Волк в капкане

Глава 2

Чертовы ботинки, неужели нельзя было придумать более простой и удобный способ надевать их? А об зажимы все ногти переломаешь. Зачем ему понадобилось навязывать ей профессиональную модель горнолыжных ботинок? Любительские куда удобнее.

— Давай быстрее! Долго ты будешь копаться? — раздраженный голос брата ее всегда огорчал и пугал. Она быстро, виновато ответила:

— Я уже готова. Пошли.

Артур подхватил свои и ее лыжи. Девушка заторопилась следом, ковыляя в неудобных, тяжелых горнолыжных ботинках. Это была спортивная модель Атомик, купленная вчера. У нее были ботинки раньше, но Артур велел их выкинуть. Она была, мягко говоря, не самой лихой лыжницей и никак не могла взять в толк, зачем ей профессиональная модель, но ему, как всегда, было виднее. Они прошли к подъемнику и заняли очередь.

— Почему тут столько народу? — спросила она. — Я думала, тут только клуб катается.

— На клубные трассы мы поднимемся наверху, — ответил он. — Там уже никого не будет, кроме наших. Корвилья^[1], это для профи. Чайникам тут ловить нечего.

Очередь подошла очень быстро, вагончик ехал около 10 минут. Девушка смотрела по сторонам, ей все нравилось, все казалось новым. Хотя ничего нового в этом не было. Она с детства стоит на лыжах, в горы ездит вовсе не редко, ну хотя и не особо часто. Как сестра профессионального спортсмена, она много знает о лыжах, и тут нечему ее так уж особо заинтересовать. Но она понимала, конечно, что дело вовсе не в новизне впечатлений.

Она смотрела на потрясающий альпийский пейзаж, но уже не видела ни ослепительных гор, ни синего неба, ни зеленых елей, она уже перенеслась в другое место, неделю назад, и ей казалось, что она снова видит серое небо, дождь, мокрые крыши домов…

Рене Браун, способная студентка второго курса факультета современных языков Цюрихского университета, вдруг обнаружила, что ей скучно учиться. Скучно — и все. И вообще скучно жить. Она почти всегда одна в огромной квартире, денег у нее было не то чтобы несметное количество, но вполне хватало на жизнь, и ей иногда целыми днями было не с кем слово сказать. И вдруг девушке стало казаться, что она зря тратит время в университете. Латинский, древнегреческий — это мертвые языки, вовсе не современные, а их надо учить, сдавать экзамены! Английский и французский языки она и так знает, французский — это ее родной язык, она родилась в Женеве, и ей на этих языках интереснее говорить, читать книги и смотреть кино, а не препарировать их, как мертвых лягушек. Вот зачем ей знать, что такое герундий, если она свободно и безошибочно пользуется им? И вообще появилось ощущение пустоты и никчемности, будто жизнь, не успев еще толком начаться, ушла куда-то под откос.

Она была страшно, несокрушимо одинока. Сама по себе, всегда, и никогда это не изменится. Но особенно Рене страдала от того, что у нее нет парня. Ее никто не любит. Никому не нужна. В ее-то возрасте не иметь парня — просто неприлично. 18 лет. Нет и не предвидится. Безнадежная девственница, даже не целовалась ни разу. Трагедия. Сама Рене с присущим ей ехидством определяла свое состояние, как «недотрах», хотя, наверное, это было не совсем точно — тут не было ни грамма физиологии, а просто тоска — никто не обнимет, не спросит, как прошел день, некого накормить ужином, не с кем посидеть рядом, даже в кино не с кем сходить, потому что быть одной — неприлично, и все тут.

Рене знала, что она нравится мужчинам, и факт собственного одиночества относила к тому, что она — синий чулок. Вот такой побитый молью чулочек, сидит и корпит над мертвыми языками (еще спасибо, что санскрит не заставляют учить), никуда не ходит, скучная, неинтересная. Надо менять свою жизнь.

Рене начала менять. В универ она почти перестала ходить, сидела дома, утопая в дамских романах в мягких обложках, Пинк Флойде и слезах. Жалеть себя она умела виртуозно, и жалела — на полную катушку. Она сидела на подоконнике, плакала и смотрела на октябрьский дождь и мокрые крыши, и понятия не имела, что ей с этим со всем делать. Наконец, подсказал какой-то фильм — там герой познакомился с героиней в баре. Вот так. Рене слезла с подоконника, провела придирчивую ревизию своего гардероба (как многие девушки своего возраста, она практически не вылезала из джинсов, но было и еще много всего) и остановилась на очень короткой кожаной юбке и очень открытом почти прозрачном бледно-желтом топе. Потом накрасилась, завернулась в плащ и отправилась в находящийся неподалеку бар «Беркут».

Артур мог бы ей много порассказать про этот «Беркут», потому что он и сам там бывал часто, когда находился в городе. Вообще это был спортбар, там стоял телевизор с большим экраном, продавалось кеговое и бочковое пиво, и в дни, когда шли какие-нибудь мало-мальски интересные спортивные трансляции, там было слишком многолюдно и небезопасно. В остальные дни там ошивалась местная шелупонь, от портовых работников до студентов и самых мелких банковских клерков. «Беркут» был демократичным баром, вполне популярным, он не пустовал никогда. Но «местная шелупонь» не всегда была безопасной и дружелюбной, в «Беркуте» бывали драки и даже поножовщина, там можно было почти в открытую купить травку, а то и что-нибудь покрепче, в общем вряд ли это было место для девственницы со второго курса университета.

Она вошла в бар, оставив плащ в гардеробе. К ней сразу прилипло несколько заинтересованных мужских взглядов. Она их заметила, засмущалась и поспешно скользнула на табурет у стойки.

— Что будем, крошка? — промурлыкал бармен Жан Андре.

Она бы с удовольствием заказала фанту, но решила, что это по-детски… а она уже взрослая, поэтому заказала шампанское, хотя терпеть его не могла. Шампанское в «Беркуте» никогда никто не пил, но в меню оно все же было (хотя один бокал стоил столько же, сколько бутылка). Жан Андре ухмыльнулся, налил в бокал «Асти Мартини» и покачал головой, но ничего не сказал. Девчонка за стойкой была прехорошенькая, но страшно испуганная и зажатая, пусть расслабится, хуже от этого не будет.

Рене закурила длинную тонкую сигарету, отпила шампанское. Она не обладала особо развитой интуицией, и не чувствовала очень пристального взгляда, между тем человек буквально поедал ее глазами. Если бы об этом узнал Артур, он бы уволок ее из бара тут же и без разговоров, но Артур был в Санкт Моритце на сборах.

Бруно Айнхольм пользовался в этом районе города очень противоречивой репутацией. С одной стороны, он был довольно популярен у местной шелупони — денег у него было много, угощать весь бар он любил, у него всегда были сигареты с травкой, и девушкам он нравился. Даже очень. Каждый день с новой. С другой стороны, он был замешан в каких-то неблаговидных делах, приторговывал наркотой в Платцпроменад, будто бы посадил нескольких подростков на иглу, его арестовывали по обвинению в убийстве, но отпустили за недоказанностью. И еще была какая-то история с арестом за малолетку. Он был скользкий тип, но у него было более чем достаточно внешнего лоска. Высокий брюнет с черными страстными глазами и тонким, гибким телом танцора фламенко, с цепочкой на шее и бриллиантом на мизинце, он в свои 28 лет выглядел загадочным и порочным, как падший ангел или герой любовного романа эпохи барокко. Он сам себе присвоил и всячески пиарил кликуху «Падишах».

У Падишаха была особая склонность к девственницам. Спать с девушкой, у которой уже кто-то был, казалось для него сродни покупке в секонд-хенде. Раньше у него особых проблем не было, пока родители одной из 15-летних подружек Бруно не отнесли заявление в полицию. Ох и помотали ему тогда нервы… Родители потом заявление забрали, справедливо рассудив, что ни к чему портить девочке жизнь такой оглаской, но Айнхольм оказался на карандаше у полиции, что его не радовало, так как оказаться в тюрьме, да еще по такой статье, в его планы не входило. Но с тех пор у него ни одной девственницы не было. Разве же они ждут 18-летия, сучки эти? Они с 14 лет с кем попало, но полиция куда снисходительнее к ровесникам этих шлюшек, чем к взрослому человеку, 27 лет — уже пора понимать, что делаешь. Среди 18-летних девушек девственниц не было, а если были — то красотой не блистали. А некрасивых девушек, а также толстух и ботанок, он не любил.

И вот наконец ему повезло. Вон та брюнетка, за стойкой… Несмотря на чересчур откровенную одежду, она прямо-таки светилась невинностью. И была недурна собой. На ее лицо он почти и не смотрел, но фигуру изучил вполне пристрастно. Длинноногая, с роскошной грудью, никогда он не видел такую сексапильную целочку. Падишах был неглуп и умел ухаживать за девушками, в том числе и за невинными сексапильными целочками. Он направился к стойке и грациозно подсел на соседний стул.

— Разрешите?

Рене вскинула глаза и увидела красивого мужчину в черной рубашке с низко расстегнутым воротом.

— Да, пожалуйста.

Он смотрел на нее как-то по-особенному. Это не был навязчивый и наглый взгляд. Он будто бы обжигал, но в то же время был почти застенчивый. Падишах умел смотреть. В нем погиб великий актер.

— Что празднуем? — спросил он, переводя глаза на ее шампанское, а потом, снизу вверх, снова на нее. На мгновение его взгляд прилип к ее груди — ни прозрачная блузка, ни тонкий кружевной лифчик не скрывали ее красоты, размер третий, не меньше, и сосочки просто чудо. У него перехватило дыхание. Но он не позволил себе пялиться на грудь этой юной красотки, потому что да, он умел смотреть — не так, чтобы получить по морде, а так, чтобы понравиться и создать впечатление. Раздевать взглядом можно тридцатилетнюю, а этому цветочку лет 18, не больше, это смутит ее или рассердит. Поэтому он снова смотрел ей в глаза — с немым восхищением и благоговением, и в то же время робко, как простой сметный, которому было даровано высочайшее соизволение узреть богиню.

Рене замерла. Он был взрослый, красивый, и он так смотрел. Ответила небрежно:

— Праздную? А… да так, ерунда.

— Вы празднуете нашу встречу, — нежно сказал Падишах. Он уже раскусил цыпочку. Таким подавай всякие розовые сопли, одним словом — романтику. Луна, птички, цветочки, поцелуи и охи-вздохи. Ничего сложного в перспективе его не ожидало, зато удовольствия — выше крыши. Красотка действительно первосортная. Девушка улыбнулась:

— Может быть. Но мы же еще не встретились, когда я…

— Неважно, — мягко перебил он. — Теперь нам есть что отпраздновать. Жан Андре, еще шампанского.

Бармен с тонкой улыбкой налил еще. Сегодня, Бог даст, он дольет эту бутылку до конца. Шампанское не стояло открытым, если бы к закрытию у него осталось что-то в бутылке, оно бы пропало. Рене еще не допила первый бокал, и вообще ей не нравилось шампанское, но ей нравился этот человек, который смотрел на нее, как никогда и никто не смотрел. Он осторожно накрыл ее руку своей, сверкнул алмаз на мизинце.

— Ты такая красивая.

— Спасибо, — смутилась она.

— Ты, наверное, это слышишь уже в тысячный раз, — закинул он удочку.

— Нет… Вовсе нет.

Он улыбнулся. Она была такая наивная, краснела, строила из себя умудренную, но именно что строила. Он предложил ей сигарету с травкой, она отказалась.

— Как тебя зовут?

— Рене…

— Меня — Бруно. Для друзей — Падишах. — Сейчас надо было убедиться, что ей уже есть 18. — Ты учишься в школе?

— Нет, в университете. Я на втором курсе. А ты?

— Я работаю в банке, — соврал он.

— Как интересно. Расскажи!

Он улыбнулся с таинственным видом. От сердца отлегло — на втором курсе девушкам обычно уже есть 18 лет.

— Нечего рассказывать. Это скучно. Расскажи лучше о себе. У такой красавицы наверняка есть дружок?

Она покачала головой. Он не мог поверить своему счастью. Краля как по заказу — красивая 18-летняя девственница, имеющая не больше понятия о реальной жизни, чем о китайских иероглифах. Он подумал «Детка, скоро я тебя откувыркаю», — и улыбнулся сияющей, неотразимой улыбкой.

— Тогда мне повезло. Потанцуем?

Она кивнула, и он повел ее на танцпол, приобняв за талию. Какая лапочка, в самом деле, талия тонкая, роскошные волосы, и титечки первый сорт. И вправду повезло.

Заиграла баллада Скорпионз, и Рене оживилась:

— О, я от этой песни просто с ума схожу!

— А я схожу с ума по тебе, — он обнял ее, вроде как начиная танцевать, то есть тихо топтаться в обнимку под медленную мелодичную балладу. Он крепко и страстно обнял ее, прижавшись к ее бедру сквозь одежду очень откровенным образом. Она вздрогнула и попыталась отодвинуться. Он осторожно, как бесценное произведение искусства, приподнял двумя пальчиками за подбородок ее лицо и посмотрел ей в глаза:

— Малышка, так ты совсем девочка у меня?

Она кивнула, только неуверенно, будто не совсем поняла, о чем он спрашивает.

— Ты еще не была с мужчиной? — уточнил он. На этот раз она уверенно покачала головой. Он торжествующе рассмеялся:

— Я счастливейший мужчина в мире.

Она, едва дыша, спросила:

— Почему?

Глядя в эти взволнованные голубые глаза, он ответил тихо и проникновенно:

— Потому что я искал тебя всю свою жизнь. И наконец, нашел. Я люблю тебя, девочка. — (Он уже просто забыл, как ее зовут).

На миг Падишах подумал, а не переигрывает ли он? Но таким цыпочкам нужна романтика, иначе их фиг уложишь. Если ей надо будет, он готов хоть сейчас бухнуться на колени и предложить ей руку и сердце, только бы переспать с ней сегодня. Потом, конечно, ни о какой женитьбе не будет идти речи, но сказать можно что угодно. Он готов быть для нее хоть принцем на белом коне, хоть шейхом в черном Мерседесе, хоть раджой на оранжевом слоне. Только бы заполучить ее. Немедленно. Какой угодно ценой.

Она опустила глаза. Но он снова приподнял ее подбородок и нежно, осторожно, с благоговением прильнул губами к ее губам. Рене замерла в его объятиях. Вот оно. Свершилось. Ее первый поцелуй. Ее первая история любви. Разве не бывает любви с первого взгляда? Она понятия не имела, что она к нему чувствует, но он… Ей было страшно и весело, и она не совсем понимала, как и что будет дальше. Наверное, он будет за ней ухаживать. Может быть, они даже поженятся. И все будет красиво и серьезно. Она знала про секс довольно много всего, понимала, зачем это нужно, и была наслышана, что парням «только этого и надо». Но этот какой-то другой. Таких, которым только этого и надо, она повидала много, по ним это сразу было видно. Отшить и забыть. А тут…

Они долго обнимались на танцполе, и наконец он хрипло сказал:

— Поздно, любимая. Ты разрешишь мне проводить тебя до дома?

Они шли через темный дождливый вечер под одним зонтом, в обнимку, и целовались через каждые несколько шагов. У подъезда остановились. Она стояла перед ним, опустив голову и перебирая цепочку на его шее. Он тихо спросил:

— Может быть, ты угостишь меня кофе?

— Я… Да, конечно. Пойдем.

В лифте он продолжал целовать ее, внутренне ликуя. Вот оно! Сейчас… До осуществления его желания рукой подать. Сейчас они останутся одни. И он возьмет ее. Пусть для этого придется наболтать ей что угодно, но она клюнула на него! Конечно, еще как! Она сама целует его, прижимается к нему всем телом, она еще как готова к тому, чтобы он ее трахнул. Буквально напрашивается. У него от желания все в голове помутилось. Они вошли в ее квартиру, Рене закрыла дверь, зажгла свет, повесила свой плащ на вешалку и тут же отправилась куда-то. Он удивился:

— Любимая, ты куда?

— Ты же просил кофе. Я сварю сейчас.

Она что — совсем ни хрена не понимает?! Он страстно привлек ее к себе:

— Девочка, кофе потом. Я с ума по тебе схожу. Пойдем в спальню.

Паника в ее глазах застала его врасплох. Она смотрела на него с ужасом:

— Но… Так быстро… Я не готова…

Секунду назад он помирал от желания, теперь же к похоти прибавилась ярость — взрывоопасная смесь. Да она же готова! Почему говорит, что нет? Проклятая динамщица! Все они, суки, такие, доведут мужика до неистовства, так что сперма из ушей лезет, и в кусты, им это что — такой кайф доставляет? Он не показал свою ярость, тихо сказал:

— О нет, ты готова, я так тебя люблю. Мы же поженимся! Ты будешь моей?

— Не сегодня, — пролепетала она, испуганно глядя на него. В его голове будто прогремел взрыв. Бруно впал в полное бешенство. Она стояла перед ним, яркая лампочка так хорошо освещала ее, через эту прозрачную блузочку вся ее красота была видна как на ладони и сводила его с ума. Она специально сделала все это. Напялила прозрачную кофтенку, выставляя напоказ торчащие соски, глазки строила, улыбалась, прижималась к нему, целовала… Завела его по полной программе, а потом обломала. Он понимал, что может ее уговорить, даст как миленькая, но Боже, как же он ненавидел динамисток!!! Он не собирался с ней нянчиться. Его приятные манеры как ветром сдуло. Он схватил ее за руку выше локтя и прошипел:

— Ты, значит, в игры играть вознамерилась?

Она попыталась освободить руку:

— Бруно, не надо, пожалуйста!

Падишах уже не собирался ее слушать. Раньше он хотел, чтобы у них было все хорошо. Чтобы ей понравилось. Но она начала играться с ним в игрушки, и он не будет больше хорошим мальчиком, не примет ее детсадовские правила. Он, по-прежнему с силой сжимая ее локоть, пальцем зацепил ее декольте и рванул вниз вместе с лифчиком, разорвал ее топ до низа. Она зарыдала, опять попыталась вырваться, закрывая голую грудь руками. Тогда он сшиб ее с ног сильным ударом в скулу и начал расстегивать ремень. Рене поднялась на локоть, глядя на него дикими глазами… И вдруг вскочила и кинулась на него с кулаками. Черт, с него хватит! Он ударил ее в лицо, при этом точно рассчитав силу, разбил ей нос и губы. Тут же полилась кровь, и это, как он и рассчитывал, на некоторое время сломило ее сопротивление. Рене лежала на полу в коридоре, плакала и уже не пыталась вырваться. Айнхольм содрал с нее оставшуюся одежду и окинул жадным взглядом ее обнаженное тело. Она стоила всего того, что произошло. За такую ничего не жалко. Тем не менее, ему хватило ума натянуть презерватив — чем меньше следов он оставит, тем лучше, на случай, если сучка попрется стучать легавым. Готово. Скорее! Он грубо раскрыл ее бедра и быстро сунул руку внутрь. Тесно и совершенно сухо. Целка на месте. Да, вот она, сладенькая. Почувствовав его руку, она снова начала вырываться, но он уже плевал на все. Он прижал ее к полу и с силой толкнулся в нее. Ее пронзила невыносимая, острая боль. Девушка забилась под ним и отчаянно закричала, и он тоже закричал, с торжеством и наслаждением, когда разорвал ее. Он брал ее гораздо более грубо, чем намеревался сначала, но она сама все испортила. Он кусал и мял ее груди, причинял ей боль, и сам ловил от этого нереально острый кайф. Наверное, куда острее, чем если бы он, как и планировал, овладел ей при всяких там свечечках и кружавчиках, поцелуях и слюнях. К черту всю эту хрень. Он ее получил, и этим все сказано. Она плакала, а он тискал ее и продолжал, продолжал… Потом вдруг его тело сжалось, и он опять закричал. И обмяк. Все было кончено через минуту, но ей казалось, он истязал ее как минимум час. Рене хотела столкнуть его, но не могла, потому что он все еще грубо прижимал ее к полу. Больно, как больно… Она не хотела всего этого испытывать. Она хотела умереть, только бы все это кончилось. Бруно отпустил ее и встал, застегивая брюки. Он смотрел на нее и думал, что вовсе не хотел делать это вот так. Если бы она не начала выделываться, он был бы с ней нежен и терпелив. Но что было — то было, теперь надо обезопасить себя. Она лежала на полу, как сломанная кукла, спутанные волосы на песочного цвета ковре, кровь на лице и на ногах. Измученные глаза, слезы. Он смотрел на нее уже безо всяких там восхищений, холодно и безразлично.

— А теперь послушай меня хорошенько, детка. Меня здесь не было. Если ты пойдешь в полицию, ты ничего не докажешь, а я тогда наведаюсь к тебе на днях, да не один, а с парой приятелей, которые любят красивых девочек, и мы все повторим. Поняла?

Она молчала, с ненавистью глядя на него. Он повысил голос, толкнул ее в бок ногой:

— Поняла или нет, сучка?

— Поняла, — процедила она сквозь зубы.

— Что ты поняла? Ну?

— Я не пойду в полицию. Убирайся.

Он вдруг сладко улыбнулся и снова стал похож на красавчика, который так ловко подцепил ее в баре. Ее это ужаснуло куда больше, чем когда он скинул с себя эту милую маску и накинулся на нее.

— Прощай, дорогая. Мы могли бы стать счастливы вместе, но ты для меня слишком хороша.

Дверь хлопнула. Рене с ненавистью процедила:

— Это уж как пить дать, подонок, — со злостью ударила кулаком по полу и разрыдалась от бессильной ярости, боли и унижения. Слезы жгли разбитое лицо, внутри боль была невыносимой, нереальной. Она села, посмотрела вниз и тупо удивилась, что девственной крови может быть так много. Раньше она читала где-то, что это несколько капель, а тут — не меньше, чем из разбитого носа. Она с трудом встала, морщась от боли, и поплелась в душ. На светлом ковре осталось несколько пятен крови.

Рене подошла к зеркалу в ванной. Всего несколько часов назад она смотрелась в него, проверяя, как ее макияж выглядит в искусственном освещении. Как будто целая жизнь прошла с тех пор. Сейчас лицо, отражающееся в зеркале, так же отличалось от того, как лицо старухи от юной девушки, которой она была лет 60 назад. Кровь течет по лицу и капает на грудь, ссадины на губах и под носом, опухшая левая щека, дикие глаза. Глаза человека, который пережил кошмар. И еще это были глаза человека, которому некого винить во всем, кроме себя.

Она достала из кокетливой коробочки ватный тампон для снятия макияжа, намочила его теплой водой и провела по разбитому лицу, зашипев от боли. Тампон стал буро-красным. Она взяла следующий и, всхлипывая от боли, начала стирать кровь. Сама во всем виновата, во всем полностью. Она подставилась, позволила незнакомому человеку войти в ее дом, кокетничала с ним, и в итоге получила то, что заслужила. Она всхлипнула. Никто не заслуживает такого. Она же ничего плохого не хотела! Оставалось жалеть себя, чем она и занималась так рьяно в последнее время. И о том, чтобы расплатиться с этим подонком — тоже не могло быть и речи. В полицию она не пойдет. И не только потому, что боится его угроз, но и потому, что представить себе невозможно, как она сидит в участке и рассказывает какому-то полицейскому, которому нет до нее никакого дела, о том, как ее изнасиловали. А он потом спросит — где это было? В вашем доме? Он туда ворвался силой? Может быть, взломал дверь? Ах, вы сами его впустили? Так о чем тогда речь? Вы сами виноваты. А еще спросит — а как его фамилия? А ей известно только его имя, да и то еще вопрос, не вымышленное ли оно. И он опять скажет — вольно же вам было идти с типом, которого вы совсем не знаете, постель — не повод для знакомства? А может, вы сами девушка легкого поведения? Ей что — мало того унижения, которое она уже перенесла? Никакой полиции. К черту. Она встала под душ, включила очень горячую воду и мылась долго, смывая с себя кровь и грязь, которой, как ей казалась, она вся измазана. Нет, она не пойдет в полицию… Но она же может как-то рассчитаться с ним? Может его найти в баре, подкараулить? На кухне есть острый нож. Хватит, чтобы проделать хорошую дыру в этом ублюдке. Или отрезать ему яйца. Но ее поймают. Уж конечно, поймают. Куча народу видела ее в баре, и наверняка кто-то обратил внимание, что она ушла с Падишахом. И она готова пойти из-за того, в чем, по большому счету, сама виновата, в тюрьму? Не даст она всему этому сломать свою жизнь. Ни за что не даст. Она возьмет себя в руки, будет жить как ни в чем ни бывало, только больше не будет такой идиоткой.

Она легла в постель и плакала, пока не уснула.

[1] зона катания в Санкт-Моритце, на которой тренируются профессиональные спортсмены