Волк в капкане

Глава 37

Отто возвратился в отель после тренировки выжатый как лимон, к тому же хромой на правую ногу. Идиотская ошибка в середине тренировочной трассы, дело даже обошлось без падения, просто колено приняло серьезный удар и теперь сильно болело. Если боль не пройдет — он рискует тем, что не сможет стартовать на соревнованиях.

Сейчас он собирался поужинать и заниматься тем, чем должен был заняться уже давно, а именно — написанием диплома. Вообще-то, он должен был сдать в комиссию готовый диплом не позднее 24 декабря. Но он не успел из-за плотного графика соревнований… А если честно — из-за Рене. Он был слишком занят ею, у него не оставалось ни времени, ни сил на диплом. И это было еще одним доказательством того, что он правильно сделал, расставшись с ней. Несдача вовремя диплома могла привести к его исключению — это с последнего курса! Он совершенно точно не мог позволить себе девушку, из-за которой был способен вот так поставить под удар свое образование.

Но его не исключили. И это было самое удивительное. Дирхоф, декан, лично распорядился продлить ему срок сдачи диплома до 1 февраля. И еще сказал при этом: «Раз уж он старается во славу нации»… Отто ушам своим поверить не мог. Да, болельщик иногда оказывается там, где его ожидаешь встретить в последнюю очередь. Это не кто-нибудь, а суровый, самый требовательный и строгий в мире декан МВА Дирхоф, который был крайне нетерпим к студентам, которые не находят времени на учебу и не днюют и не ночуют в библиотеке. И особенно сильно осложнял жизнь всяческим хеллрейзерам типа Ромингера.

Он отходил от ресепшена, когда в лобби вплыла Макс. Ему не нужно было объяснять, что она уже провернула грязное дельце, поэтому он просто повернулся к ней спиной и проковылял к лифту. Ему больше не о чем с ней говорить.

Макс фыркнула ему вслед. Ну и к черту его. Она сама распоряжается своей жизнью и своим телом, и ей не нужны ханжи и праведники, которые будут ей указывать, когда и за кого выходить замуж и когда и от кого рожать детей. Пошел он… Вполне возможно, что и Артур поступит так же. Отвернется и уйдет.

У нее защемило в груди. Она все-таки столько лет любила Артура. Они были совсем еще детьми, когда встретились и влюбились друг в друга, им было по шестнадцать обоим. И это решение — сделать аборт — вовсе не было таким уж легким. Но она не могла сейчас позволить себе ничего этого — ни ребенка, ни мужа. Если Артур решит ее бросить — так тому и быть. Она поступила правильно. Пусть они были вместе почти пять лет — теперь все меняется. У нее в спорте все впереди. У него — все позади. Может быть, и ей стоит принять первой решение расстаться с ним — их дороги так или иначе расходятся. Он теперь будет учиться, ему будет не до нее. Ладно. Чему быть, того не миновать. Она готова встретиться лицом к лицу с любым из них. Она сама будет отвечать за себя.

Рене проснулась рано, сначала на такси сгоняла в клинику сдать кровь, потом, вернувшись, заставила себя позавтракать — зря, ее тут же стошнило. Несмотря на эту неудачу, она вышла на улицу купить газет. Продавец посоветовал ей взять несколько разных изданий, в которых публиковали объявления о работе.

Она просмотрела все эти газеты и журналы и сделала несколько телефонных звонков. Ее задачу усложняло то, что она не могла работать полный день — ей еще нужно было учиться. Учебу бросать она не хотела — и дело вовсе не в том, что тогда ей прекратили бы выплаты из трастового фонда, а в том, что она же не будет всю жизнь работать секретаршей или няней. А вряд ли она может рассчитывать на что-то получше — у нее нет ни законченного образования, ни опыта работы.

А в газетах были не только объявления работодателей — еще там были координаты агентств по трудоустройству. Одно из них ей показалось подходящим — там подбирали работу для переводчиков, секретарей и корректоров. Она позвонила туда, и ей предложили подъехать в течение дня.

К этому времени ее утреннее недомогание уже немного отпустило, и она смогла снова позавтракать (ей же надо набрать килограмм к завтрашнему дню!). Осталось придумать, что надеть. У нее был вполне приличного вида серый свободный пиджак (его было удобно надевать на экзамены — можно было прятать шпоры). Теперь опять сгодился — под ним было не видно, что брюки на талии перетянуты чуть не в два раза. Под пиджак нашлась изящная бледно-розовая шелковая блузка. Рене накрасилась и вышла из дома.

— У Вас не самая простая ситуация, — заметила директор агентства, выслушав девушку. — Вы можете работать только с двух часов, а специфика работы переводчика и тем более секретаря такова, что они нужны на работе постоянно. Я попробую подобрать что-нибудь, но чудес от меня не ждите. А теперь… — она перешла на французский. — Что Вы можете рассказать о себе?

Рене тоже перешла на этот язык и начала рассказывать о том, как она учится и почему хочет работать (потому что нужно зарабатывать). Разумеется, пикантную подробность о своей беременности она пропустила.

— Хорошо, — одобрительно кивнула директор. — Теперь возьмите вот это и переведите на английский. Устно.

«Это» оказалось отрывком делового письма. Рене перевела.

— Теперь на французский.

Рене перевела и на французский.

— Превосходно. Как насчет итальянского?

— К сожалению, нет. Других языков я не знаю.

— Два языка свободно — это уже немало, — признала директор. — Хорошо, фройляйн Браун. Я посмотрю свою базу, если что-то подберу, дам Вам знать.

Проснувшись, Артур долго не мог понять, где он находится. Он всегда, просыпаясь, не помнил сразу, что происходит, наверное, просто спал очень крепко. Ему понадобилось чуть не полминуты, чтобы осознать, что он лежит в гостиной в квартире Макс в Клотене, на диване перед телевизором. Он ждет ее, чтобы выяснить, правда ли то, что ему сказал Ромингер.

В глубине души он не сомневался, что это правда. Отто просто так болтать не будет, на него не похоже. И то, что Макс сказала именно ему, а не Артуру, не отцу ребенка, просто свинство с ее стороны, но тоже объяснимо. Вероятно, она в данной ситуации видела в Отто что-то вроде подружки, которой можно доверить вот такой страшенный секрет.

Артур не собирался думать о том, хочет ли он жениться на ней и растить их ребенка. Он, может быть, и не самый благородный чувак в мире, но он, конечно, не откланяется и не скажет, мол, твои проблемы, делай что хочешь. Он сделает все, что должен сделать — а именно женится и признает ребенка своим. Ну да, время не самое лучшее. Ему надо поступать в университет и все такое. Но он любит Макс, а дети не выбирают, когда им родиться. Как только она появится, он сразу все выяснит и, если так и есть, предложит ей пожениться. А пока надо пойти и посмотреть, есть ли тут что-нибудь съестного. Интересно, Рени позавтракала или опять хандрит?

Рене. Понять бы, чего ее так колбасит. Она слишком долго сохла и чахла, почти что свела себя в могилу, а потом вдруг воспрянула, как по мановению волшебной палочки. Почему бы это?

Она по уши влюблена в Отто Ромингера, это очевидно и всем давно известно. Он ее бросил, и она страдала почти месяц. А потом в одночасье вдруг все изменилось. Она начала есть и разговаривать, ее глаза ожили, в общем, явно что-то произошло.

Что? Она вдруг решила взять себя в руки? Вот так резко после такой монументальной депрессухи? Да так не бывает. Снова появился Ромингер и начал строить ей куры? Но он в Валь д» Изере. Появился кто-то другой и выбил клин клином? Но когда? И как мог появиться кто-то другой, когда она ни с кем разговаривать не хотела и смотреть ни на кого не желала? Она что-то откуда-то узнала? Что? Когда? От кого? Где?

Она вчера сказала ему, что не беременна. Но мало ли что она сказала, а вообще логика подсказывает, что это не исключено. Да, Ромингер славится своей осторожностью и огромными запасами презервативов, у него всегда можно перехватить парочку. Но мог и зазеваться, хотя на него это не похоже — этот сукин сын просто чемпион мира по самоорганизации и самодисциплине, он никогда в жизни ничего не забывает (вот есть такие правильные типы). К тому же, эти штуки иногда и рвутся. Редко, но бывает. Ну хорошо, допустим, она беременна. Вопрос — узнав об этом, Рене могла бы вот так ожить?

Запросто. Появился стимул и причина продолжать жить дальше. Уж точно — прекращать голодовку. Да и морально, типа любимый мужчина и его ребенок, тоже сходится. Материнский инстинкт нельзя сбрасывать со счетов (Максин… Ромингер сказал про аборт… — подсознание выбрало именно этот момент, чтобы напомнить). Рене куда-то ушла, вернулась другим человеком. Куда она ходила и зачем? Может быть, к врачу?

А куда еще? В универ, где сдала экзамен на «отлично»? Смешно. Да и экзаменов сейчас у них нет. Если бы были — она бы завалила, ни к чему не готовилась. К кому-то в гости? И кто бы мог ее сейчас развеселить настолько, чтобы вот так сразу прошла такая депрессия? И не на распродажу в Нидерхоф, не в театр и не в зоопарк. И в церковь она никогда не ходит, атеистка. Тут тоже все ясно. Конечно, она была у врача.

Когда он вернется домой, он заставит ее сказать правду. И, если он не ошибается, надо действовать. Будет довольно забавно после звонка Ромингера о Макс сообщить ему то же самое насчет Рене, только на этот раз это будет уже напрямую касаться мистера Правильность и Дисциплина. И пусть только попробует не жениться. Артур до сих пор, конечно, наезжал на него как мог, но драку не начинал, ни разу не ударил первым (не исключено, что частично — из инстинкта самосохранения). И Ромингер не поддавался на провокации, надо отдать ему должное. Но на этот раз, если он начнет юлить, Браун постарается навешать ему по ушам. И нечего думать, кто кого. Рене вчера сказала — будем реалистами. Он тебе набьет морду, а не ты ему. Ну и пусть набьет. Чему быть, того не миновать, а Артур поступит так, как должен.

В холодильнике у Макс оказалось пусто. Еще одна банка пива, сиротливо стоящая на полке, могла бы его порадовать, но не в 10 часов утра и не при полном отсутствии закуски. Хоть бы ветчина какая завалящая.

На холодильнике был написан маркером телефон заказа пиццы. Артур позвонил и заказал Пепперони и салат дня.

День тянулся медленно и скучно. Артур включил телик и попрыгал по каналам. Нигде ничего не происходит. Посмотрел новости. Маргарет Тэтчер устанавливает рекорд продолжительности пребывания премьер-министра у власти в Великобритании в ХХ веке. Фильмов никаких. МТВ показывает тупые ток-шоу, нет чтобы хотя бы топ-твенти. Под вечер он позвонил сестре (ничего нового не узнал, а пытать по телефону несподручно), заказал еще одну пиццу на ужин, выпил последнюю банку пива и лег спать. На этот раз честь по чести на кровати в спальне.

Пробуждение было ужасным. Только что снилось что-то приятное, и вдруг свет ударил в глаза.

— Что ты тут делаешь?

Он закрыл лицо рукой, опять не в состоянии сразу понять, где он и что с ним. Он у Макс, и сама хозяйка стоит около кровати.

У нее над ним сейчас преимущество — он только что спал, еще не полностью вернулся в реальность, он лежит и весь в разобранном виде. А она стоит, смотрит на него сверху вниз, полностью одета, владеет ситуацией и зла как черт. Часы на стене показывают полвторого — очевидно, ночи. Так, надо пытаться брать ситуацию в свои руки. Лучшая защита — это нападение.

— Где ты была? — наугад спросил он. Это оказался плохой выстрел. Макс сжала губы и молча швырнула его рубашку, лежащую рядом с кроватью, ему на грудь.

— Одевайся и проваливай.

К этому моменту он вполне вернулся в мир:

— Ты беременна?

Ее это, конечно, не смягчило:

— Все выяснения только после того, как ты скажешь, что ты делаешь в моей квартире?

Вот так. «В моей квартире». Он как-то привык воспринимать квартиру Макс как общую — хотя он и не платил за нее, но жил здесь так же часто, как и у себя дома, клеил обои, менял сантехнику, отвозил в ремонт кондиционер, разбирался с домовладельцем, когда на кухне прорвало трубу.

Ладно, пусть так.

— Я жду тебя, чтобы узнать правду. — Он встал и надел рубашку.

— Ты не мог ждать у себя дома?

— А ты меня там искала и не застала?

Макс бросила в угол свою сумку:

— Уходи. Я не хочу сейчас никого видеть.

— Сначала скажи мне правду. Ты беременна?

— Сейчас — нет.

— Не понимаю.

— Я сделала аборт.

Наверное, какая-то ее часть возненавидела его за выражение облегчения, промелькнувшее на его лице. Впрочем, через секунду оно исчезло, появилась злость, которая взбесила ее еще больше:

— Почему я об этом узнал только сейчас? Почему ты не сказала мне?

— Да ты только рад, что ничего уже нет! — отпарировала она. — Лицемер!

— Да что ты за женщина?! — рявкнул он. — Как ты могла это сделать?

— А ты кто, чтобы меня осуждать? — Как ей уже надоели споры на эту тему.

— Я — человек, которого ты лишила права выбора. А другого такого же человека ты уничтожила.

— Боже, какая патетика! — Макс умирала от желания врезать ему по башке… да побольнее.

— Ты еще и возмущаешься?!

— Ну все, с меня хватит. — Она направилась к двери. — Даю тебе минуту, чтобы убраться. Потом вызываю полицию.

Дверь спальни захлопнулась. Он выругался и начал натягивать джинсы, все время попадая ногой не в ту штанину. Наконец, он вышел в коридор и направился к входной двери. В нем все кипело от обиды и возмущения. Мало того, что она сделала, теперь она еще и ведет себя так, будто он во всем виноват… Да что там, она же его просто вышвыривает! Он начал обуваться.

— Арти…

Он распрямился. Она стояла перед ним. У нее было грустное и растерянное лицо. Она всхлипнула и уткнулась ему в плечо. Он еще ни разу не видел ее плачущей. У нее совершенно железный характер. Он обнял ее.

— Макс. Не надо.

— Извини, Арти. Я не должна была этого говорить. Просто… ты тоже меня пойми… Ромингер на меня орал, требовал, чтобы я решала с тобой и не делала аборт… Потом я от него убежала… Мне же тоже трудно было так решить… Артур, я правда не могу сейчас никак рожать! Ты меня ненавидишь?

— Нет, — тихо сказал он, прижимая ее к себе. — Но лучше бы ты со мной это сначала обсудила.

Она не стала спорить. Зачем и о чем? Дело сделано.

— В следующий раз обсужу.

Оба знали, что следующего раза не будет.

Рене сверкнула на него глазами и смачно швырнула на стол мокрое полотенце:

— Это что — допрос?

— Почему ты всегда отвечаешь вопросом на вопрос? — вкрадчиво спросил брат.

— Потому что это не твое дело!

— Черта с два не мое! Я тебе что — чужой дядя?

— Я тебе уже сказала!

— Ты ничего не сказала. Я задал вопрос и хочу получить ответ! Ты беременна или нет?

— Арти, ты просто оборзел! Какого черта — ты меня допрашиваешь, что ли?!

— Я просто хочу знать правду! Сознавайся!

Он подумал, за одни сутки он задает один и тот же вопрос уже второй женщине. Макс хотя бы соизволила ответить. Эта же уперлась, как баран. Ласково спросила:

— Хочешь, я сбегаю поищу шланг?

— Какой еще шланг?

— Резиновый. Бить по почкам! Слышала, первое дело, если хочешь вывести на чистую воду. Я тебе много в чем сознаюсь!

— Да ладно, можешь не вилять, — Артур злобно уставился на нее. — Я же знаю, что ты беременна. Я прикрою тебя перед Краузе.

— Ничего ты не знаешь! — она не попалась на удочку. Краузе — их опекун — теоретически имел право урезать или прекратить выплаты, если бы счел поведение кого-либо из подопечных неподобающим (хотя до сих пор такого не случалось ни разу). — Можешь не прикрывать. Тоже мне, прикрывальщик какой выискался!

— Ты полагаешь, что он тебя не увидит еще пару лет? Ты же знаешь, что он запросто может назначить встречу не только мне, но и тебе тоже, в любой момент. Месяца этак через четыре, например.

— Арти, ты от меня отстанешь? Я все тебе сказала. Если у тебя проблемы со слухом — пойди почисти уши. — Она выплыла из кухни с видом оскорбленной королевы. Вот мерзавка. Тем не менее, Артур даже удивился немного. Он привык видеть в своей сестрице тихую, со всем согласную мышку, которая слова поперек ему не скажет и во всем его слушает. Отродясь не умела постоять за себя. А сегодня — даже не столько в разговоре, сколько в ее глазах, во всем поведении — он увидел железную волю и уверенность в себе. Боже, он будто с Ромингером поболтал. Этого тоже бесполезно о чем-то спрашивать, если он не намерен говорить. Достаточно вспомнить, как его пытали Брум с Далем недавно насчет какого-то спонсорского соглашения. Или как его донимают журналисты насчет Рене.

Вот привязался, как репей, подумала Рене, подходя к двери своей спальни и намереваясь привычно скользнуть внутрь и укрыться там от враждебного мира. Но остановилась. Вот уж дудки! Не будет она ни от кого убегать, и уж точно не от братца, который решил ее взять на понт и вытянуть из нее правду.

Он узнает правду, — подумала она. — Но тогда и так, как я решу. А до тех пор пусть делает что хочет. Мне не нужно, чтобы он занимался сватовством или тащил меня на аборт. Пошли они все в баню. Она отправилась в кабинет и уселась за рояль.

Артур нахмурился, услышав, как она играет мелодию песни Queen «Bohemian Rhapsody». Ничуть не нервничает, между прочим. Ни разу не ошиблась, ни один пальчик не дрогнул. Или ей реально нечего скрывать, или она научилась изумительно владеть собой. Скорее всего, он все-таки ошибся. Ладно. Забудем. Будем считать, что обе не беременны.

Через несколько минут он услышал из гостиной звук трансляции гигантского слалома из Валь д'Изера. Понятно. Уселась смотреть на своего любимого. Так его разэтак. Достали они его все! Напиться, что ли?..

Рене устроилась на диване перед телевизором в гостиной, подогнула под себя ноги и закуталась в плед. Начиналась трансляция, показывали горы, за кадром комментатор рассказывал о том, как складывалась картина в горнолыжном спорте на данный момент. Как и следовало ожидать, он сразу же упомянул Ромингера:

— Этот двадцатиоднолетний спортсмен задает тон в нынешнем сезоне. Он от этапа к этапу показывает блестящие результаты, но эксперты полагают, что он еще даже не достиг своего расцвета, он все еще учится, и настоящие достижения у него все впереди. В самом деле, это огромная редкость — достигать таких успехов в горнолыжном спорте в столь юном возрасте — среди его соперников и конкурентов никого моложе двадцати четырех… В зачетах по отдельным дисциплинам его борьба с лидерами прошлого сезона обостряется — в скоростных дисциплинах он конкурирует с Айсхофером и Хайнером, а в технических — с Финелем, Бурсом и Кирхмайером. Есть две дисциплины, где он пока не смог добиться лидерства: в специальном слаломе он второй, на 10 очков уступает Жан-Марку Финелю, а в гиганте занимает всего лишь четвертую строчку после Кирхмайера, Финеля и Бэстина. Тем не менее, в скоростных дисциплинах его преимущество неоспоримо: он первый в скоростном спуске и в супер-джи. Разумеется, его трудно догнать и в комби, а в общем зачете он лидирует с огромным отрывом…

Начали показывать трассу, по ней еще никто не ехал — соревнования еще не начались, спортсмены общались с организаторами и журналистами, готовились к старту, разминались, проверяли снаряжение. Тут же показали Отто — еще без шлема, в комбинезоне в красных цветах швейцарской сборной, он разговаривал с Регерсом. Судя по всему, Герхард ругался и был чем-то недоволен — его обычное состояние. На губах Отто играла ехидная улыбочка. Его роскошная грива была собрана сзади в хвост, одна прядь выбилась, и ветер мотал ее перед его щекой. Он отбросил прядь назад, и Рене обратила внимание, что костяшки пальцев на его правой руке в ссадинах — или содрал об снег, проходя трассу без перчаток (он вечно забывает где-то перчатки!), или подрался с кем-то. Это твой папа, — беззвучно сказала она, поглаживая живот. Он не узнает о тебе.

Вот стоит этот Отто Ромингер, весь воплощенная мужская красота и процветание. Целый мир у его ног. Он успешен и известен, по всей Европе создаются его фан-клубы, спортивная пресса только о нем и говорит, его карьера еще далека до зенита, но он уже достиг таких высот. Женщины по нему с ума сходят, мужчины уважают, он знаменит, он богат — он может позволить себе все на свете, в свой 21 год он уже, возможно, заработал денег больше, чем сможет потратить за всю жизнь. Но что-то самое главное он упустил. Самое драгоценное ускользнуло из его жизни — его ребенок. Вот он, здесь, во мне, — подумала Рене. — И ты о нем никогда не узнаешь. У тебя, конечно, будут еще дети, когда-нибудь ты женишься, когда сочтешь, что созрел для этого и когда найдешь женщину, достойную тебя. Но этот малыш уже не твой. Его у тебя никогда не будет. Он мой. Отто, мне жаль тебя. Ты потерял такое сокровище. Ты приобрел весь мир, но своего ребенка потерял.

Отто выступал сегодня под стартовым номером 13. Вообще-то он не был суеверен, и это его совершенно не огорчало. Но и комментаторы, и журналисты без конца упражнялись в остроумии на эту тему, и ему уже успели надоесть вопросами, не боится ли он… бла бла бла…

Он не боялся. Но думать о таких пустяках, когда впереди серьезная трасса, не хотелось. К тому же, у него все еще болело колено после вчерашней тренировки, и это было намного хуже, чем какие-то дурацкие суеверия. А еще диплом подвигался не так быстро, как хотелось бы. И даже новости из Ингольштадта не радовали, а Шефер, в общем, добился требуемых условий и уже отрапортовал о том, что Отто получает Ауди-100 в кузове универсал и топовой комплектации черного цвета в знак начала сотрудничества и готовности к переговорам. И даже намекал на какой-то супер-сюрприз. Наверное, Отто в душе еще был ребенком, сюрприз его интриговал и радовал, но в целом настроение было мерзкое. К тому же, его несколько задевал тот факт, что на днях он сделал некоей девице первое в своей жизни предложение выйти за него, а она отказала. Уж не говоря о том, что цели, ради которой он делал предложение, он тоже не достиг. Нет, он, конечно, совершенно не жаждал связать себя узами брака с Макс, она была для него свой парень, и не хотел брать на себя ответственность за чужого ребенка. Но он полагал, что он должен был что-то сделать, чтобы отговорить ее от аборта. Он сделал и ошибся. Повезло еще, что их милый разговор не услышали журналисты и его более или менее верная стенограмма не появилась в таблоидах — из него бы сделали посмешище. Великий Ромингер получает отказ от беременной подружки неудачника Брауна!

Не радовал и уход Брауна из ФГС — не то чтобы Отто мечтал, чтобы это чудо ходило вокруг и продолжало свои наезды, но это был какой-никакой, а все же источник информации о Рене. Зачем Отто эта информация — он и сам не знал. И не знал, чего он хочет слышать. Бред.

Он отправил Регерса восвояси, сказал, что ему надо сосредоточиться перед стартом. Герхард отвалил к канатке, ехать вниз, к финишу. И слава Богу — Отто сегодня уже досыта накушался его ворчанием и наездами.

Чего у него вокруг вдруг оказалось столько всяких таких, которые на него наезжают? Надоели они все. У него и без них настроение ниже плинтуса. Зато никого, кто мог бы пообещать чудесную ночь как вознаграждение за победу. Ладно, он и без этого справится, гигант он хорошо подтянул. Только бы никто не путался под ногами и не доставал всякими дурацкими разговорами.

Как бы ни так. К нему по утоптанному снегу вышагивал сам Руди Даль, его финансовое величество, великий комбинатор. У этого хотя бы претензий не было. Его интересовало кое-что другое. Они поговорили немного о стартовых и призовых, потом Руди окольными путями подошел к конкретной цели своего визита — к соглашению с Ауди. Отто откровенничать не стал, отделался какими-то туманными отмазками, и разочарованный Руди отшвартовался. У Отто не было особых иллюзий насчет чистоты и бесхитростности зама председателя ФГС по финансам — жук тот еще. Ромингер тоже был хитер, хотя и молод, так что у них с Далем пока что не было особых вариантов перехитрить друг друга. Они будто в теннис играли — мячик перелетает с одной стороны на другую, а игроки пытаются обвести один другого. Или боксировали — два одинаково сильных боксера кружат друг вокруг друга на ринге, выискивая слабые места в обороне противника. Пока безуспешно.

Наконец-то прошли выпускающие, а потом поехал первый стартовый номер — соревнования начались. Отто направился к стартовой будке, готовиться. Вокруг снег скрипел под тяжелыми горнолыжными ботинками других спортсменов.

К моменту старта Ромингера в первой попытке места распределились вполне предсказуемо — первым шел француз Жан-Марк Финель, вторым австриец Кристоф Кирхмайер, третьим американец Билли Бэстин — все трое завзятые технари. Финель даже на старт в скоростных дисциплинах не выходил. Пора дать им разгон, подумал Отто. Тоже мне, малинник, сплошные слаломисты. Вот я вам. Он гордился своей универсальностью. Никто из скоростников, из тех, кто выходил против него в спуске и супер-джи, сегодня не вошел в первую пятерку. Даже Айсхофер, знаменитый своей универсальностью, занимал 9-е место.

Отто прошел первую попытку идеально, дал понять им, что его четвертое место в зачете гиганта — не более чем досадное недоразумение. Он обошел Финеля на четыре сотые.

И вот развязка, вторая попытка, и его старт — он, конечно, стартовал последним. Пока что расклад сил первой попытки сохранялся — Финель был первым, Кристоф вторым, Бэстин третьим. Отто вышел на порог стартовой будки, встал, упираясь ногой над ботинком в ворота. Тонкие стены, разукрашенные логотипами фирм — спонсоров кубка мира, дрожали от порывов ветра, над толпой болельщиков — и по бокам трассы, и внизу, вокруг еле различимого финишного стадиона, взметнулись красно-белые швейцарские флаги. Он услышал скандирование «Ром-ми! Ром-ми!» Пора мастеру приниматься за дело. Вот стартовый зуммер. Бип. Бип. Бип. Бииииип. «Гони как черт, твою мать!!!»

Створка ворот стукнула по ботинку, когда он ринулся на трассу. Он шел безупречно, легко и изящно сбивая и обходя ворота. Минута нечеловеческого напряжения. Упругие удары ворот, снег на скорости колет щеки под очками, и чертова депрессия, которая будто ехала вместе с ним, следом, хватая за пятки, дыша в затылок. Боль в колене, не настолько сильная, чтобы мешала идти трассу, но довольно-таки заметная — придется показаться врачу сборной. Он даже удивился, увидев на финише двойку на табло — он второй. Сам не понимал, на что именно рассчитывал — на первое место или тридцать первое.

Ладно, серебряная медалька тоже не помешает. Жан-Марк Финель счастливо хохотал, вскинув затянутые в перчатки руки к пасмурному небу — его золоту больше никто не был страшен, соревнования окончены. Кирхмайер невозмутимо пожал плечами — было серебро, стала бронза, бывает. Билли тоже состроил индифферентное лицо и скрылся в толпе — его спихнули с пьедестала. Жаль, но тоже бывает. К Ромингеру кинулись журналисты и поклонники.

В Цюрихе Рене Браун с удовлетворенной улыбкой смотрела на экран телевизора. Она и раньше гордилась победами своего возлюбленного. Но это не шло ни в какое сравнение с ее гордостью победой отца ее ребенка. Она погладила живот: «Ты тоже будешь победителем». Ну второе место, подумаешь. Не первое. Все равно победа. Слалом-гигант — это не скоростной спуск. Он не обязан брать все золото подряд.

Телефон зазвонил, когда на экране Отто уже вышел со стадиона, а кадр переместился на трибуны с восторженными фанами. Рене сняла трубку.

Звонила директор того кадрового агентства, в котором Рене была позавчера.

— У меня есть вакансия, которая могла бы вам подойти. С работодателем я уже говорила, они заинтересовались вами.

— Я слушаю.

— Это английская фирма, производитель одежды. У них магазины в Англии, Франции, Германии и Швейцарии. Дистрибьюторский центр тут, в Цюрихе. Им нужен на полставки переводчик с тремя языками — немецким, английским и французским. Вы как — заинтересованы?

— Конечно. А переводить что?

— Товаросопроводительные документы и инструкции. Объем не слишком большой, потому они и согласны на полставки. Вы сможете с ними встретиться завтра утром?

— После двенадцати, — сказала Рене. Во-первых, в девять у нее была пара, во-вторых, утреннее недомогание у нее усилилось, токсикоз взялся за нее по-настоящему.

— Хорошо. Я перезвоню Вам, когда уточню время.

Трансляция подходила к завершению — на финишном стадионе появился пьедестал, вокруг, как обычно, толпа организаторов, журналистов, ФИСовских менеджеров и наблюдателей, а церемония награждения пока не началась. Победители еще общались с журналистами и поклонниками. Отто держался немного отчужденно, камера часто останавливалась на его лице. Он, совершенно очевидно, мысленно был где-то далеко от Валь д’Изера, и Рене не знала, о чем он думает. В какой-то момент он посмотрел в камеру с совершенно отсутствующим видом, явно не понимая, что его снимают. И она встретила его взгляд. Затаив дыхание, она смотрела в его печальные ореховые глаза, на его прекрасное, гордое лицо. Почему ты такой грустный, Отто? — подумала она. Но он бросил ее, и ей уже не должно быть интересно, что его радует или печалит. Пусть она все еще любит его. Отчаянно, безумно, страстно. Но у нее теперь было и помимо него, для кого жить.

Ей назначили собеседование с производителем одежды сегодня в 5 вечера.

После окончания трансляции она пообедала (старательно съев внушительную тарелку супа и мясо с салатом) и отправилась к врачу. Ей было очень важно набрать этот килограмм, чтобы не попасть в больницу.

— Анализы хорошие, — сказала доктор Эльке. — И плюс кило сто. Молодец. Но Вы понимаете, что все равно этот вес — недостаточный?

Она долго рассказывала девушке о правильном питании беременной. Рене даже записала кое-что. Но опасность больницы миновала. Положительно, сегодня хороший день! И теперь она успеет к своему, хочется надеяться, будущему работодателю.

Ей назначили встречу в офисном здании в Альтштадте. Она даже не стала брать такси, времени было предостаточно, она доехала на трамвае. По пути думала о том, что теперь-то уж точно купит себе машину. Если устроится, конечно. Надо идти учиться на права. А какую машину? Чтобы в багажник влезала коляска. Она понятия не имела, в какие машины коляски влезают, в какие — нет. Те коляски, которые она видела, казались очень громоздкими, большими. Особенно те, в которых везли совсем маленьких деток. Интересно, они складываются как-то?

Фирма называлась Billy’s Stars, Рене раньше никогда не встречалась с такой. А у них в Швейцарии было два магазина и склад. Они делали одежду для молодежи — спортивную и повседневную. С Рене говорил директор швейцарского отделения Дэвид Макгил. Через час она уже ехала домой, окрыленная удачей — завтра в 14.00 начинался ее первый рабочий день.

Отто думал поехать в Цюрих завтра, потому что сегодня он чувствовал себя слишком усталым. Соревнования — две попытки, потом пресс-конференция, и еще 6 часов за рулем — наверное, это больше, чем он выдержит. Да и куда ему спешить? Его никто не ждет. Поэтому вечером он поплелся в бар по соседству с отелем (не то кафе, в котором тогда провалил это дело с Макс). Ему хотелось выпить. Так, немного, чтобы завтра не было похмелья. А утром проснется — и сразу в машину, домой.

Он уселся за стойку и для начала заказал скотч с содовой. Вполне возможно, что за этой рюмкой последует еще 4–5, в каждой скотча будет чуть больше, чем в предыдущей, а содовой меньше — вплоть до неразбавленного виски. Ему надоела эта тоска.

И вовсе он не скучает по Рене. Он уже забыл, кто это такая. Не нужна ему ни она, никто другой. Ему просто тоскливо. Бывает. Пройдет. Сейчас он выпьет.

Сегодня ровно год с того дня, как умерла Мона Риттер. Год назад его беззаботная жизнь изменилась навсегда, хочет он того или нет. И вот сейчас он поступил с девушкой, которая ничем этого не заслуживала, куда более мерзко, чем с Моной. Нет, он не собирается пить за упокой души Моны. Ничего подобного. Гленморанджи с содовой.