Волк в капкане

Глава 35

Цюрих, 1988

— Подпишите здесь, пожалуйста.

Отто Ромингер молча перечитал договор спортивной комиссии. Все было в порядке. Он поставил свою подпись.

Мужчина, сидящий за столом напротив, не смог скрыть своего торжества. Он заполучил себе лакомый кусок — такие клиенты, как Ромингер, на вес золота, они бывают, наверное, раз в десятилетие. Стремительный взлет, сногсшибательный успех, очевидный талант и необычайная красота, все в одном флаконе. До сих пор его никто не представлял, и Ромингер иногда отправлял на переговоры своего то ли тренера, то ли кореша Герхардта Регерса, а иногда, если считал предмет переговоров достаточно серьезным, то вел их сам. Выбор менеджера и заключение договора он счел вполне серьезным поводом для собственного участия. Несколько самых матерых монстров этого бизнеса уже убедились в том, что он достаточно крут. Один из них, который попытался напарить Ромингера на расчете процента комиссии до налогообложения, был практически вышвырнут вон. Двое других, которые считали, что обязаны быть честными с клиентами, но не смогли удержаться от отечески-снисходительного тона в разговорах с двадцатиоднолетним юнцом, были отбриты вежливо, но твердо, так, что сами не поняли, почему их выставили. И только этому, Тиму Шеферу, он согласился дать шанс.

Двадцатипятилетний Шефер только что открыл свое независимое спортивное агентство, и ему не надо было растолковывать, что, заполучив Ромингера, он практически получал гарантию, что его бизнес будет успешным. До сих пор он работал на того самого монстра, который так лихо прощелкал переговоры с Отто фразой вроде «Такому молодому человеку, как Вы, конечно, трудно понять, как рассчитываются спонспорские условия…»

Шефер был безусловно лучшим в его конторе, но постоянно спорил с боссом, Матинэ, о том, как надо строить работу с некоторыми спортсменами. В итоге, проработав на Матинэ 5 лет, Тим понял, что сам добьется большего, чем работая на успешного, но чересчур консервативного «дядю». Теперь у него был опыт, хватка и отличные связи. Тим не позволял себе роскошь недооценивать Ромингера, считать очередным безмозглым красавчиком-спортсменом, и очень быстро понял, что был прав. Этот великолепный белокурый атлет был хитрейшим и умнейшим сукиным сыном среди всей спортивной элиты Европы. Он мог заткнуть за пояс любую звезду футбола, тенниса или фигурного катания, недаром учился у Дирхофа. Тим отлично представлял себе, что такое МВА в Цюрихском университете, так как сам получал его там же тремя годами раньше.

Конечно, Ромингер принял самое деятельное участие в составлении договора, потребовал фактически переписать его заново, то что ему было нужно — добавить, то, что не нужно — убрать. Тим по сути дела пошел на кабальные условия, но иначе ничего не выходило. Отто требовал от Тима вместо испытательного срока сделать ему контракт с Ауди и с Каррерой на определенных условиях, а потом — в течение всего срока действия договора — выходить на определенный ежемесячный оборот. За недостижение этого оборота Тим не только лишался непозволительно большой части своей комиссии, но и мог быть оштрафован. Но он пошел на это, потому что видел в Ромингере невероятный потенциал, который будет работать на достижение требуемого оборота.

— Второго января я вылетаю в Ингольштадт^[1], - сказал Тим. — Кстати, какого цвета машины ты предпочитаешь?

На «ты» они перешли сразу после знакомства за пивом.

Отто ухмыльнулся:

— Форд говорил, что машина может быть любого цвета при условии, что этот цвет — черный.

— Понял.

— Только я не собираюсь стоимость машины включать в стоимость спонсорского соглашения, — ехидно добавила эта малолетняя акула. — Разве что только как демонстрацию доброй воли, лояльности и готовности к серьезным переговорам.

Каков наглец, подумал Тим. Но это было одной из черт, которые ему нравились в Отто. Что Каррера, что Ауди уже давно готовы были подписать соглашения с Ромми, но они считали, что человек, который еще год назад был каким-то безвестным юниором, должен быть скромней в своих запросах. Отто, наоборот, полагал, что человек, имеющий в 21 год в своем активе столько побед, может позволить себе call the shots, то есть заказывать музыку.

— Готовности к серьезным переговорам? — переспросил Тим. — То есть ты имеешь в виду, что они мне должны будут дать эту машину? Переговоры-то я вести буду.

Отто подавил смешок. И тоже подумал, каков наглец. Но это было одной из причин, которые заставили его дать шанс Шеферу.

— Не возражаю, если тебе удастся отжать две. А если три — третью продадим пятьдесят на пятьдесят.

Они вместе вышли из здания ФГС, и пошли каждый к своей машине. Отто — к довольно старой БМВ 318, Тим — к вполне импозантному Саабу.

Ромингер сел за руль и долго не включал зажигание, думая, куда бы ему податься. Он все еще не пережил расставание с Рене, депрессия не отпускала его уже третью неделю, с отъезда в Америку и Канаду. Послезавтра новый год, он понятия не имеет, где и как отмечать. На рождество, как обычно, он поехал в Пон-де-Кле к Ноэлю, праздновать заодно с его же днем рождения, но на этот раз он, по выражению друга, был примерно такой же веселой компанией, как фисовский комиссионер с похмелья в тумане на Штрайфе. Пока Отто склонялся к встрече нового года наедине с бутылкой виски.

На самом деле, он должен быть вне себя от счастья. В его жизни многое менялось. Он, что называется, проснулся знаменитым — вернулся из Америки состоявшейся суперзвездой, любимцем нации, в аэропорту его встречала толпа фанов, табун журналистов не давал пройти к машине. На него посыпались спонсорские предложения, намного более дорогие, чем прежде. И он уже не отклонял их подряд, не глядя — уж очень серьезные суммы там фигурировали. Но успех радовал его куда меньше, чем если бы его было с кем разделить. И вообще, в жизни было столько всего, что хотелось разделить. Но теперь, его же стараниями, у него не было такого человека. Не с кем позлословить о жадности и глупости Фоссе (того самого, который воображал, что может обмануть Ромингера на том, что от зубов отскакивает у любого первокурсника экономического факультета). Не с кем посмеяться над снисходительным надутым павлином Матинэ, который предположил, что Отто не по зубам разобраться в ценообразовании спонсорского договора. Некому пожаловаться на боль в спине после очередного жестокого падения на тренировочной трассе. Некого попугать синяками на бедрах после бронзового слалома в Аспене. Некого кормить с вилки кусочками форели, запеченной с травами. Не с кем поспорить о последнем триллере по телику. Некого обнять, поцеловать, соблазнить, заставить кричать от любви и наслаждения. Боже, как он скучал по ней. Он никогда и ни по кому так не скучал.

Свято место пусто не бывает. Он мог каждую ночь проводить с новой девушкой, одна краше другой. Видимо, они прослышали, что теперь место вакантно, и начали проявлять чрезмерную, по его мнению, активность. При желании он мог в день приходовать по парочке-тройке красоток. Вот только желания не было.

Нет, он, конечно, не принял монашеский постриг, он снова спал с девушками одноразового пользования. Но он делал это как-то без удовольствия, будто по обязанности. Будто доказывая себе, что свет не сошелся клином на Рене Браун. И, разумеется, ни с кем он не испытывал такого невероятного наслаждения, как с ней.

Никто не догадывался, как ему хреново. Никто не понимал, что за самоуверенной улыбкой и спокойствием скрывается боль. Он и не собирался ни с кем откровенничать. Даже Макс с бóльшим неодобрением, чем обычно, обозвала его блудливым котом. А потом поинтересовалась, что он испытывает, потеряв эту девушку, единственную настоящую из всех, которые у него были. Удар попал в цель, и Отто, чтобы не показать больше, чем ему хотелось, ушел от разговора, как-то глупо отшутившись. Даже Регерс с грустью спросил: «Когда же ты повзрослеешь, кретин?» Браун злился, грубил, просто-таки нарывался на драку, но Ромингер не поддавался на провокации. Хоть наедине, хоть на людях он молча глотал оскорбления — в результате его репутация хладнокровного и выдержанного человека еще сильнее упрочилась.

Конечно, Отто не делал ничего глупого. Он не торчал по ночам под ее окнами, он не болтался в универе в надежде случайно увидеть ее, не звонил и не молчал в трубку. Не бежал к зазвонившему телефону с бьющимся сердцем. Он очень старался выкинуть ее из головы. И не сомневался, что рано или поздно преуспеет. Время лечит. Он в этом уверен.

Артур Браун всерьез волновался за сестру. Она утопала в тоске, все время плакала, ходила по дому как сомнамбула. Она прогуливала занятия в универе, не хотела краситься и делать маникюр, перестала острить, умничать и задирать брата. Тогда, после изнасилования, он радовался, как быстро она пришла в себя — на следующий день, когда на ее лице еще были свежие ссадины и синяки, она уже смеялась, подкалывала его, ее глаза сверкали. Сейчас все было намного хуже. Прошло больше полмесяца с тех пор, как Ромингер бросил ее, и пора бы уже даже разбитому сердцу начинать оживать. Но никто, видимо, не потрудился сказать ей об этом. Вскоре после возвращения из Америки Артур вдруг заметил, что на ее груди ослепительно сверкает огромный бриллиант, и поинтересовался, откуда это. Рене поспешно сунула кулон под футболку и скрылась в своей спальне, ничего не ответив. «Отступное», — зло подумал Браун.

Сначала он просто дулся на сестру — мол, она получила аккурат то, что заслуживала, он ли ее не предупреждал, что нельзя ей связываться с Ромингером. Но дни шли, она, казалось, все глубже вязла в своей хандре, она будто угасала, как свеча. Он уже начал за нее бояться, вернулся домой и даже не ночевал у Максин. В довершение ко всему, Рене похудела так, что не могла носить ничего из своей одежды, ходила в полосатых пижамных штанах, перетянутых на талии шнурком. Они болтались на ней, как на вешалке. Она будто бы перестала есть. Тощая, бледная, с глазами, тусклыми как лед, сковавший ее, она превратилась в призрак самой себя. Она только и делала, что запиралась у себя в спальне и рыдала под балладу «Dreaming» Ингви Мальмстина.

Чтобы заставить ее есть, он пытался изощряться в кулинарии. Он учился готовить какие-то замысловатые закуски, приносил дорогие десерты, все без толку. Утром пятого января его терпение лопнуло. Глядя, как она неохотно ковыряет нежный, воздушный омлет с грибами, который он так старательно готовил, Артур взорвался. Он грохнул кулаком по столу и заорал:

— Да что с тобой такое, убогая?

Она не вздрогнула от неожиданности, у нее вообще были какие-то заторможенные реакции. Просто подняла на него глаза:

— Ничего. Не кричи так.

— Ничего?!! Да ты посмотри на себя! Ты что — в гроб себя загнать решила? Сдохнуть назло этому ублюдку Ромингеру? Да я убью этого сукиного сына!!!

— Не надо. Я не смогла удержать его. Я виновата, не он, — монотонно сказала она.

— Удержать? Да чтобы удержать такого б. дуна, надо п… алмазную иметь!!!

— Ну тем более, — равнодушно сказала она, отодвинула тарелку и встала. — Спасибо, я не голодна.

Он посмотрел на несъеденный омлет, потом на сестру — кожа да кости под старым свитером, и вдруг, неожиданно даже для себя самого, рявкнул:

— А ну-ка стой!

Она остановилась и посмотрела на него через плечо. Он медленно спросил:

— Он тебя обрюхатил, да?

— Нет, — она скользнула в темноту коридора, почти безжизненный сгусток тени. Артур пошел за ней, сам толком не понимая, чего он от нее хочет.

— Тогда что с тобой такое? Почему ты не ешь? Какой у тебя срок?

— Никакой. Отстань. — Она захлопнула дверь перед его носом.

Сколько времени пройдет, прежде чем он поймет, что она ему соврала? Или не соврала?

Да, у нее задержка уже месяц, но это вовсе не означает, что она беременна. Это все можно списать на стресс, на разъезды в Австрию и Германию, в конце концов. Ее без конца рвет, она потеряла аппетит и сон, но это все может быть следствием депрессии. Грудь набухла, под бледной кожей отчетливо проступил венозный рисунок. Мало ли, может что-то с гормонами не в порядке. Ладно, пора перестать обманывать себя и принять как факт то, в чем она, в общем-то, и так уверена.

Это просто — нужно перестать морочить себе голову и пойти к врачу. Подтвердить точно, что она беременна. Но… тогда придется принимать какое-то решение. Конечно, умная женщина решила бы все как надо. Что детей надо заводить правильно, разумно, своевременно. Что в ее жизни будет правильный, разумный и своевременный мужчина, от которого она когда-нибудь родит правильного, разумного и своевременного ребенка. А этот — о чем говорить. Однозначно не своевременный. Значит, надо пойти и избавиться от него. Сделать правильный, разумный и своевременный аборт. Понять и смириться, что ребенок от бесконечно любимого мужчины не должен появиться на свет. Этот самый мужчина тогда говорил, что не оставит ее наедине с последствиями. Ну, так надо просто пойти в больницу, выяснить срок беременности, потом позвонить ему. Взять да набрать номер и сказать «Отто, я беременна». Проще простого. Он, разумеется, тут же приедет, отвезет ее в дорогую клинику, оплатит операцию, пребывание в палате. И вот так просто все кончится. Можно будет забыть и любимого, и его ребенка, и начинать ждать того самого разумно-своевременного. Умная женщина, без сомнения, поступила бы именно так. Но умная женщина и Рене Браун, видимо, родились под разными звездами (можно даже сказать — рядом не валялись).

Рене тянула с походом к врачу, сама не понимая почему. Иногда она просто боялась необходимости принимать решение, иногда всерьез переживала, что услышит, что у нее не беременность, а какая-нибудь банальная дисфункция, а иногда подсознательно хотела тянуть время до того, когда срок будет слишком большой для аборта (сколько это? 4 месяца? Меньше?) И вот теперь Артур догадался. Пока он не вытянул из нее правду, но сколько еще она сможет скрывать? Значит, в ее жизни появится еще одна сила, с которой надо считаться. Брат непредсказуем. Как он поступит? Что ей делать? Господи, если бы было с кем посоветоваться. Приятельницы в универе? Да ну их, у одних только шмотки да тусовки на уме. У других — сплошь высокие материи, мертвые поэты в голове, услышав о беременности, или спросят, что это такое, или упадут в обморок, а, придя в себя, предложат носить алую букву «А» на груди^[2]. Макс? Исключено. Тут же скажет Артуру или, хуже того, Отто. Ну почему у нее нет мамы?

Рене просто не вынесет, если и брат, и бывший любовник начнут давить на нее и требовать, чтобы она сделала аборт. Может быть, ей стоит просто тихо исчезнуть из Цюриха. Наврать что-нибудь про специализацию, стажировку, или про то, что ей предложили работу, и испариться в пространстве, тихо снять квартирку где-нибудь в другом городе или за границей, спокойно выносить и родить малыша.

Она что, всерьез это? Собралась рожать? Одна?

Именно так. Собралась. Любимый бросил ее, но оставил самое дорогое, что мужчина может подарить женщине. Своего ребенка, часть себя. Она просто не сможет убить его, отказаться от этого чудесного подарка. Конечно, неизвестно, что бы она запела, не будь у нее этого трастового фонда, благодаря которому она не бедствует и никогда не узнает, каково это — одной растить ребенка, не имея ни жилья, ни денег. Но, скорее всего, это ничего бы не изменило, да она и понятия не имеет, не перекроют ли ей кран, узнав о том, что она, незамужняя, забеременела. По крайней мере, жилье у нее есть свое, это уже хорошо. И не будет она убегать никуда и прятаться в чужих городах, как все та же трусливая, малодушная мышь. Никакая она не мышь. У нее хватит силы характера, чтобы отстоять своего ребенка. Пошли они все… Пришла пора прощаться с детством — становиться взрослым человеком, принимать решения и стоять за то, что тебе дорого.

Рене решительно перелистала телефонный справочник и нашла телефон ближайшей клиники, где принимает врач-гинеколог.

Дальше все складывалось удачно — ее соединили с кабинетом доктора Ингрид Эльке, сестра предложила подъехать к одиннадцати часам. Как раз есть время умыться, одеться и доехать.

С одеждой возникли проблемы. Пришлось надеть самые узкие свои джинсы и проткнуть в ремне еще одно отверстие сантиметров на 5 раньше предыдущих. Раньше она мечтала иметь талию потоньше. Вот теперь пожалуйста, только почему-то хорошо выглядеть она не стала. Чересчур худая. Ребра можно было пересчитать и раньше, но теперь… Ничего хорошего. И где там ребенок помещается, в этой впалой яме, которая у нее теперь находится между бедрами и грудью? Отто когда-то с ума сходил от ее животика, который тогда был такой ровный, плоский и гладкий. Теперь, наверное, и смотреть бы на нее не захотел.

— Ты куда-то собралась? — спросил Артур, выходя из кухни, где он, видимо, заканчивал завтрак. Ее замутило от запаха свежего кофе. А раньше это был один из ее любимых ароматов. Она постаралась справиться с тошнотой, пожала плечами, мол, куда-то собралась, кто знает, куда.

— Я могу поехать с тобой. Отвезти. Не дойдешь еще сама. — Артур подошел ближе, пристально глядя ей в глаза. Она нагнулась, чтобы застегнуть ботинки, перед глазами взорвался рой черных мушек. Боже, она сейчас потеряет сознание. Распрямилась, справляясь с обморочной дурнотой, пробурчала кое-как:

— Не надо. Я такси вызову.

— Ну, как хочешь. — Он вернулся на кухню. Рене спустилась на лифте и поймала такси.

Ветреный, пасмурный день навсегда отпечатался в ее памяти. Снежинка на рукаве ее синей куртки. Салон такси-мереседеса, водитель со славянским акцентом. Он спросил ее «Куда едем, кохана?» и она не знала, что это означает. Пет Шоп Бойз по радио. You pay my rent. Вот клиника. Монстеры и орхидеи в коридоре. Мятная конфетка из вазочки для тех, кто ждет вызова, помогла немного облегчить тошноту. В приемной никого не было. Потом из кабинета вышла беременная женщина, и сестра выглянула и пригласила Рене.

Девушка вошла. После короткого обмена с сестрой несколькими фразами насчет страховки, она села на стул перед столом доктора.

Доктор Эльке, моложавая сорокалетняя блондинка, поинтересовалась:

— Что вас привело к нам?

— Задержка. Я… думаю, что беременна.

Несколько уточняющих вопросов, доктор была немного удивлена. Эта 19-летняя девушка была вроде бы рада своей беременности, что обычно бывает в гораздо более зрелом возрасте. 19-летние называют это «залетом» и спрашивают про аборт. Эта сразу заявила, что хочет ребенка и надеется, что все пойдет хорошо. Впрочем, девушка настолько худая, что у нее может запросто быть аменорея.

— Ну что же, давайте проверим. Пройдите с сестрой. Карен, кровь на ХГЧ.

Рене прошла в соседнюю комнатку, сестра взяла у нее кровь из вены и предложила лечь на кушетку. Около кушетки стоял какой-то телевизор или компьютер, Рене не поняла.

— Что это?

— Ультразвук. Доктор посмотрит вас.

Прошло всего 5 минут, и Рене окончательно попрощалась с детством. Всего пять минут неистового сердцебиения, вспотевших ладоней и головокружения от страха, довольно неприятный осмотр, и доктор произнесла:

— Да… вы беременны. Плодное яйцо закрепилось правильно, сердцебиение плода определяется, размеры соответствуют сроку восемь недель. Карен, что с анализом крови?

— ХГЧ соответствует сроку от восьми до десяти недель.

Боже мой, невероятно… Малыш. У него уже даже бьется сердечко, у такого маленького! «Отто, мы с тобой зачали человека, у которого уже бьется сердце». Наверное, она должна была бы испугаться, напрячься по полной программе, ну хотя бы задуматься, заказать выписку с банковского счета, достать калькулятор, взвесить все за и против — как теперь ей быть, что делать, справится ли она… К черту. Вся ее депрессия куда-то улетела, как стая испуганных ворон, хлопая черными крыльями, Рене почувствовала, как почти против воли на ее лице расплывается широкая, блаженная улыбка. Счастье. Как я счастлива. Словно солнце вдруг выглянуло, пробив своими лучами темные свинцовые тучи и изменив все вокруг. Мой малыш. Мое сокровище, мое чудо, мое солнышко.

Рене внимательно слушала, что ей говорили, насчет диеты, витаминов, но никак не могла сосредоточиться, ее мысли были в полном беспорядке. Теперь она знает точно. И она приняла окончательное решение. Она оставляет ребенка. Он родится. У него не будет отца, но будет мать. Она никогда не бросит его, чтобы угодить новому мужу. Будто услышав ее мысли, доктор Эльке спросила:

— Вы замужем?

— Нет. Но я все равно буду рожать.

Доктор тепло улыбнулась:

— Я думаю, это правильное решение. Об абортах жалеют часто. Но я ни разу не встречала женщину, которая пожалела бы, что решилась рожать.

Рене с благодарностью посмотрела на нее, ее лицо тоже осветилось улыбкой:

— Да. Я… точно буду рожать. Я точно решила. А вы расскажете еще про витамины? А то я не запомнила.

— Для начала вам надо набрать вес. У вас истощение, это может навредить плоду. Давайте взвесимся.

— Сорок девять килограмм, — сказала сестра.

— Плохо. Какой у вас рост?

— Метр семьдесят четыре.

— При вашем росте надо весить минимум на десять килограмм больше.

— Я не могу есть. Меня тошнит.

— Это бывает в первые месяцы беременности. Но не до такой степени. Я предлагаю вам немедленно лечь в больницу.

— Я очень постараюсь набрать вес, — неуверенно сказала Рене. Она попыталась вспомнить, она не ела всегда из-за тошноты, или частично из-за своей хандры? Если это так, то с хандрой покончено. Она ни за что не навредит своему ребенку. Прямо сейчас пойдет в ресторан и наестся мяса, пирожков и роллов.

Врач с сомнением покачала головой.

— По-хорошему, я вас не должна отпускать. Ну ладно, давайте сделаем так. Завтра утром Вы сдадите все анализы, послезавтра я вас жду. Если вы не наберете хотя бы килограмм, возьмите с собой вещи, полежите недельку тут у нас в клинике.

— Я прямо отсюда пойду в ресторан, — весело сказала Рене. Неужели еще сегодня утром она умирала от тоски? Ведь все прекрасно! Пусть она многое потеряла, зато сколько приобрела!

Что там она должна сделать? Набрать килограмм меньше, чем за 2 дня? Круто, но она справится. Еще бы! Да здравствует пицца и жареная картошка!

— Только, пожалуйста, не увлекайтесь фаст-фудом.

— Никогда!

— Без комментариев, — Отто посмотрел на журналиста из околоспортивного таблоида таким взглядом, что тому впору было бежать заказывать себе гроб. Но малый был явно не из тех, кого легко отвлечь или запугать:

— Отто, я все же надеюсь, что ты сможешь прояснить ситуацию, которая так интересует твоих болельщиков, людей, которым ты небезразличен. В конце прошлого года ты встречался с девушкой, и, по мнению очевидцев, у вас все было серьезно. Что произошло?

— Ничего. Просто расстались. И серьезно ничего не было.

Отто не любил таблоиды. Но приходилось иметь дело и с ними — это тоже было частью его работы. Сейчас он больше всего хотел защитить Рене, он полагал, что ее тоже могут преследовать вопросами об их отношениях. Он не сомневался, что, если это произойдет, она сможет вести себя корректно, и не будет обрушивать в микрофоны потоки откровений о ее бывшем романе с Ромингером. И уж тем более, она не будет сводить с ним таким образом счеты за то, что он ее бросил. Но он боялся, что она до сих пор тяжело переживает их разрыв (в конце концов, разве с ним это же не происходит до сих пор?) и что подобное внимание только причинит ей дополнительную боль. Ему было неприятно говорить «ничего серьезного», но, если бы он сказал обратное, и к нему, и к Рене начали бы цепляться еще сильнее.

— А по чьей инициативе вы расстались? — не отставал репортер.

— Ни по чьей. Это просто кончилось.

— Ты, я вижу, не хочешь рассказать своим поклонникам правду.

— Я все рассказал. — Отто отвернулся, всем своим видом показывая, что аудиенция окончена, и потопал к лифту. Журналист поймал его в Валь-д» Изере, где мужчинам предстояло катать гигантский слалом. Это был один из очень редких случаев, когда расписание соревнований мужского и женского кубков совпадало — девушки послезавтра выходили на супер-джи. Макс тоже была тут, и Отто собирался позвонить ей, он знал, в каком она номере. Может, вместе поужинают или сходят куда-нибудь. Все лучше, чем сидеть одному перед теликом или путаться с очередной дешевкой.

Отто знал, что в этом же отеле остановилась Клоэ, но не собирался встречаться с ней. Их соглашение как-то перестало его устраивать, хотя он не исключал, что через какое-то время он вернется к ней — чтобы держать на расстоянии других, особенно, конечно же, «хороших». Проблема была в том, что, во-первых, он не хотел Клоэ, ну совсем не хотел. А во-вторых, он начал подозревать, что она использует их соглашение для того, чтобы привязать его к себе. Он одернул себя: у него что — паранойя? Он решил, что все бабы в мире за ним охотятся? Совсем рехнулся. Мания величия. Но он перестал доверять ей. А это было серьезно, паранойя или нет.

А вот Артур Браун не приехал сюда. Он остался в Цюрихе. Отто было интересно, почему, и он надеялся, что Макс его просветит на этот счет. Не то чтобы он мечтал в очередной раз оказаться объектом наездов, он просто думал хотя бы таким завуалированным образом убедиться, что у Рене все хорошо. Что она пережила их расставание. И что она не…

Сколько раз он забывал про резинки, пока был с ней? Почему ни с кем другим у него не было незащищенного секса? А с Рене — раз сто, наверное. Прошло уже много времени, наверное, если бы что-то было не так, он бы об этом уже узнал. А как?

Она могла бы ему позвонить. Или Браун мог бы ему сказать. Но она не звонила, и Артур ни разу не упомянул ничего такого. Значит, она не беременна. Ну и хорошо. Пора уже выкинуть из головы все это.

А Брауна он даже зауважал. Этот рантье-халявщик четко стоял на страже интересов младшей сестры, не боялся наезжать на Ромингера за то, что тот бросил девочку. Вообще-то Отто привык, что любой дважды подумает, прежде чем косо посмотреть на него — лапа у него была тяжелая, и опыт в драках будь здоров, он прошел суровую школу в автосервисе. А этот камикадзе при каждой встрече задирался — и ничуть не боялся. Отто мог бы, конечно, принять вызов и навешать ему люлей, но не хотел, хотя Браун просто-таки напрашивался на это. Но Ромингер спускал ему то, что прежде никому не прощалось, самые мерзкие оскорбления, кто бы при этом не присутствовал. Любому другому в любой другой ситуации он бы ответил правой в челюсть. Но Артур в общем-то прав, Отто действительно поступил как последний мудак. Возможно, Отто бы на его месте тоже выступал. Наверное, даже сам бы начал драку (Артур его всячески провоцировал на это, но первый не нападал почему-то). Отто представил себе рокировочку и даже фыркнул — Браун соблазнил и бросил Джулиану, а он в качестве старшего брата бегает вокруг и блюдет сестричку. Жесть. Только, во-первых, они оба младше Джулианы, а во-вторых… Браун и его сеструха — да крошка Арти пожалел бы, что родился на свет. Интересно, она когда-нибудь выйдет замуж?

Артур вернулся домой около трех часов дня. Он разулся, снял куртку и понес на кухню коробку с пирожными из кафе «Захер». Очередная безнадежная попытка заставить сестру поесть.

О, чудо! Перед плитой стояла Рене и прямо со сковородки уплетала остатки утреннего омлета. Она стрельнула в него глазами и сообщила с набитым ртом:

— Фкушно ошень! Назначаю тебя шеф-поваром!

— Балбеска, — рявкнул он в ответ: — Будешь меня еще так пугать?

Она все еще была бледная и худющая как скелет, а полосатая пижама подчеркивала ее сходство с узником концлагеря, но ее глаза снова блестели яркой голубизной и лукавством. Неужели начала оживать?

— А теперь расскажи-ка мне как на духу, что это было, — Брат открыл холодильник и поставил внутрь нарядную коробку с пирожными. — А то не получишь десерт.

— Ничего не было, Арти. Все прошло.

— Ты уверена?

— Ну конечно. Ты был прав, что он меня бросит. Теперь это позади, и мы все забудем, да?

— Глас рассудка, — одобрительно кивнул он. — Если хочешь, я набью ему морду. Так, для компенсации морального вреда.

— Моего или твоего?

— Общего.

— Неа, не хочу. Он ни в чем не виноват. Он такой, какой есть. И ты меня предупреждал, и Макс, я не послушалась, ну и ладно, сама виновата. Зато мне было хорошо с ним. Я всегда буду вспоминать его добром. Помнишь в «Суперстаре»? It was nice, but now it’s gone^[3]. Да и потом, давай будем реалистами — большой шанс, что не ты ему, а он тебе набьет морду.

Артур пожал плечами:

— Пусть так. Теперь тебе осталось набрать килограмм пять и снова ходить на учебу. А то смотри, отчислят, и у тебя будут проблемы с деньгами.

— А почему ты не поехал на этап?

Он помолчал, потом нехотя сказал:

— Меня отчислили. Это должно было рано или поздно произойти.

Сестра ахнула:

— Артур! Почему?

— Сборная страны — не благотворительная организация. Им нет резона держать человека без потенциала.

— Это ты без потенциала? Да что за бредятина!

— Как ты сказала, давай будем реалистами. Я никогда не смогу достичь таких результатов, как Ромингер или хотя бы Тони. Я это знаю. И Регерс. И Брум. Мне в этом году надо поступать в универ, это последний год, дальше тянуть некуда. Ты не хуже меня знаешь, что поступить туда не так уж и просто. Надо зубрить кучу всякого дерьма — химию, биологию…

— Ну что же, — Рене села напротив него с пакетом молока и налила себе полстакана. — Тогда нам обоим есть смысл покончить с прошлым и начать жизнь сначала. Что ты на это скажешь?

— За это стоит выпить, — сказал Артур. — Давай-ка, убирай это. У нас есть Бэйлис, ты вроде бы его уважаешь?

Она нахмурилась:

— Арти, я как-то не привыкла кирять средь бела дня. Давай отметим попозже, вечерком, после ужина. И пирожные пригодятся тоже.

Интересно, как бы ей совсем отвертеться от выпивки. Беременным женщинам пить вредно. Она не скажет брату о ребенке, он узнает об этом, когда уже нельзя будет скрывать. Живот вырастет, наверное, через пару месяцев, не раньше, тогда будет поздно уже говорить об аборте. И Артуру придется принять как свершившийся факт, что его сестрица собралась заделаться матерью-одиночкой. А пока что никто ничего не узнает. Вот и славно. А с Бэйлис — что-нибудь придумаем. У них есть непрозрачные позолоченные ликерные рюмки, если она поставит их на стол, а потом аккуратненько улучит момент и выльет в раковину, он ничего не заподозрит.

[1] Штаб-квартира Ауди

[2] подразумевается роман Натаниэля Готорна «Алая буква» (The Scarlett Letter), в котором героиню, которая родила ребенка без мужа, пуритански настроенные жители города обязали носить на своей одежде до конца жизни букву «А» (Адюльтер), вышитую алыми нитками

[3] Это было хорошо, но теперь это кончилось (цитата из рок-оперы «Jesus Christ Superstar» Эндрю Ллойда Уэббера и Тима Райса