: может быть, он подбросит немного. Но переход будет сложный. В Северной Атлантике сейчас штормы. Переход до Копенгагена затянется суток на тридцать пять — сорок.

5 апреля подошли к Панамскому каналу. Запросили лоцмана и власти. Всем спавшим на палубе пришлось убраться в каюты. Но в такой духоте разве уснешь? Теперь сидим на ботдеке и рассматриваем побережье, пока юркий чиновник из управления компании Панамского канала замеряет кубатуру всех жилых и служебных помещений. Он ходит из каюты в каюту с линейкой в руках и все мерит, мерит, мерит. Каюты, кладовки, коридоры, салон. За проход по каналу берут по девяносто центов за регистровую нетто-тонну. Наше судно не грузовое. Сборы возьмут по какой-то другой шкале. Но нужно точно замерить все помещения, которые в следующий раз можно использовать для провоза груза, «Заря» впервые проходит каналом, поэтому ее так тщательно обмеряют. Отныне на нее заведут карточку и в следующие заходы измерять не будут: плата будет взиматься по данным, полученным сегодня. Чиновник привез нам проспектики, где приводятся цифры и данные о канале.

Панама была открыта испанцами в 1501 году. А через двенадцать лет мореплаватель и завоеватель Васко Нуньес де Бальбоа, узнав от индейцев о существовании обширного моря западнее Америки, пересек с отрядом Панамский перешеек и первым из европейцев увидел воды Тихого океана. Он назвал океан Южным морем и его побережье объявил испанскими владениями. Васко Нуньес был назначен правителем земель на южной стороне перешейка. Он снаряжал экспедиции для открытия новых земель, сам участвовал в них. Но в 1517 году, через четыре года после своего открытия, Бальбоа был обвинен в измене и казнен. В память об этом конкистадоре назван город на тихоокеанской оконечности канала и учреждена денежная единица Республики Панама, которая, кстати, чеканится и печатается в США. Теперь на серебряных монетах достоинством в десять, двадцать пять, пятьдесят чентезимо и один бальбоа красуется портрет Васко Нуньеса де Бальбоа во всем блеске средневековых доспехов.

Слово «Панама» на языке местных индейцев означает «место, богатое рыбой». Но об этом исконном значении скоро забыли. Оно не выдержало конкуренции с тем новым смыслом, которое приобрело слово «Панама» после краха французской акционерной компании. Выгодность географического положения Панамского перешейка люди поняли давно. Еще несколько веков назад высказывались мысли о строительстве канала через самое узкое место Американского континента. Это сулило большие экономические выгоды, потому что морской путь вокруг Южной Америки был не только долог, но и опасен. Один из величайших сынов Латинской Америки Симон Боливар, возглавивший в начале прошлого века борьбу испанских колоний за независимость, считал, что Панама благодаря своему положению между двумя океанами сможет стать центром мировой торговли всего земного шара. «Ее каналы, — писал он, — сократят расстояния до других стран мира. Они сделают более тесными торговые связи Европы, Америки и Азии и принесут этому столь счастливому уголку дань четырех материков. Пожалуй, только здесь сможет возникнуть столица земного шара наподобие той, какую для древнего мира стремился сделать из Византии Константин». Это стало девизом, который написан на государственном гербе Панамы: «Pro Mundi Beneficio» (На благо всего мира).

С борта «Зари» отлично видны берега. Прямо перед нами три островка, три невысоких холма, соединенных с материком узким искусственным перешейком. На вершинах холмов торчат зенитные ракеты. Правее островов, уже на материке, виден форт Амафор, за ним невысокие здания городка Бальбоа, который входит в зону канала, а еще правее раскинулся по берегу океана огромный город Панама — столица республики. Сквозь дымку видны старинные соборы и высокие здания модернистского стиля. Город расположен на холмах и утопает в тропической зелени. Проспектик сообщает, что туристы могут увидеть в городе много интересного: национальный музей, статую Бальбоа, университет, собор Золотого алтаря и многое другое. Рядом помещена статья за подписью губернатора зоны канала. «Добро пожаловать в зону Панамского канала», — приглашает губернатор. Он расхваливает достопримечательности, которые можно увидеть в зоне канала, на озерах Мирафлорес и Гатун, в музее и Суммит-парке. В несколько минут такси или автобус домчит вас до столицы Республики Панама. Гиды и полицейские помогут вам добраться, куда вы только пожелаете. В заключение губернатор надеется, что этот визит будет приятным и запоминающимся.

Честное слово, мы тоже надеемся, что он будет приятным и запоминающимся. Нам очень хочется побродить по улицам столицы республики, посмотреть на океан с того же холма, с которого его впервые увидел Васко Нуньес де Бальбоа ровно четыреста пятьдесят лет назад. Хочется пройтись по мосту, легкой аркой переметнувшемуся через канал у самого входа в него. Он связал воедино межамериканскую автостраду. Мы строим самые радужные планы, а лоцман уже ведет нашу посудину к пирсу в городе Бальбоа. У нас впереди пять увлекательных дней…

Но, увы, мы не побываем в городе Панама, не увидим собора Золотого алтаря и не пройдем по мосту, который соединяет Южную и Северную Америку. «Добро пожаловать» губернатора относилось не к нам. Нам он запретил даже выходить на берег. Когда мы ошвартовались, к трапу подкатил черный легковой лимузин полиции. Старший дал какое-то распоряжение, и у трапа выросла фигура в темно-синем форменном мундире с резиновой дубинкой и смит-вессоном на боку. Нам не разрешают выйти на пирс. И к нам никого не пускают, даже матросов с норвежского и эквадорского торговых кораблей, что ошвартовались рядом с нами. Вход разрешен только агенту по снабжению и сотрудникам службы информации канала. Приходится сидеть на ботдеке и резаться в осточертевшее домино. Напротив, у берега, ошвартованы яхты и катера. С утра на них поднимается галдеж. Приезжают какие-то американцы, сгружают с автомобилей ящики с пивом и кока-колой, перетаскивают на суденышки бруски льда и рыболовные снасти и укатывают в море. Вечером они возвращаются и выбрасывают на причал тунцов, марлинов, королевских макрелей. Рыбы очень много. Мы начинаем верить рекламным плакатам, которые еще в Канаде убеждали нас посетить зону Панамского канала — лучшее место для рыбной ловли. Недаром индейцы назвали эти места Панамой. Мы наблюдаем, как с деревьев на противоположном берегу взлетают пеликаны. Они тоже уносятся шумной стаей на рыбную ловлю и тоже возвращаются к вечеру, странно планируя над зарослями, и поднимают около гнезд неимоверный гвалт. А потом небольшими стаями проходят розовые фламинго. Чувствуется, что у птиц и рыбаков тут раз и навсегда заведенный распорядок дня.

Каждый день, часов в десять утра, с соседнего аэродрома взлетает реактивный самолет. Он ввинчивается в небо над нашими головами. У него широко раскинуты узкие крылья. Набрав высоту, он берет курс на север.

— У-2,— говорит полицейский.

У-2 летит на Кубу. Об этом сообщалось по радио.

Рыбаки, пеликаны и ревущий У-2 — это, кажется, все, что мы увидели в Бальбоа.

Ночью возвращаются из города морячки с соседних кораблей. Они здорово под хмельком и заплетающимися языками горланят песни. Поравнявшись с «Зарей», умолкают, чтобы не будить наших. А полицейский всю ночь вышагивает по пирсу.

Утром 7 апреля пришел репортер местной газеты, но его на шхуну не пустили. Клименко начал было говорить с ним через борт и подал даже брошюрку о «Заре», изданную на английском языке. Но брошюрку у него тут же отобрали, а самого газетчика вытолкали с пирса за ворота. Клименко только и успел крикнуть вслед, что такого приема американцев мы не ожидали и нигде не встречали — ни в Сан-Франциско, — ни в Гонолулу. Из всего этого инцидента мы вынесли кое-что познавательное: на наших глазах «самую свободную прессу самого демократического государства» полиция погнала в шею.

На следующий день поутру полицейский принес газеты со снимком «Зари» и статьей вчерашнего репортера. А вскоре примчались мальчики из службы информации и спросили, чем мы, собственно, недовольны. Если нужна экскурсия, они нам ее устроят. Действительно, в три часа подкатил автобус с крупной решеткой на окнах. В него село человек двадцать пять с «Зари», четверо сотрудников в штатском, и автобус покатил к Суммит-парку. Следом двинулся черный легковой лимузин. Трудно что-нибудь говорить о городе, который видишь только из окна автобуса, даже если этот город маленький, как Бальбоа. Асфальтированные улицы, невысокие дома в три-четыре этажа с огромными солнцезащитными козырьками над каждым этажом и пальмы. Перед зданием администрации канала два флагштока с государственными знаменами США и Панамы. Потом мелькнул аэродром с бетонной взлетной площадкой и кусочек узкоколейки с древним паровозиком. Аэродром — военно-воздушная база Америки, а паровозик — историческая реликвия, оставшаяся от строительства канала.

Дорога мчится на север, то уходя, то возвращаясь к водной артерии, соединяющей океаны. По сторонам мелькают крошечные поселочки, огороды, заросли. В одном месте на пригорок взбежала зеленая лужайка. По ней, словно игрушечные, белые крестики сантиметров двадцать — двадцать пять высотой. На лужайке их вместилось много сотен.

— Это кладбище строителей канала, — объясняют нам. Суммит-парк — это и зоопарк, и ботанический сад, и место для пикников. В клетках еноты, обезьяны, попугаи. В вольерах дикобразы, олени, страусы. В основном это жители тропического пояса, которые чувствуют себя здесь как дома. В одном месте за невысоким барьерчиком в лужице воды дремали два небольших крокодильчика. На берегу нутрии грызли какие-то корешки, а несуразный муравьед бегал в поисках насекомых. Своим длинным языком он ощупывал пеньки, кору деревьев, решетку, объективы фотоаппаратов. Говорят, всех муравьедов выловили здесь же, в районе перешейка. Тут собраны самые разнообразные тропические растения: бамбук и гевеи, пальмы и пламенные деревья, эвкалипты и баньяны. Рядом с декоративной монстерой, нежным лотосом и причудливыми орхидеями цветет королевский цветок раре, уроженец Ямайки. Особенно поражает дерево каннонболл. Его плоды и по форме, и по величине действительно напоминают пушечные ядра. Много интересного можно было бы еще увидеть в парке, но нас без конца торопили и время от времени начинали пересчитывать.

На обратном пути мы остановились у гольфклуба выпить пива. На тщательно подстриженном газончике мальчишки играли в гольф. Они долго целились, прежде чем поддать мячик клюшкой. Игра была скучной, и мальчишки, чтоб придать ей живости, бросали в лунку десятицентовые монеты. Загнавший мяч в лунку забирал их себе в виде спортивного трофея.

Мы вернулись на шхуну как раз тогда, когда с моря подошли катера рыбаков, а пеликаны подняли свой обычный гвалт перед сном. Ночью я снова не спал и слушал песни норвежских морячков, возвратившихся из города, и размеренные шаги полицейского у трапа «Зари».

Утром 11 апреля мы наконец-то двинулись дальше. Ночью канал не работает. Проводка кораблей осуществляется только в светлое время суток. Заранее формируются и караваны судов.

Перед подходом к Мирафлоресским шлюзам на борт шхуны поднимаются рабочие. На груди и спине холщовых форменных роб, на пластмассовых касках крупными буквами написано: «Панама канал компани, навигейшн дивижн». Рабочие — негры, мулаты, потомки испанских поселенцев. Они живут в зоне канала или в Республике Панама и в большинстве своем панамцы.

Мирафлоресские шлюзы двухступенчатые. Длина каждой камеры, как на всех шлюзах канала, 305 метров, ширина — 33,5. глубина — 12,5. Это позволяет проводить крупные океанские корабли. Шлюзы парные, поэтому суда сразу могут идти в двух направлениях.

Мы входим в первый шлюз. Рабочие на берегу бросают легость, к которой крепится стальной канат электровоза. Те, кто на шхуне, быстро крепят канаты на кнехтах, и электровозы сразу же выбирают слабину. Поражает четкость и слаженность работы. Ни суеты, ни крика, слышен только спокойный, тихий голос диспетчера, дающего указания. Ровно две минуты закрываются массивные двери шлюза. Еще восемь минут наполняются водой шлюзовые камеры. Вода поступает по огромным трубам из искусственного озера Мирафлорес, которое собирает воды нескольких мелких речушек. Как только вода в первой камере поднялась до нужного уровня, электровозики на ее стенах двинулись вперед, увлекая за собой судно. Они катятся по зубчатым рельсам и, став почти отвесно, взбираются на стенку следующего шлюза. Снова захлопываются двери, снова в восемь минут вода клокочущими водоворотами заполняет огромную камеру, и трудяги-электровозы, отдав буксиры, разрешают нам двигаться дальше своим ходом. Минут двадцать идем озером Мира-флорес, потом шлюз Педро-Мигель поднимает нас еще на девять метров, и мы попадаем на водораздел океанов, высшую точку канала. Тут он похож на горную реку, текущую в теснине. Ширина канала здесь 91,5 метра. Его ложе вырублено в скалах. Они террасами сбегают к воде со склонов Золотого и Контракторского холмов. Здесь больше всего пришлось потрудиться строителям. И многие здесь погибли. По левому борту на скале стоит памятник этим безымянным труженикам.

Постепенно канал расширяется, берега отступают, дробятся на островки, полуостровки, которые кажутся клочками зелени, плывущими по искусственному озеру Гатун. Это озеро образовано водами реки Чагрес, перегороженной плотиной Гатун длиной два с половиной километра. Озеро огромно, оно уходит далеко за десятимильную зону канала, на территорию Республики Панама. Наш лоцман говорит, что берега и острова озера дики и не населены. В водах еще водятся крокодилы, которых, правда, сильно истребили за последнее время из-за ценной кожи, идущей на выделку обуви, портфелей, сумок. Но в лесах много удавов боа и различной дичи. Каждый год лоцман берет отпуск и с тремя индейцами забирается месяца на два в глухие дебри на охоту. Но дикие джунгли не так уж необитаемы, как это поначалу кажется. Час назад мы слышали захлебывающийся лай пулеметов и автоматов: на лесистом берегу канала расположено стрельбище американских вооруженных сил. Печать сообщала, что тут готовятся к высадке на остров Свободы и кубинские контрреволюционеры.

Гатунские трехступенчатые шлюзы опускают нас на 25,9 метра, на уровень Атлантического океана. Рабочие навигационного дивизиона пересаживаются на свой катер и на огромной скорости уходят в сторону Кристобаля, приветливо помахав нам на прощание. Мы идем по последнему участку канала, и невысокие берега подступают к судну совсем близко. С берегов тянет запахом молодого сена. Двухметровые склоны поросли кустами и высокой травой. Кое-где торчат кокосовые пальмы. Но все уже растворяется в сгущающихся сумерках.

Итак, мы распрощались с Тихим океаном, и вышли в воды Атлантики. Хотя нам и солоно приходилось во время восьмимесячного плавания в Тихом, расставаясь с ним, мы взгрустнули.

А в темноте уже горели уютные огоньки приближающегося Кристобаля, и дальше ночь озарялась электрическим морем города Колон.