Вокруг света с «Зарей»

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Нет города прекрасней кубинской столицы, когда подходишь к ней со стороны Мексиканского залива. Я видел с Босфора Стамбул и прижатый глыбой горы к Альхисерасскому заливу крошечный Гибралтар. Я смотрел на проплывающие мимо холмы Сан-Франциско и цветущий Папеэте. Каждый из этих городов по-своему красив. Но Гавана… Смягченные дымкой легкие небоскребы Ведадо, бесконечная набережная Маликон, памятники Масео и Гомесу, которые стоят почти у самого берега моря, — трудно придумать что-нибудь более восхитительное.

Мы увидели берега Кубы утром 16 апреля. Раньше эти воды назывались Флибустьерским морем. Его бороздили легкие парусники пиратов, грабивших прибрежные города, и купеческие суда. Теперь это море называется Карибским. Утром рядом со шхуной пронесся двухмоторный американский самолет-разведчик. Он летал над самой водой, видимо фотографируя шхуну. А потом мы увидели силуэты американских военных кораблей, которые несли дозор недалеко от берегов Кубы.

И вот наконец в туманной дымке показался красавец город. Пуэрто-де-Каренас — так окрестили сначала испанцы бухту, где Колумб приказал бросить якорь, чтобы очистить днища своих каравелл от ракушек, налипших после длительного плавания. Тогда и в последующие годы городок был маленькой торговой гаванью, и только позже, когда по-настоящему было оценено значение порта, расположенного на скрещении морских путей между Европой и странами Центральной Америки, город начал бурно развиваться, и его стали именовать «Ключом к Новому Свету».

И вот перед нами, словно рожденный морем, поднимался город с миллионным населением, столица первого в истории социалистического государства Америки. Лоцманский катер встретил нас на рейде, и смуглый кубинец, поднявшись на мостик, повел «Зарю» к узкому входу в гавань.

Слева над входом в бухту нависла крепость Эль Морро с маяком, справа — на пологом берегу каменные бастионы древнего форта. Крепость господствует над бухтой и подступами к ней. Раньше даже была поговорка: кто сидит в Эль Морро, тот господствует на Кубе. Правда, с тех времен многое изменилось. И старинные литые орудия, что смотрят на бухту тупыми жерлами, всего лишь музейные экспонаты. Но крепость и сейчас остается бастионом, защищающим столицу Кубы от нападения. Теперь в море нацелены жерла современных орудий. Мы замедляем ход, смотрим на загорелых парней в военной форме, которые машут нам руками со стен крепости. И тут мы видим, как на ее башню поднимаются два флага — кубинский и советский. Кубинцы приветствуют наше прибытие в Гавану! И, не успев еще пережить волнение этой первой теплой встречи, видим на огромных пакгаузах крупно, по-русски написанное «Мир и дружба». И корабли у стен стоят с красными советскими флагами: «Юрий Гагарин», «Мария Ульянова», «Омск», «Дружба»… Я не могу запомнить всех названий, а пока мы идем внутренней гаванью, за причальными стенками открываются все новые и новые наши корабли.

Становимся на якорь прямо посреди бухты, на внутреннем рейде. Кораблей в Гавану приходит так много, что трудно найти подходящее место у стенки. Мы ждем решения администрации порта и, пока есть время, осматриваемся. У берега, по другую сторону от города, на стапеля вытащены небольшие посудины. Вокруг хлопочут ремонтники. Среди них замечаем белоголовых парней. Наши? Смотрим в бинокли. Вроде бы да. Они тоже нас видят и сигналят флажками: «С приходом!» И тут от берега отвалил небольшой катеришко и направился к нам. В нем двое кубинцев и один наш парень. Черный, как мулат, но выдают пшеничного цвета усы и голова. Они привезли — ящик свежих морских карасей. Говорят, что это подарок с калининградских траулеров, которые ведут промысел в Мексиканском заливе, помогая кубинцам развивать свое рыболовство. Наконец нас ставят у причала рядом с элеватором — место неудобное, далеко добираться до города, но наутро переводят в центр, откуда до Капитолия десять минут ходу.

В Гаване узкие улочки, где буквально нельзя разъехаться двум автомобилям, пересекают широкие авениды, по которым машины мчатся в несколько рядов в двух направлениях, разделенных зелеными насаждениями. Старинные соборы стоят рядом с новейшими гостиницами и административными зданиями. Кое-где еще сохранились развалины древних крепостных стен. Их берегут как реликвии прошлого. Около дворца президента, прямо в сквере, выходящем на огромную площадь на побережье Мексиканского залива, высится остаток крепостных ворот с полуразвалившейся башенкой. А буквально в двухстах шагах начинается знаменитая Ведадо с легкими небоскребами, построенными по последнему слову техники. По улицам льется пестрая ни с чем не сравнимая толпа пешеходов, которую, наверно, не встретишь больше нигде. Она поражает яркими красками одежды, грациозностью женщин, подчеркнутой стройностью мужчин. Уличные артисты, эквилибристы, манипуляторы, дрессировщики выступают перед прохожими прямо посреди тротуаров, делая город еще более экзотичным.

Сейчас со стен гаванских домов смотрели полные тоски и печали глаза Патриса Лумумбы. Знакомая фотография сильно увеличена. Огромные буквы на плакате предупреждают: «Куба — это не Конго!»

У административных зданий, институтов, фабрик, заводов, в порту, просто на улицах мы встречали молодых парней и девушек, пожилых матерей семейств и стариков с винтовками и автоматами в руках, с пистолетами на боку и гранатами у пояса. Когда, осматривая Технологический институт Гаваны, мы заглянули в одну из аудиторий, где шли экзамены, мы увидели студентов. Они были одеты в форму милисианос. И те рабочие с элеватора, которые пришли к нам в гости в первый вечер стоянки в Гаване, тоже регулярно стояли в караулах, охраняя свое предприятие, причалы и следя за порядком. Они милисианос.

Однажды на шхуну прибыл приглашенный нами президент кубинской Академии наук Антонио Нуньес Хименес — друг Фиделя Кастро, бывший руководитель Института аграрной реформы. Хименес — ученый географ. Его книга по географии Кубы вышла еще при Батисте. Многое в ней, особенно описание бедственного положения в кубинской деревне, вызвало гнев диктатора. Не удивительно, что автор стал одним из руководителей революции. На «Зарю» он пришел в защитном военном мундире с капитанскими погонами в сопровождении нескольких товарищей. После осмотра шхуны гости прошли в салон, где в их честь был устроен обед. В наших тесных креслах вооруженным людям сидеть было неудобно, и они положили кобуры с револьверами на стол. Во время обеда говорили о многом: о географии Кубы, магнитологии, геофизике, о достижениях советской науки. Антонио Нуньес Хименес сказал, что во время своего предстоящего визита в СССР думает попросить некоторых советских профессоров прочесть лекции в Гаванском университете. Он назвал фамилии профессоров и даже сказал темы, с которыми они могли бы выступить перед студентами.

Мне понравилась простота Хименеса в обращении с людьми, простота в личной жизни. Узнав, что нам нужно провести магнитные наблюдения где-нибудь за городом, в тихом месте, где нет движения транспорта, Хименес предложил свой дом на побережье, в котором сейчас живет его мать. На другой день за нами пришел маленький автобус, и мы впятером в сопровождении Сальвадора Массипа отправились по автостраде на восток от Гаваны. Сальвадор Массип — директор Института географии Академии наук Кубы. Раньше профессор преподавал в Гаванском университете, и у него учился Антонио Нуньес Хименес и многие другие руководители Кубинской республики. Во время диктатуры Батисты профессор был вынужден эмигрировать в Новую Зеландию. Когда туда стали поступать вести о боях в Сьерра-Маэстра, профессор с радостью узнал фамилии нескольких своих студентов. Он нисколько не удивился, получив сразу же после победы революции письмо от своих учеников. Они требовали его возвращения на родину: на Кубе много дел. Он вернулся и хотел снова работать в университете, но ему был предложен пост посла в Мексике. В это время Куба переживала тяжелые дни. Из сорока трех послов, аккредитованных в других государствах, сорок один отказался работать с новым правительством. А заменить их было некем. И тогда революционное правительство обратилось за помощью к преподавателям вузов страны. Гаванский университет дал тринадцать послов. После Мексики Сальвадор Массип был послом в Польше. Несколько раз он бывал в СССР, Чехословакии. А теперь снова занимается любимой наукой.

Закончив наблюдения, мы вернулись в домик Нуньеса Хименеса. Домик ничем не отличался от десятков точно таких же одноэтажных легких коттеджей на этой и на соседних улицах. Холл, гостиная, две небольшие комнаты. На стенах фотографии боевых товарищей. На полке русские матрешки и черный лакированный с пестрыми цветами поднос — сувениры, привезенные из Советского Союза. Около дома крошечный садик. Пальмы, тамаринды, фонтанчик — все это вместилось на пятачке величиной в сотню квадратных метров.

Чтобы проехать в Сан-Франциско-де-Пауло, нужно полчаса мчаться на легковой автомашине по бетонному шоссе через новый район Гаваны, восточнее крепости Эль Морро, потом среди болот, полей и холмов, поросших королевскими пальмами. И, даже свернув в Сан-Франциско, вы еще долго будете петлять по его буйно-зеленым улицам с одноэтажными домами, расспрашивая встречных, как быстрее и ближе проехать к дому Хемингуэя. Вам перечислят все улицы и переулки, по которым нужно ехать, скажут, где и куда нужно свернуть, повторят, что это в двух шагах. И когда наконец, выбившись из сил, в десятый раз вернувшись на свой собственный след, вы ринетесь напропалую, то сразу же упретесь в подножие пологого холма, окруженного высокой оградой. Во всяком случае, мы добирались именно так. И наш друг Антонио Лопес, предложивший отвезти нас в музей писателя, все время повторял, что дорога ему хорошо знакома.

…Железные ворота были заперты. И надпись гласила, что дом-музей Эрнеста Хемингуэя закрыт.

— Руссо? — спросили мальчишки-кубинцы.

— Да, русские, — сказали мы.

— Уно моменто!

Один из них с привычной ловкостью перелез через ограду и побежал вверх по дороге, заросшей пальмами и деревьями манго, оранжевыми от спелых плодов. Пока мы дарили его товарищам значки, а они угощали нас плодами тамаринда, мальчишка успел вернуться. Следом шли два молодых солдата с автоматами. Они открыли ворота и сказали:

— Сегодня музей закрыт. Но вы приехали издалека…

И вот мы входим в дом, где больше двадцати лет назад поселился писатель, дом, где создавался «Старик и море», «По ком звонит колокол» и многие другие произведения. Рене Вильяреаль, с двенадцатилетнего возраста живший у Хемингуэя на правах члена семьи, а теперь ставший хранителем дома-музея, рассказывает нам о жизни и работе писателя.

Говорят, что вещи рассказывают сами о своем хозяине. Здесь все сохранилось в том виде, как было при его жизни. «Мама Мэри», последняя жена писателя, поехав в Айдахо после смерти мужа, увезла с собой в Штаты только шкуру огромного льва, убитого ею лично в Африке. Выполняя волю писателя, она оставила в дар Кубе этот дом. Копья, мечи и стрелы племен масаи и ватуси, шкуры львов и леопардов, головы антилоп и буйволов — трофеи Африки. В одной из комнат огромная афиша: коррида с участием знаменитого Бельмонте. Это Испания. А рядом крупповский тесак со свастикой, добытый в боях на Хараме, где Хемингуэй вместе с Иорисом Ивенсом снимал антифашистский фильм. Это тоже Испания.

Его рабочий стол меньше всего похож на стол писателя. Единственное, что еще напоминает о профессии хозяина, — это стопка писем, адресованных со всего мира писателю Эрнесту Хемингуэю, и продолговатая резиновая печать, которой он обычно охлаждал пыл бесчисленных почитателей своего таланта:

«Я никогда не пишу писем. Эрнест Хемингуэй».

На этом огромном столе можно найти все что угодно: патроны от дробовика двенадцатого калибра и пули для спрингфильда, обломок носа меч-рыбы, лески и поводки для ловли тунца, специальные крючки на марлина, фотографии сыновей и бейсбольный мяч, чей-то клык, кривой меч для харакири. Он работал не за этим столом. В соседней комнате, в уголке между окном и дверью, подпертой толстенным фолиантом, был пристроен пюпитр. На нем и сейчас еще лежит стопка бумаги и недописанная верхняя страница. А рядом пишущая машинка. В этом уголке стоя работал писатель. И другого места для него не существовало. «Мама Мэри» построила ему башню, где он мог уединиться от бесчисленных гостей. Мы поднялись в это странное прямоугольное сооружение. Первый этаж — книги. Второй — ружья, болотные сапоги, ботинки, мокасины из сыромятной кожи, луки и колчаны со стрелами, десяток коварных железных копий племен Уганды, Кении, Танганьики, лесов Итури. Третий этаж — склад рыболовных принадлежностей. А посредине — на треноге — телескоп. Мэри увлекалась астрологией и составляла гороскопы. Хемингуэй рассматривал в него красавицу Гавану.

Когда мы на прощание оставили запись в книге посетителей и собрались уходить, Рене сказал:

— Обязательно поезжайте в Кохимар. Там он ловил рыбу.

Мы и сами собирались в Кохимар. В этом поселке на берегу Мексиканского залива живут рыбаки. Здесь дом и Фиделя Кастро. Солнце уже заходило, когда мы добрались до овальной бухточки, где на приколе стояло десятка два рыбачьих лодок. Рыбаки возвращались с лова. Антонио Лопес провел нас к деревянным мосткам причала рыболовецкого кооператива. Прожженные солнцем рыбаки молча выгружали из лодок королевских макрелей, тунцов и марлинов. Они складывали в ящики с солью приманку — наживленных на стальные поводки изящных скумбрий. Огромный добродушный негр в соломенной шляпе и потрепанных холщовых брюках разделывал морскую черепаху.

— Это русские, — сказал Антонио, обращаясь сразу ко всем, — Они хотят посмотреть места, где бывал Эрнест Хемингуэй. Кто его знает?

— Сеньора Эрнесто? — отозвалось сразу несколько человек. — Его все здесь знают. Его моторная лодка стояла рядом с нашими. Теперь она в Гаване. А вот в этом кабачке он любил посидеть вместе с нами.

На веранде кабачка расторопный бармен разносил между столиками черный кофе, ром баккарди и коктейли «Куба либре». Он воткнул в отверстие специальной машинки стебель сахарного тростника. Машинка вобрала стебель, разжевала его, выдавила сок, и по трубочке в стакан стекла мутноватая жидкость. Бармен поскреб глыбу льда и бросил ледяные крошки в стакан, воткнул цветные соломинки и подал нам.

— Кубинский напиток — тростниковый сок. Лучше кока-колы, — сказал он, — Если вы интересуетесь Хемингуэем, то пройдите домой к старику Ансельмо. Они были друзьями. Это о нем написан «Старик и море». Тут всего сотня метров.

Бармен ошибался. Случай с огромной рыбой произошел совсем не с Ансельмо. Просто с легкой руки американского репортера друг Хемингуэя стал прообразом героя книги. Но нам все равно хотелось побывать в доме Ансельмо. Провожатых нашлось предостаточно. Но старика не оказалось дома. Сегодня он праздновал свою восьмидесятую годовщину и, выпив лишний стаканчик, пошел к друзьям. Мы стали его искать. Метались от одного дома к другому, но старик отовсюду уже успевал уйти до нашего приезда.

Наконец мы снова выбрались к берегу моря. Рядом с фортом старой крепости на сером граните темный бронзовый бюст и мемориальная доска. Надпись по-испански говорит, что этот памятник поставлен кубинским народом автору романа «Старик и море». В первое время вы не узнаете писателя. Чуть реже борода, чуть больше залысины над худым в глубоких морщинах лицом. Тут он больше похож на своего старика Сантьяго, чем на самого себя. Рыбаки Кохимара считают Эрнеста Хемингуэя своим, кубинцем. Как это считают и те два молодых солдата с короткими автоматами — Франциско Кабрера и Рубен Френес, которые охраняют дом-музей писателя. Он жил рядом с ними двадцать лет. А к себе на родину уехал только затем, чтобы умереть.

Это был последний день нашего пребывания в Гаване. На следующее утро мы должны были уйти из города, который успели полюбить. Последний вечер. Мы идем прощаться с городом. Веселым, живым, так не похожим ни на какой другой город. От порта мы поднимаемся узкими улочками старой Гаваны к площади у Капитолия, где сейчас, накануне первомайских праздников, по вечерам прямо на улице дают концерты ансамбли художественной самодеятельности многочисленных предприятий города.

У Капитолия вооруженные милисианос смущенно объясняют, что вход в здание бывшего кубинского парламента по вечерам закрыт. И вообще для осмотра нужно заранее оформлять пропуска, на что уйдет целая неделя. Но у нас осталось даже меньше суток. Милисианос совещаются. И один идет к начальнику охраны. Через несколько минут нам говорят: «Входите!» И мы проходим в Капитолий.

Раньше здесь был сенат и палата представителей Кубы. Но со старым парламентом у народа связано слишком много мрачных страниц. Поэтому решено в здании Капитолия не размещать правительственных учреждений. Оно отдано науке. В обширных залах, где раньше устраивали приемы, на столах, стульях, на полу — стопки старинных книг, картины, скульптуры. В других комнатах, в коридорах и в проходах — чучела птиц, зверей и другие экспонаты. Здесь будут библиотеки, музеи.

Два зала заседаний. Амфитеатром расположены места депутатов палат. Внизу кресла для членов правительства, председателя палаты и его заместителей. Рядом небольшие изолированные кабинеты. Кое-где на дверях остались даже бронзовые пластинки с фамилиями. На обойном ситчике мягких кресел в комнате председателя сената — пыль. Пыль и на старинном телефонном аппарате, который, наверное, давно уже никто не брал в руки. Я снимаю трубку и неожиданно слышу молодой голос. Оказывается, телефон работает.

В большом зале перед парадной лестницей Капитолия высится огромная золоченая статуя женщины с копьем в одной руке и щитом в другой. Она олицетворение свободы. Перед ней в центре зала огороженный канатом круг с бронзовым пятном в центре. Это начало первого километра, откуда отмеряют расстояние от столицы до других городов страны. Это пятно — точно в центре капитолийского купола. Поднимаемся двумя этажами выше. За прикрытыми дверями комнат глуховатый шум. Слышим русские слова. В щель видна девушка, которая мелом выводит на доске: «дом», «хлеп», «брат», «отец». Класс приглушенно подсказывает: «хлеб», «б»… Девушка исправляет букву.

Мы идем бесчисленными переходами, лестницами, коридорами и оказываемся на крыше. Гаванский Капитолий очень похож на капитолии других стран. В центре поднимается купол с колоннами, шпилем, флагштоком. В крыльях правительственные и служебные помещения. Мы поднимаемся по винтовой лестнице на крышу купола, пробираемся какими-то железными трапами и оказываемся на самой верхней площадке. Даже огромный купол ниже нас. Капитолий — одно из самых высоких зданий в Гаване. Его видно из любого района города. И отсюда вся кубинская столица видна как на ладони. Вот набережная Маликон, крепость Ла Кабанья, крепость Эль Морро. Чуть ближе дворец президента и музей искусств. За причалом порта ряд заводских труб. А вокруг бесконечное море белых стен и крыш кварталов Гаваны. Сверху город кажется белым, потому что зелени отсюда не видно. И сейчас, на закате, он еще белее в последних лучах солнца, только улицы, оказавшиеся в тени, рассекают его черными линиями…

Солнце уже нырнуло в воды Мексиканского залива. У нас наверху еще светло, а внизу, на площади, зажглись фонари. По улицам идут колонны. Люди поют «Интернационал»: сегодня день рождения Ленина, и гаванцы идут на митинг. Мы спускаемся вниз и выходим на улицу, чтобы вместе с ними провести этот вечер.

…А наутро мы ушли из Гаваны. Она навсегда останется в нашей памяти такой, какой мы видели ее в последний вечер: шумная, веселая столица героической Кубы.