Вокруг света с «Зарей»

ГЛАВА ВТОРАЯ

Третий день нас треплет шторм, который начал собираться с силами уже в первую ночь. А вечер 7 августа был на редкость тихим. И наш доктор зря не терял времени. Нарядился в белый халат, прокипятил иглы и шприцы, собрал всех в кают-компании и стал по очереди колоть. Какая-то хитроумная инъекция, сразу от* всех болезней: чумы, холеры и лихорадки. На всю команду у него ушло всего полчаса. Потом он с довольным видом вспрыснул сыворотку себе в руку, потер укол ватным тампоном и сказал:

— Теперь пошли заниматься культуризмом.

Мы вышли на бак поупражняться с гантелями. Под лопаткой от укола горело, но, когда поднимаешь тяжесть, боль как-то глохнет. Вот мы и старались от души часа полтора. Потом я сразу же отправился спать перед вахтой, а когда в полночь меня разбудили, то я не узнал ни шхуны, ни моря. Сеет мелкий дождь, и свистит ветер. Море кипит пенистыми валами, которые несутся откуда-то из темноты и обрушиваются на шхуну. И тогда по палубе вровень с бортами гуляют веселые буруны. Шхуна ложится с борта на борт. В черном небе у нас над головой бегают топовые огни. Они описывают в кромешной тьме гигантские дуги. Мачт почти не видно. Но по этим огням мы догадываемся, как они раскачиваются, бедняги.

Давно задраены все двери и иллюминаторы. Теперь, чтобы попасть из салона в лабораторию, нужно проделать несколько акробатических трюков. Сначала подняться по двум трапам на ботдек, пройти под хлесткими брызгами до аварийных люков машинного отделения, протиснуться вниз и уже из машинной шахты пробраться в коридор, ведущий в лабораторию. За вахту нужно четыре раза пройти туда и обратно. Под брызгами, холодным ветром, судорожно хватаясь за натянутые на ботдеке веревки, которые заменяют нам леера. А матросы и штурман все четыре часа на ветру.

В радиорубке радист выстукивает позывные. Наши двери напротив. И я слышу попискивание далеких радиостанций. Чуть не каждые полчаса в радиорубку спускается с мостика капитан. Борис Васильевич озабочен. С плаща на палубу стекают струйки воды. Он спрашивает радиста о телеграммах. Что слышно в эфире, о чем говорят другие корабли, что передает Япония. Япония нам особенно важна теперь. С юга идет в нашу сторону тайфун. Метеорологические станции Японии следят за ним. Они сообщают о силе ветра, направлении движения тайфуна, перепаде давления.

— Ну как шторм? — спросил я у Веселова, потому что другого мне просто нечего было спросить, а поговорить в такую ночь почему-то всегда очень хочется.

— Это еще не шторм. Шторм еще только приближается.

— Может, японцы ошиблись?

— Японцы в таких случаях ошибаются редко. Да и давление падает все время, и неизвестно, когда остановится.

Я прошел в агрегатную, где под потолком на специальных растяжках висел барограф. Перо выписывало на ленте затейливую кривую, которая неудержимо ползла вниз. А радист все вызывал и вызывал чужие радиостанции, а потом, переговорив о чем-то, начинал быстро записывать слова телеграмм. В четыре утра я разбудил сменщика и сразу же пошел спать. Завтракать не хотелось. Было душно и жарко. Болела голова: то ли от дьявольского укола, то ли от этой качки. К ней ведь тоже нужно привыкнуть. Забрался к себе на второй этаж, попытался заснуть. Над самым ухом в борт шхуны, как в огромный барабан, била волна. Наши каюты лежат ниже уровня моря, и слышно, как по бокам судна шелестит вода. В дремоте никак не разберешь, где ты. Все время кажется, что судно просто начало тонуть. И, только окончательно проснувшись, соображаешь, что это в двадцати сантиметрах от твоего уха гневается море.

Когда днем Клименко пришел будить меня на вахту, я первым делом спросил, как давление.

— Падает, — ответил он безучастно.

По ударам волн, по качке чувствовалось, что шторм усиливается. А когда я поднялся наверх, то увидел, что так оно и было. Несколько человек стояли на ботдеке с позеленевшими лицами, зябко кутаясь в фуфайки. Они вышли глотнуть свежего воздуха. Хотя каждый старался делать вид, что его интересует дьявольская свистопляска, поднявшаяся в море.

Мне не раз приходилось и раньше попадать в шторм: в Балтике, в Бискайском заливе, в Черном и Средиземном море. И я абсолютно убежден, что смотреть на бурю лучше всего в московском кинотеатре «Россия». В темноте зрительного зала легко абстрагироваться от своих соседей и уж вовсе сущий пустяк забыть о том, что волны, хлещущие с экрана, и посвист ветра сработаны в комфортабельных павильонах. А если режиссер дока в своем деле, он заставит тебя вжиться в роль морского волка. И покидаешь тогда кинозал начисто измочаленный физически, с терпким привкусом гордости: мы победили стихию.

При настоящем шторме чувства совсем иные. Его приближение мы определяем не только по падению давления. Первая волнишка, хлестнувшая через борт, — его визитная карточка. Теперь не проберешься сухим с бака на корму. А через полчаса палубы вообще не видно под клокочущей водой. Трудно разобраться, где кончается судно, где начинается океан. Шхуна то зарывается носом в волны, то становится на дыбы. Волны разбиваются о борт и тысячами брызг перемахивают через надстройки. Задраены двери и иллюминаторы. Кажется, не осталось ни одной щели, куда может проникнуть вода, но она все же находит одной ей известные пути. Просачивается через потолок, течет тонкими струйками по переборкам. Она всюду — соленая и въедливая. Из машинного отделения сообщают: вода на распределительном энергощите. Нужна помощь. И тут новый звонок: залило кормовую лабораторию и агрегатную. Вода ворвалась через вентиляционную трубу. На «тряпочный» аврал выходят все. Промыты пресной водой и спиртом, вытерты насухо все приборы. Но вода не отступает сразу. Мы это хорошо знаем. Она только меняет направление. И мы ждем новой атаки.

Но страшнее воды болтанка. Шхуну бросает из стороны в сторону, и порой кажется, что она остервенело отплясывает под аккомпанемент волн какой-то дикий танец. И тут псе вещи, окружающие вас, спешат доказать свою способность двигаться, падать, греметь, звенеть, трещать. Они объявляют войну человеку. Убегает из-под ног палуба. Падают с полок книги, тарелка неожиданно выплескивает тебе на колени горячий суп, а потом очертело мчится куда-то через стол, и ты, подхватив ее на лету у самого пола, обжигаешь себе еще и руки.

Часто пишут, что с качкой легко бороться, стоит только научиться косолапить, широко расставив ноги. Косолапить легко в книгах. А на корабле нужно быть акробатом, чтобы двигаться по уходящей из-под ног палубе, нужно обеими руками держаться за край койки, чтобы тебя во время сна не сбросило на пол: кому охота просыпаться с помятыми боками.

Но главное даже не в этом. В первые два дня качки неимоверно болит голова. Под ложечкой сосет так, что невинное приглашение к обеду выглядит личным оскорблением. Совсем не нужно учиться косолапить, широко расставив ноги. Ходить вообще не хочется. Хочется лечь и забыть обо всем на свете. Всего в двадцати сантиметрах от твоего уха в корпус судна гулко бьет волна. Шхуна дрожит, будто хочет развалиться на части. Думать ни о чем не можешь. Голова сдавлена невидимым обручем. Как автомат идешь на вахту. Как автомат каждые полчаса делаешь отметку на лентах самописцев. Нужно крепко держаться, чтобы не бросило в сторону: палуба коварна, а углы у приборов до ужаса остры.

Через два дня морская болезнь проходит. Прежде всего это чувствуют в камбузе: в столовой просят добавки — значит, люди приходят в себя. Лица, успевшие позеленеть за эти дни, вновь покрываются румянцем. Теперь мы не лежим по каютам. Свободные от вахты идут на ботдек. Тут не только можно вдохнуть свежий ветерок, но и щелкнуть на память несущиеся мимо волны. Мы начинаем оживать. Качка-то, оказывается, пустяк, только держись покрепче за леер.

И черная линия на ленте барографа дрогнула, проковыляла немного по горизонтали и поползла вверх. Радист все время пропадает в радиорубке. Мне иногда кажется, что он родился с наушниками или, во всяком случае, они приросли к его голове. Он все слушает, слушает. А капитан хмурится нее время. Вести неважные. Эфир наполнен сигналами «SOS». Зовут дальние корабли. С нашим ходом до них не дошлепать и в трое суток. Да и чем мы поможем? Возьмем на буксир? Это с нашими-то тремя сотнями лошадиных сил? И суша не радует вестями. Первый тайфун помчался в Охотское море. Но следом идет второй. Он уже на параллели Южной Японии. Куда повернет: на материк или прямо на север, в наш район? А у Филиппин зародился еще один. Метеостанции толком не определили ни его силы, ни скорости передвижения. Но он уже получил имя «Зельма». Имя красивое и таинственное. Но встреча с ним вряд ли будет приятной. И далекую незнакомую «Зельму» мы окрестили попроще и попонятнее — «Шельма».

Тайфуны — это тропические циклоны, возникающие над океаном в приэкваториальной зоне Тихого океана. В Атлантическом океане они называются ураганами. Многие ученые мира занимаются исследованиями тропических циклонов. Но до сих пор неясны причины их возникновения. Родившись в приэкваториальной зоне, циклоны перемещаются сначала к западу и северо-западу, затем вблизи тропиков меняют свое направление на северное и северо-восточное. Место, где тайфун делает поворот, — самое опасное. По традиции тайфунам и ураганам присваиваются женские имена. В старину моряки давали им имя своего корабля, обычно тоже женское. Сейчас в начале каждого года метеорологи составляют список женских имен, которые затем и присваиваются тропическим циклонам. Кроме того, каждый из них имеет свой порядковый номер.

Тропические циклоны зарождаются в летнее время. Максимальное их количество падает на август и сентябрь. В среднем ураганов бывает около двенадцати в год, тайфунов — около двадцати. Скорость передвижения циклонов достигает двадцати километров в час. А скорость ветра в районе циклонов — до шестидесяти — семидесяти метров в секунду. Это около двухсот километров в час!

Метеорологические станции многих стран мира следят за продвижением циклонов. Передают данные о них по радио. Служба погоды в последнее время получила в помощь такое мощное средство раннего обнаружения и прослеживания циклонов, как искусственные спутники Земли. И все же не каждому кораблю удается вовремя убраться с дороги мчащегося циклона, а встреча с ним в открытом море не сулит ничего приятного. Да и на суше он производит столько опустошений, унося человеческие жизни. Имена некоторых наиболее свирепых циклонов люди помнят долго.

Только пролетел один тайфун, как в море снова начинает раскручиваться развеселая карусель. Опять будет баллов восемь-девять. Слава богу, что центр циклона пройдет стороной, а то бы нам всыпало по-настоящему: одиннадцать-двенадцать баллов. Мы идем на северо-восток Татарским проливом. Справа, милях в двадцати пяти, Сахалин. Голубые сопки на горизонте. Через час-другой сменим курс. Пойдем на северо-запад в сторону Советской Гавани. Потом поворот — и все так же зигзагами пойдем на юг, на Хоккайдо. Наш путь на карте выглядит необычно: изломанная линия пересечения своего же курса. Но как раз это нам и нужно. Нам необходимо покрыть как можно большую площадь. А в точках пересечения мы как бы делаем самопроверки, сопоставляя данные приборов, полученные в разное время.

Постепенно мы привыкли к морской жизни, к штормам. Даже заставляем их работать на себя. В первые два дня, когда ветер, сменив направление, зашел по носу, шхуна стала терять ход. Обычный ход в шесть-семь узлов упал до пяти, потом до четырех. Когда ветер усилился, стрелка на лаге поползла дальше вниз, пока не уперлась в «ноль». Нас понесло назад, несмотря на полные обороты двигателя. С тремя сотнями лошадиных сил бороться со штормом мудрено. Но стоит подняться попутному ветру, мы ставим паруса, и скорость сразу растет: восемь… десять узлов. Мы хитростью возвращаем то, что погода отобрала у нас силой.

Пришли в Хакодате ранним утром 18 августа. Туман еще сглаживал очертания сопок, а солнце, вставшее из-за гористого полуострова, пыталось разогнать дымку, окутавшую город. Постепенно сквозь пелену тумана проступили контуры заводов, верфи, лес корабельных мачт у причалов за волноломом, уЛицы города, поднимавшиеся в гору прямо от воды. Причудливые крыши буддийских храмов и сосны с плоскими кронами сразу выдавали, что страна, рождавшаяся перед нами из рассветной мглы, — Япония. Мы стали на якорь на внешнем рейде, ожидая, когда пройдет лоцманский катер. А навстречу нам из гавани уходили в море на промысел рыбацкие кавасаки. Рыбаки дружески махали нам руками. Пестрые кавасаки — крошечные суденышки. И все-таки их огоньки мы встречали по ночам далеко от земли. Японцы — отличные мореходы. С морем, с рыбным промыслом связана жизнь очень многих людей в стране Восходящего Солнца. Не удивительно, что здесь так хорошо поставлена служба погоды. Она чрезвычайно оперативна, и ее данные отличаются большой точностью. Ведь от них зависит не только жизнь моряков, ушедших в рейс или на промысел. Тайфуны наносят огромный ущерб и на суше. К ним нужно быть готовым. Вот почему метеорологические станции так тщательно определяют место зарождения тайфунов, так зорко следят за их продвижением. От этого зависит жизнь миллионов людей.

Солнце поднялось уже высоко, но лоцманский катер не появлялся. Оказалось, что здесь поясное время на час отстает от владивостокского, хотя Владивосток гораздо западнее. Мы этого не учли, когда запрашивали лоцмана. Поэтому он так долго и не подходил. Мы обрадовались, когда наконец из-за волнолома показался крошечный катер с бело-красным флагом на мачте. Но он прошел мимо нас в море, туда, где из-за крутого мыса показалось хищное узкое тело ракетной подводной лодки с высоченной рубкой. Вслед за первой из-за мыса выплыла вторая. Над нами, словно стрекозы, порхали вертолеты. Потом появилась громада авианосца с множеством самолетов и вертолетов на палубе. Замыкали строй четыре фрегата. Американская эскадра во главе с авианосцем «Харнет» пришла с визитом в порт Хакодате с Гавайских островов.

Наконец и мы бросаем якорь на внутреннем рейде. Власти предупреждают: портовый катер будет подходить три раза в сутки. Свой спускать нельзя. Значит, из города мы должны возвращаться не позже семи часов вечера. Отправляемся в город.

Причал встречает огромным плакатом — обнаженная красотка томно улыбается: «Добро пожаловать, американские моряки!» У самых ворот симпатичные девушки вручают каждому выходящему листочки-рекламки. Мы выходим вместе с американскими моряками и тоже получаем листочки. Девушки безостановочно кланяются и благодарят по-английски:

— Сенк ю.

Читаем листочки: «Если вы хотите увидеть нечто освежающее и романтичное, вы найдете это в прекрасных хозяйках, превосходной музыке и фантастических напитках всегда открытого, самого прекрасного ночного кабаре «Сейёкен».

Тут же план города. И чтобы легче найти, указаны основные ориентиры: таможня, док, церковь, кабаре. Реклама требует точности, и на обороте карточки, чтобы у посетителей не осталось никаких сомнений, — фотография женщины в более чем откровенной позе. Конкуренты не отстают от «Сейёкен». «Морской залив» и «Свет гавани» убеждают нанести визит им. Здесь музыка, вино и отличные танцовщицы. Они «прекрасны и обладают манерами настоящих хозяек дома».

Нам рассказали, что накануне прихода американской эскадры мэр города обратился к жителям с просьбой хорошо встретить гостей. Горожане отнеслись к этому призыву по-разному. Над входом огромного универмага в центре города взвился американский флаг. Яркий плакат кричал аршинными буквами: «Добро пожаловать, американские моряки! Будьте как дома».

Такие же плакатики в окнах и на дверях ночных клубов и кабаре, плотно притиснувшихся друг к другу в узенькой улице, идущей от центральной площади в сторону старой крепости. Приход американской эскадры — событие, которое может как-то поправить пошатнувшиеся дела. И газеты не отстали. Уже на второй день в одной из них было опубликовано примерно следующее: «Два события потрясли вчера город Хакодате — на рейде бросила якорь стальная громадина в 41 тысячу тонн американского авианосца и советское трехмачтовое парусное судно в 580 тонн, на каких плавали сто лет назад. Американцы прибыли в наш порт с дружеским визитом. Русское же судно запросило 30 тонн воды. Чем оно занимается и для чего зашло в Хакодате, нам никто не ответил».

А ведь «Заря» не впервые в Японии. Да и перед заходом в Хакодате власти были поставлены в известность о назначении и целях нашего судна.

Мы видели, как катер с корреспондентами сделал круг около «Зари». Репортеры усиленно щелкали фотоаппаратами. А когда мы предложили им подняться к нам на борт, они только приветливо помахали руками и укатили.

Над городом и заливом поднимается лесистая голова горы Хакодате-Яма. Это любимое место отдыха горожан и приезжих туристов. Красочный фуникулер за сто пятьдесят иен быстро доставит вас на самую вершину. Здесь несколько памятников и причудливой формы здание радиорелейной станции с площадкой для осмотра окрестностей. На специальных тумбах намертво укреплены подзорные трубы-автоматы. Они направлены на определенные места города, и желающий, опустив монету, может некоторое время любоваться тем или иным видом. За пять иен открывается вид на бухту, за три иены — центральные кварталы города, за одну — смотри на муниципальное кладбище. Интересно, о чем думают те, кто смотрит пятииеновый видик с громадиной американского авианосца и беспрерывно стартующими с него вертолетами? Может быть, о Хиросиме? Или о тех солдатах, что погибли в минувшей войне и покоятся теперь на муниципальном кладбище? (Отличный вид — и всего одна иена!) Непроницаемость лица японца вошла в поговорку. Но мне невольно вспомнилась история Японии.

Группа высших офицеров американской эскадры во главе с адмиралом в сопровождении нескольких японских официальных лиц поднялась на вершину горы вместе с нами. Холеный адмирал с высокомерным видом слушал, что рассказывали о городе японцы. И, глядя на него, я вспомнил другого американца — коммодора Матью Колбрайта Перри. В 1852 году он был послан во главе большой эскадры в Японию, чтобы вынудить японское правительство отказаться от политики изоляции и установить торговые и дипломатические отношения с Соединенными Штатами Америки. Подписанный 30 марта 1854 года первый американо-японский договор открыл для американских судов порты Хакодате и Симода и положил начало целому ряду кабальных договоров, навязанных государству, которое более двух веков находилось в строгой изоляции от внешнего мира. Наконец-таки промышленники и торговцы великих держав добились нрава «открытых дверей» в стране, где долгое время смерть угрожала иностранцам в случае их появления в Японии и японцам, пытавшимся уехать за границу.

И вот через сто лет снова американская эскадра. Но теперь уже хозяева любезны с гостем. Они говорят приветливо:

— Wellcome!

Мы возвращались в город под вечер, когда десятки такси подвозили к воротам порта пьяных американских моряков. Еще задолго до порта мы увидели на улицах американцев в белых форменках, нетвердой походкой в обнимку плетущихся к морю. Под крышей таможни учтивый полицейский отбирал пропуска на увольнение. Катера авианосца подходили один за другим. Шатающиеся янки вносили на руках тех, кто уже не мог стоять. Они лежали пластом на полу или широких лавках таможни. Но нас удивило не это. На всех улицах и переулках, которые вели к порту, на столбах, стенах домов, заборах белели листовки с красными буквами:

«Американцы, убирайтесь домой! Довольно войны!»

Такими листовками заклеены и приветственные плакаты, которые мы видели утром. Эти слова мелом написаны на тротуарах. А наши ребята, целый день ходившие по центру города, видели демонстрацию у здания мерии и торговой палаты. На второй день об этом вынуждены были сообщить газеты. Демонстранты требовали удаления военных кораблей США из Хакодате и ликвидации американских военных баз в Японии.

…Вдоль огромной бухты раскинулся город Хакодате. Он занимает широкий перешеек, перекинутый мостиком между островом Хоккайдо и горой Хакодате-Яма, нависшей над Сангарским проливом. Узкие темные улочки одно-, двух-, реже трехэтажных домов огибают бухту по широкой дуге, неуверенно поднимаясь в гору. В центре города они пытаются выпрямиться, но, проскочив стрелой десяток кварталов, снова загибаются в сторону моря, повторяя очертания берега.

Япония — страна искусных рыбаков. Хоккайдо — один из основных центров рыболовства. Не нужно смотреть в экономические справочники, чтобы убедиться в этом. Нужно просто сойти на берег. Воздух над бухтой пропитан крепким запахом морской капусты и свежей рыбы. Этим ароматом наполнены все улицы. А портовые кварталы словно огромный рыбный склад под открытым небом. Сотни кавасаки, сейнеров, траулеров стоят на якорях на внутреннем рейде или ошвартованы у стенок причалов. Некоторые только что вернулись с моря, и расторопные невысокие грузчики выгружают из трюмов схваченную холодом и солью вяленую, свежую, а то и живую рыбу. Рядом корабли готовятся к выходу, и по шатким сходням бегут люди с плачущими на солнце брусками льда, мешками соли, ящиками с провизией. Время не ждет. Люди наскоро перекусывают здесь же, у причала, где уличный торговец ловко чистит, режет и печет на переносной жаровне только что выловленную рыбу.

Рыба, рыба, везде рыба…

Зайдите на рынок. Под низкой крышей рыбного ряда узкие лотки различных торговцев тесно лепятся друг к другу. Здесь собрано, кажется, все, что только можно выловить в море или содрать с морского дна. Огненно-красные большеголовые окуни, крапчатые серебряные лососи, голубоватые скумбрии и плоские бородавчатые палтусы лежат рядом с пучками морской капусты, трепангами, губками, ракушками, моллюсками, улитками, крабами, чилимами, омарами… Все, что составляет славу экзотической восточной кухни. Не сразу рискнешь отведать эти дары моря. Мы закупили в Хакодате свиные сосиски. Красивые, розовые, в отличной упаковке. Но почти никто из экипажа не мог их есть — они были сладковатыми и отдавали рыбой.

Япония — высокоразвитая промышленная страна. Я не раз встречал японские современные лайнеры во всех морях и океанах. Видел японские телевизоры и киноаппараты, приемники и мотоциклы, текстиль и обувь в магазинах Африки и Европы. Вещи отличные, сделаны добротно и со вкусом. Не удивительно, что экономические справочники и статистические бюллетени, газеты и журналы отмечают настойчивое проникновение японских товаров на традиционные американские и английские мировые рынки. Высокое качество и низкая цена — вот оружие, которое рушит таможенные барьеры, непробиваемые пошлинные крепости. Япония забила рынки Океании текстилем. Американская полиция гоняется за преступниками на японских мотоциклах, на дорогах Англии слушают передачи Би-би-си по японским транзисторам. Знаменитая цейсовская оптика все чаще и чаще фиксирует свои промахи в борьбе с молодым, но сильным соперником — японской кино- и фотопромышленностью.

Но вся эта успешная борьба с конкурентами на мировом рынке — бог с двумя лицами. И чтобы убедиться в этом, нужно пройтись по улицам города, посмотреть на эти тянущиеся без конца жилые кварталы рабочего люда. Ветхие домишки, крошечные дворики, где при всей японской аккуратности мудрено навести чистоту. Грязные улицы, пропахшие всеми ароматами бедности…

И только пестренькие незатейливые плакатики и вывески бесконечных лавочек и крошечных магазинчиков скрашивают их довольно унылый вид. Мелкие торговцы живут бок о бок. Собственно говоря, их лавки — это одна из комнат дома, выходящая на улицу. От пола до потолка лавки завалены разнообразными товарами. Тут можно купить и кока-колу, хитроумно запаянную в полиэтиленовый мешочек, и зажигалку, и деревянного медведя, искусно вырезанного древними хозяевами острова Хоккайдо — айнами. Среди стопок текстиля неожиданно увидишь самурайский меч и новейший транзистор. Лавочка зачастую имеет раздвижную переднюю стену, поэтому все ее содержимое видно с улицы. Покупателей мало. И хозяин занят своими домашними делами. Посреди лавки за ножку стола привязан шпиц или просто дворняга, существо, которое чисто символически выполняет роль сторожа. Заходите, выбирайте нужные вам вещи, и собачонка доверчиво прижмется к вашей ноге. Выбрав покупку, хлопните в ладоши, выйдет хозяин, получит деньги и поблагодарит вас за поддержание его нехитрого бизнеса.

В магазинах покрупнее все поставлено на более широкую ногу. Тут лучше товары, богаче выбор и продавщицы одеты в специальную форму. И уж настоящие торговые комбинаты — три универмага. Их многоэтажные здания возвышаются над всем городом. Тут можно купить все: автомат выбросит в обмен на монету в десять иен жевательную резинку, а изящный предупредительный молодой человек поможет выбрать автомобиль. Бесшумные эскалаторы доставят вас на любой этаж. Только, ради бога, купите что-нибудь. И стайка вежливых симпатичных продавщиц окружит вас и будет тихими вкрадчивыми голосами объяснять достоинства той или иной вещи. Только, ради бога, купите. У входа в универмаг, у эскалатора стоят изящные японочки. Они кланяются каждому входящему покупателю. А на лице все та же просьба: купите, купите… ради бога, купите. Этим девочкам за целый день поклонов платят всего триста иен.

В универмагах твердые цены. А распродажа уцененных товаров загнана на самый верхний этаж, чтобы даже вид красного плакатика с черными колонками перечеркнутых старых цен не вызывал у покупателей мысли о том, что здесь тоже могут быть залежалые, немодные товары.

Мы уходим из Хакодате почти одновременно с американской эскадрой. Внешний рейд за волноломом встретил нас суетливой толкотней волн, оставленных пронесшимся тайфуном. Мы брали на восток, а навстречу нам со стороны моря мчалось в гавань восемь белоснежных кораблей японской береговой охраны. Они шли кильватерным строем, строго держась в затылок друг другу и точно выдерживая интервалы между кораблями. Пушечки на баках задорно задрали зачехленные стволы, а крупнокалиберные пулеметы замерли в ожидании. И казалось, что капитаны с завистью поглядывают на шаровые бока американской громадины, своей выправкой стараясь подчеркнуть, что они тоже достойны водить по морям и океанам вот такие же зловещие чудовища. Авианосец смотрел на это свысока, но одобрительно.

Быстро сгущаются сумерки. Но если посмотреть на запад, то за кормой в туманной дымке еще виден упрямый лоб полуострова Хакодате, который очень похож на Гибралтар, если смотреть на него со стороны Альхесираса.

Мы должны были уйти из Хакодате еще вчера утром. Но с юга шел тайфун, и нам пришлось простоять полтора суток на рейде, чтобы разминуться с ним. Он проскочил мелким дождиком и ветром и быстренько помчался дальше, забирая на восток. Сейчас нас треплет волнишка, оставленная им. А с юга уже сообщают, что движутся еще три тайфуна.