Вокруг света с «Зарей»

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Снова нас треплет восьмибалльный шторм. Двое суток встречный ветер, как говорят здесь, «бьет по зубам». Хода почти нет. К тому же в этом районе сильны встречные течения. Для больших судов они не помеха. Но у нас они растаскивают налево и направо мили из «крейсерской» шестиузловой скорости, так что нам ничего не остается. Топчемся на месте, а то и катимся назад. Мы уже привыкли к качке. Но у шхуны вид плачевный. Еще в Татарском проливе вырвало глухари, которые крепят к корпусу судна прочные штаги бушприта. С бушпритом, в свою очередь, крепится фок-мачта. Короче говоря, одно связано с другим. И когда в этой цепочке ослабевает или рвется звено, жди беды. В Японии боцман с ‘матросами наскоро починили поломку. Но этот ремонт хорош для тихой погоды. В шторм снова все полетело. Дотянуть бы до своих, до Петропавловска-на-Камчатке!

Вчера ночью второй штурман Женя Ратновский разбудил капитана:

— Слева открылся буй!

— Какой дурак будет ставить буй в открытом море?

Мастер поднялся на мостик, и то, что Женя принял за буй, оказалось восемнадцатимильным маяком. А по карте мы должны были находиться от него милях в тридцати, так что света не должны бы видеть. Из-за непогоды мы двое суток не могли определиться ни по звездам, ни по солнцу, поэтому не знали точно своего местонахождения. А нас сносило к берегу. Более того, этой же ночью мы еле-еле успели разминуться с мчавшимся навстречу каким-то судном. Наш локатор засек его, когда оно было совсем рядом, и потерял его через несколько минут, хотя нам были еще видны огни уходящего корабля! Вот тут и понадейся на технику — не мудрено оказаться на дне.

На шхуне установлено два гирокомпаса. Их самописцы связаны с самописцем магнитного компаса. Разность между показаниями этих компасов (условно обозначается «Д») дает магнитное склонение, оно, в свою очередь, записывается на ленту специального прибора. Данные «Д» — это часть научной информации, которую собирает наша шхуна, то, ради чего и затеяна вся экспедиция. Но однажды мы заметили, что самописцы «Д» и магнитного компаса выписывают на лентах синусоиду. Если магнитный компас показывает разные курсы, значит, мы идем не по прямой линии. Но ведь гирокомпас — эта основа основ современных навигационных приборов — показывает, что судно движется по прямой! Как быть? Где искать помеху: в магнитном или гирокомпасе? Переключились на второй гирокомпас. Все пришло в норму. Значит, первый — негодный, он врет, на него нельзя надеяться. А выдержит ли все трудности длительного рейса второй? Если он откажет, что мы будем делать?

Наконец выдался отличный денек. Прохладно. Но солнечно и ясно. Прошли Малую Курильскую гряду, миновав острова Лисьи, Шпанберга и Шикотан, вошли в Охотское море. Прошлой ночью весь горизонт горел огнями японских рыбачьих лодок. А сегодня наши сейнеры разметались из края в край по всему горизонту. Все время не могу отделаться от странного ощущения: чувствую себя на краю земли. И тоска зверская. С чего бы это? Смотришь на восток, и кажется, что дальше ничего нет. Тихий океан — и пустота. Край земли.

Ночью ждали телеграммы из Японии. Из Корсакова (Сахалин) получили сообщение, что на север движется тайфун «Зельма», с которым мы уже надеялись разминуться. Но «Зельма» все-таки нас настигла. Причем Корсакове утверждает, что в нашем районе будет двенадцать баллов. Мы сразу свернули вправо, к острову Урупу, чтобы стать на якорь в какой-нибудь бухте, Сейчас мчим туда, но, как назло, сдал локатор, и нельзя точно определить, где берег. А становиться на глаз нельзя: прозеваешь глубины — натрясешь орехов на свою голову. Можно дождаться утра, но сейчас, как на грех, хороший ход с попутным ветром. Как дело обернется к утру — неизвестно. Цепляется одно за другое. Дождались успокоительных данных из Японии! тайфун стихает. Если мы и попадем в него, то только в самый краешек.

Еще в Японском море нас зацепил крылом тайфун «Рас». Он кинулся от северной оконечности Хонсю на северо-восток. До этого нас все-таки достала «Нора». Потом «Опал». После Хакодате поймала «Сара». Но она успела к тому времени «рассыпаться», и до нас дошел только один штормовой ветер. За «Зельмой» придет «Вера».

Вот мы уже второй день в бухте Наталии, на острове Уруп. Склоны сопок покрыты каменной березой, зарослями ольхи и кедровым стлаником. Вершины голые, в рыжих каменных осыпях. Кое-где со скал срываются крошечные водопадики. Там, где-то за грядой сопок, действующие вулканы и горячие источники. В бухте тихо. Изредка над водой пронесется стайка диких уток или бакланы и чайки пролетят, высматривая добычу. Но вообще живого мало. В лоции сказано, что здесь заповедник котиков. Может быть, и так, но котиков нам увидеть не удалось. Человеческого жилья никакого.

Отсюда мы пойдем следом за тайфуном, используя попутные ветры, а потом уже снова свернем в Охотское море.

Хорошая штука — стоять на якоре. И совсем не потому, что меньше работы. Просто приятно видеть землю, а не бесконечную воду. Приятно стоять на твердой палубе, а не шарахаться из стороны в сторону. В свободное время можно забросить «самодур» или «краб», надеясь подцепить серебристую навагу или раздавленную тяжелой жизнью камбалу. Может быть, меня тянет на якорь потому, что я насквозь сухопутный? Но я знаю, что и «морские волки» всегда тоскуют по земле. И кажется, что это не они, а совсем другие люди мечтали побыстрее уйти в море. Все они бредили плаванием, проклинали затянувшуюся стоянку в порту и покровительственно объясняли сухопутным, почему настоящие люди не могут вынести больше недели на берегу.

Десять дней мы в пути. А как будто еще вчера ходили по Владивостоку. Всего десять дней мы в плавании и все же до чего уже привыкли к новой, необычной жизни на шхуне. Как будто всегда только тем и занимались, что шли на вахту, сидели по вечерам в кают-компании, по утрам убирали свои крошечные каюты, смотрели на море, в небо, ждали первых звезд, чтобы определиться. Появляются новые привычки, приходится расставаться с прежними. Наша жизнь зажата в строгих рамках, ограниченных размерами шхуны. Тридцать семь метров. Но здесь вместились и дом, и работа, и место отдыха. Мы успели привыкнуть. Мы, как и на берегу, ходим на работу. И ухитряемся, как на берегу, опаздывать, хотя от «дома» до места работы всего пятнадцать метров. По вечерам, если позволяет погода, смотрим на ботдеке фильмы. И некоторые засыпают во время сеанса, как в самом настоящем зрительном зале. Крошечная шхуна вместила в себя и город, и улицы, и дом, и соседей. И в гости мы ходим, как и на берегу. Только для этого не нужно полчаса трястись в трамвае.

Третьи сутки нас молотит шторм. Мы ушли из бухты Наталии и, пройдя проливом Бусоль, оказались в Тихом океане. Здесь, восточнее Курильской гряды, на картах отмечена впадина глубиной семь тысяч метров. Крошечное темно-синее пятнышко на карте. Для магнитных исследований это очень интересный район. Мы достигли впадины вчера. Но вечером нас настиг шторм, и мы теперь рвемся на север, в Петропавловск-на-Камчатке, хотя раньше намечалось сделать еще один заход в Охотское море. Для этого нам просто не хватит горючего. Получить его в Северо-Курильске нет надежды. Отстояться там в бухте рискованно, она не защищена со стороны океана. Выгрести против ветра мы не сможем. Чего доброго, нас выбросит на берег. В общем спешим на север буквально на всех парусах. Но встречная волна делает свое дело: ход всего одиннадцать — тринадцать миль за вахту, семьдесят две мили в сутки!

Прошло пять положенных дней остановки на Камчатке и еще два дня, а мы до сих пор не знаем, когда снова отправимся в путь. И в довершение всего американцы затеяли военные маневры в районе Аляски. На Кадьяке одна из их военно-морских баз. Нас туда не пускают. Не задержись мы с выходом в рейс — все было бы отлично. Мы бы давно уже прошли Кадьяк. Да к тому же избежали бы довольно близкого знакомства с тайфунами. За двадцать шесть дней рейса мы встретились с восемью циклонами. Они, словно сговорившись, передавали нас друг другу, будто эстафетную палочку. И все из-за каких-то трех недель опоздания.

Но мы не особенно унываем. Единственное, что смущает, — так это предстоящая петля из Гонолулу. Четыре тысячи миль по северной части Тихого океана в ноябре — декабре — закуска на любителя. Это самое штормовое время. И знатоки уверяют, что все предыдущие тайфуны — детские забавы по сравнению с предстоящим…

А пока перед нами разбросанный по склонам сопок Петропавловск. По-осеннему чистый, сдобренный холодком воздух. Солнечные деньки. Великолепные дали с конусами вулканов. И главное — своя земля с хорошими добрыми людьми. Почему-то все мы пришли к выводу, что самые хорошие люди живут на Камчатке. Даже ленинградцы — а их на шхуне восемь человек — отступают от обычных неумеренных восхвалений своих земляков.

Портовые власти поставили шхуну у стенки в самом удобном для нас месте. Потом они предоставили нам автобус, отвезли на горячие источники, где мы искупались и после долго бродили по берегам таежной реки, наблюдая, как в студеной мелкой воде стаями идет на нерест лосось.

На «Зарю» пришла экскурсия десятиклассников. Девчонки смотрели и слушали молча. Ребята ломающимися басами просили разрешения залезть на мачту. И, получив его, с достоинством добирались до салингов, чувствуя себя настоящими моряками. А на другой день на шхуну принесли стопки художественной литературы, собранной нашими вчерашними гостями.

Нет, честное слово, на Камчатке живут отличные люди!

На Кадьяк мы не пойдем, это уже точно. Девятнадцать дней простояли на Камчатке. И наконец-то снова в море! Только что миновали узкие ворота Авачинской бухты, и вулканы на глазах растаяли в вечерней дымке. Мы идем в канадский город Ванкувер. Когда-то в школе учитель географии нам объяснял, что пролив Хуан-де-Фука очень удобен для стоянки судов: в нем сразу могут разместиться все корабли всех стран земного шара. Догадайся я тогда, что через пятнадцать лет попаду в эти места, обязательно постарался бы запомнить еще что-нибудь. А то ведь ничего в памяти не осталось. Только знаю, что Канада пропахла смолой, и все. А океан снова принялся за свое: не успели выйти из бухты — началась болтанка.

Неделю идем на восток вдоль Алеутских островов, и всю неделю штормит. Семь-восемь баллов. Каждые четыре часа на мостик поднимаются два рулевых и штурман. Один матрос стоит на руле, второй — впередсмотрящий. Меняются через час, потому что больше не выдержишь. Волна бьет в перо руля, штурвал рвется из рук. Через час руки немеют от напряжения. По самописцам компасов в лаборатории хорошо наблюдать приход шторма. В тихую погоду красная чернильная дорожка, обозначающая на ленте курс, узкая. Судно «рыскает» в сторону на три-четыре градуса. Но стоит подняться волне — самописец оставляет дорожку все шире и шире. Иногда он упирается в края ленты: девяносто градусов!.. Значит, мы шарахаемся от заданного курса на сорок пять градусов в каждую сторону. Корабль швыряет, словно щепку. Для матросов-курсантов наше плавание — практика. Будущие штурманы учатся определяться в море, решают навигационные задачи, прокладывают курс. Вернувшись домой, они будут получать оценки. Но по-настоящему экзамен на штурмана они сдают здесь, в тесной штурманской, на бот-деке, на частых авралах.

Красный ход, который дает наша машина, шесть узлов. Когда в штиль «мотыли» выжимают семь, их встречают как именинников. Вот почему мы с надеждой смотрим на быстро меняющий направление ветер. Мы ловим его, заставляем шторм работать на себя. Мой товарищ по каюте боцман Коля Медовник приходит после ночных авралов, сочно поругиваясь. Он бросает на пол мокрый ватник и ложится на него спать, не раздеваясь. И что-то выкрикивает во сне, потому что даже спящий — он там, на аврале. По парусному расписанию Медовник работает на баке. Вместе с двумя курсантами ставит и убирает кливера — косые паруса, что бегут от бушприта вверх к фок-мачте. Чтобы поставить кливер, нужно пробраться вперед по скользкому бушприту, закрепиться на сетке и работать над клокочущей океанской бездной. Шхуна зарывается носом в волны или вдруг оседает на корму. А впереди две темные фигурки то пропадают в бурлящей пучине, то взлетают вверх.

Я смотрю на чутко спящего боцмана. По первому трескучему перезвону аврала он готов выскочить наверх. Боцман продолжает что-то выкрикивать во сне, а рядом с его ватником на линолеуме расползается лужа соленой воды.

Шторм и днем, и ночью. Не уменьшается, не увеличивается. Семь-восемь баллов. Одуряющая монотонность. Нас уже не пугают катящиеся пенные волны и заунывный свист ветра. Мы привыкли. Но каждый день одно и то же. Даже мастер не помнит в своей жизни случая, чтобы шторм длился две недели кряду, не уменьшаясь. Одно утешение: мы летим на запад с «фантастической» скоростью — девять узлов. Слава парусам!

Ночь. Огни реклам, светлые пятна освещенных окон отражаются в водах бухты и на мокром после дождя асфальте причала. На улице ветрено и неуютно. Железнодорожные составы громыхают под мостом в сотне метров от нас, подкатывая к конечной остановке Трансканадской железной дороги. Мы в Ванкувере. Ошвартовались всего часа три назад. Но сначала хочется рассказать не о первых впечатлениях о стране и городе, куда мы залетели нежданно-негаданно, а о трех последних днях нашего плавания, потому что этот шторм у берегов Канады запомнится нам надолго. Третью неделю мы шли вдоль гряды Алеутских островов, постепенно отклоняясь к югу. Мы были довольны: попутный ветер помогал нам нестись вперед с десятиузловой скоростью, ради этого можно было примириться с надоевшей до чертиков качкой. А океану, видимо, доставляло удовольствие играть, как со щепкой, с нашей обнаглевшей ладьей. Но за двое суток до Ванкувера океан разыгрался не на шутку. Волны — одна больше другой — догоняли нас, били в борта с такой силой, что шхуна дрожала и скрипела, будто готова была развалиться на части. И волны, дробясь на миллионы брызг, обливали с ног до головы соленой водой, не оставляя на тебе сухой нитки. Огромная волна с головой накрыла рулевую рубку и через вентиляционную трубу хлынула в кормовую лабораторию. Все свободные от вахты вышли на уборку, А через полчаса вода ринулась вниз по трапу в научный салон, заливая жилые каюты. Снова аврал, снова уборка, протирка. Мы посмеивались: все обошлось и на этот раз.

Но смеяться было рано. Высоченный вал догнал нас и, завиваясь, вырос над рулевой. Раздался треск. Мы кинулись к корме. После удара о кормовой срез шхуны у рабочей шлюпки лопнули шпангоуты. Литые бронзовые стойки лееров перекошены. Изуродован планшир. Это было предупреждением. А из Кадьяка в эфир уже летела метеосводка: в наш район движется ураган силой двенадцать баллов. Это уж слишком! И как обычно перед большой бурей, ветер неожиданно стих. Волны продолжали свой грозный бег. Шесть узлов. Из машины выжато все, что она может дать, но скорость не поднимается.

Шесть узлов, шесть узлов… Где носится этот чертов ураган: у архипелага Александра или уже спустился до островов королевы Шарлотты?

Шесть узлов! Ну хоть бы на три мили побольше. Мы спешим добраться до пролива Хуан-де-Фука, ведущего к Ванкуверу. Там под защитой острова Ванкувер и материка буря не будет страшна. Никогда еще в агрегатную не забегало столько народу, чтобы взглянуть на барометр. И никогда еще мы не смотрели столько раз на указатель лага. А давление все катилось вниз, и стрелка скорости как будто завороженная вертелась все около проклятой цифры шесть. Шесть узлов!

Но вот, будто услышав наши просьбы, стал подниматься ветер. Мы ставим паруса и влетаем к ночи в пролив вместе с десятками других судов, торопящихся укрыться от надвигающегося шторма под защитой берега. Мы спешим на юго-восток, чтобы к утру обогнуть южную оконечность острова Ванкувер и, миновав город Викторию, двинуть по проливу на север. У нас мало времени. А на рассвете у поворота невероятная толчея, поднятая ветром. Волны, зажатые берегами, дробятся и мечутся как бешеные в разные стороны. А течения, которыми славится этот пролив, то несут нас вперед, то тащат назад. Уж тут не зевай! Сидорову снова повезло. У берегов Японии на его вахте мы засекли крупную магнитную аномалию, которая никогда и нигде не упоминалась. И тут на рассвете прямо у города Виктории приборы снова стали выписывать такие зигзаги, что на помощь в лабораторию пришли еще два человека, чтобы делать отметки и переключать диапазоны.

Мы остановились в проливе на несколько минут. Лоцманский катер отплясывал рядом с нами дикий танец, так что взять к себе лоцмана мы не могли, Пришлось дать ход, и тогда два лоцмана перепрыгнули к нам на ходу: так меньше качало.

— Вы ловко проскочили, — говорят нам они. — Вам просто повезло. Сейчас в океане ветер сорок — пятьдесят метров в секунду.

Двадцать девять метров в секунду — это двенадцать баллов. Пятьдесят — кромешный ад. Нам действительно повезло. Но ураган и не думает отступать. Он движется следом, и кто знает, что он выкинет, если догонит нас в проливе. Ведь впереди еще двенадцать часов ходу среди растущих волн…

Мы мчимся вперед. Вот уже видны зеленые окраины Ванкувера, лесистые сопки с вкрапленными крышами домов. Вот знаменитый мост через Фёрст-Карроуз… Мы крадемся среди бакенов, прицеливаясь к причалу, уже освещенному фонарями. Бросаем на берег крепкие капроновые концы, и тут нас настигает первый порыв сильного ветра. Он неожиданно завывает в снастях, словно жалея, что упустил нас. Но поздно. Уже выбрана слабина. Мы крепко ошвартованы у стенки. И старпом Узолин говорит:

— Теперь пусть давление падает хоть до ноля! Концы выдержат.

Мы выскакиваем на берег. У нас под ногами твердая земля. Она не скользит и не убегает предательски из-под ног, не мечется из стороны в сторону. Она просто лежит, а мы ходим по каменному пирсу вдоль борта «Зари». Сверху сыплет мелкий дождик, и мы почему-то смеемся…