Вокруг света за 80 дней. Мое первое путешествие

КАИР, 4 АПРЕЛЯ • ГОРОД СМЕРТИ • «МЕНА ХАУС» • ПУСТЫНЯ В НОМЕРЕ

На карте Египта сам Египет — надгробная плита. Пять лет назад меня потрясла газетная статья. Один офицер-авиатор описывал свой перелет и задавался вопросом: что, если Сфинкс, пирамиды, обелиски, дельта Нила — это иероглифы, текст, доступный богам?

Умели ли египтяне летать, предвидели ли возможность полета, обращались ли к птицам, которым поклонялись? На каменной плоскости столько загадок, если смотреть снизу, но сверху смысл проясняется, и знаки, покрывающие ее, обретают толкование.

Подойдем ближе и бросим на Египет первый и самый верный взгляд, о котором наблюдатель потом жалеет, но на который нередко впоследствии ориентируется. Это подтверждает гора писем: «Как вам удалось так быстро разглядеть?..» — и тому подобное. Все просто. У меня не было времени исправлять первое впечатление.

Каир — город смерти. Сразу по приезде понимаешь, что смерть — главный египетский промысел, Египет — это некрополь, и жизнь египтян подчинена заботе о могилах.

Сон метельщиков похож на смерть. Липкая и пахнущая падалью пыль покрывает их серым брезентом. Хищные птицы в ленивом прерывистом полете кружатся над этими ненастоящими трупами. Соколы, вороны, грифы заполняют небо над улицами и усаживаются на карнизах. Смерть властвует над городом и его рекой. Крокодилам должна нравиться эта вода цвета коварного абсента. Мухи, скарабеи, скорпионы, кобры, аспиды, шакалы, крокодилы... Эти обожествленные твари символизируют любовь народа к мумиям и бальзамировщикам.

Одно из египетских бедствий — проводники. Месье Гольдман, швейцарский немец, проводник из Александрии, налетел на нас, как целая стая саранчи.

Паспарту проводник не нужен. Но от месье Гольдмана не отделаться.

Паспарту удирает, месье Гольдман за ним гонится. И вертит в лукавых руках канотье, со-ломенные поля которого превращаются в лотерейный барабан. Получится ли у него? Барабан вращается. Он от нас не отстает. Но мы с честью выберемся из расставленных им ловушек. Рассел-паша (современный фараон), начальник полиции, выдает нам карточку — рекомендацию для египетских полицейских. С ней мы приходим в бюро драгоманов, где к нам приставляют Абделя: у него темный силуэт, светлый взгляд, оливково-зеленый халат и важная глупость, от которой здорово смущаешься. Абдель советует нам провести эту ночь в «Мена Хаус», отеле близ пирамид. Поспешный отъезд под носом у месье Гольдмана, который роняет лотерейный барабан. Канотье катится по ступеням «Континенталя», роскошного отеля с необычайно высокими потолками. В них египетский стиль минус чувство меры.

«Мена Хаус» — другое дело. Добираться туда по прямой — по освещенному шоссе, напоминающему дорогу от Обаня до Марселя. «Мена Хаус» — изысканно-утонченный отель. Английская «Тысяча и одна ночь». Халиф не решился бы искать там приключений. Подтянутый служащий ведет меня... — что я говорю? — ведет Филеаса Фогга в номер. С Абделем встречаемся после обеда, чтобы посетить пирамиды и Сфинкса. Комната в англо-восточном стиле. Комната мистера Фогга. Я распахиваю ставни. Окно выходит на балкон с арабской резьбой, а балкон — на пирамиды.

Как-то вечером у княгини де Полиньяк оркестр исполнял сюиту Дебюсси. В первом ряду прекрасная, старая и знаменитая графиня Морозини кивала, моргала, открывала рот и трясла головой. Она привыкла к романсам, которые врезаются в память, и была сбита с толку, окунувшись в эту несколько сумбурную музыку. Она выискивала мелодию. «Бедная, — шепнула мне графиня де Ноай, — она не привыкла, чтобы ее заставляли так долго ждать наслаждения».

Вот о чем я вспоминаю, оказавшись нос к носу с пирамидами. Можно сказать, они прямо здесь, в комнате: в Мюррене ледник дышит в окна отеля бриллиантовой свежестью, так же и пирамиды в двухстах метрах от «Мена Хаус» шлют дыхание смерти.

Афины, Рим, Венеция — их красота раскрывается иначе, чем Клеопатра открылась Антонию: наслаждения ждать они не заставляют. В этих знаменитых романсах мелодия выпевается сразу. В Венеции я был совсем юным. С вокзала все тут же кинулись в гондолу. Моя мать воспринимала эту феерическую гондолу как омнибус для перевозки багажа — ни больше ни меньше. Венеция должна была начаться на следующий день.

Но ребенок и поэт — что одно и то же — желали, чтобы Венеция началась немедленно.

В «Мена Хаус» поэту посетовать не на что. Достаточно перешагнуть через резные деревянные перила балкона, спуститься с дюны, и в конце своеобразного Млечного Пути, бледной дороги, полукругом идущей вверх, он достиг бы первой вершины. За ней рикошетом следуют другие. Наш помощник — лунный свет, омывающий пустыню всполохами затмения. Ужин не затягивается. Мы быстро проходим через романтическую столовую, где английские дамы в тюлевых платьях в сопровождении сыновей в смокингах оставляют за собой цикламеновый шлейф и пьют шампанское, слушая великие венские вальсы.

Абдель нас уже сторожит. Перед оградой отеля, рядом с погонщиками, ждут верблюды, возлежащие на собственных тенях. Абдель садится на осла. Мы взбираемся в седла, и верблюды поднимаются. Так же при замедленной съемке движется сложившаяся втрое стена, если прокрутить изображение назад. Караван отправляется в путь.

Верблюд — водное животное; пространство, которое он пересекает, — подводное. Силуэт у него допотопный. Когда-то, должно быть, шея этой рептилии торчала над водой, а лапы гребли во все стороны, как плавники. Море исчезло, тварь превратилась в скакуна. И помнит ритм волн, так что я представляю себе, будто на высоком корабле плыву навстречу Хеопсу.