Глава 28

Она надеялась, что Отто будет один, но просчиталась — они с Ноэлем пили пиво в лобби-баре. Нет, она ничего не имела против Ноэля, он лапочка и обаяшка и лучший друг ее любимого, славный парень и все такое, но после ссоры и того, как они не виделись больше суток, ей очень хотелось побыть с Отто наедине. Ну что же, выбора все равно нет, а наедине они побудут вечером. Она сразу заметила, что оба очень взбудоражены и, кажется, уже немало выпили. Отто молча улыбнулся, увидев ее, а Ноэль не поленился встать:

— О, салют, принцесса! Выглядишь на миллион баксов!

— Салют, — она улыбнулась ему, скользнула на барную табуретку рядом с Отто, они обменялись быстрым, коротким поцелуем. — Привет. Как дела?

— Нормально.

— Ага, нормально, — Ноэль устроился рядом, так что она оказалась между обоими мужчинами. — Мы думали, запястье сломал. Ну вроде, цело.

— А я тебе сразу говорил, что не сломал.

— Упал? — спросила Рене.

— Да он чуть в трещину не сорвался! — Ноэль сделал большой глоток пива. — Не поверишь, летит впереди, и… что там было, Ромингер? Яма какая-то? Почему объезжать-то начал?

— Камни. Что тебе заказать, Рене? Радлер[1]? — спросил Отто. Рене заметила по его тону, что он не просто спрашивает ее, а еще и меняет тему разговора. Ох уж этот Ромингер!

— Никакого радлера, — дерзко улыбнулась она. — Тоже пива. Поллитра для начала. Покажи, что с рукой. — Она заметила, что он курит, держа сигарету не правой рукой, как обычно, а левой.

— Да ничего. Забудь.

Мягко и решительно она взяла его правую руку, сплела пальцы с его пальцами, погладила запястье — оно казалось немного распухшим.

— Больно?

— Нет.

— Надо сделать рентген. Есть опухоль, может быть трещина.

— Хватит кудахтать, — недовольно сказал Отто, отнимая руку. — Все нормально. — Положив сигарету в пепельницу, он махнул левой рукой, привлекая внимание бармена: — Еще поллитра «Пауланера», пожалуйста.

Рене вздернула подбородок. Разве таким красивым девушкам говорят «хватит кудахтать?» Она демонстративно отвернулась от Отто и обратилась к Ноэлю:

— А при чем тут трещина? То есть не на руке, а в которую он чуть не упал?

— Да это был просто финиш! — француз метнул на приятеля сердитый взгляд. — Мы знать не знали, что там эта трещина, ее снегом закрыло. Он начал объезжать эти камни, резко затормозил и исчез. Ромингер, что это было? Ты там так напылил, что я ни хрена не понял.

Отто вернул ему такой же сердитый взгляд:

— Затормозил, потому что на скорости не вписывался в поворот. Потому и упал. И я вовсе не исчез.

— Нет, конечно, жабеныш, ты всего лишь провалился на метр! Еще чуть-чуть, и хана бы тебе…

Рене побледнела:

— Господи, так это правда? Провалился в трещину?

Отто закатил глаза:

— Рене, это фрирайд. Это риск. Люди, бывает, и в трещины проваливаются, и даже в лавины попадают. И они знают, на что идут. Хватит ныть, вот твое пиво, пей и хватит об этом!

— А если бы ты сломал руку, тебя бы с гонки сняли?

— Если бы у моей бабушки были яйца, она была бы моим дедушкой, — отрезал он. — Я ничего не сломал, так что хватит об этом!

— Если бы я шел первый, я бы мог и провалиться, — сказал Ноэль. — Потому что я тяжелее него на пару килограмм, а реакция у него однозначно лучше. Не поверишь, он просто завис на лыжной палке над этой расселиной! Вот уж воистину, на волоске от гибели.

— А как он выбрался оттуда? — Рене уже обращалась только к Ноэлю.

— Начал сам, потом я подъехал и помог.

— Ты не помог, а вытащил, — вмешался Отто. Он курил быстрыми, короткими затяжками.

— Ты больше половины сам поднялся.

— Никак не больше.

— У меня глаз нету, а, жабеныш?

— Глазомера точно нету. — Оба увлеклись спором, Ноэль, сам не замечая, повысил голос:

— У меня отличный глазомер! И еще чудо, что мы твои дрова разыскали.

— Это да, чудо. Ну все, хватит этого трепа, пора ужинать. Куда пойдем?

— Есть предложения?

Мужчины начали спорить, куда они пойдут, Рене вмешалась:

— Говорят, хороший ресторан Ренцо де ла Бейта…

— Роскошно, — с иронией одобрил Отто. Ноэль ухмыльнулся:

— Ромингер, твоя девушка смыслит в кабаках.

Оба захихикали, как третьеклассники. Отто снисходительно пояснил:

— Ренцо — это просто шикарное местечко, где можно чинно съесть пасту или пиццу, там модные турики. А мы — два дико голодных мужика, которые хотят сожрать по свиной ноге и выпить литра три пива на рыло. Нам бы чего попроще. Пелтьер, как насчет «Драй фуксе»[2]?

— Точно, я и забыл о нем. Думаешь, не прикрыли еще эту дыру?

— А я почем знаю?

Допили пиво. Рене не ощущала ни малейших признаков опьянения — поллитра, совершенно детская доза. А мужчины казались уже вполне навеселе. Начали собираться.

— Схожу наверх за сигаретами, — сказал Отто, бросая на стол пустую пачку.

— Купишь там.

— Я что — больной?

Ноэль и Рене смотрели ему вслед — как бы пьян он ни был, его походка оставалась уверенной и грациозной. Он скрылся за поворотом.

— Таких крохоборов еще поискать, — буркнул Ноэль. — Везде возит сигареты блоками, чтобы не покупать по одной пачке.

Рене пожала плечами:

— Он практичный.

— Он скоро станет миллионером, — сказал Ноэль. — Вот попомни мое слово. Полугода не пройдет, а он уже всех в денежном смысле уделает. Как у него карьера сложится — не буду загадывать, хотя думаю, что неплохо, а вот денег он в любом случае немерено поднимет. Он уже в прошлом году неплохо спонсоров доил. А что в этом начнется — думать боюсь. Они ж в очередь встают, чтоб задницу ему полизать, из рук у него едят.

— Потому что он так выглядит?

— Нет. Он умеет… ну, не знаю, строить людей. Всегда такой был.

— Вы ведь очень давно знакомы, — Рене помнила, что с тринадцати лет. Но все же закинула удочку — Отто по-прежнему оставался для нее большой тайной за семью печатями, а желание понять его только разгорелось. И Ноэль кивнул:

— Да, считай, весной девять лет будет. Знаешь, что самое смешное? Я думаю, даже став миллионером, он будет считать каждый сантим. Характер такой.

Рене спросила:

— Ты, наверное, хорошо его знаешь?

— Думаю, никто его не знает так хорошо, как я.

— Почему так?

Ноэль махнул рукой, Рене отметила, что он довольно много выпил. Хорошо — будет разговорчивее.

— Ну, трудно сказать. Он очень скрытный. Чтобы его хорошо знать, надо с ним общаться давно и много. Случайно собираются крупицы информации — получается картина. Слово тут, сплетня там… Что-то сам видишь, выводы делаешь. Ну или где-то обожжешься…

— Но все равно, — Рене небрежно улыбнулась. — У него же есть семья. Родители, сестра. Они тоже его хорошо знают, думаешь, нет? — Раньше ей и в голову бы не пришло выдать такую милую маленькую провокацию, но общение с Отто не прошло даром. Ноэль проглотил наживку:

— Они ни черта о нем не знают. Ты сама-то, конечно, об этом не в курсе…

— Что значит «ни черта не знают»? И что — весь остальной мир в курсе? Только я нет?

— Черт, узнаю скрытного жабеныша. Весь сплошь дымовая завеса, природа такая. Его папаша — очень занятой мужик, распихал детей по дорогим школам и забыл о них. Мамаша — сливки общества, триста двадцать седьмая вода на киселе Бурбонам, вышла замуж ради денег, на детей ей покласть с прибора. Сын, стало быть, недобрал чего-то в своей семье и добирал это во всех остальных. Мои родители его просто обожают, моя мамаша вообще думала, что он сирота, и хотела его усыновить. Не поверишь.

— Жаль, что не усыновили, — совершенно искренне сказала Рене. — Ему было бы полезно расти в нормальном окружении.

— Да ясное дело. Но у него есть родители, живые-здоровые, не разведенные даже, с какой стати отбирать у них ребенка? Я же говорю, мои думали, что у него никого нет. У меня день рождения на рождество, он всегда рождество у меня проводит, можешь себе представить? Как бы семейный праздник. Рождество не дома из года в год — значит, у человека и дома-то нет.

Рене тяжело вздохнула. Правда, как это так — рождество не дома? Ноэль продолжал:

— Ну со стороны-то там все зашибись. Шикарный дом, папаша-банкир, мамаша — королева красоты, все как надо. Сестра. Ну, об этой я просто промолчу…

— Почему? Ты ее хорошо знаешь?

— Еще бы я ее не знал, — буркнул Ноэль. — Честно говоря, я ее даже любил. Недолго.

— Почему недолго? Не получилось что-то?

— «Что-то»? — с горечью переспросил он. — Как с ней может что-то путное получиться? Спать-то она спит со всеми мужиками, кто предложит, а живет с девкой.

Рене чуть не поперхнулась своим пивом:

— Да ты шутишь! Быть этого не может!

— Ты слышала о таком явлении, как «бисексуальность», принцесса?

— Тогда мне вообще непонятно, как ты за ней ухаживал.

— А просто. Иногда она снисходила — тогда все было хорошо. В кровати — небо в алмазах. Потом ей попадала шлея под хвост, и она исчезала. Надолго. Спала с кем-то там еще. Без разбору. Ну или со своей… девкой, — он выругался. — Ненавижу чертовых лесбиянок. Знаешь, эта Джулиана, она просто редкая сука. Ее когда-нибудь кто-нибудь просто пристрелит, вот попомни мое слово. Нельзя без конца играть с огнем. А Отто…

— Хорошо проводите время за сплетнями? — от негромкого, холодного голоса Отто оба подскочили, чувствуя себя соучастниками страшного преступления, застигнутыми с поличным.

Рене готова была залезть от страха под стол, но Ноэль тут же пошел в контратаку:

— Превосходно. Не желаешь присоединиться? У нас тут есть кое-какие вопросы.

По мнению Рене, когда имеешь дело с Отто, попытка обороны с помощью нападения — самая глупая и самоубийственная из всех возможных тактик. Ромингер вызверился:

— Пошел к черту. Если ты сплетничаешь за моей спиной, я не знаю, кому вообще можно верить.

— А я не знаю, к чему эта пентагоновская секретность! — Ноэль сердито сверкнул глазами. — Если люди, которые тебя любят, не имеют права говорить о тебе — кто тогда имеет?

Браво, Ноэль! Рене чуть не захлопала в ладоши. Отто смерил его ледяным взглядом:

— Никто. Я сам говорю то, что считаю нужным.

— Заигрался в Моссад, жабеныш?

— Я же не начал сразу стрелять.

— На том спасибо.

Отто отвернулся от него, посмотрел на Рене — его взгляд сразу же слегка смягчился. Она встала, шагнула к нему, спрятала лицо на его груди. Прошептала:

— Отто, я так по тебе скучала…

— Я тоже, — прошептал он ей на ухо. — Поужинаем и вернемся в номер. И тогда… — Он ощутил легкую дрожь, пробежавшую волной по ее телу, и прижал ее к себе. Сутки без нее, без ее тела — как он смог это перенести? И как он будет выносить это чуть позже, когда расстанется с ней? Он напомнил себе, что выхода все равно нет.

«Драй фуксе» оказался затрапезной пивнушкой далеко от фешенебельных отелей. Большие дубовые столы без скатертей, тяжелые скамьи, почти все столы заняты — частично неизбежными туристами, частично мужиками, которые на туристов похожи не были. Эти громко выкрикивали «Онс, цво, драй, гзуффа!»[3] и со стуком чокались тяжелыми пивными кружками. Рене уже слышала от Отто, который значительную часть своей жизни проводил в разъездах, что лучшая рекомендация для ресторана в чужом городе — это то, что там едят не только туристы, но и местные. Это, по его мнению, говорило во-первых, о неплохом качестве кухни, а во-вторых, о вменяемых ценах. Обычно он бывал прав.

С виду «Драй фуксе» не походил на маленькие уютные местечки, которые он предпочитал. Темновато, прокурено и довольно шумно, стук кружек, громкие голоса, ржание мужиков за длинными столами. Герб на стене с тремя лисами, как и явствовало из названия. Заиграла музыка, запел певец — это был развеселый йодль[4], Рене с удивлением обнаружила, что музыка живая, на чем-то вроде сцены — несколько человек в коротких кожаных штанах, черных шляпах с узкими полями и перьями и в белых рубашках. Один из них пел, остальные аккомпанировали.

— Это что-то новенькое, — Ноэль повысил голос, чтобы спутники его услышали. — Раньше тут никто не пел.

Отто сказал с усмешкой:

— Главное, чтобы этот певец тут был не вместо повара. Раньше тут здорово готовили.

Симпатичная грудастая официантка в дирндле[5] с очень короткой пышной юбочкой, из-под которой выглядывали кружевные нижние юбки и кокетливые панталоны, принесла меню. Мужчины с интересом оглядели ее ноги и уперлись взглядами в ее декольте. Ромингер, впрочем, отвернулся первым и уткнулся в меню. Девушка отошла, и он прокомментировал:

— У Рене грудь куда красивее. И ноги тоже.

— Отто! — Рене покраснела. Он невозмутимо пожал плечами:

— У тебя вырез глубже, чем у нее, и сквозь кофту все видно. Ну и грудь правда лучше.

— Перестань, ты ее смущаешь, — угрюмо сказал Ноэль, который слегка протрезвел по пути.

— Если она не хочет, чтобы на нее пялились и обсуждали — пусть одевается скромнее.

Рене готова была провалиться сквозь землю. Она надела этот топ, потому что знала, что Отто нравится, как она в нем выглядит, но не ожидала, что он начнет ее обсуждать с Ноэлем. Она же не доставала его при других, высказывая свое мнение о его обносках! А он сегодня, как всегда, не порадовал ее приличным прикидом — на нем были обычные затертые ветхие джинсы и один из его любимых убитых лонгсливов, цвета хаки с белой надписью, утверждающей на английском, что девчонки дают тем, кто умеет брать. Вся эта красота по обыкновению сочеталась с грубыми ботинками и китайскими электронными часами с калькулятором в исцарапанном пластмассовом корпусе. Уж мог бы хотя бы у Ноэля поучиться — тот был в темно-синих превосходно сидящих дорогих джинсах и черном свитере, все вместе смотрелось на высоком и стройном молодом мужчине очень элегантно. Впрочем, Отто не собирался ничему учиться — он все делал по каким-то своим резонам, плевать хотел на чужое мнение, никому не подражал и ни перед кем не оправдывался. Что ему до того, что всех удивляет его манера одеваться и что все кругом одеты в разы лучше, чем он, даже те, кто намного меньше зарабатывает!

Им принесли по литровой кружке пива (Рене ужаснулась). Все трое выпили по нескольку глотков. Со сцены грянул новый йодль — Рене обратила внимание, что на открытом пятачке в центре зала появилось несколько посетителей и начали танцевать. Она сама постукивала пальцами по столу в такт заводной музыке. Сказала безнадежно:

— Я хочу потанцевать.

Отто молча закурил, Ноэль поднял голову:

— Правда? Ну пойдем попрыгаем.

Рене заколебалась, он поднажал:

— Давай, принцесса. Я умею так. Давай повеселимся немножко.

Она повернулась к Отто:

— Можно я?..

Ромингер растерянно пожал плечами, ответил грубовато:

— Мне-то что… Идите.

Ей показалось, что ему не очень понравилась идея, но она все же приняла руку Ноэля, и они вдвоем выскочили на открытое пространство. Его рука легла на ее талию, и он завертел ее в танце.

Она моментально заметила, что ей достался отменный партнер. По ее пониманию, француз не должен бы так ловко отплясывать тирольскую польку, но его это, похоже, не смущало. Сама Рене всю свою сознательную жизнь с большей или меньшей регулярностью занималась танцами и могла станцевать почти что угодно, хоть фламенко, хоть лезгинку, особенно если бы можно было подсмотреть, как это делают те, кто знает эти танцы, а уж в паре с хорошим партнером вообще могла творить чудеса. Ноэль быстро понял, что ей не составляет ни малейшего труда успевать за ним, и ускорил темп и усложнил танец, но у нее и сейчас не возникло никаких проблем. Рене с удивлением обнаружила, что они остались на этом пятачке одни, те, кто танцевал раньше, встали с краю и смотрели на них.

А Отто не смотрел — именно в этот момент в зале появился дородный, краснолицый герр Риддль — хозяин «Драй фуксе», которому успели сообщить о том, что у него в заведении пьянствует никто иной, как восходящая звезда горнолыжного спорта Отто Ромингер. Отто бывал тут раньше, но до сих пор, конечно, он ни разу не был удостоен такой чести, как выход хозяина к его столу.

— Грюс готт[6], герр Ромингер! — Объемистая фигура ресторатора заслонила зал. — Господи, Ромми! Какая честь для нас, что ты здесь!

Отто улыбнулся, поздоровался. На него тут же обрушилась сотня вопросов о лыжах, дана клятва, что весь ужин и вся выпивка и для него, и для его друзей — за счет заведения. Отто отвечал, стараясь говорить так, чтобы немец его понял. Разговор затянулся, и был прерван шквалом аплодисментов. Мужчины оглянулись как раз вовремя, чтобы увидеть, что Рене и Ноэль, оба разгоряченные и вспотевшие, довольные, покидают центр зала и направляются к столу. Отто подумал мельком, что аплодируют музыкантам, которые закончили очередной йодль и объявили короткий перерыв.

Рене скользнула на скамью рядом со своим любимым, взяла его под руку и положила голову к нему на плечо. Она тяжело дышала, он чувствовал сквозь свой лонгслив и ее тонкий топ жар ее тела. Он хотел ее. Ее волосы, заколотые в тяжелый узел на затылке, растрепались и щекотали его шею и подбородок. Ноэль повалился на скамью напротив них и залпом выпил полкружки пива:

— Это было здорово, принцесса! Повторим?

— Конечно, — весело, с готовностью отозвалась она, обнимая Отто. Герр Риддль решил, что ему пора:

— Я так рад, Отто! Знаю, что не должен бы тебе желать победить на Кандагаре, потому что Эйс — наш, но все же желаю!

— Спасибо, герр Риддль.

— Весь ужин — за мой счет!

— Спасибо, герр Риддль.

— А еще говорят, что швейцарцев невозможно понять с их швитцером! Я тебя запросто понимал! — похвастался баварец.

— Но я говорил по-немецки, герр Риддль.

— Да нет же, нет! — обалдел тот, и Рене расхохоталась. Ноэль не понял, в чем прикол, но тоже заулыбался, глядя на нее. Отто пусть был пьян, но от него не укрылась умильно-восхищенно-голодная ухмылка, появившаяся на физиономии его лучшего друга. Он довольно резко сказал на своем как бы немецком:

— Познакомьтесь, герр Риддль. Рене Браун, моя девушка. Ноэль Пелтьер, мой друг.

Пусть, черт подери, не забываются оба. Ноэль понимал и швитцер, и немецкий, пусть без нюансов. Отто впервые задал себе вопрос — а что они там за танец сбацали, что так запыхались, и что тут вообще происходит?

— Огромная честь! Рад познакомиться! — сиял хозяин ресторана. Рассыпаясь в любезностях и снова обещая всю пирушку за счет заведения, он наконец удалился. Ноэль, ухмыльнувшись, посмотрел на своего дружбана и пустил очередную шпильку:

— Счастливый день, верно, Ромингер? Бесплатный хавчик и пиво! Теперь закажешь что-нибудь самое дорогое в меню, правда?

Отто безразлично ответил:

— Ты тоже можешь заказать что-нибудь дорогое на халяву, твоя жратва включена в пакет. А жаль, что он тебе лично этого не предложил, да? По-моему, он тебя просто не узнал.

Рене подняла голову с плеча Отто и по очереди посмотрела на мужчин. Эти двое без конца язвили и пускали шпильки, в том числе и намного более грубые, но сейчас в их перепалке явственно звучала нотка враждебности, которой не было раньше. Ноэль со стуком поставил на стол пустую кружку:

— Пока ты обжираешься, я покручу твою девочку. Ты как, не будешь тут плакать без нас, жабеныш?

— Ты перестанешь его так называть? — вдруг вспылила Рене. Возможно, ей в голову ударило сочетание пива и этого странного холодка, появившегося между друзьями. Ноэль немедленно отпарировал, будто ждал от нее этих слов:

— А как его называть? Скорпионом? Крокодилом? По-моему, тоже недурно!

— Оставь его! — непонятно, с чего Рене решила, что Отто нуждается в защите от кого бы то ни было, тем более — от своего лучшего друга. Ноэль кивнул:

— Хорошо, раз ты так просишь. Буду просто называть его Земноводным. Не обидно?

Отто внимательно посмотрел на него, сузив глаза. Но ничего не сказал. Рене про себя попыталась разобраться, почему они вдруг взъелись друг на друга. Отто разозлился, что она танцевала с Ноэлем? А Ноэль что — возмутился, что Отто начал сравнивать ее с официанткой? Больше ей ничего не вспомнилось. Они заходили в этот кабак лучшими друзьями, даже несмотря на то, что начали цапаться в Райндле, когда Отто застал Рене и Ноэля за сплетнями. Откуда что взялось?

— Пойдем, малышка. — Ноэль протянул Рене руку, заиграла музыка. На этот раз она не стала спрашивать у своего парня разрешения — легко вскочила на ноги и позволила увести себя на импровизированное подобие танцпола. По пути она оглянулась через плечо; Отто встретил ее вопросительный, ласковый взгляд — она будто спрашивала, не присоединится ли он к ним. Но он по-прежнему не собирался заниматься такой ерундой и разбазариваться на танцульки, когда завтра ему предстоят куда более серьезные дела, и танцевать отродясь не умел и учиться не собирался, поэтому он отвел взгляд.

Очередной заводной йодль позволил странной парочке, состоящей из француза и швейцарки, показать, что не только баварцы умеют танцевать баварско-тирольские танцы. Отто с удивлением понял, что они оба — как минимум, танцоры выше среднего уровня. Ноэль просто любил танцевать, Рене вроде бы упоминала, что много лет занималась танцами, так что все было бы вполне естественно… если бы не какой-то почти неуловимый нюанс. Они двигались и выглядели так, будто являются партнерами (и не только по танцам) уже лет сто и знают друг друга как облупленных. Ноэль вел, Рене подчинялась, и у них здорово получалось, и еще… она так выглядела, черт бы ее подрал. Раскраснелась, растрепалась, глаза сверкали, ноги мелькали над дощатым полом. И чертов Пелтьер так и ел ее глазами. И не только он один. За соседним столом несколько мужиков позабыли о своих братвурст и пиве и таращились на Рене. Она встряхнула головой, Отто увидел, как шпилька вылетела из тяжелого узла растрепавшихся волос, ударилась об пол и отскочила в сторону. Еще одна стукнулась о плечо Рене, описала дугу в прокуренном воздухе и исчезла из вида. И произошло неизбежное — тяжелая копна черных блестящих локонов вырвалась из плена оставшихся шпилек и заколок на плечи и спину, вызвав волну аплодисментов, улюлюканья и одобрительного свиста из зала. Черт, эта Рене. Ромингеру хотелось схватить ее и немедленно трахнуть. И наверняка, не у одного его возникло подобное желание. Ноэль явно стоял в очереди, не говоря уже об этих чуваках за столами вокруг. Отто вспомнил, как Рене прикрывалась волосами, когда впервые разделась для него неполных 3 недели назад. Сейчас подобная стыдливость явно осталась в прошлом. Этот чертов топ вместе с лифчиком могли бы с тем же успехом быть совершенно прозрачными или она могла не трудиться их надевать — она была все равно что голая даже не до пояса, а намного ниже.

Быстрый танец кончился, и мужики на сцене, может быть, чтобы дать паре дня время остыть и отдышаться, временно отложили свои инструменты. Заиграла запись. Это было нечто совсем другого рода, не имеющее никакого отношения к йодлям — вроде бы джазовая композиция, не то чтобы медленная, скорее даже быстрая, но… черт, лучше бы они этого не делали. Ноэль по-хозяйски положил руку на голую поясницу Рене и повлек ее в довольно быстром, но плавном и каком-то очень томном и чувственном почти до непристойности танце. «Я одержима тобой, ты — мое наваждение», — пел низкий, хриплый, теплый женский голос. Боль в руке, Отто, вздрогнув, бросил взгляд вниз — сигарета догорела до фильтра, обожгла пальцы. Он ожесточенно раздавил окурок в пепельнице.

Рене слегка откинула голову на плечо и назад, как иногда во время секса. Когда она так делала, Отто всегда целовал ее шею, под ухом, между ключицами, и он слишком хорошо знал приятеля, чтобы не понимать, что и Ноэль с удовольствием проделал бы то же самое. Но этим дело не ограничилось. Верхняя половина ее тела была отклонена назад, ее грудь, которая выглядела намного более бесстыдно, чем если бы Рене была раздетой, притягивала все взгляды, голый живот терся об одежду Ноэля, а бедрами они прижимались друг к другу. Рука Пелтьера скользнула с ее талии наверх, он пропускал пальцы сквозь густой черный шелк ее волос, обхватил ее плечи, привлек к себе, Отто даже подумал, что сейчас поцелует, но Ноэль резко отстранился, будто стремясь не поддаться искушению. «Повезло тебе», угрюмо подумал Отто. «Поживешь еще. Может быть. Если не будешь распускать руки…»

К сожалению, Ноэль Пелтьер не умел читать мысли, а может и не хотел. Его рука ненавязчиво переместилась вниз — с плечей на спину, на поясницу, обхватила круглую, упругую попку девушки, туго обтянутую синими джинсами. Резким, ловким движением танцор заставил партнершу проделать пусть несколько старомодное, но очень эффектное движение — сильный, глубокий прогиб назад с опорой поясницей на его ладонь. Волосы Рене облаком обрушились почти до пола, грудь выпятилась, до отказа натянув тонкий шелковистый трикотаж топа, который задрался вверх, обнажая тонкую белую кожу на ребрах, весь ее живот до выступающих тазовых косточек.

Отто понял, что только что врезал кулаком по столу. Черт. Ему хотелось разбить что-нибудь, заорать, избить кого-нибудь до полусмерти, ввязаться в какую-нибудь мерзкую драку с поножовщиной, что угодно, только бы не смотреть, как Рене обжимается с Ноэлем. Он доверял этим двоим так, как только вообще был способен доверять какому бы то ни было человеческому существу. Ноэль, каким бы клише это не звучало, был ему как брат. Рене… зачем о ней думать? Он хотел ее бросить, но боялся причинить ей боль. Ноэль — тоже мужчина, как и Отто, точно такой же молодой и здоровый натурал, не слепой при этом. Как он может не отреагировать на такую девушку? Если Отто сам, впервые увидев Рене в этой кофтенке в день их знакомства, незамедлительно положил на нее глаз, почему бы и Ноэлю не сделать то же самое? К нему никаких претензий, пока он не предпринимает активных действий. Что касается Рене…

Отто выдернул из пачки сигарету, со стуком поставил на стол пустую кружку и, почти высекая из пола искры тракторными подошвами своих ботинок, направился к стойке. Он не хотел на это смотреть.

— Еще пива, — бросил он бармену.

Молодой парень с шикарными усами посмотрел на него сочувственно:

— Какое ты пил, приятель?

— Не помню. Без разницы.

— Францисканер подойдет?

— Да.

Он пересел за стойку, чтобы не смотреть на Рене и Ноэля. Но, как намагниченный, все равно повернулся к залу. Его взгляд упал на официантку, которая несла сразу шесть огромных кружек к одному из столов. Начала расставлять их. Кто-то из мужиков смачно шлепнул ее по заднице, девушка только улыбнулась. Твою мать, зло подумал Отто. Эта кельнерша, которую каждый тут считает вправе полапать, и которая ничего не имеет против этого, одета и то скромнее, чем Рене. Конечно, ее глубокое декольте и короткая юбка так и стремятся друг к другу, но по сравнению с Рене эта официантка просто одета как монашка, у нее всего-то и открыто, что верх груди и ноги немного выше колена. А Рене вообще все равно что голая, этот чертов топ, под который она надела какое-то другое белье, и джинсы совсем тонкие, очень откровенно обтягивающие все ее выпуклости и впадинки, которые он привык считать своими, своей безраздельной собственностью. Он снова посмотрел на танцующих. Медленная песня кончилась, началась другая — похожая, и все пошло по новой. Тесные объятья, томные плавные движения, интимные улыбочки и ее тело, выставленное напоказ.

— Даже если миллионер теряет одну марку, он не должен расстраиваться, — тихий женский голос прозвучал очень близко и ласково. Отто обернулся — перед ним стояла та официантка, которую можно было схватить за какое-нибудь место. Но ему не хотелось ее хватать. К белой рубашке был прицеплен маленький значок, на котором готическими буквами было написано ее имя — Ханни. Когда она подходила к их столику, Отто слишком занят был рассматриванием ее декольте, чтобы заметить этот значок.

— Что? — рассеянно и безразлично переспросил он.

— Такой парень, как ты, не должен расстраиваться из-за девчонки. У тебя их наверняка пруд пруди. — Она говорила с сильным баварским акцентом.

— Да, — мрачно сказал Отто и отвернулся, уткнувшись взглядом в свою пивную кружку. Ханни отошла обслуживать посетителей. Что бы она понимала, эта Ханни. Он расстраивается не из-за того, что потерял одну марку. Завтра он станет посмешищем для всего Кубка Мира — его женщина на его глазах тискается с его же лучшим другом.

Полкружки пива, которые он выдул залпом, не сильно успокоили его, напротив — привели в состояние тихого бешенства. Он едва удержался от того, чтобы снова попробовать кулаком прочность дубово-каменной стойки бара. Нежное прикосновение к плечу, поцелуй куда-то в район уха. Рене. Сейчас она пришла пообжиматься с ним. Только завелась-то она пораньше. И не на него.

— Что тебе надо? — отрывисто спросил он, не глядя на нее.

— Тебя.

— Да ну? А где же наш танцор — пошел отлить?

— Отто! — весело удивилась Рене, прижимаясь виском к его плечу. — Да ты, никак, ревнуешь?

— Нет! — грубо ответил он, стряхивая ее с себя. — Еще чего!

— Почему ты сердишься? — удивилась она. — Отто, мы просто танцевали!

— Вы не просто танцевали.

Он понимал, что ведет себя как кретин, и от этого приходил в еще большую ярость. Он, черт подери, не ревновал! Ему просто было противно, что все так и облизывали ее глазами, а Рене, которую он дразнил ботанкой и считал скромницей, делает вид, что все нормально. Его бесило, что Ноэль пускал слюни на его девушку. Отто не помнил, бывало ли такое, чтобы он отбивал девиц у приятеля — возможно, если не он сам, то кто-то из подружек Ноэля давал ему понять, что не прочь переметнуться, и наверняка бывало так, что он не возражал. Но это не имело значения. Его выводило из себя, что завтра весь Гармиш-Партенкирхен будет знать, что его девчонка при нем висла на Пелтьере. Была бы она для всех, как прежде, его подстилкой, никаких проблем бы не было, но он сам так постарался, чтобы все считали, что Рене — его девушка. Ее репутацию спас, свою — угробил.

— Я же не виновата, что ты не танцуешь, — промурлыкала Рене, снова начиная ластиться к нему, как голодная кошка. — Если бы ты танцевал, я бы не пошла с ним.

— И не выставляла бы себя напоказ?

Она слышала, что его голос немного дрожит от ярости, понимала, что вызвала его гнев, но никак не могла взять в толк, чем. На какой показ? Что за бред? Если она любит Отто, это же не значит, что она не может потанцевать с кем-то другим?

— Отто, я вовсе не выставляла себя напоказ. Ты ведешь себя глупо! Ты как собака на сене! Сам не танцуешь и другим не даешь! И потом, ты же сам разрешил…

— Что я разрешил? Тискаться на виду у всех?

— Ты просто пьян, — рассердилась она. — Тебя именно это волнует? Что на виду у всех?

Ему надоел разговор. На него вдруг навалился весь этот день — фрирайд, трещина, в которую он в самом деле чудом не сорвался, рука, которая продолжала болеть как сучий потрох, без малого три литра выпитого пива, почти голая Рене на виду у толпы пьяных сальных придурков, Ноэль, который тискал ее… Отто боялся, что сорвется. Заорет, ударит ее. Остаточный адреналин после фрирайда и трещины, много пива, злость, ревность и неудовлетворенное желание вместе давали взрывоопасную смесь. Он поднялся с барной табуретки, намереваясь уйти отсюда. Хотя бы вернуться за стол (за которым сидел Ноэль и уже что-то уплетал — весь стол был заставлен едой). Главное, подальше от Рене. Но она ничего этого не понимала — он встал, и она уверенным, грациозным движением прижалась к нему всем телом. И поцеловала его в губы. Отто обхватил ее голову и отвечал на поцелуй, вкладывая в это все разрывающие его идиотские чувства. А потом резким движением развернул спиной к себе и притиснул к стойке. Процедил сквозь зубы:

— Так тебе нравится выставляться напоказ? Ну так давай выставимся по-настоящему!

Его левая рука сжала ее грудь, правая полезла под джинсы — с трудом, запястье болело, и джинсы были очень тесные. Неловкая возня разозлила его еще сильнее, он смог засунуть под ее джинсы и в стринги мизинец и безымянный палец — именно так, как ему было нужно. Рене ахнула:

— Мне больно! Перестань!

— Чего вдруг?

Большим пальцем он уперся в ее пупок, это тоже было очень больно. Когда они занимались раньше любовью, он тоже часто ласкал ее одновременно в нескольких местах, но сейчас он причинял боль; сейчас это не имело отношения к сексу, а только к наказанию, унижению и собственности. Рене попыталась освободиться, вырваться из его рук, которые сейчас были такие же ласковые, как кандалы. Но ничего не вышло — он был в разы сильнее. Он тискал ее, она слышала его быстрое, тяжелое дыхание, ее рука, шарившая по стойке, нащупала ручку пивной кружки. Подняв глаза, Рене натолкнулась на растерянный взгляд бармена. Всхлипывая от боли, обиды и бессилия, девушка вцепилась в кружку Отто, мечтая выплеснуть пиво ему в лицо. Но она не сделала этого. Частично потому что ей просто не хватило решимости, она боялась, что он сделает еще хуже, частично потому, что не успела созреть — ему этого показалось мало, и он прорычал:

— А вот теперь мы покажемся всем как надо!

И рывком повернулся к залу вместе с ней — она по-прежнему прижата спиной к его телу, его левая рука мнет ее грудь, правая на животе и под джинсами. Большинство не обратило внимания, конечно, но некоторые потрясенно затихли, несколько голов повернулись в их сторону, еще, еще…

— Прекрати! — Рене отдала бы многое, чтобы не плакать в довершение ко всему перед чужими людьми, наблюдающими за происходящим с обалдевшим видом. Но она никак не могла удержаться, она плакала от боли и унижения и потому, что не могла понять, что за дьявол вселился в ее любимого Отто и почему он так поступает с ней. Ей было больно и страшно — куда больнее и страшнее, чем в тот вечер почти месяц назад, когда она лежала на полу в холле у себя дома избитая и изнасилованная.

— Я никогда тебе этого не прощу! — всхлипнула она.

— Какой ужас, — сказал он. — Пошли.

— Нет!

Продолжая тискать Рене, он поволок ее через темный, прокуренный зал к выходу, и люди замолкали, глядя на них. Она на секунду встретилась взглядом с Ноэлем — он сидел с белым от ярости лицом, она подумала, что он вмешается, но Отто уже вытащил ее в гардероб, сдернул с крючка ее жакет. Перед ними распахнулась тяжелая дубовая дверь на улицу, холодный воздух обжег обнаженную кожу. Рене боролась с Отто и ужасно жалела, что упустила момент с пивом.

— Какая же ты скотина! — плакала она. Он рывком распахнул дверцу стоящего перед входом в ресторан такси, затолкал ее на заднее сиденье и втиснулся рядом с ней. С переднего сиденья послышался испуганный голос:

— Я жду клиента!

Отто повернулся к шоферу и рявкнул:

— В Райндль. Быстро. — Рене увидела, что он сунул между сиденьями купюру в двадцать марок. Все, сопротивление таксиста было задушено в зародыше.

— Зачем ты это делаешь? — плакала она. — Перестань! Ты говорил, что не причинишь мне боль! Мне страшно!

— Черт, — пробормотал он. — Дерьмо… Черт…

Щелкнула зажигалка, Рене почувствовала, что он отпустил ее. Таксист снова подал голос:

— У меня некурящее такси, господин!

Отто не отреагировал, молча приоткрыл окно, отвернулся от Рене. Она опустила лицо в ладони и постаралась успокоиться, но слезы продолжали душить ее. До отеля они доехали всего за несколько минут.

Что на него нашло? Он чувствовал себя самым подлым и низким и самым несчастным из всех подонков, живущих на свете. Как он мог сделать это с ней? Они поднимались в лифте, он смотрел на ее бледное, застывшее, заплаканное лицо. Она уйдет. Никто не сможет простить такое. Он хотел, чтобы она ушла, и она уйдет. Кричи ура, Ромингер — ты добился своего! Никогда еще он не чувствовал себя дерьмовее. Оба молчали. Вот дверь в номер. Вспыхнул свет — Рене ушла отсюда несколько часов назад, вся пылая от нетерпения, красивая и полная надежды.

Он молча повернулся к ней, не глядя в ее глаза. Обнял. Снял с нее жакет — она осталась перед ним в своем красном топе и синих джинсах. Попыталась оттолкнуть его руки. Он чуть поморщился, когда она ударила его по больному запястью.

— Я не хочу, — прошептала она, когда он схватил ее и положил на кровать.

Он молча раздел ее. Он целовал и ласкал ее тело там, где несколько минут назад причинял боль, и она против своей воли оттаивала. Она и в этом была бессильна перед ним. Она была безоружна и против его силы, и против его нежности. Острый, сокрушительный оргазм заставил ее кричать, Отто быстро расстегнул свои джинсы и овладел ею, так, как они оба любили — резким, мощным ударом. Она стонала от наслаждения и ничего не могла с этим поделать. Ей было хорошо, и она ненавидела за это и его, и себя.

Потом Отто встал и застегнул джинсы. Он просто не мог здесь оставаться. Он не знал, что теперь делать. Она уйдет. Единственное, что он должен сейчас сделать — это извиниться, причем так, чтобы она простила, как бы невозможно это не казалось. Но он не мог этого сделать. Он оставил на столе бумажник, в котором лежала куча денег. Он знал, что, когда дверь за ним закроется, она сложит вещи и уйдет. Чтобы добраться до Цюриха посреди ночи, нужно много денег. Времени уже за полночь, он должен немедленно идти в кровать и пытаться проспаться, он пьяный как скотина, в 9 начинается официальная тренировка. Он тут, на минуточку, не чтобы пьянствовать и заниматься фигней, а чтобы соревноваться в скоростном спуске с сильнейшими спортсменами мира. Он сунул в карман сигареты и кредитную карточку, остановился, посмотрел на Рене, которая лежала на животе, уткнувшись лицом в подушку. Еле слышно прошептал:

— Пока…

Дверь хлопнула.

Рене еще несколько минут продолжала лежать, прижавшись щекой к подушке, упершись взглядом в складочку на простыне. Иногда складочка расплывалась от слез. Наконец, она встала, прошлась по номеру в поисках своих сигарет «Сэйлем», вспомнила, что забыла их на столе в «Драй фуксе». Пришлось залезть в сумку Отто и вытащить новую пачку из блока, который, как сказал Ноэль, Отто всегда возил в заначке. Он курил Мальборо, для Рене они обычно были крепковаты, но сегодня — в самый раз. Она закурила, машинально взглянула в зеркало. Вспомнила, как смотрела на себя в конце октября, в Цюрихе, после изнасилования. Тогда у нее было сильно разбито лицо, и было очень много крови, а еще были разрывы. Сейчас она ни капли не пострадала, во всяком случае, физически. Она отвернулась от зеркала, завернулась в белый махровый халат, который в этом отеле предоставлялся гостям, как во многих пятизвездниках.

Что теперь? Она не знала. Она не хотела думать об этом. Собрать вещи и вызвать по телефону такси? Она отвлеченно подумала, что в Цюрих можно доехать на поезде, но не из Гармиша, а из Мюнхена. И тут же задала себе вопрос в упор: ты готова уйти? Навсегда покинуть мужчину, который для тебя значит все на свете, которого любишь больше жизни? Никогда не видеть его, не прикасаться к нему, не умирать от счастья и любви, обнимая его? Если она уйдет — на этом все будет кончено. Такой гордый и самолюбивый человек, как Отто Ромингер, никогда не побежит за ней, будь он хоть трижды неправ.

Нет, она не может уйти. Как она будет без него жить? Ведь он — ее солнце, ее свет, ее счастье. Да, он поступил плохо. Но у нее не заняло много времени найти ему кучу оправданий. Она действительно выглядела вызывающе. Она хотела зажечь его, заставить безумствовать от желания, и слегка хватила через край. И он прав в том, что она выставлялась напоказ, после этого дня в спа-комплексе она чувствовала себя неотразимой, для нее это было немного в диковинку, ощущение собственной желанности вскружило ей голову, Рене хотела, чтобы все видели, какая она красивая. И вела себя так же, она провоцировала его. Наверное, эти два последние танца с Ноэлем были чересчур — она уже тогда знала, что они оба переступают черту. Потом, поняв, что Отто сердится, она попыталась задобрить его, но выбрала не те средства. Вместо того, чтобы успокоить, она разозлила его еще сильнее. А он устал, после фрирайда был такой взвинченный, после того как чуть не погиб там в этой трещине, и рука, и все такое. Отто встал, чтобы уйти от греха подальше, но она сама его не отпустила. И да, Рене играла с огнем, просто чтобы посмотреть, на что это похоже. И — вполне закономерно — обожглась. Она хотела увидеть взрыв и пострадала — примерно как любопытный идиот может заорать в горах, чтобы посмотреть на лавину, и погибает, погребенный под тоннами снега. Или тонет, решив, что достаточно крут для того, чтобы нырять в волну во время шторма где-нибудь на Гавайях. И кого она теперь должна винить, кроме самой себя?

Это она сама все испортила. Как там Ноэль говорил о сестре Отто? — что она играет с огнем и ее кто-нибудь в один прекрасный день просто пристрелит. Рене, наверное, повезло — она не профи в этих играх, которые, видимо, у Ромингеров в крови, но ее все же не пристрелили. Так, немного потискали. Что теперь будет с ними двумя, после всего этого? А Ноэль? Она что, поссорила их? Она не уйдет от Отто — как она может уйти, если так сильно его любит? Она не может его потерять. Она почти с самого начала знала, на что идет, что он ее не любит, что она для него… Черт, а это тут причем? Стоп! Ведь он ревновал ее. Правда. Разве ревнуют тех, кого не любят? Разве будет мужчина вроде Отто, такой самоуверенный и заносчивый, ревновать женщину, которая ни черта для него не значит? Конечно, нет. Но его вроде бы взбесил не сам факт, что она «тискалась» с Ноэлем, а то, что она делала это на виду у всех… Сложно все это, так сложно! Она должна остаться и как-то все уладить. Что и как она будет улаживать — совершенно непонятно. Рене приняла душ, обмоталась полотенцем, села в кресло, чтобы подумать, и задремала…

Отто выпал из лифта в полубессознательном состоянии. Надо же так нажраться… Он посмотрел на часы, увидел на циферблате странную цифру Ѵ576, долго думал и наконец громко изрек:

— Всякому известно, что квадратный корень из 576 — это 24. Вопросы есть?

Никто ему не ответил. Отто махнул рукой и отправился в лобби-бар. Все остальные бары и рестораны отеля уже закрылись — было полпервого. Бармен в лобби-баре тоже собирался закрываться. Он бросил подозрительный взгляд на посетителя.

Он запомнил этого светловолосого швейцарца, который всего три часа назад в компании с высоким брюнетом пил тут пиво и заказывал сэндвичи, потом к ним присоединилась слишком откровенно одетая красивая девушка, и они ушли. Мужчины уже тогда были подшофе. Теперь швейцарец был очень основательно пьян — он не смог даже дойти до стойки без приключений — он тащился зигзагами и по пути опрокинул кресло. Правда, не заметил этого. Его руки здорово дрожали, белокурые лохмы падали на лицо и выглядели так, будто из них пытались свалять войлок. Интересно, неужели девица ушла с брюнетом?

— Я собираюсь закрываться, — сказал бармен.

— Я тоже. — Отто грузно повалился на барный табурет, облокотился грудью на стойку и подпер щеку кулаком.

— Хотите чего-нибудь заказать? — с сомнением спросил бармен.

Отто задумался. Наверное, да, он чего-то хотел, только не помнил точно, чего. А еще он никак не мог сообразить, на каком языке это просить. На швитцере? Так он вроде не дома. Оставалось выбрать между немецким, французским и английским. Вроде бы он тут весь день говорил по-французски. Ноэль, фрирайд… Отто не был уверен, что он во Франции. В любом случае, он, только один раз споткнувшись, сказал слово, одинаково звучащее на всех языках:

— Гленнморанджи.

— По-моему, тебе уже достаточно, парень.

— Что? — удивился Отто, так и не поняв, на каком языке они оба говорят. Вроде мог и понять, и ответить — и ладно. — Да я трезв как стеклышко.

— Могу сделать хороший коктейль, — предложил тот. — Он помогает.

Отто даже не попытался сосредоточиться:

— Один хрен, лишь бы горело. Делай.

Он заставил себя не оборачиваться назад — за его спиной был полутемный, пустой зал лобби отеля. За стойкой ресепшен скучал ночной клерк. Отто не хотел видеть, как Рене уходит. Он не хотел ничего об этом знать. Ему было жаль, что другие бары не работают — там он точно ничего бы не увидел. Он знал, что она уйдет. И понимал, что для них обоих ее уход — лучшее решение создавшейся ситуации. Это во благо. И для Рене, и для Отто. Почему же ему так хочется выть от тоски? Он вдруг представил, как она именно сейчас оглядывает номер, стоя в дверях в своей голубой куртке. Она стерла свой яркий макияж (хотя помаду с ее губ он сцеловал сам, а тушь с глаз смыли слезы), надела толстый свитер и обычные джинсы, не того сорта, которые надеваются с мылом, и смотрит, не забыла ли тут чего-нибудь. Идет к лифту, нажимает кнопку… Отто невольно оглянулся: световой индикатор лифта в двадцати шагах от него действительно зажегся — кто-то спускался вниз. Сейчас двери откроются, она пройдет через лобби к входным дверям и навсегда исчезнет из его жизни. Он не хотел это видеть. Но был не в силах отвернуться.

Двери разъехались — из лифта вышла пожилая супружеская пара с чемоданами. Отто отвернулся.

— Вот, — сказал бармен и поставил стакан на стойку. Отто посмотрел. Красота. Бежевато-коричневый цвет, консистенция ближе к густой — ликер там, что ли? На бортике стакана — ломтик лайма. Соломинка. Ну да, только коктейля нам не хватало. Самое то понизить сейчас градус. Зря не настоял на виски. Впрочем, ему было все равно. Он и хотел напиться. Тренировка завтра, и черт с ней. Сегодня он вернется в пустой номер, где уже не будет Рене.

Он сам не заметил, как прикончил этот коктейль. Зажег сигарету. Подумал, может вернуться в «Драй Фуксе». Может, Ноэль еще там. И перед герром Риддлем неудобно как-то — он от души предложил весь ужин за счет заведения, но у них вечеринка не задалась, заказали кучу всего и ни черта не съели, разбежались. Но отверг эту идею, как идиотскую. Пешком идти далеко, а еще одной поездки на такси он не вынесет — его слишком сильно укачивало по пьяни. Да и что он может сказать Ноэлю? Зачем им сегодня еще видеться? Вполне возможно, Ноэль уже тоже вернулся к себе — он, в отличие от первого номера своей команды Граттона и от текущего лидера Кубка Мира — Отто Ромингера — пока не заслужил номер в Райндле. Он остановился в очень даже неплохом отеле, в котором Отто приходилось бывать несколько раз — в четырехзвездочном Mercure.

— Повтори, — бросил он бармену.

— Одну минуту.

Он хотел посмотреть, что входит в эту адскую смесь, но забыл, отвлекся на разглядывание бутылок на полке, а потом опять приехал лифт. Он заставил себя не оборачиваться, закурил еще сигарету, не понимая, почему ему так неудобно это делать. Потом сообразил — он уже держал одну. Отродясь не пробовал курить сразу две сигареты. Двери на улицу разъехались, закрылись. Вот и все… Она ушла. Сейчас он допьет этот стакан и таки вытребует себе виски. А если этот не нальет — он поднимется в пустой номер и выпьет бутылку из минибара, пусть втридорога, плевать.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил бармен.

— Превосходно, — буркнул Отто. И вдруг сообразил, что у него в голове действительно немного прояснилось. — Чем ты меня напоил?

— Мой собственный рецепт коктейля, помогает протрезветь немного, а главное, похмелье будет не таким тяжелым.

— У меня не бывает похмелья, — напыщенно изрек Ромингер.

— Вот и ладно. Еще один?

— Да, пожалуй.

Он не хотел трезветь, потому что ему предстояла первая ночь без Рене. Но не следовало забывать и о его великой карьере. Завтра, черт бы его подрал, тяжелый день…

Он подошел к своему номеру на третьем этаже уже почти не стукаясь об стены. Почти ровно. Не надо было пить этот «вытрезвитель», если он хочет сейчас нормально вернуться к себе. В пустой номер. Ключ с мягким щелчком отпер замок, дверь открылась. Мягкий неяркий свет автоматически включился, заливая шикарный сьют.

Волна облегчения была настолько сильной, что все еще довольно пьяный Отто даже издал какое-то тихое восклицание — Рене не ушла. Она спала, свернувшись в калачик в огромном мягком кресле. На ней было только полотенце.

Он мог быть как угодно пьян, но знал, что не уронит ее. Он аккуратно поднял ее на руки. Полотенце упало.

— Отто? — прошептала она сквозь сон.

— Да, малыш. — Он нежно переложил ее в постель, накрыл одеялом. Он должен был бы извиниться, но он не мог это сделать. Он не умел. Он не знал, как. И потом… извинение точно вывело бы как-то всю проблему на новый уровень. Поэтому он молча пошел в душ, надеясь, что сможет не провалиться сразу в пьяный сон и будет в состоянии что-нибудь с ней сделать.

Но ничего из этого не вышло. Он хотел ее разбудить, но ее лицо во сне выглядело таким усталым, таким бесконечно несчастным. Он просто пожалел ее.


[1] Напиток из пива и лимонада в пропорции 1:1

[2] «Drei Füchse» (нем.) — «Три лисы»

[3] Grüß Gott — приветствие, характерное для баварского диалекта немецкого языка

[4] На баварском диалекте — Oans, zwoa, drei, g'suffa! (Раз, два, три, выпили!

[5] особая манера пения, с характерным быстрым переключением голосовых регистров, то есть с чередованием грудных и фальцетных звуков.

[6] традиционное женское платье альпийских немецкоговорящих регионов (Бавария, Тироль), состоит из белой блузки с открытыми плечами и глубоким вырезом и облегающего лифа или корсета и широкой пышной юбки с фартуком

Загрузка...