Волк в капкане

Глава 29

Он проснулся от заказанного на 7 звонка. Рене спала рядом — она даже не пошевелилась. Вчерашний бармен обещал, что у Отто не будет тяжелого похмелья, а тот гордо заявил, что у него никогда и не бывает, но они оба ошиблись. Голова болела ужасно, во рту будто носорог нагадил, руки тряслись так, что впору было идти просеивать сухой цемент. При одной мысли о завтраке становилось дурно. Отто вытащил из сумки пакет со стратегическим набором джентльмена — помимо пяти дюжин презервативов (которые они почему-то почти не использовали) там должна была остаться парочка растворимых таблеток аспирина, а может быть, даже алка-зельтцера.

Повезло. После алка-зельтцера и ледяного душа Отто оказался в состоянии спуститься в ресторан и проглотить пару чашек двойного эспрессо. За это он расплатился бешеным сердцебиением, но головная боль почти совсем прошла. За кофе он перекинулся парой слов с Джеми Бэйтсом — номером 1 штатовской сборной. Еще его слегка приободрила легкая перепалка с Регерсом, который начал выступать насчет вчерашней пропущенной тренировки. Но Отто не вложил душу в эту перепалку, слабо огрызнулся пару раз и пошел к выходу.

Высокого темноволосого мужчину, с которым он столкнулся в дверях, он не ожидал увидеть здесь, потому что тот не нуждался в отеле — он жил в Гармише. Эйс, Оливер Айсхофер собственной персоной. Отто знал его, а вот Эйс Ромингера — нет. В прошлом году Отто только пару раз отличился на взрослых этапах, а Эйс — человек не того масштаба, чтобы снисходить до знакомства с какими-то там юниорами или узнавать их в лицо. Но на этот раз ситуация немного изменилась. Эйс внимательно посмотрел на Ромингера. Сверху вниз — он был выше. Отто со своим ростом в 185 тут же почувствовал себя почти что карликом.

— Так-так, — протянул Эйс, с интересом глядя на Отто. — Ромингер?

— Привет, Эйс.

Мужчины оценивающе осмотрели друг друга.

— Ну, не все тебе выигрывать, когда-то это кончится, — сказал Эйс.

— Надо же. Я тебе то же самое хотел сказать.

Отто был младше Эйса на 8 лет, а в отношении достижений, регалий и титулов — просто никто, но не желал принимать даже видимость подчиненного положения. Только на равных. Айсхофер приподнял брови:

— Смело. Ну посмотрим… Ромми.

— Посмотрим, Эйс.

Это было как дополнительный холодный душ. Отто было трудно запугать или заставить нервничать, чего Айсхофер, очевидно, и хотел добиться. Зато Ромингер совсем взбодрился и поднялся к себе в номер уже вполне готовым к тренировке.

Рене еще спала, и в любом случае, ему было уже некогда приставать к ней. Пусть спит. Он быстро натянул на себя стартовый комбинезон Descente — спортсмены выходили на официальную тренировку в комбинезонах сборной, в тех же или таких же, в каких послезавтра выйдут на старт в самой гонке. Хвост низко на шее, теплая вязаная шапка с логотипом Каррера. Подшлемник и шлем — высокотехнологичное чудо от Дорелль — с собой. Очки Каррера. Обе эти фирмы подписали с Отто соглашение о дополнительных призовых. Если он победит послезавтра — сразу поднимется почти на полмиллиона франков. Перчатки Ройш (пока соглашение не подписано!), теплая куртка — сегодня еще похолодало, термометр показывал -11. Быстрый взгляд в сторону кровати (темные волосы, раскинувшиеся по белой спине, рука на той стороне постели, где спал он) и Отто вышел из номера — времени оставалось совсем мало, а опаздывать он всю жизнь терпеть не мог.

Когда дверь за ним закрылась, Рене села в кровати. Она не спала уже довольно давно — ее разбудил щелчок замка, когда Отто вернулся из ресторана после завтрака. Она просто не захотела сейчас разговаривать с ним. Она еще не решила, что она ему скажет. Она боялась говорить с ним. Ей было проще притвориться спящей — она знала, что он ее не станет беспокоить. Так и вышло.

Она вроде бы выпила вчера совсем немного, куда меньше, чем Отто — пока он пил, она сначала металась тут по номеру, а потом танцевала с Ноэлем, но сегодня и ее не минула горькая чаша — с похмелья было сухо во рту и немного болела голова. Плохо начавшийся день обещал продолжаться в таком же духе. Рене со стоном опустила ноги на пол и кое-как встала. Ей еще никогда не приходилось испытывать похмельные страдания.

Завтрак уже подходил к концу, когда она собралась и спустилась в ресторан. И сразу же услышала свое имя. Она повернулась и расплылась в улыбке. Девушки, с которыми она познакомилась вчера — Сабрина, Ева и Ивонн.

— Привет! — весело поздоровались они. — Катаемся сегодня?

— Конечно! — обрадовалась Рене. Ей ничуть не светила перспектива провести весь день в одиночестве, растравляя свои раны. С девушками куда веселее. Через полчаса они уже ехали на бесплатном лыжном автобусе к станции канатки, чтобы подняться на Цугшпитце.

Отто повезло — на старт Кандагара он поднимался один. Сегодня он не был особо расположен к болтовне. Похмельная муть накатывала волнами, настроение снова было хуже некуда. Он гадал, все ли тут уже в курсе, что вчера вытворяла Рене в «Драй Фуксе» или нет.

На нем красовалась стартовая майка с номером 23. Вторая группа, как он и предполагал. Тренировка должна была начаться с минуты на минуту — вроде бы он слышал эхо объявления, что на трассу вышел первый открывающий.

Одиночеством при подъеме он воспользовался, чтобы как следует разглядеть трассу и поизучать ее схему, которую ему утром подсунул Регерс. Вчера большинство спортсменов вышло сюда на ознакомительную тренировку, но Отто и Ноэль знали Кандагар неплохо, поэтому решили сразу стартовать на официальной тренировке, результат которой не имел ни малейшего значения — главное, что спортсмен вообще прошел трассу. А за время бороться нужно на гонке. Официальную тренировку не то чтобы все, но многие проходили не спеша, пристреливаясь. Отто собирался поступить именно так. Сегодня он был не в состоянии ставить спортивные рекорды.

Оба открывающих прошли трассу, пока Отто еще ехал на канатке, и это тоже было хорошо — он смог рассмотреть некоторые нюансы, о которых успел не то чтобы забыть — к сегодняшней гонке в рельеф внесли небольшие изменения. Одного из открывающих он увидел аккурат на Панорамашпрюнг — большом прыжке в самом начале трассы. Ого — похоже, теперь этот прыжок стал еще длиннее. Отто чуть улыбнулся — на его взгляд, Кандагар был хоть и скоростной и кое-где опасной, но все же довольно скучной трассой, и, если спуск сделали повеселее, то он от этого только выиграет. Ему показалось, что на верхней части трассы на поворотах Зеле могло бы быть больше снега, но — что есть, то есть. Больше он ничего не успел рассмотреть — доехал до высадки.

Хорошо, что сегодня придется ждать только старта двадцати двух участников — это явно не 53, как было на достопамятном супер-джи в Зельдене. Уже дали старт первому — канадцу Майку Дину.

Зрителей сегодня было мало, операторов и журналистов тоже, было бы еще поменьше парней из FIS, которые бдительно следили за всем, так совсем бы курорт получился. Отто отметился в стартовом списке и потихонечку побрел разминаться.

Кругом царила обычная предстартовая суета — спортсмены, тренеры, лыжи, комиссионеры, Бог знает, кто и что еще. До старта Отто почти час, если никаких эксцессов не случится.

Он уже нашел свободный пятачок неподалеку от подъемника, где собрался разминаться в тиши и покое, когда его окликнули. Он обернулся.

Молниеносную реакцию Отто Ромингера отмечали многие специалисты и эксперты, на этот раз она спасла его как минимум от выбитого зуба. Ноэль был ничуть не слабее Отто и ничуть не менее коварным противником — он воспользовался преимуществом внезапности. Обернувшись, Отто увидел кулак, летящий в направлении его челюсти — времени защищаться уже не было. Все, что он успел — слегка отклониться под углом к вектору удара, и это в значительной степени погасило поражающую мощь хука. Но и так ему мало не показалось — удар в скулу не был его любимым способом начинать разминку.

Он замахнулся, чтобы дать сдачи, но остановился. Черт с тобой, Пелтьер, бесись как хочешь. Отто не собирался драться. И понимал, что больше нападения не будет — что за прикол бить человека, который ленится отвечать.

— Какого хрена? — устало спросил он.

— Знал, что ты мудак, но чтоб до такой степени! — рявкнул Ноэль.

— А-а, ну да, — сказал Отто, снимая куртку и бросая ее на снег. Сверху упал шлем и подшлемник, очки он пристроил внутрь шлема. Нужно было хорошо разогреться, только неплохо бы Ноэль отвалил уже. У Отто не было никакого настроения препираться и что-то объяснять. Но приятель ни черта не собирался отваливать, он еще не все сказал.

— Так издеваться над девчонкой, которая к тому же тебя любит — это надо быть последним сукиным сыном.

Отто мрачно посмотрел на него:

— Охота бить — валяй. Я не хочу об этом говорить.

— Мне похрен, чего ты не хочешь.

— Я и есть сукин сын, — буркнул Ромингер. — Все? Если ты удовлетворен, вали.

— Есть сигареты?

— Откуда?

— Тогда возьми, — Ноэль достал из рюкзака пачку Ротманз (Отто терпеть не мог эту кислятину) и термос с кофе. — На, тебе не повредит. Кури на здоровье.

Отто мог бы подковырнуть Пелтьера, мол, раз уж я такой мудак, какого хрена ты собрался пить со мной кофе, но ему было все равно. Мерзкое настроение, хреновое самочувствие (кстати, запястье распухло еще сильнее) в сумме давали какую-то вялую, гнилую апатию. Он молча взял пластиковую чашечку с кофе. Вот чего у Ноэля не отнять — в кофе этот паразит разбирался отменно, не хуже самого Ромингера. Видать, нашел в своем «Меркуре» место, где варят хороший кофе, и прискакал туда с утра пораньше заправить термос. Отто незаметно, как он надеялся, потирал левую скулу, которая ныла после встречи с кулаком Ноэля, и мечтал приложить к ней пригоршню снега, но не хотел доставлять Пелтьеру такое удовольствие и делать это у него на глазах.

— Я хочу знать, что ты собрался испоганить на этот раз, — буркнул Ноэль.

— Я не хочу об этом говорить.

— Мне похрен, чего ты не хочешь.

— Дежа вю? — вызверился наконец Отто. — Уши с утра не помыл? Я хочу прекратить все это, что — непонятно?

— Но почему? — Ноэль выглядел не агрессивным, а скорее сбитым с толку. — Я правильно понял? Ты хочешь ее бросить?

— Ты правильно понял, — на Отто снова навалилась тоска. Вчера он так обрадовался, когда увидел Рене, спящую в кресле. А сегодня понял, что это означает только то, что через расставание еще придется как-то проходить им обоим. И он снова пойдет в очередной номер в очередном отеле, зная, что там не будет Рене. Не здесь и не сейчас, но все равно он должен будет снова проходить через это.

— Бросить настоящий бриллиант, чтобы продолжать играться с бижутерией? — с непередаваемым презрением спросил Ноэль.

— Не готов брать на себя ответственность за бриллианты, — выдавил Ромингер. — Накладно и обременительно. Мне сейчас не до того. Бижутерия, знаешь ли, не отвлекает.

— Как это тебе помешает? Многие живут с женщинами, даже женятся — и ничего. Айсхофер, Граттон. Де Линт. Энгфрид. Файхтнер, Кромм, всех не помню даже. Летинара и тот скоро тоже женится. Половина КМ женатые.

— Им всем под тридцатник.

— Граттон уже восемь лет женат, в двадцать три женился. И потом, не обязательно же сразу расписываться. Можно просто встречаться.

— При таком накале невозможно «просто встречаться», — бросил Отто. — Осталось только съехаться. А там уже…

— Ну и съезжайтесь. Видно же, что между вами происходит. Ты этого хочешь, разве нет?

— Я не могу, — тяжело сказал Отто. — Ты… моих родителей помнишь? Видел? Я не хочу так. — Он отвернулся. Сильный ветер резал глаза.

— Ты совсем охренел? — устало спросил Ноэль. — При чем тут это? Рене даже в первом приближении не похожа на твою мать. Ты-то на папашу своего здорово похож. Не с виду, конечно, но поведение, гонор, характер мерзкий — один в один.

— Скотина нелояльная, — буркнул Отто.

— Вот, теперь я узнаю жабеныша. Огрызаться начал. А то стоит как целка, уж и слезки на колески, того и гляди разревется.

— Иди на хрен! — разозлился Отто, которого особенно взбесила наблюдательность Ноэля. Помолчал, добавил сердито: — И вовсе у меня не мерзкий характер.

— Нет, что ты, как можно такое подумать. Все равно я как-то не догоняю. Хочешь бросить девчонку, если уж такой кретин — так бросай, зачем весь этот цирк?

Отто тяжело вздохнул, вытащил сигарету из пачки, стрельнул взглядом в ту сторону, где видел фисовского наблюдателя.

— Я хочу, чтобы она бросила. Не я.

— Зачем еще?

Ромингер молча смотрел в сторону — ниже по склону ветер покачивал вершины елей, кресла канатки плыли вверх почти пустые — трасса была закрыта для туристов, а спортсмены все уже были наверху. Он не знал, как ответить на этот вопрос. Его собственный панический страх, воспоминания о мертвой Моне Риттер… Что тут скажешь?

— Это как-то связано с той историей примерно с год назад? — напрямик спросил Пелтьер. — Та дурочка, которая выпрыгнула из окна? Это?

Ноэль хорошо знал Отто и знал, что происходит в его жизни. Его было трудно объехать на кривой козе. Отто едва заметно кивнул — говорить он просто не мог. Не об этом.

— Понятно, — Ноэль помрачнел. — Мне кажется, Ромингер, зря ты загоняешься. Не все девки одинаковые. Рене так не поступит.

— Я не могу рисковать, — едва шевеля губами, ответил Отто.

— Знаешь почему? Потому что ты ее любишь.

— Нет. Не люблю.

— Ну и дурак.

— Сам дурак.

Интеллектуально-содержательная беседа — а между тем объявили уже старт одиннадцатого участника, Маркуса Шобера.

— Я бы на твоем месте съехался с ней, ну а там видно будет. Может и женился бы. Можешь мне не свистеть, что не любишь. Просто смелости признаться в этом не хватает.

— Почему же ты на своем этого не делаешь? Сколько ты уже со своей Софи? — в упор спросил Отто, используя тактику нападения как лучшей защиты.

— Полгода. Это не одно и то же. Когда я в Гренобле, мы вместе, и нам этого хватает. Когда я в отъезде… сам знаешь, в каждом порту по жене. У нас не так, как у вас.

Отто пожал плечами.

— Занимайся своими делами, Пелтьер, и нехрен меня сватать. Все, пора разминаться. Хочешь — давай вместе, нет — вали отсюда.

— Ты от страха ни хрена не соображаешь, — сказал Ноэль зло. — Просто тупо трясешься от всего на свете. От этого и не видишь ничего, и не понимаешь. Смотреть противно.

— Не смотри, — Отто решительно отправился к пакету для мусора, стоящему неподалеку, бросил туда чашку из-под кофе, затушил об снег окурок и отправил следом. — Все. Отвали. — Он принялся за растяжку ног. Странно, что Регерса нет — он бы точно не дал состояться подобному идиотскому разговору прямо перед контрольной тренировкой. Начали с драки, кончили про всякую хрень. Любовь, женитьба, сопли в шоколаде. К черту. Скоро объявят его старт. А потом придет очередь Ноэля — он стартует под номером 24.

Пока первым был Айсхофер — его время было 1.47 с мелочью. Для тренировки, на которой никто особо не рисковал и не выкладывался, вполне типичная картина. Никому не охота рисковать своей шкурой ради ничего — выигрыш тренировки ничего не дает и ничего не значит. За него не начисляются очки в зачет КМ, не выплачиваются призовые, поэтому все едут вполканта. Отто собирался поступить так же. Послезавтра результаты будут другие, и кто покажет 1.47, даже в десятку не попадет, а то и в двадцатку.

Австриец Эрик Бретштайнер стартовал пятнадцатым — последним в первой группе — и вылетел в самом начале трассы, почему-то не справился с первой парой поворотов. Дальше все опять прошло ровно — только вперед неожиданно вырвался молодой француз Себастьен Ласалль, который стартовал во второй группе под номером 19. 1,45,30 — время, которое не стыдно показать и на основном заезде. Ласалль был на два года старше Ромингера и Пелтьера и считался перспективным скоростником. Отто пожал плечами — он сейчас не будет выпрыгивать из штанов, чтобы обогнать Ласалля, он тихонечко съедет себе и поедет в отель баиньки. Послезавтра проснется и постарается надрать всех, кто только выйдет на старт. Сегодня — не, он уж как-нибудь спокойненько…

Настало время подготовки к старту. Прошли двадцатый, двадцать первый. Стартовал двадцать второй — Отто уже был на месте. Отдал свою куртку кому-то из швейцарских техников, застегнул шлем, опустил очки на глаза, вышел на старт. Команду стартовать почему-то долго не давали, но такие вещи иногда случаются в силу разных причин, это чуть ли не в порядке вещей. Отто пружинил лыжами на пороге стартовой будки, выпускающий прижимал к уху уоки-токи, все ждали и ничего не происходило. Наконец, старт был дан — и Отто рванулся вперед.

За что ему всегда нравился Кандагар — это за стартовый разгон: не успел еще проехать пять секунд, а уже разогнался почти до сотни, не хуже какого-нибудь ламборгини. Даже при том, что он сегодня сильно не спешил, совсем не рисковал и не выкладывался. На Зеле действительно было маловато снега, но для точного выхода на Трогльханг достаточно. Шикарный крутяк, на котором ничего не стоит полететь кубарем — как обожают говорить спорткомментаторы, «Кандагар не прощает ошибок». Но это еще не самое крутое место на трассе. Почти перед финишем будет еще неслабая фишка, которая так и называется — Freie Fall, свободное падение. Почти вертикальный уклон. Выглядит зверски, а на самом деле — ничего сложного, просто как апельсин. У зрителей дух захватывает, когда спортсмен на безумной скорости вылетает с бугра, ну а ему просто надо следить за лыжами, и все будет ОК.

Он вышел на Панораму на скорости почти в сто двадцать (дальше будет еще быстрее). Прыжок — он будто завис над долиной, ощущение было, что сейчас вылетит прямо в город. Белая лента склона в момент оказалась далеко внизу, лыжник летел по воздуху на одном уровне с верхушками елок по бокам трассы. Обрабатывать трамплины Отто Ромингер умел виртуозно, именно на них он показывал отличное время. Одним из его фирменных трюков был ранний выход из полета, чтобы терять меньше времени — главным образом именно благодаря этой фишке он и заработал репутацию человека, у которого стальные нервы и отсутствует инстинкт самосохранения. Страшно рискованный элемент был отработан им до совершенства — даже сегодня, когда ему с трудом удавалось соображать, что он делает, и никак не получалось на ходу анализировать ход гонки, ему ничего не стоило выйти из прыжка на автопилоте. И следующий, самый длинный семидесятиметровый прыжок он тоже обработал безупречно.

Длинный, скоростной разгон в середине трассы славился тем, что с него спортсмены выходили уже изрядно вымотанные, но сегодня все было проще. Отто ехал вполсилы, легко прошел крутой поворот, на котором во время гонки ничего не стоило срезаться (то самое непрощение ошибок, которое во время любой трансляции с Кандагара упоминалось раз по десять) и с него — на последний сложный элемент этой трассы — полсотни метров полета с Крамершпрунг.

До финиша оставалась примерно одна треть. Ровный скоростной отрезок Ауф дер Мауэр во время гонки мог преподнести сюрприз — он тоже не прощал ошибок, но наказывал за них не падениями и не сходами с трассы, а огромной и невосполнимой потерей времени. Сегодня это не имело значения, поэтому Отто расслабился — он легко и не в напряг скользил по трассе, отдыхая после компрессионных ям, сносов по траверсу и прыжков.

Расслабляться было рано. Он слишком поздно вошел в дугу перед Фрайе фалль, его начало сносить вбок, могло уложить на склон — Отто попытался вернуть контроль, и последняя отчаянная попытка оказалась самой большой его ошибкой. Резкий завал на бедро, полная потеря контроля над лыжами — и он на скорости больше 130 километров в час вылетел с трассы, подняв тучу снега. Сильный удар о спрессованный снег головой, правым боком, его перевернуло несколько раз, швырнуло вниз с почти отвесного вылета. В первые секунды падения он еще пытался контролировать группировку тела, чтобы не получить травму, но падение оказалось слишком сильным и убийственно долгим, тяжелым, и на головокружительной скорости. Он вроде бы не терял сознания, но через несколько секунд падение полностью вышло из-под контроля. Несколько ударов об трассу, и он уже просто падал, будучи не в силах понимать, что происходит, и пытаться как-то минимизировать вред — он только ждал, когда падение кончится.

Лбом о ледяной выступ, плечом, боком и бедром с трехметровой высоты, резкий кувырок вперед — и спиной об очередную кочку. Новый удар — снова головой. На скорости все еще около пятидесяти в час он влетел в ограждение и в сетку, которые остановили его падение. Отто полностью снес четыре секции ограждения, на которых были закреплены несколько рекламных щитов.

Тихо. Отто уже лежал неподвижно, но перед глазами все продолжало вертеться — он не сразу понял, что падение кончилось. Все? Он понял, что больше не летит, по снегу, в который зарылся лицом. Болит все тело — он полагал, что сейчас, когда падение прекратилось, боль утихнет, но напротив — она будто бы окрепла и начала осваиваться. Отто подсознательно попытался локализовать эту боль, определить, что болит сильнее всего, он никак не мог поднять голову. Он лежал под наполовину сбитой секцией ограждения, уткнувшись лицом в снег, ничего не соображая от кипящей лавы в голове, по сравнению с которой его утренние похмельные муки казались райским отдыхом.

Было трудно дышать, и он все же заставил себя повернуть голову, чтобы освободить нос и рот, от этого простого движения все вокруг зашаталось, а сам он с огромным трудом подавил тошноту. Глаза как-то сфокусировались и уловили движение — к нему поднимался кто-то или из техников, или из наблюдателей, или из судей. Он кое-как поднял руку и помахал, мол, со мной все в порядке. Это было одним из правил, принятых на КМ — после падения человек должен как-то обозначить, что он жив и более-менее цел, чтобы информация как можно раньше попала к тем, кто следит за ходом соревнований. Если спортсмен не подает сигнал, надо немедленно вызывать помощь, а уже потом пытаться что-то выяснять, чтобы не терять драгоценные секунды. Отто казалось, что, если он поднимет голову, он потеряет сознание от боли, но он заставил себя ее поднять. Он снял перчатку и прикоснулся рукой к лицу. Мешало что-то, он сдернул очки, и что-то произошло, он не понял сразу — что. Шлем аккуратно распался на несколько частей, будто до сих пор его удерживала эластичная резинка очков. Шедевр технической мысли фирмы «Дорелль» спас его жизнь. Шлем не подлежал ремонту — несколько трещин шло по корпусу, и он был расколот на две неравные части. Отто снова притронулся к своему лицу, отнял руку, попытался посмотреть — почему-то он был уверен, что выглядит сейчас в точности как те посмертные фотографии Моны Риттер, которые до сих пор снились ему в кошмарных снах. Сейчас он взглянет на свою ладонь и увидит мозги, кровь и осколки кости. Он заставил себя посмотреть — нет, рука была чистая.

Это понимание как-то немного привело его в чувство, он сел на снегу и снова махнул технику, который торопился к спортсмену уже примерно двадцатью метрами ниже — видимо, его прошлый жест не успокоил. Смог сесть — значит, с позвоночником все нормально. Смог помахать — значит, рука не сломана, хотя это та самая правая, с ушибом запястья. Болит все тело, но ничего серьезного не произошло. Отто попытался встать на ноги.

Обморочная слабость, тошнота, он повалился обратно. Сел, ругаясь. В голове — миниатюрный, но мощный ядерный взрыв.

— Не пытайтесь вставать! — закричал техник, преодолевая оставшиеся метры. — Я вызвал врача. Он спустится через несколько минут. Не двигайтесь.

— Все нормально, — твердо сказал Отто, пересиливая себя. — Головокружение уже проходит.

— У вас пошла кровь из носа, когда вы вставали. Тут явно серьезная травма.

Услышав это, Отто поплыл. Он набрал пригоршню снега и прижал к носу. Он сам ничего такого не чувствовал, только сейчас заметил соленый вкус на губах. Зараза. И это за день до старта. Паршиво. Он был достаточно подкованным в спортивной травматологии, чтобы отдавать себе отчет в том, что у него, как минимум, сотрясение мозга, причем скорее всего даже не в легкой степени. Впрочем, это уже бывало. Важно, чтобы об этом не догадался никто другой. Он скроет симптомы, а энцефалограмму тут никто делать не будет.

Он встал на ноги еще до того, как врач успел подняться к старту и съехать на лыжах до этого места уже почти у финиша — безусловно, для работы на КМ набирали только таких врачей, который катались на лыжах на экспертном уровне. Естественно, им не хватало сил и подготовки тягаться с профессиональными спортсменами, но справиться с самой сложной трассой скоростного спуска каждый из них мог в любом случае. Тренировку, конечно, остановили, сейчас должны были подъехать еще техники со снаряжением для ремонта ограждения и сетки. Отто собрался с духом и стащил с головы подшлемник — почти не боясь, что он держал его голову в целом состоянии, как очки шлем, и сейчас она развалится на несколько кусков, как арбуз. Нет, все прошло спокойно, хотя головная боль не утихала. Впрочем, Отто уже понимал, что ничего серьезного не произошло, пусть и было ясно, что его участие в старте послезавтра под очень большим вопросом. Сможет он сам стартовать или нет — этого он пока не знал, но необходимо было принять срочные меры, чтобы этот вопрос оставался на его усмотрение. Нужно постараться убедить врачей, что это просто ушибы. Иначе не видать ему соревнований, как своих ушей, из-за их запрета. Он тщательно стер снегом кровь с лица, забрал у техника свои лыжи, которые тот подобрал в сотне метров выше, защелкнул крепления и теперь стоял сбоку трассы с таким видом, что ждет только команды спускаться дальше.

У Сабрины была с собой уоки-токи, по которой она могла иногда связываться с мужем. Когда тренировка была остановлена из-за падения Ромингера, и прошел слух, что он снес несколько секций ограждения и серьезно травмировался, Маттео связался с женой. Он понятия не имел, что Рене теперь в той же компании — просто пауза в тренировке нуждалась в каком-то заполнении.

Как и вчера, Сабрина каталась на красной трассе под вершиной Цугшпитце, а Рене и Ева усвистали на черные склоны чуть дальше к югу. Подумав, Сабрина решила, что Рене нужно разыскать.

Ей повезло — она удачно подъехала на подъемнике к низу одной из черных трасс, на которых могла быть Рене, и тут же увидела обеих девушек — они курили и хохотали в компании троих англичан.

— Привет, — сказала Ева, увидев подругу. — Решила попробовать настоящую горку?

— Не совсем. — Сабрина посмотрела на Рене. Та выглядела немного бледной, но лучше, чем утром, когда на ней просто лица не было. — Рене, ты езжай вниз. Автобусы ходят до стадиона, там тебе скажут, что и как. Твой Отто вылетел с трассы и, говорят, побился.

Рене ахнула, в панике огляделась — можно было идти на подъемник, чтобы съехать вниз, но Ева сказала:

— Ты быстрее сама съедешь. Давай, удачи.

Рене уже повернулась в сторону переезда на трассу, которая вела к подножию гор, но обернулась:

— Откуда ты знаешь? Что еще?

— Маттео сказал. Больше ничего — только что большой участок ограждения поврежден и восстанавливается.

Рене сама не отдавала себе отчета в том, какого сильного прогресса она добилась за последние две недели. Раньше для нее было бы невозможным выйти на черную трассу и проходить ее напрямик, в скоростной стойке. Но Отто многому ее научил, она привыкла к скоростям и научилась управлять лыжами, и перестала бояться. Наверное, она израсходовала весь страх в тот день, когда Отто посадил ее к себе на спину, ухватил под коленки и вместе с ней скатился по полноценной трассе для скоростного спуска неподалеку от Санкт-Моритца. С тех пор Рене решила, что ее уже ничего не напугает.

Она оказалась внизу через несколько минут, забросила лыжи в камеру хранения, переодела обувь и побежала на автобусную остановку.

— Да со мной все в порядке, — Отто смотрел на плакат на стене — там была изображена схема центральной нервной системы человека, но ему было без разницы, что там было — в глазах все плыло и двоилось. Отто надеялся, что к этому времени все эти проявления вроде тумана перед глазами и шума в ушах исчезнут, но этого не произошло. Хорошо, что уже значительно ослабели — он вошел в кабинет врача сам. Не по своей воле, но сам. Врач, который дежурил на тренировке, сразу же отправил его в местную клинику к хирургу, чтобы тот разбирался, что делать дальше. Отто понимал, что ему уже не светит просто так свалить в отель, а послезавтра выйти на старт, если, конечно, он вообще сможет это сделать исходя из своего состояния. Теперь ему потребуется показывать допуск, иначе его не выпустит на трассу медкомиссия. А это означало — весь круг хождений по врачам ему обеспечен. Дежурный врач, потом хирург, потом невропатолог (у которого он сейчас и был), потом, если не будет принято решение положить его в стационар, его отправят к врачу своей сборной, и тот уже будет принимать окончательное решение и оформлять допуск. Сейчас нужно было как минимум отмазаться от стационара (он в любом случае собирался отказываться, но нужно было учитывать всякие прочие факторы — к примеру, самого Брума, на которого такие проявления легкомыслия и упрямства действуют как красная тряпка на быка). Как максимум — постараться убедить невропатолога, что до сотрясения дело не дошло — так, чуть стукнулся, и все. Доктор снял с его руки манометр — давление было, как у космонавта, 120:80. Подумал, посмотрел сквозь очки на бледного от боли парня, постучал карандашом по столу. Отто вдруг стало очень страшно от того, что он не может вспомнить, как эта фиговина вообще называется. Линейка? Ручка? Черт его знает…

Доктор, у которого к халату был прицеплен бэйдж «Дитер Аккерманн» пристально посмотрел Отто в глаза. Ромингер ответил таким же внимательным взглядом. Врач и спортсмен тут же поняли друг друга — Отто уяснил, что этого доктора обмануть будет непросто, но можно попробовать договориться по-хорошему. Врач увидел, что юнец категорически не согласен терять шансы за медаль из-за такого пустяка, как черепно-мозговая травма. Ладно, это мы еще посмотрим. С виду похоже, что досталось ему капитально.

— Как ваше имя? — начал доктор. Он знал имя спортсмена, и спрашивал исключительно для того, чтобы понять, насколько сильны посттравматические изменения сознания и есть ли признаки амнезии.

— Отто Ромингер.

— Где и когда вы родились?

— 30 марта 1966 года в Берне, Швейцария.

— Ваш возраст? С точностью до месяцев, пожалуйста.

Простой вопрос неожиданно поверг Отто в состояние ступора. Он никак не мог подсчитать. Прошла почти минута, прежде чем он смог сказать:

— Двадцать один год и… и… восемь… нет, семь… нет, правильно, восемь месяцев.

— Какое сегодня число?

— Восемнадцатое ноября. — Это Отто сказал уверенно — на стене висел календарь с пластиковым квадратиком для даты.

— Год?

— Восемьдесят… седьмой. — чуть менее уверенно, потому что года на календаре не было.

— В каком городе вы находитесь?

Пауза.

— Гармиш-Партенкирхен. Германия.

— Квадратный корень из 144?

— Четырнадцать.

Причем тут корень? Отто наизусть знал все квадраты до двадцати и несколько — до сотни, но сейчас ошибся и сам не заметил.

— Что сегодня было? Соревнования?

— Да. Нет… Тренировка. Контрольная тренировка.

— Ваш стартовый номер?

— Двадцать три. Доктор, я в порядке, у меня просто немного болит голова, мне трудно сосредоточиться.

— Скажите «девочка, собака, зеленый»

— Девочка, собака, зеленый.

— Назовите трехзначное число.

— Пятьсот тридцать девять.

— Его же в обратном порядке.

— Пятьсот… нет… я не помню.

(«Ха, надо было сказать пятьсот пятьдесят пять!»)

— При падении теряли сознание?

— Нет.

— Тошнота, рвота?

— Нет.

— Головокружение?

— Нет.

— Слабость ощущаете?

— Нет.

Доктор Аккерманн устало снял очки:

— Молодой человек, я работаю невропатологом уже тридцать четыре года. Из них двенадцать обслуживаю спортивные федерации, в том числе FIS. Вы можете отрицать все симптомы, но, во-первых, я вам не верю, а во-вторых, есть объективные признаки травмы, которые у вас налицо, и в-третьих, я не ветеринар, чтобы ставить диагноз, не задавая вопросов. Не надо мне врать. Не люблю, когда меня держат за деревенского мясника-недоучку.

Отто совершенно забыл, что хотел договариваться по-хорошему, теперь вспомнил:

— Извините, доктор. Жаль, если у вас сложилось такое впечатление. Слабость есть, головокружение тоже, остального нет. Я, может быть, немного выдаю желаемое за действительное. Мне просто непременно нужно участвовать в соревнованиях послезавтра.

— У вас точно есть сотрясение мозга, причем, как минимум, средней степени тяжести. Я склоняюсь к тому, что вы нуждаетесь в стационарном обследовании.

Карие с зеленоватыми вкраплениями глаза спортсмена чуть прояснились от страха:

— Очень прошу вас, если можно, давайте без стационара. Я… должен вернуться в свой отель. Это очень важно. Правда.

— Назовите три слова, которые я просил вас сказать две минуты назад.

— Девочка… — Отто замолчал, морща переносицу. — Еще два, да?

— Час с момента травмы прошел? Нет? Хорошо, полежите вот здесь. Я вернусь через сорок минут.

Отто устроился на низкой, застеленной простыней кушетке и тут же выключился, провалился в глубокий сон.

На стадионе Рене потребовалось несколько минут, чтобы выяснить, что произошло. Ей помогли ребята-спортсмены, которые к этому моменту уже кое-что знали. На месте они развернули небольшую дискуссию насчет того, сильно ли травмировался Отто. Сначала решили, что нет, потому что сам съехал к финишу (оставалось-то метров четыреста) и потом сам шел к машине. Но кто-то уточнил, что Ромингер выглядел при этом «краше в гроб кладут» — бледный до зелени, несфокусированный взгляд куда-то в астрал, кровь на стартовой майке, и его поддерживали под руки Регерс и кто-то из техников. И шел он не к какой-то машине, а к машине скорой помощи. Пока они обсуждали, Флориан Хайнер лично сходил в строение, отведенное для организаторов гонки, и узнал, куда уехала скорая. Рене осталось поймать такси и поехать в ту клинику. На стойке информации она выяснила, что Отто еще у врача. Внутрь ее не впустили, предложили подождать в вестибюле. Она села в кресло и приготовилась ждать. Она избегала Отто и вчера вечером, и сегодня утром, не зная, что теперь ей делать, как теперь все между ними будет. Но случившееся перечеркнуло ее обиду. Теперь ее волновало только, что с ним, сильно ли он разбился.

Ей пришлось ждать больше полутора часов. Наконец вышел Регерс, увидел ее, кивнул, но не подошел сразу — он был с кем-то из врачей. Рене напрягла слух, стараясь услышать, о чем они говорили:

— Лично я считаю, что он не сможет выходить на старт. Если ваш врач подпишет ему допуск…

От сердца отлегло — если бы он так сильно пострадал, как она боялась, они не обсуждали бы допуск к соревнованиям. Наконец, Герхардт подошел к ней:

— Не смертельно. Сотрясение мозга, куча ушибов и растяжений, но держится хорошо.

— Он выйдет?

— С минуты на минуту. Подписывает отказ от госпитализации под свою ответственность. В отеле его осмотрит Джероса — это врач сборной. Он и решит, что дальше. Но лично я не сомневаюсь, что твой дружок Джеросу обработает в два счета.

Для Регерса это было исключительно длинной и ужасающе культурной речью, без единого неприличного слова, но с Рене у него так уж повелось, с тех пор как Отто отрекомендовал его как аристократа духа. Она принимала все это как должное и очень удивлялась, когда при ней кто-то начинал обсуждать самого Регерса, его лексикон и манеры, а так же мать и прочих ближайших родственников.

Отто вышел в холл через несколько минут. Он держался прямо и уверенно, но Рене хватило одного взгляда, чтобы понять, что ему очень плохо. Она бросилась к нему навстречу:

— Отто!

Он обнял ее, прижал к себе, сказал:

— Все нормально, малыш. Пойдем.

— Обопрись на меня. — Рене подставила ему плечо, но он обнял ее за талию:

— Не надо, я могу идти.

— Я вызвал такси, — сказал подошедший Герхардт. — Пошли. Как тебе удалось уболтать этого Аккерманна? Он вышел и сказал, что намерен тебя госпитализировать.

— Он надолго уходил. А я спал. Когда он вернулся, мне стало лучше, я его убедил, что со мной лучше не связываться, и вспомнил про зеленого песика.

Рене в ужасе посмотрела на него. Заговаривается, бредит?

— Про какого песика? Ты в неадеквате! — возопил Регерс. — Черт, я так и знал!

Отто ухмыльнулся:

— Да не пугайся так. Он меня просил повторить три слова: девочка, собака, зеленый. А через несколько минут попросил вспомнить эти слова. А я только девочку запомнил.

— Ясное дело, ты у нас спец по девочкам.

— А ты хотел бы, чтобы я был спецом по песикам? Да еще и зеленым?

Они сели в салон кремового мерседеса-такси — Отто и Рене назад, Регерс на переднее сиденье. По пути Отто обнимал Рене, она положила голову ему на плечо. В отеле их ждал доктор Джероса, официальный врач швейцарской сборной. С ним разговор оказался неожиданно коротким:

— Мой коллега доктор Аккерманн считает, что у вас сотрясение средней степени тяжести, и я подтверждаю его диагноз. Позволить стартовать с таким диагнозом я просто не имею права. Не говоря уже об ушибах… Я снимаю вас со старта. Тренер, кого планируете выставить на замену?

— Соревнования послезавтра, — сказал Отто. — Доктор, очень вас прошу, давайте пока не будем принимать решений. Я успею отлежаться.

Доктор Джероса несколько секунд смотрел на него в раздумье. Наконец, кивнул:

— Хорошо, я подъеду завтра в одиннадцать часов.

В номере Отто попросил Рене пустить горячую воду и почти час отмокал в ванне. Ему это помогло — он всегда снимал боль от травм горячей ванной, это было его проверенной личной панацеей, конечно, до определенного предела. Когда он вышел в комнату — голый, вытирая на ходу мокрые длинные волосы, — Рене ахнула: он был весь в синяках. Ужасные кровоподтеки на правом плече, бедре и на спине вдоль позвоночника привели ее в ужас. Она не смогла ничего сказать, просто расплакалась.

— Перестань, — пробормотал Отто и повалился ничком прямо на покрывало. — Чего реветь, сезон только начинается, то ли еще будет. — Его клонило в сон. Рене в трусиках и футболке села на кровать рядом с ним, думая, как помочь ему. Лежа на животе, Отто прижался лбом к ее бедру, его волосы потемнели от воды и приобрели песочный цвет. Она осторожно убрала мокрую прядь с его щеки. Она думала, что он спит, и вздрогнула, когда он, не открывая глаз, еле слышно произнес:

— Ты не уехала.

Рене чуть растерялась. Он хотел, чтобы она уехала?

— Нет, — прошептала она. Его левая рука, изуродованная старым шрамом, нашла ее руку. Еще тише он спросил:

— Ты меня простила?

— Да, — без малейшего колебания ответила она. — Конечно.

— Почему?

— Потому что я люблю тебя.

Глубоко вздохнув, он медленно положил голову ей на колени. Прижался, замер… Рене чувствовала собственное сердцебиение. Он сейчас выглядел совсем не суперменистым. Вымотанный, израненный, смертельно усталый мальчишка. Рене неторопливыми, успокаивающими движениями поглаживала его висок, лоб, затылок, пока не поняла, что он уснул. Мой бедный, бедный, бедный мальчик. Даже во сне он продолжал крепко сжимать ее руку. Рене вдруг подумала, а была ли у него в жизни вообще возможность пережить боль, уткнувшись головой в чьи-то колени? И совершенно четко поняла, что — нет. У него не было мамы, которая могла бы снять боль и отвести беду, которая поцеловала бы место ушиба и подула бы на ссадины, чтобы не щипало, которая осушила бы поцелуями слезы и пошептала бы на ушко, что все будет хорошо. Не было никого, кто мог бы обнять, прижать к себе, утешить — даже когда он был совсем маленьким. Он уже вырос, он взрослый, сильный, успешный, он профессиональный спортсмен, восходящая звезда, но сейчас, когда ему было так плохо, даже несмотря на то, что он держался отлично и не просил ни у кого жалости и не принял бы, если бы предложили, ей показалось, что он снова превратился в маленького, одинокого, беззащитного ребенка. И только сейчас у него появился кто-то, кто может пожалеть и утешить…Может быть, если бы у него всегда была мама, он бы не вырос таким отчаянно независимым, категорически не приемлющим настоящей близости, таким закрытым и таким жестким. Может быть, если бы он знал любовь с детства, получал ее просто по праву рождения, принимал и дарил ее как должное, он и сейчас умел бы любить.

Следующая мысль простучала в голове со скоростью и интенсивностью пулеметной очереди. «Кем же это надо быть, чтобы отвернуться от такого сына? Я бы никогда так не поступила… Я бы каждый день благодарила Господа за то, что он у меня есть.

Я хочу сына. Похожего на Отто. Такого же сильного и одновременно ранимого, такого же ехидного и серьезного. Пусть даже не такого ослепительного, но зато любимого с первой секунды жизни».

Мучительно-сладкая мысль заставила ее плакать. Тихо, беззвучно, чтобы не побеспокоить его сон. Она еще долго сидела, баюкая своего любимого Отто, нежно гладя его голову и плечи, минуты шли, его волосы высыхали и светлели, а за окном начинались ранние ноябрьские сумерки. Наконец, он зашевелился во сне, поднял голову с ее колен, перевернулся на бок. Рене накрыла его одеялом и прилегла рядом.

Позвонил Ноэль, узнать, как дела у Отто. Потом, почти сразу же, позвонил Регерс, еще через несколько минут — Сабрина Кромм. Рене всем сказала, что Отто спит, а потом отключила телефон.

Недодуманная мысль продолжала кружить в голове, что-то не давало покоя. Рене сообразила — кому, как не ей, понять ребенка, брошенного в детстве. Только у нее было немного по-другому — она сама никогда не таила обиду на свою мать, которая оставила двоих крошечных детей ради мужика. Просто потому, что она успела получить от Селин много любви до того, как автокатастрофа унесла жизнь ее отца и разбила их семью. Может, эта любовь немногого стоила, если уж не помешала укатить за новым мужем, не оглянувшись, но она многое дала Рене, которая теперь смогла подарить свою любовь мужчине и безоглядно одарила бы такой же любовью и его ребенка, если бы он появился на свет. А Отто в детстве не получал любви, поэтому и сам сейчас на нее не способен. Чему тут удивляться? Надо просто понять и принять. И радоваться, что он позволяет ей сейчас любить его. И благодарить его за все, что он считает возможным ей дать.

Рене не заметила, как тоже уснула, лежа рядом с ним. Она проснулась уже в темноте, ее разбудили его прикосновения. Несколько секунд она лежала не двигаясь, просто отдаваясь огню, охватывающему ее тело. Наконец, она прижалась к нему, потянулась к его губам. Все его травмы тут же улетучились из ее головы. Как улетучивалось все, стоило им заняться любовью. Отто мягко раскрыл ее — как всегда, она была такая горячая, мокрая, сладкая. Он вошел в нее мощным, резким ударом, она застонала, вцепившись в его плечи, и он вскрикнул от боли в разбитом плече. Но остановиться не мог. Она горячо, тесно пульсировала, выгибала под ним спину, как кошка, сладко стонала, и он сходил с ума вместе с ней. Наслаждение нарастало, он ускорял темп, оба тяжело дышали, и наконец… взрыв, она закричала, откинув голову назад, судорожно выгнувшись, он зарычал, сжав ее в своих медвежьих объятиях, они замерли, пытаясь успокоить безумное сердцебиение, и наконец, обессиленные, упали на подушки. И очередной пакетик с презервативом остался нетронутым в его бумажнике.

— Тебе, наверное, нельзя… — прошептала Рене потом, прижимаясь к нему.

— Нужно, — он все еще задыхался, мокрый и горячий.

— Ты голодный? — она нежно поцеловала его в губы. — Хочешь, я закажу ужин в номер?

— Я хочу спать.

Он проспал всю ночь и большую часть следующего утра. В восемь Рене разбудила его, чтобы он позавтракал, но он снова отказался. Тогда она спустилась в ресторан одна, передала свои извинения «клубу подружек и жен» и снова вернулась в номер.

Отто лежал на спине, раскинув по широкой кровати руки и ноги. Она улыбнулась — ей очень нравилось смотреть на него, спящего. В его лице появлялось что-то невинное, мягкое, детское, длинные темные ресницы отбрасывали стрельчатые тени на щеки. Когда он спал, его хотелось защищать, баловать, лелеять. Когда бодрствовал — хотелось падать перед ним ниц. Ее пугала сила и противоречивость чувств, которые она испытывала к этому великолепному мужчине. Она обожала его, готова была ради него на все на свете, но при этом боялась его, потому что уже выяснила, как больно он может ей сделать, если рассердится. Она знала, что не имеет над ним никакой власти, кроме сиюминутной власти желания, которое она умела в нем пробуждать.

Было уже около десяти часов утра, когда она наконец сообразила, что, вместо того чтобы пускать слюни и расплываться растаявшей мороженкой, она должна для начала задать себе простой вопрос — нормально ли, что он спит уже двадцать часов почти без перерыва? Она дозвонилась до клиники, ее соединили с доктором Аккерманном.

— Приезжайте, — сказал доктор. — Повторим на всякий случай томографию, чтобы исключить гематому.

Рене ужасно испугалась. Если она не сможет уговорить Отто проснуться и доехать до клиники, то будет очень плохо. Но он проснулся и понял ее объяснения, согласился ехать и больше не отключался. Томограмма не показала никаких отклонений, доктор Аккерманн снова поговорил с Отто, задал ему несколько хитромудрых вопросов про квадратный корень из 169, спросил, какой сегодня день недели и попросил назвать все дни назад начиная с сегодняшнего. Потом Ромингер старательно щупал с закрытыми глазами кончик своего носа, следил взглядом за молоточком и проделывал еще кучу диагностически ценных телодвижений.

— Сон вам хорошо помог, — сказал доктор. — Идите с миром и берегите голову, она вам еще пригодится.

— Как насчет соревнований?

— Решение остается за врачом вашей сборной. Свое заключение я напишу.

Доктор Джероса долго перечитывал заключение, смотрел на Отто и думал, и наконец скрепя сердце выдал допуск. «С двумя условиями — сказал он. — Больше не падать и привезти как минимум десятку». Отто принял эти условия, и выпроводил доктора с чистой душой.

— Ложись поспи еще, — сказала Рене.

— Сколько можно спать? Хватит. Выспался. Одевайся, поедем.

— Куда?

— Давай-давай, малыш, это сюрприз.

Больше она ни о чем не спрашивала — моментально оделась в нормальные, не слишком облегающие синие джинсы и в пушистый белый свитер до середины бедра, накинула сверху серебристую куртку. На макияж Отто, разумеется, не соизволил выделить ей ни секунды — «зачем тратить на это время?» Немного оклемавшись после травмы, он снова искрился энергией и жизнерадостностью. Рене было так приятно видеть его веселым после тех нескольких дней, когда он пугал ее мрачностью и дурным настроением. Казалось, к ней вернулся ее прежний, славный парень Отто Ромингер, которого она так любила. А тот, мрачный и злой, которого она тоже любила, но боялась, исчез.

Они вышли из отеля к машине. Отто все еще выглядел бледным, она только сейчас заметила синяк на скуле и с сочувствием посмотрела на него — она понятия не имела, как при падении на трассе в шлеме и в очках можно заполучить такой бланш. Отто сел за руль, Рене — на пассажирское сиденье, и они поехали.

Конечно, для нее недолго оставалось тайной, куда они едут. Указатели начали попадаться еще до выезда на автобан, и она заулыбалась:

— Мы едем в Нойшванштайн, правда, Отто?

Он кивнул:

— Вот и делай ей сюрпризы после этого. Да. Ты же хотела.

— Очень, — счастливо улыбнулась она. — Я там была, когда мне было одиннадцать, и так с тех пор и мечтаю еще раз посмотреть. А ты там бывал?

— Нет, — он тоже улыбнулся, но извиняющейся улыбкой. — Мне же некогда вечно, малыш. Я всегда приезжал сюда только кататься.

— Эх, ты.

— Эх, я. Полезно иногда травмы ловить — можно вот так прошвырнуться и посмотреть что-нибудь.

— Тебе понравится. Мне казалось, что так должен выглядеть волшебный замок из сказки. Ты что-нибудь знаешь про Нойшванштайн?

— Ничего.

— Тогда это твой сюрприз. — Рене вздохнула, потерлась головой о его плечо.

Они доехали быстро — дорога петляла среди заросших лесом горных отрогов, туманных оврагов, маленьких городков с пряничными домиками, разрисованными библейскими сюжетами. День был холодный, пасмурный и влажный, здесь снега вообще почти не было по сравнению с Гармишем, и Рене жалела, что Отто не увидит замок впервые в солнечный день, как мираж среди заснеженных елей.

— Самое красивое — это смотреть с гор или с озера, — сказала она извиняющимся тоном. — Ну а нам придется пройти вверх по дороге. Наверное, машины туда не пропускают.

Рене была готова к тому, что увидит, а Отто на несколько секунд замер, разглядывая сказочные светлые башни на фоне хмурого серого неба и темного елового леса.

Сам замок произвел на обоих огромное впечатление — они долго кружили по окрестностям, пытаясь найти наиболее удобную обзорную точку, забрались на мост Мариенбрюкке, потом, держась за руки, гуляли по двору замка и открытым для посещения залам. Рене увлеченно рассказывала о баварском короле Максимилиане и его сыне Людвиге II, который построил этот замок и которому собственные архитектурные капризы в конечном итоге стоили жизни. Она не замечала, что Отто больше смотрит на нее, чем по сторонам, и больше слушает звук ее голоса, чем вникает в смысл ее слов. По студенческой привычке, сформировавшейся в те годы, когда он приходил на лекции после ночной смены в автосервисе, его сознание периодически выхватывало какие-то краеугольные камни или просто непривычные слова из ее рассказа — Тристан и Изольда, Грааль, вода в вазе Лоэнгрина, графы Шангау и Виттельсбахи, Сисси — императрица Елизавета, Вагнер… Чего только эта девчонка не знала. Потом они случайно примкнули к группе японцев и ходили за ними, слушая гида, который рассказывал на английском. Высокий белокурый Отто смешно выделялся среди низкорослых черноволосых азиатов, гид очень быстро засек его и сказал:

— Простите, у меня группа. Я не имею права допускать на экскурсию посторонних.

Отто достаточно было просто улыбнуться.

— Ромми! Я… э… да, конечно. Я очень рад.

Вместе с группой они повосхищались тронным залом и посмотрели зал певцов. Кое-что из того, что рассказал гид, Отто уже слышал раньше от Рене, и сейчас шепнул ей на ухо:

— Помнишь, мы с тобой говорили о работе? Ты говорила, что без диплома переводчик никому не нужен. Ты могла бы работать гидом.

— Я? — удивилась она.

— Ну да. А что? Ты столько всего знаешь, ты начитанная у нас, и c языками у тебя все в порядке. В Швейцарии тоже полно достопримечательностей.

— Не знаю. Как-то не думала об этом. А удивительно, что он тебя узнал.

— Нет. Вот если бы японцы узнали — было бы очень удивительно.

Рене засмеялась и обняла его.

Пока они не сели в машину, чтобы возвращаться в Гармиш-Партенкирхен, они не говорили ни о травме, ни о соревнованиях. Но сейчас каникулы кончились, Отто гнал машину быстро, чтобы не опоздать на жеребьевку. Вторая группа уже имела право на это, в отличие от третьей, где номера давались согласно рейтингу FIS, а в скоростном спуске Отто стартовал во второй. Скоро и это изменится, подумал он. Следующие старты в супер-джи и в слаломе он пойдет, скорее всего, в первой группе — сейчас он возглавлял и общий зачет, и рейтинги текущего сезона в обеих дисциплинах. Оставался гигантский слалом, послезавтра, тоже в третьей группе по нулевому рейтингу. Тут Отто рассматривал свои шансы как весьма скромные — гигант ему удавался хуже всего.

— Боишься? — спросила Рене, когда они въезжали в долину, в которой находился Гармиш.

Отто покачал головой:

— Нет. Начну завтра.

— А я уже боюсь, — со смешком призналась она.

— Я вчера утром встретился с Эйсом, — сказал Отто. — В отеле. Что ему там понадобилось? Сказал мне, что фиг у меня опять золото будет.

— А ты?

— И я ему то же самое сказал.

— Ты и его не боишься?

— Нет. Он — великий спортсмен, Рене, больше мне нечего сказать. Он пройдет трассу, я пройду, другие тоже — и кто-то будет быстрее всех. Может быть, это будет Эйс. Может быть, Граттон, Хайнер, Летинара — все они тоже могут. А есть еще Тайлер Фэрроу — вернулся после травмы. И он может вмешаться в расклад, хотя и пропустил два сезона.

— Но ты никого из них не боишься?

— Нет. Это не бокс и не теннис. Это личный вид спорта. На трассе я буду один, все будет зависеть от меня. Я должен бояться самого себя, что я не смогу пройти на максимуме своих сил.

Ему достался номер 18. Максимальное везение, потому что мог быть и 30, и 35 в пределах все той же второй группы. Разбитая трасса еще никому не помогала показывать хорошее время. Ноэль заполучил себе № 29 и скис — как и у Отто, скоростной спуск был его коронной дисциплиной, и он спал и видел, как бы войти в десятку, а еще лучше попасть на пьедестал. Честолюбивому Пелтьеру надоело числиться третьим номером французской сборной после Граттона и Ласалля, надоело торчать во второй группе. Отто считал, что Ноэль пока не настолько хорош, чтобы соперничать с Филиппом — ему не хватало выдержки и умения рисковать сбалансировано. Ноэль не просчитывал риски, часто шел за гранью фола и проигрывал. С техникой у него все было в порядке, а вот со стратегией — плохо. У Себастьена все было наоборот — железная выдержка и светлая голова, но некоторые проблемы со скольжением. Граттон в силу своего опыта, таланта и подготовки уделывал обоих.

Сам Отто точно знал, что к новому году, если только не произойдет никакого форс-мажора, он станет лидером швейцарской команды. Объективно с ним мало кто мог соперничать. Кромм старел, хотя его еще рано было сбрасывать со счетов, Фишо и Эберхардт были в отличной форме, но все же до Ромингера им было далеко. Впрочем, форс-мажор уже произошел, вчера на тренировке. Отто понимал, что это сотрясение ему еще может спутать все карты. Сегодня он отлично себя чувствует, но что будет завтра? Выдержит ли он обычную предстартовую нервотрепку и напряжение, вынесет ли огромные нагрузки на склоне и, самое главное, сможет ли он сохранить на протяжении всей трассы способность соображать так же четко, безошибочно и молниеносно, как всегда?

В правилах FIS скоростной спуск характеризуется шестью основополагающими качествами: техникой, мужеством, скоростью, риском, силой и интеллектом^[1]. Всего этого у Ромингера было в избытке. Если бы не эта чертова травма, так не ко времени! И еще Эйс. Ас-скоростник экстра-класса и по совместительству мастер психологического давления. Но Отто знал за собой способность к супер-мобилизации в плохих условиях. Регерс — тот и вовсе считал, что, если Ромингера поставить под номером 1 на идеальную трассу при идеальной погоде и в полном отсутствии какого бы то ни было морального давления — он проиграет. Завтра условия будут довольно скверными — главным образом, из-за сотрясения и Эйса. Что еще? Журналистская истерика насчет перспектив молодого швейцарца в его коронном виде, пристальное внимание потенциальных спонсоров, огромные деньги на карте — до сих пор Отто и мечтать о таких не мог. Ну и в довершение ко всему, довольно-таки сомнительный прогноз погоды. Сильный ветер, который поднялся сегодня к вечеру, не собирался утихать и мог завтра наделать бед и привести к объявлению соревнований по сокращенной трассе, переносу времени старта и даже к отмене соревнований вообще.

Ну и помимо Айсхоффера, у Отто Ромингера завтра будет предостаточно мощных соперников. Тот же Граттон, Хайнер, Летинара, не говоря уже о парнях чуть-чуть пониже рангом, но тоже очень талантливых, очень хорошо подготовленных и честолюбивых: Джимми Бэйтс, Эрик Бретштайнер, Дан Файхтнер, Ларс Бьорден… Любой из них мог при удачном стечении обстоятельств выскочить на пьедестал, а место не в десятке для этих ребят было уже проигрышем. А еще сам Тайлер Фэрроу с погоняловым «Эрроу»^[2] — два года назад он был основным конкурентом Эйса, Фло Хайнер тогда еще даже в основном составе своей сборной не числился, Граттон и Летинара до их уровня чуть-чуть не дотягивали. Всегда в пятерке и часто в тройке, но первые места им брать не позволяли эти двое — Эйс и Эрроу.

В самом начале позапрошлого сезона шарнир флага, случайно попавший под лыжу Тайлера в Лэйк Льюиз, стал причиной падения, которое закончилось для американца двойным переломом ноги. Он долго лечился и проходил длительную реабилитацию, и сейчас выбрал свой любимый Кандагар для первого этапа своего возвращения. Ноэль вчера видел его в лоундже Меркьюра — тот, в окружении журналистов, потягивал милк сандей и разглагольствовал о современной постановке трасс, которая заставляет спортсменов каждый раз рисковать здоровьем и жизнью. И уж он-то знал, о чем говорит…

— Поедем ужинать? — предложил Ноэль, когда они после жеребьевки вышли на улицу. Отто и Рене переглянулись. Он спросил ее взглядом — ты не против? Она чуть улыбнулась:

— Поедем.

— Неудобно с этим Риддлем получилось, — сказал Ноэль, пока ждали такси. — Может все же к нему поехать? Ты позавчера его, прямо скажем, опустил. Как ты думаешь, если сегодня мы к нему?..

Рене думала, что Отто начнет подкалывать друга насчет тяги к халяве, но он неожиданно серьезно и твердо ответил:

— Это — решение Рене. Если она не против, поедем.

Рене вспомнила, как он тискал ее на виду у всех, с отлично рассчитанной жестокостью, просто чтобы показать, кому она принадлежит. Ей тут же представилось сочувствие и ехидное любопытство во взглядах, перешептывания… Хватит с нее!

— Нет, — тихо сказала она. — Я не готова туда возвращаться. Я могу поужинать в отеле, а вы езжайте в «Драй фуксе».

— Нет, — в свою очередь ответил Отто. — Поехали в «Эль Греко» или «Фраундорфер».

Хозяин «Эль Греко» повел себя в точности как остальные хозяева ресторанов, в которые случалось заруливать молодому, но уже такому известному спортсмену. Фото хозяина рядом с Ромми («я возьму его в рамочку и повешу на видном месте!»), вино и ужин за счет заведения, умело спрятанная, но все же заметная обида Пелтьера, что на него вообще внимания не обратили. Пока Отто обсуждал с хозяином винную карту, Рене улыбнулась Ноэлю:

— Не переживай, и на твоей улице будет праздник.

— Мне пофиг, — лицемерно сказал Ноэль, повертел в руках салфетку с греческой фразой и ее переводом на немецкий. Закурил, нахмурился, посмотрел на Рене и тихо сказал: — Ты молодец, Рене. Мне так жаль…

— О чем ты? — удивилась она.

Ноэль неловко пожал плечами:

— А ты умеешь танцевать сиртаки? Лично я — нет.

— О Господи, Отто, я так тебя люблю, — задыхаясь, прошептала Рене, прижимаясь к нему изо всех сил. Как с ней часто бывало после бурного секса с взрывным финалом, она дрожала всем телом, и Отто прижал ее к себе. Он тоже не сразу мог восстановить дыхание даже при всей своей спортивной подготовке — он привык выкладываться полностью. Сегодня он не забыл о презервативе, во всяком случае, сейчас, во второй раз за вечер. Рене со стоном уткнулась в его шею, ее рука скользила по его мокрой от пота груди. — Мой родной, мой хороший. Так люблю тебя…

Он, как обычно, молчал в ответ на ее выражения нежности, но прижал ее к себе так крепко и поцеловал так страстно и горячо, что она потеряла голову.

— Отто, я хочу родить тебе ребенка…

Как всегда, роковые слова вырвались раньше, чем она подумала, а стоит ли их произносить — и реакция не замедлила последовать. Его мускулы окаменели, через несколько секунд он медленно разжал объятия. Сказал сдержанно:

— Пора спать, малыш. Завтра надо встать пораньше.

— Прости, — она знала, что зря ляпнула это, и сейчас ей было некого винить в том, что в его голосе появились ледяные, жесткие нотки, которые, увы, так хорошо стали ей знакомы за последние несколько дней. Она отвернулась от него, уткнулась в подушку, изо всех сил стараясь, чтобы он не почувствовал, что ее душат слезы.

Отто почувствовал, но заставил себя сделать вид, что не заметил. Он долго лежал в темноте с открытыми глазами, слушая вой ветра за окном. Все, Рене. Наше время вместе истекло. Это становится слишком опасным… Прости, малыш. Все кончено.

На прикроватной тумбочке пикнули его электронные часы. Полночь — наступило двадцатое ноября. Сегодня спуск на Кандагаре. Завтра — гигантский слалом и возвращение домой. Двадцать пятого он вылетает в Калгари — Кубок мира начинает американские этапы. Лейк-Льюиз, Вэйл, Бивер-Крик, Аспен. В Европу спортсмены вернутся только девятнадцатого декабря. Он уедет в Америку один и не вернется к Рене. Решение принято, оно окончательное и обжалованию не подлежит. Все кончено. Прощай, Рене. Прости, что не смог полюбить тебя…

Ветер продолжал выть, нарастая крещендо. Рене лежала рядом, беззвучно плача в подушку. Отто молча отвернулся и велел себе засыпать. Завтра трудный день.

Ему никогда и ничего не давалось легко. Но он боец, и он справится. И с трассой, и со своей снова разболевшейся головой, и с Рене и ее любовью. И с этим проклятым ветром…

[1] Реальная цитата из «Международных правил лыжных соревнований FIS»

[2] Фамилия спортсмена Farrow созвучна со словом Arrow (англ. «стрела»)