Волк в капкане

Глава 12

Первой ее заметил Герхардт, сидящий лицом ко входу. Но сказать ничего не успел — она остановилась перед Отто. В единодушном порыве и спортсмены, и туристы уставились на троих мужчин и девушку, некоторые вскочили на ноги, чтобы лучше видеть, голоса стихли, чтобы все услышать. Отто с некоторым удивлением, приподняв бровь, посмотрел на подругу.

— Приятного аппетита, господа, — сказала она сдержанно, после чего изящным, неторопливым движением взяла миску с полентой и вывернула ее на голову Отто. Несколько человек ахнули, новая волна шума голосов, вдруг несколько хлопков в ладоши… Волна аплодисментов крепла с каждой секундой, раздались одобрительные возгласы (не будь Отто в таком шоке, заметил бы, что голоса — женские, и аплодируют тоже в основном дамы).

— Правильно, милочка!

— Будет знать, как гулять направо и налево!

— Пусть не воображает, что все ему с рук сойдет!

— А то ишь как нос задирает, кобель!

— Молодец девочка!

Клоэ аккуратно поставила пустую миску на стол, с виду неторопливо, но в душе замирая от ужаса и еле удерживаясь от того, чтобы броситься бежать, развернулась на каблуках и удалилась с гордо поднятой головой.

Посетители во все глаза смотрели, как Ромингер будет выкручиваться из этого переплета. С его волос стекала густая желтоватая масса, она же весьма обильно облепила его лицо. Он поднял руку, стряхнул кашу с глаз и улыбнулся. Потом встал и непринужденно поклонился в три разные стороны. А что ему еще оставалось делать? Только попытаться сохранить лицо. Это он умел. К нему бросилась молодая официантка с полотенцем:

— Разрешите, я вам помогу!

— Спасибо.

Он сел обратно в кресло, а девушка суетилась вокруг него, старательно убирая кашу, причитая, что его одежду придется стирать, но никаких проблем не возникнет — полента не оставляет следов.

— Большое спасибо, — Отто улыбнулся официантке. — Все в порядке, я поднимусь к себе. Не будете ли так любезны отправить мне в номер кофе? У вас отличный кофе, а я не успел его выпить.

— Конечно, непременно! Я прямо сейчас…

Отто снова поднялся на ноги и изящно склонился над рукой девушки в картинном поцелуе. Новая волна аплодисментов, еще более сильная, чем предыдущая, на этот раз была предназначена только ему. Смущенная официанточка покраснела, уставившись на него во все глаза, Регерс одобрительно расхохотался, осторожный Даль сдержанно хихикнул. Отто удалился из ресторана с так же гордо поднятой головой, как и Клоэ. Эту битву они свели вничью.

К некоторому недоумению и несомненному облегчению Отто, на тренировке Регерс не орал. Он только присмотрелся к Ромингеру и удивленно покачал головой. Он в жизни не видел такой перемены в одном индивидууме. Отто выглядел счастливым. Не просто довольным, удовлетворенным, а именно счастливым, как человек, который прикоснулся ко всем тайнам бытия, или как минимум нашел ответ к теореме Ферма. Не кот, который слопал канарейку. Чуда не произошло, и мало-мальски приличного катания Ромингер в тот день не продемонстрировал, но и к этому Регерс отнесся философски. Освоится, привыкнет, и снова начнет кататься по-ромингеровски, а не как грюндевальдский чайник.

Регерс наблюдал картину в динамике, и счастливая морда Ромингера была единственным, что не вызвало у него отрицательных эмоций. Что ему абсолютно не понравилось — это поведение Клоэ. Сегодня она была на тренировке. По ее лицу было видно, что она плакала. Регерс перехватил пару раз ее взгляды, направленные на Отто, и в этих взглядах была тоска, обида, а еще такая первоклассная ненависть, что просто страшно становилось. Регерс всегда считал Клоэ умным и выдержанным человеком, иначе она бы не справилась с Ромингером и не смогла бы его удержать так долго. После этого шоу в ресторане он зауважал ее даже еще больше. Но сейчас он уже не был уверен в ее благоразумии и хладнокровии — некоторые очень сильные эмоции брошенной женщины вполне могут перевесить все остальные свойства ее характера. И еще Герхардту не нравился Браун. Когда он смотрел в направлении Отто, на его лице тоже не читалось никаких позитивных чувств. Как многие в ФГС, Артур играл в покер и умел держать лицо, но сейчас не справлялся — не мог спрятать растерянность, страх, ярость, замешанные на бессильной злобе. Браун боялся за сестру, был зол на Ромингера, но сделать не мог ничего.

Зверский коктейль эмоций бурлил вокруг лучшего горнолыжника ФГС в течение всего дня 3 ноября 1987 года. А он сам ничего не замечал. Он хотел вернуться к своей красавице и любить ее до изнеможения. Он уже не парился по поводу Клоэ или того, как бы не допустить повторения истории Моны. Он впервые в жизни вообще ни о чем не думал, будущее для него не существовало. Единственным моментом в будущем, который имел значение, был момент, когда он снова окажется с Рене в постели. Он вспомнил, как она поцеловала его утром перед его уходом на тренировку — розовая после сна и любви, дыхание еще не восстановилось, волосы растрепаны, глаза сияют как звезды. Он не сомневался, что произошло то, чего он еще вчера так боялся — она его полюбила. Но почему-то даже это перестало его смущать и напрягать. Это же потрясающе, когда тебя любит такая женщина, как Рене Браун. Отто стоял на верху трассы, смотрел перед собой и собирался ехать, он был весь в снегу, потому что падал раз сто сегодня. Но он думал о ней, и с его лица весь день не сходила нежная, довольная, идиотская улыбка, абсолютно понятная всем заинтересованным (а также незаинтересованным) сторонам.

Регерс подумал и понял, что намерен действовать.

Он выведет Клоэ из четверки, это даже не обсуждается. Из нее не получится выдающейся спортсменки, но это все фигня — в ее глазах он видит угрозу для Ромингера, и надо сделать все, чтобы эта угроза не материализовалась. Черт знает, на что способна отвергнутая баба, может ножом пырнуть, кислотой плеснуть в лицо, лучше не проверять. Может быть, Ромингер порезвится недельку на стороне и как ни в чем не бывало вернется к Клоэ. В этом случае придется думать, как нейтрализовать Брауна. Но Регерс совершенно не верил, что такое возможно. Он ни разу не видел Ромингера таким, и ему было совершенно очевидно, что на сей раз циник Отто вляпался всерьез и надолго. Так что Браун пока не опасен, в отличие от Клоэ. Завтра или послезавтра он передаст ей сообщение о переводе в первый клуб, для начала. В первом собрались чистые слаломисты, они никогда не катаются вместе с четверкой. А через пару месяцев, когда страсти утихнут, можно будет совсем ее уволить. Балласт и есть балласт. ФГС не благотворительная организация, тут держат только тех, у кого есть реальный потенциал. А у Клоэ Лариве нет ничего похожего на таковой, в отличие от Отто Ромингера, обладающего огромным, поистине космическим потенциалом, который уже начал раскрываться, поэтому прямая обязанность Регерса носителя этого потенциала защитить.

Тем временем Клоэ на финише разговаривала с одним из спортсменов из пятой группы, Бертом Эберхардтом. Самоуверенный, довольно опытный спортсмен был одним из лидеров сборной, привык к тому, что девушки бегают за ним, чем с удовольствием пользовался. Клоэ за ним никогда не бегала, более того — стойко игнорировала его знаки внимания. Берта это несколько напрягало — отбить девушку у выскочки Ромингера казалось заманчивым. Сейчас, может быть, ситуацию можно повернуть себе на пользу.

— У тебя это красиво получилось, — сказал Берт. — Знаешь, что тебе теперь осталось сделать, чтобы закрепить успех?

— Знаю, разумеется, — очаровательно улыбнулась Клоэ. — Выкинуть из головы и его самого, и эту девочку. Кругом полно интересных парней, правда, Берти?

— Безусловно, крошка. Как насчет свидания вечером?

— Заметано.

— Тогда после тренировки встречаемся в лобби в 7 часов. Ужинать будем в Мармит^[1].

— Зашибись.

Отто не обратил ни малейшего внимания на перешептывания своей девушки и Берта. Ему было бы все равно, даже если бы они начали обниматься прямо на трассе. Он строил собственные сладкие планы на вечер. Сначала он тоже подумывал о том, чтобы повести Рене в ла Мармит, а потом решил, что это дурацкая идея. Слишком вычурно и многолюдно. Он бы предпочел какое-нибудь маленькое тихое местечко, где полумрак, тишина, столиков штук шесть, и они такие маленькие, что можно всячески лапать и щупать свою красавицу под столом. И в Мармит не ходят в джинсах. А у него нет никакого подобия смокинга или хотя бы приличного костюма, не только здесь, но и дома в Цюрихе. Вообще нет.

И у Рене вряд ли есть с собой вечернее платье. Он хотел бы, чтобы она надела тот красный топ, в котором она была позавчера вечером, когда он сидел и таращился на нее, пуская слюни от вожделения. Вчера она была в синем свитере, таком же мешковатом, как и ее куртка, и в толстых штанах, видимо, на чем-то вроде синтепона. А он хотел, чтобы она была в джинсах, которые облегают ее роскошные ноги, подчеркивают крутой изгиб ее бедер, а сверху оставляют открытым живот. Но сначала он, пожалуй, стащит с нее эти джинсы и…

Черт. Он стоит на вершине зверской трассы, надо ехать вниз, Регерс уже машет кулаком, а Тони Раффнер шипит сзади «Эй, Ромингер! Тебя ждут!» — это последний старт на время. И надо съехать не только без падений, но и по возможности уложиться в то время, которое было бы хоть приблизительно приемлемым для лучшего юниора Швейцарии. А у него стояк такой, что ехать ну никак нельзя. Нечего было вспоминать, как в этом красном топе ее соски торчат через ткань. О, черт!

Он пропустил Тони вперед, сам постоял в сторонке, выкурил сигарету, и после этого кое-как съехал. Времени ему понадобилось ровно на 7 секунд больше, чем Фортнеру, и на 8 больше, чем Брауну, а раньше он проходил быстрее любого из них на 8-10 секунд. И тут Регерс тоже ничего не сказал. Хотя раньше он бы от такого результата матерился минут 5, и при этом, если повезет, ни разу бы не повторился. Отто закурил еще одну сигарету и тихо ушуршал в сторону стоянки. Нет, больше он сегодня не поедет. Пусть его хоть расстреливают за это. Да и 5 часов вечера, темно — включились прожекторы. На сегодня хватит, сейчас все уже поедут в отель, от силы еще раз скатятся. Ну уж это без него. Отто загрузил лыжи на крепеж на крыше БМВ, сел за руль, включил магнитолу. На этот раз произошло нечто необычайное — вместо того, чтобы оставить настроенную волну с новостями и спортивной аналитикой, он начал вертеть ручную настройку, нашел станцию, которая передавала рок, и выехал на дорогу, громко и фальшиво подпевая Джону Бон Джови.

Артур оказался в «Вальдхаусе» раньше, чем Отто. Ему никто не угрожал страшными карами за прогул тренировки, и ему ничего не стоило слиться пораньше — Регерс не обратил ни малейшего внимания, слишком занятый Ромингеровским сегодняшним провалом.

Коль скоро Ромингер был зафиксирован на трассе супер-джи, Артур наконец увидел возможность поговорить с сестрой наедине. Он постучал в дверь ее номера в тот самый момент, когда Отто вышел на последний старт этого дня.

Рене открыла дверь. Она ждала Отто, а о существовании остального населения Земного шара забыла напрочь, поэтому предстала перед братом в очередном красивом комплекте весьма сексуального белья — с мелким леопардовым рисунком и тонким бежевым кружевом. Артур не мог не оценить и взрослое соблазнительное белье, и ее столь же сексапильную фигурку. Нда, выросла девка, а он и не заметил. А теперь уже поздно — кое-кто заметил это первым.

— Ой, — смутилась Рене. — Извини… Я…

Она метнулась в ванную и вышла оттуда через несколько секунд в своей детской фланелевой пижаме с какими-то то ли кошками, то ли медведями. Сейчас, когда пижама скрыла и изысканное белье, и роскошные изгибы ее тела, ей можно было дать все четырнадцать лет, и разговор о том, что она с кем-то там спит, уже тянул на обсуждение уголовной ответственности за сожительство с лицом, заведомо несовершеннолетним. Но деваться было некуда.

— Я отпросился у Регерса на завтра, — сказал Артур. — Сейчас я помогу тебе собрать вещи, и поедем домой. — Он говорил сдержанно и спокойно, как человек, который все решил и не позволит никому становиться у себя на пути. Он говорил, почти в точности копируя интонации Ромингера, что вообще делал довольно часто, сам того не замечая. Ни у какого Регерса он еще не отпрашивался, это был чистой воды экспромт, но Брауну ничего не стоило отпроситься задним числом, если Регерса вообще на данном этапе интересовало, тренируется Артур или нет — он до сих пор числился в резерве, а таких резервистов в швейцарской сборной было несколько сотен человек. Сейчас внимание всего руководства ФГС было приковано к зельденским дебютантам — Раффнеру и Ромингеру, а так же уже состоявшимся звездам вроде Эберхарта или Ива Фишо.

— Я никуда не поеду, — сказала Рене, испуганно глядя на брата.

— Что ты сказала?

— Что слышал.

— Послушай, детка, — мягко сказал Артур. — Ты можешь мне не верить, но я просто не хочу, чтобы тебе было больно. Поэтому давай прямо сейчас покончим с этим. По крайней мере, так ты станешь первой женщиной, которая сама его бросит. Хоть какое-то утешение. Он просто забавляется с тобой, неужели ты не понимаешь?

— Я не понимаю, какое тебе до этого дело, — рассердилась Рене. — Я взрослый человек, и я не позволю…

— Какой к черту взрослый? Ты понятия не имеешь, что происходит! Взрослый человек должен хотя бы в первом приближении понимать, что он делает.

— Я его люблю, — тихо сказала Рене.

— Это-то как раз понятно, — ядовито согласился Артур. — И тебе, и всем окружающим. У тебя эта твоя любовь на лбу написана большими буквами.

— И что ты имеешь против?

— То, что ты прилюдно выставляешь себя дурой!

Рене сердито сверкнула глазами:

— Во-первых, не я, а ты выставил меня дурой, и себя заодно! А во-вторых, любить — вовсе не дурость! Макс тоже тебя любит!

— Дурость не в том, чтобы любить. А в том, что ты пускаешь по нему слюни, а он тебя просто трахает! Есть с чем поздравить такую изысканно воспитанную девушку, как ты, не так ли? Стать подстилкой для такого бабника, как Ромингер!

Рене закусила удила:

— Я, черт подери, не подстилка! А ты точно такой же бабник, как Отто, даже еще хуже!

— Чем это я хуже? — опешил Артур.

— Тем, что ты говоришь, что любишь девушку, а сам путаешься с дюжиной девок помимо нее, вот чем! Так что оставь меня в покое!

— Почему-то все вокруг перемывают кости не мне и Макс, а именно тебе, детка! — рявкнул Артур. — Не хочешь это слышать? Ах, как жаль. Послушай все же, послушай! Уже второй день ни о чем другом не говорят, причем не только наши, но и турики, даже иностранцы! Все смеются над тобой! И надо мной тоже — потому что это моя сестра превратилась в секс-игрушку для человека, который трахает все, что движется! Нет уж, слушай, детка! Прекрати это! — Он заметил, что глаза Рене наполнились слезами, но отказывался жалеть и сочувствовать — в конце концов, она сама виновата в этом. — Не смей! Ты обещала мне ни с кем не сближаться, а теперь мне приходится слушать, как мою сестру называют шлюхой и подстилкой!

— Заткнись! — закричала она. — Если тебя волнуют только сплетни и то, что я — твоя сестра, просто убирайся отсюда! Я даже слушать тебя не буду!

Это был первый раз в жизни, когда Рене не спасовала перед кем бы то ни было, особенно перед Артуром, который привык добиваться своего, не выбирая средств и выражений. Он даже удивился, но ненадолго — его мало волновало ее сопротивление. Он должен заставить ее убраться отсюда, вот и все.

— Ты будешь меня слушать, и я скажу тебе все, что считаю нужным! Ты сидишь в своем номере и понятия не имеешь, что происходит снаружи! Как только ты высунешь нос, все будут показывать на тебя пальцем!

— Да ну? И кто в этом виноват? Не тот ли кретин, который вчера поднял вой в лобби?

— Или та овца, которая легла под первого подвернувшегося фраера? А сегодня произошло еще кое-что! Ты забыла, что у твоего хахаля вообще-то есть девушка? Сегодня она показала ему, что она о нем думает! И тоже при всех. Она просто вывернула ему на голову тарелку каши! (Рене ахнула) Как ты думаешь, как тебя встретят, если ты вылезешь из номера?

— Мне плевать на сплетни! Пусть болтают и завидуют!

— Мне не плевать! — заорал Артур, вываливая из шкафа ее одежду и швыряя чемодан на кровать. — Ты меня подставила, ты меня позоришь! Это, черт тебя подери, мои коллеги! Все, собирай свои манатки! Даю тебе пять минут, что не успеешь собрать — оставишь тут!

— Я никуда не поеду! — взорвалась она. — Убери все это! Плевать я хотела! Пусть говорят что хотят! Я люблю Отто, и мне плевать и на все сплетни, и на тебя тоже!

— Ах, какие мы гордые! — Артур комкал какие-то свитера и блузки и пихал их сам в чемодан, чтобы хоть чем-то занять руки и не наподдавать глупой, наглой девчонке. — А что мы скажем, если уже сегодня вечером наш любимый вернется к Клоэ? Она уже год с ним, а таких, как ты, у него — пятачок пучок каждый день! Ты никто для него! Так, расходный материал! Он бросит тебя! Неужели ты этого не можешь понять?

— Он меня любит!

Артур только головой покачал. Бедная дурочка. Чего на нее орать? Глупая, наивная девчонка, которая в детстве боялась темноты и ревела из-за плохих отметок в школе, выросла, но поумнеть не сподобилась. Он сказал уже негромко, но так убедительно, как только мог:

— Нет, Рени. Нет. Он тебя не любит. Он никого не любит, кроме себя. Ты загоняешь себя в тупик. Он просто играет. Это просто сущность твоего Ромингера — играть. Он наиграется и пойдет себе дальше. Тебе будет больно. И чем дальше, тем больнее. Тебе уже досталось. Давай не будем делать еще хуже.

— Давай, — согласилась Рене, ничуть не стесняясь своих слез. — Просто оставь нас в покое. Пусть все идет так, как идет. Если он меня бросит, я все равно буду рада, что он был со мной, что он вообще обратил на меня внимание. Не делай мне еще больнее, Арти. Занимайся своими делами, а я как-нибудь займусь своими.

Он тяжело вздохнул:

— Не жалуйся потом и не прибегай ко мне плакаться, детка. Кто упал сам — не плачет. Ты сама выбрала для себя постель.

— Это лучшая постель, которая только может быть, — тихо сказала Рене. — Достаточно, Артур. Ты сделал все, что мог. Мне жаль, если тебе стыдно перед коллегами, но это все в конечном итоге не их дело. Давай на этом закончим. Уходи.

— Рени…

Она молча подошла к двери и открыла ее:

— Уходи. Я прошу тебя.

— Хорошо, — Артуру не оставалось ничего, кроме как признать свое поражение. Он направился к двери, но остановился: — Мне очень жаль, Рени. Ты приняла неверное решение. Если ты захочешь уехать… если тебе придется уезжать… скажи мне.

— Пока, Арти, — Рене смотрела мимо него, сжав губы, напряженная, как натянутая перед обрывом струна. Он вышел в коридор, дверь в ее номер захлопнулась.

[1] Самый известный ресторан в Санкт-Моритце La Marmite