Возмущение праха

19. КРОКОДИЛ

Космогонией конфуцианства она достала меня, но я решил не хамить.

— Будем считать культурно-просветительную часть программы законченной, — предложил я миролюбиво, — и перейдем к разделу «разное».

Я обошел стол и положил ладонь на ее колено, в которое утыкался ее подбородок, и моя рука сама заскользила вниз по теплой коже ее бедра, пока не нашла под трусами волосы лобка.

— Не возражаю, — согласилась она рассеянно и, отодвинув мою руку, встала с кресла и направилась к винтовой лестнице.

Ее тон и особенно жест разозлили меня, но я опять решил не хамить. Раздражение, однако, осталось, и уже наверху, у кровати, мне захотелось обойтись с ней бесцеремонно, грубо содрать платье и саму ее швырнуть на постель, она же, явно чувствуя мои намерения, стояла передо мной спокойно и глядела вызывающе, с той неприятной отчужденной улыбочкой, которая один раз уже вывела меня из себя. Я подумал, что сейчас ее зрачки опять исчезнут и заменятся черными дырочками, и эта мысль была так неприятна, что я шагнул к ней, обнял и прижал лицом к своему плечу, а другой рукой стал расстегивать пуговки на платье.

Улегшись на спину и раскинув руки, она пробормотала:

— Кажется, я становлюсь укротительницей змей… и рептилий.

— Ты что… ты что имеешь в виду?

— Наклонись поближе, и я шепну тебе на ухо, — засмеялась она.

Мне тоже стало смешно, я наклонился, и она впилась своими губами в мои, а меня перестало беспокоить сказанное ею.

Потом мы оба провалились в мертвецкий сон, и, когда она, уже одетая, стала настойчиво будить меня, мне казалось, что не прошло и часа.

— Просыпайся, ты вздремнул основательно. Уже вечер.

Я открыл глаза — действительно, за окном голубело вечернее небо.

— Видишь, время делает свое дело. Мы становимся похожи на нормальных людей и способны уже спокойно спать рядом.

Я бездумно потянулся к ней, но она отстранилась:

— Нет, у нас нет времени, нас ждут внизу. Дела прежде всего.

— Нас ждут? — Я мигом проснулся, но продолжал на всякий случай разговаривать сонным голосом. — И кто же это нас ждет? — Не то чтобы я ожидал от нее подвохов, но, как говорится, береженого Бог бережет.

— Нас ждут те, кто ждут. — Судя по жестковатому тону, она засекла мое притворство и была им как-то задета.

Я все же решил проверить, насколько она сечет мои мысли. Ничего, стерпит — я старался думать как можно четче, — на войне как на войне.

Она чуть сморщила лоб, но серьезной реакции не было. Значит, не врала, когда говорила, что этот эффект, успевший уже мне поднадоесть, будет быстро угасать.

— Ладно, дела так дела, — проворчал я, спуская ноги на пол. — Значит, ждут те, кто ждут? Придется надеть пиджак.

Я жестко запретил себе думать, зачем, несмотря на жару, мне понадобился пиджак, и она мою реплику проглотила исправно, даже снисходительно улыбнулась: сыщик, мол, что с него взять… Отлично, мамзель, так держать.

Наскоро одевшись и умывшись, я вслед за ней спустился по винтовой лестнице и проследовал в кабинет профессора.

За столом кроме него сидели еще двое, и мне это не понравилось: три человека за столом всегда напоминают о судебном заседании.

Для меня стояло кресло напротив них, а Полина села у стола сбоку — все в точку, подсудимый и секретарь.

Херня все это, дурацкая лирика, решил я. В конце концов, не таких видал: как сядете, так и слезете.

Они не спешили начать разговор, довольно глупо, с моей точки зрения, переглядываясь, и я стал их осторожно рассматривать, старательно сохраняя сонное выражение лица.

Профессор, как обычно, выглядел этаким европейцем с благостной улыбкой на гладкой физиономии, но сквозь улыбочку было видно, морда у него и в самом деле довольная, надо думать, оттого, что откопал для своих дружков такой экземпляр, как я.

Отсюда следовал первый вывод: на меня хотят сделать какую-то ставку. Слева от старикана сидел человек неопределенного возраста — с одинаковым успехом ему можно было дать от пятидесяти до ста. Из-под круглого голого и с виду очень твердого черепа неподвижно глядели выцветшие белесые глаза. Вылитый Фантомас, подумал я. Третий игрок этой команды выглядел не старше пятидесяти и привлекал внимание черной лохматой шевелюрой с резко очерченным треугольником белых волос над левым ухом, и казалось, что это не седина, а просто такой окрас, как у зверя с пятнистой шкурой. Несмотря на массивность торса, он был по-обезьяньи подвижен и все время ерзал, пристраиваясь в своем кресле. Он ощупывал меня маслянистым взглядом выпуклых черных глаз, с той специфической липкостью, по которой я безошибочно узнавал голубых. Я их и вообще-то недолюбливал, а этот пялился так настырно, что я авансом сделал зарубку, при случае поучить его пристойному поведению.

Еще больше, чем этот педик, меня раздражала Полина. Мало того что она не села рядом со мной, а расположилась по-секретарски, сбоку стола, — она тотчас на него тяжело облокотилась, как-то неуклюже изогнув спину, будто смертельно устала, хотя только что была свежа и непоседлива, как белка на рассвете. Ее платье по-прежнему распирала первосортная женская плоть, но глаза, провалившись в тень, потеряли блеск, и возраст ее теперь не угадывался. Сейчас она вполне канала на монстра и была под стать тем трем красавцам.

— Дорогие друзья, коллеги, единомышленники, — начал профессор радостно, как тамада на грузинской свадьбе, — из этих трех слов вы можете выбрать любое, ибо все они в равной мере к нам применимы. Позвольте представить вам, — он указал на меня широким жестом, — нашего юного друга…

— Вы что? — перебил я. — Мне уже под сорок.

Старый хрен взглянул на меня, будто только сейчас заметил, лучезарно улыбнулся, слегка поклонился мне и продолжал нести ахинею:

— Полагаю, нет необходимости вас убеждать, нас всех уже убедили события, что для пользы и защиты нашего общего дела нам пора учредить некую структуру, осуществляющую функции, условно выражаясь, службы безопасности…

Речь тянулась из его рта, как бесконечная макаронина, которую он не мог ни перекусить, ни проглотить. Помимо его занудства, мне слышался еще один звук — тихий, едва уловимый шелест. Ну что же, значит, в этот теплый вечер я парился в пиджаке не зря. Я извлек из кармана сигареты и зажигалку. Сигареты были как сигареты, а вот зажигалочку я имел необычную, с индикатором работающей электроники. Я ее выменял у одного придурка на то, что подложил под него клевую девчонку, и жуликом тогда себя совершенно не чувствовал — телка того стоила. Она, то есть зажигалка, была потолще обычных, и, чтобы это не бросалось в глаза, я чиркнул ею, держа в кулаке. Сразу же замигал красный огонек индикатора, и, судя по частоте мигания, это был не карманный диктофон, а что-то более мощное. С учетом шелестящего звука напрашивался ответ: видеокамера. Значит, кроме этих троих, у них в конторе, чем бы она ни занималась, есть и другие люди, которые хотят на меня посмотреть, а свои рожи задаром не показывают.

Когда я вытащил сигареты, профессор умолк и уставился на мои руки, будто в них была гадюка, так что прикуривал я уже в тишине, отчетливо слыша шелестение видеокамеры.

— Здесь не курят, молодой человек, — проскрипел он после паузы.

— Я курю везде, — заявил я, сделав затяжку, — это первое условие моего найма. Не годится — могу уйти.

На этот раз молчание длилось много дольше. Я преспокойно курил, а они переглядывались.

— Пусть курит, — произнес Фантомас. Голос его звучал приглушенно, как из-под одеяла.

Полина молча встала и принесла мне, вместо пепельницы, чашку Петри.

На все еще недовольном лице профессора опять возникла благостная улыбка, и эта мимическая путаница выглядела странно и неаппетитно. Черноволосый сморщил лицо и почесался совершенно обезьяньим жестом, словно его укусила блоха, зато Фантомас сохранял полную неподвижность — мимики у него было, что у противогаза.

— Начнем с имен, — продолжил свою речь профессор, — в нашем сообществе не принято называть друг друга по фамилиям, мы пользуемся краткими псевдонимами. Например, меня зовут, по созвучию с моей фамилией, Кротом. Для продолжения обмена мнениями вам также надлежит избрать для себя подходящий псевдоним.

— На лагерной фене ваши псевдонимы именуются кликухами, и, прежде чем обзаводиться таковой, я должен знать, на кого буду работать. Я полагал, на ваш институт. Но вы толкуете о каком-то сообществе. Что это такое и как я буду с ним связан?

— Ваше первоначальное предположение абсолютно верно: вы будете заниматься проблемами безопасности наших лабораторий. Но вам придется… э-э… консультироваться не только с нашими сотрудниками, но, и даже в большей степени, с другими людьми. Что же касается сообщества, то оно — неформальное, не партия и не организация, а исключительно духовное и интеллектуальное содружество ученых и мыслителей, объединенных общими и притом весьма благородными целями, то есть, по сути, духовный орден. Не религиозный, а именно духовный, надеюсь, вы улавливаете разницу? У нас нет формализованного института секретности, но мы и не афишируем нашу деятельность, чтобы избежать профанации наших идей, газетных сплетен и рекламной шумихи. По мере дальнейшего сотрудничества с нами вы будете получать новые знания о наших идеях и целях. Устраивает ли вас сейчас такой уровень осведомленности?

— Устраивает. Но не считайте, что я уже согласился. Мы можем не сойтись в деталях.

— Безусловно. И поверьте, на вас не будет оказано никакого давления.

Последняя фраза мне крайне не понравилась и показалась более зловещей, чем любая прямая угроза. Тем не менее я молча кивнул.

— Тогда перейдем к именам. Итак, я — Крот, — он церемонно мне поклонился, затем отвесил еще один поклон вправо, — Мафусаил, — и, в заключение процедуры, обернулся влево, к Фантомасу, — Порфирий. Какой псевдоним угодно избрать вам?

Порфирий… Порфирий… что-то было в этом имени неприятное… Еще бы приятное, зудел у меня в голове какой-то голосишко, где Порфирий, там и Петрович… Порфирий Петрович… это не шутки. И более четкий, спокойный голос во мне вроде бы произнес: он-то и есть настоящая служба безопасности, а кем будешь ты, пока неизвестно, может подставкой.

Они ждали со снисходительными минами, надо думать истолковывая мое промедление в том смысле, что у меня напряженка с фантазией.

— В мыслях он иногда называет себя Доктором, — решила подыграть мне Полина, но меня неприятно задело, с ее стороны, хамоватое упоминание обо мне в третьем лице, хоть я и не специалист по хорошим манерам.

— Дело в том, Агриппина, что у нас уже есть один Доктор, этот псевдоним не годится.

Я задал себе наконец впрямую вопрос: может, все они просто психи? Тогда происходящее легко объяснимо. Но комариный голосишко в моем мозгу уверенно прозудел: нет, увы, нет, не надейся… Да, видимо, так… Но все-таки: заменять имя Полина кликухой Агриппина — это припахивало клиникой.

— Какой из меня Доктор, — проворчал я зло, — в баскетболе меня звали Крокодилом.

— Превосходно, — профессору, то есть Кроту, удалось наконец придать своему лицу однозначное выражение радушия, — будем считать, дорогой Крокодил, что в принципе мы договорились. Административные детали вы согласуете с Мафусаилом, и надеюсь, не будете в претензии, а профессионально-технические — с Порфирием.

Значит, в их подозрительном монастыре Мафусаил был отец-эконом, а Фантомас-Порфирий — действительно чем-то вроде министра безопасности.

— Нам же остается сейчас, — продолжал разливаться Крот, — лишь наметить общее направление вашей будущей и, несомненно, плодотворной деятельности по обеспечению нашей общей безопасности.

Уж больно им всем нравилось слово «общий», они выделяли его интонацией, словно придавая ему какое-то особое значение.

— Давайте уточним, — вмешался я, — что понимается под обеспечением безопасности. Охрана материальных объектов, людей, борьба с утечками информации или еще что-нибудь?

— Под обеспечением безопасности понимается всесторонняя защита нашего общего дела от посягательств целенаправленного зла, неразумия и разврата. Как вам, безусловно, известно, в проблеме безопасности главное — выделить источник наибольшей опасности. Сейчас для нашего дела наиболее опасным звеном в цепи мировых событий, я подчеркиваю, мировых, является деятельность той лаборатории, с которой, увы, вам уже пришлось познакомиться.

Мафусаил и Порфирий, незаметно для Крота, переглянулись, причем Мафусаил скорчил откровенно раздраженную физиономию. Похоже, этот триумвират был вовсе не так монолитен, как им хотелось бы. Я не преминул этим воспользоваться, чтобы прекратить велеречивое размазывание дерьма по полу:

— Выражайтесь точнее, пожалуйста. Мне уже пришлось познакомиться с двумя лабораториями.

Крот вздрогнул, будто его укусил в задницу муравей, но продолжал невозмутимо:

— Я имею в виду, молодой человек… простите… дорогой Крокодил, лабораторию, где Агриппина была подвергнута чудовищному насилию, и, увы, не она одна. Когда-то эта лаборатория была здоровым образованием и приносила пользу общему делу, но затем пошла по ложному пути развития и теперь представляет для нас несомненную опасность.

— Знакомая песня: рубежи безопасности Соединенных Штатов пролегают через Персидский залив.

— Если хотите, да, — он откинулся в кресле, скроив презрительную гримасу, — я уже говорил вам, что безопасность мы будем понимать в расширительном смысле. Что же касается вас, то вашей первейшей задачей будет получение максимально полной информации об их деятельности, как научной, так и организационной.

— Одним словом, вы мне предлагаете не службу безопасности, а внешнюю разведку. Это вещи нежелательно путать… Ну ладно, предположим, я согласился. Вам следует знать, что оперативная добыча информации может быть только целевой. Какую цель вы преследуете — отслеживание деятельности лаборатории, внедрение своих людей, дезорганизацию работы или полное уничтожение?

— Наши цели будут корректироваться по мере умножения знаний. Но главная и конечная цель — пробудить в них угасшие благородные чувства и вернуть их умы в лоно высшего разума.

— Я не видел еще никого и ничего, что вернулось бы в какое-либо лоно. Лоно работает только в одну сторону. У нас дело так не пойдет. Спецслужба — не иезуитский колледж. А вы похожи на ту дамочку, которая приходит делать аборт, но показывает врачу гланды. При работе со спецслужбами все называют своими именами, или результат будет хуже, чем гланды вместо аборта.

Крот потерял всю свою респектабельность и перешел на визгливые ноты:

— Я не разрешаю… и не потерплю…

— От спецслужбы нельзя требовать салонных любезностей, — перебил я его, — иначе спецслужба бесполезна.

— Может ли разум глаголати сладко? — неожиданно затянул Мафусаил нараспев. — Не родит сука жеребяти, аще бы родила, кому на нем ездити?

— Пусть говорит, — бесцветным голосом произнес Порфирий.

— Итак, целевая установка: отслеживание, внедрение, дезорганизация или уничтожение?

Стало тихо, и шелестение видеокамеры снова было отчетливо слышно. Крот беспокойно озирался по сторонам, как бомж во время облавы, Мафусаил принялся ерзать и чесаться, а Порфирий что-то сказал, и его тихий голос странным образом прозвучал с отставанием на какую-то долю секунды от движения губ:

— Полное уничтожение.

— Отлично. Вот теперь можно говорить о согласовании деталей. — Я закурил, старательно изображая безграничное удовольствие от пускания клубов дыма и глубочайшее удовлетворение результатами беседы.

Доставая из кармана пиджака сигареты и зажигалку, я успел уронить в щель между сиденьем кресла и боковой планкой жучок, оформленный внешне как жевательная резинка.

Соответственно моим ожиданиям, дальнейшее действие развивалось по схеме партийного собрания — прежде чем перейти к согласованию деталей, мне предложили выйти, чтобы без помех обменяться впечатлениями относительно моей персоны. Тяжелая дверь захлопнулась, и через нее из кабинета не доносилось ни звука. Я же, на случай если здесь тоже работает видеокамера или иная система слежения, спустился на первый этаж и пристроился со своим карманным диктофоном-приемником в полости одного из электронных чудовищ и занялся прослушиванием, с параллельной записью, происходящего в кабинете.

Сначала Мафусаил и Крот долго жевали резину на тему, что я, видать, специалист неплохой, но человек недалекий, да оно и к лучшему, чтобы не совался не в свое дело. Порфирий вступил в разговор только раз, откомментировав предположение о моей недалекости безэмоциональной репликой «Посмотрим», Полина же в этом обсуждении вообще не участвовала. Зато по следующему вопросу она основательно схлестнулась с Кротом и Мафусаилом, так что им втроем удалось раскачать даже Фантомаса. Началось с того, что Крот потянул изо рта очередную макаронину:

— Теперь, досточтимые соратники, нам надлежит определить оптимальную степень посвящения нашего нового коллеги. Мне представляется целесообразным в течение одного сеанса посвящение в первую, промежуточную, степень и транзитивный переход на вторую, на каковой он и будет пребывать около года, по истечении которого сможет подняться на третью ступеньку, что и будет, вероятней всего, его потолком.

Разговор о степенях посвящения не был для меня полной неожиданностью: я насторожился еще тогда, когда старый хрен употребил слово «орден». Значит, они и впрямь играют в какой-то Орден, — возможно, очередная реанимация масонства, и тогда это достаточно безобидно. Но уж очень мне не понравилось упоминание о сеансах, и пальцы моей правой руки непроизвольно сложились в кукиш.

Мафусаил хлопотливо и шумно настаивал на том, что, сообразно моей ответственной роли, я должен иметь более высокую степень или, как он выражался, градус посвящения, ибо с повышением градуса возрастает и зависимость от Ордена, а людей из спецслужб, как известно, лучше держать на коротком поводке. Полина же утверждала, что ни одна спецслужба не бывает полностью подотчетна руководству и что добавлять к этому влияние и пусть небольшую, но власть, даваемые посвящением, — значит впрямую провоцировать спецслужбу на выработку своих собственных, автономных, интересов и в конечном итоге — на выход из-под контроля.

Крот попрекал обоих экстремизмом и однобокостью, упорно твердя, что его предложение и есть вожделенная для всякого продвинутого ума золотая середина. Исход спора решило вмешательство Порфирия, который со свойственным ему лаконизмом негромко выдохнул:

— Агриппина права.

Я ощутил приятное облегчение — какие бы цели Полина и Фантомас ни преследовали, я был им благодарен.

Затем меня опять пригласили в Кротовый кабинет для индивидуальных бесед с Мафусаилом и Порфирием. Иметь с ними дело оказалось намного проще, чем с Кротом.

Сначала Мафусаил, почему-то воровато оглядываясь, отвел меня в сторону и, приблизившись вплотную, заговорил доверительным шепотом. При этом он ухватился за пуговицу моего пиджака, но, получив легкий удар ребром ладони по пальцам, убрал руку и занял приличную дистанцию. Впрочем, финансовая суть его нашептываний была настолько удовлетворительна, что вполне компенсировала фамильярность, и я согласился без торговли. Затем он, преувеличенно усердствуя и пыхтя, составил треугольником три кресла, в которых разместились он, я и Порфирий. Из этой новой позиции все тот же Мафусаил сделал неожиданное для меня предложение: для большей надежности общей структуры (опять это слово — общий, и структуры — чего?) мне не следует увольняться из сыскного агентства, здесь же меня оформят консультантом или будут платить вообще без всякого оформления. В агентство же подадут два заявления о розыске пропавших людей, с обязательным требованием поручить оба дела мне, что, после успешного отыскания Агриппины, будет выглядеть вполне естественно. При этом будут предложены такие бабки, что у нас в бюро никто возникать не станет. Кроме того, я могу даже взять еще одно, постороннее и, разумеется, неутомительное, дело для спутывания карт — он не указал чьих, но сопроводил последние слова подмигиванием и непроизвольным теребящим движением пальцев, из чего я заключил, что он не только педераст, но и заядлый картежник. Я взглянул на Порфирия — он едва уловимым движением выцветших глаз подтвердил свое согласие с Мафусаилом.

— Немногим больше суток назад, — заметил я нейтральным тоном, — за мной приезжала команда из девяти человек. Что хотели, ликвидировать или похитить, — не знаю. В агентстве я на виду, и если они захотят…

— Не захотят, — равнодушно шамкнул Порфирий и захлопнул щель своего рта, давая понять, что в подробности вдаваться не намерен.

Ага, вот оно как… чем притравливать на меня чужих псов и затруднять тем самым мою будущую работу, они предпочли пугнуть меня с тыла собственными собаками?.. Нет, не годится… это были не их люди… Значит, речь о другом. Или у них соглашение, которое боятся нарушить, или очень уж хитрое сотрудничество… А Вася-то уж и автомат наладил — вот была бы потеха.

Я не счел нужным скрывать усмешку, и Фантомас впился в меня сверлящим взглядом, требуя разъяснений.

— Мой напарник держал на прицеле всю банду. Я остановил его в последний момент.

— Будет учтено, — выплюнул, словно бы и не открывая рта, Порфирий.

— Значит, я без опасений могу жить в своей квартире? — решил я полностью прояснить обстановку.

— Можете.

— Теперь о напарнике. Он, и еще один — у меня на подхвате.

— Организуем, — почему-то радостно оживился Мафусаил, — обусловим их договором, двух помощников по вашему выбору. — Он поднял руки на уровень груди и поелозил в воздухе вытянутыми пальцами.

Точно, картежник, решил я окончательно.

Он же добавил вопросительным тоном:

— Им, наверное, не обязательно знать, на кого они работают? Пусть считают себя вашей личной конюшней. — Он, как мне показалось, заискивающе заглянул в лицо Порфирию, и тот опять еле заметным подергиванием зрачков выразил свое одобрение. Затем он неподвижно уставился на Мафусаила, который, поерзав под его взглядом, вскочил и удалился к столу Крота, вихляя задницей.

А Фантомас точно так же уставился на меня, и я, не зная, как его понимать, вытащил сигареты и закурил. Мне в любом случае нужно было его пересидеть, поскольку в начале беседы он плюхнулся в кресло, где остался мой «жучок», который я имел в виду изъять. Он, однако, продолжал сидеть без движения, наблюдая за мной, как если бы я сдавал ему экзамен по курению табака.

Когда сигарета кончилась и я направился к столу Крота за пепельницей, Порфирий тоже встал и, небрежно мне кивнув, пошел — больше подошло бы слово поплыл — к двери, наглядной направленностью движения давая понять, что я должен следовать за ним. Потушив окурок, я как бы рассеянно поставил чашку Петри на кресло, где сидел Фантомас, и быстро, но тщательно ощупал щель, где рассчитывал найти жучок, — его там не обнаружилось. Придумывая на ходу объяснения этому неприятному факту, я побежал догонять Порфирия, изображая исключительно деловитость, хотя у меня на сердце, как говорится, заскребли кошки.

Следуя за ним, я добрался до уже знакомой мне винтовой лестницы, но теперь наш путь был не вверх, а вниз, в подвальный этаж.

Мы оказались в ярко освещенном прямом коридоре, в бетонной стене которого я насчитал восемь дверных проемов. Он подошел к третьему по счету слева и сунул в прорезь замка магнитный ключ. Когда стальная дверь в нише отъехала вправо, он выдернул ключ из щели и, не оборачиваясь и на меня не глядя, по моим понятиям, хамским жестом протянул его мне. Я на него даже не разозлился, решив, что иметь к такому чудищу претензии по части этикета — все равно что учить вежливости снегосгребательную машину. Как бы там ни было, эта полоска пластмассы на короткой цепочке с карабином удостоверяла определенный уровень доверия ко мне. Видимо, мой «жучок» попал не в его карман… Или он, как говорится, «выше этого» и любознательность будет мне даже поставлена в плюс? Но тогда то, что я с этим жучком попался, должно быть поставлено в минус… Сбрендить можно.

Мы очутились внутри помещения с бетонными стенами, габаритами соответствующего одиночной камере. Посредине стоял письменный стол с парой лабораторных вертящихся табуретов, а на столе — компьютер.

Порфирий нажал на стене у входа кнопку пускателя, и дверь закрылась, плотно вдвинувшись в пазы.

— Если не закрыть — не включится, — снизошел он до словесного пояснения, щелкнув выключателем компьютера. На панелях загорелись сигнальные лампочки, и одновременно заработала вытяжная вентиляция.

Он извлек из кармана дискету, вставил ее в щель дисковода и принялся своими толстыми, почти не гнущимися пальцами с неожиданным проворством колдовать на клавиатуре. Выведя на экран какой-то текст, он тут же стер его, вынул дискету из компьютера и скупым жестом большого пальца левой руки дал понять, что мне следует подойти поближе. Далее он не спеша, чтобы я успевал следить за буквами, набрал слово КРОКОДИЛ и, перейдя в латинский регистр, повторил то же самое по-английски — CROCODILE. Чуть скосив на меня левый глаз, будто сомневаясь, стою ли я такой любезности, он бормотнул:

— Личный код.

Рот у него открывался не шире щели дисковода, и я подумал, что, обращаясь к нему, вместо слов можно засовывать в его пасть дискету.

Компьютер тем временем, поиграв служебными текстами и цветными таблицами, вывел на экран заголовок ИЗВРАЩЕННОЕ ДЕЙСТВИЕ с длинным перечнем под рубрик — личный состав, финансы, клиентура, эксперимент, публикации и прочее в том же духе. Курсор стоял на пункте «Личный состав», и, когда Фантомас нажал клавишу пуска программы, на экране замелькали фотографии и анкетные данные разных людей, среди коих, к моему удовольствию, промелькнула физиономия Кобылы. Значит, здесь было электронное досье ее лаборатории, проходящей у моих новых боссов под кодовым названием «Извращенное действие». Это название и еще полнота и систематичность сведений укрепили меня в ранее возникшей догадке, что столь раздражающая Крота и его компанию лаборатория изначально была его детищем.

— Ваш кабинет. Доступ в любое время. Все новое сюда. На бумажках ничего не хранить. — Утомившись этой необычно длинной для него тирадой, Порфирий выключил компьютер.

— Я мало работал с компьютерами, могу напутать.

— Агриппина покажет, — выдохнул он, не шевеля губами, и захлопнул свою щелястую пасть, судя по остекленевшим глазам, если не навсегда, то надолго.

Я расстался с ним у кабинета Крота, куда он вошел, по-хамски захлопнув передо мной дверь. Я решил на это не реагировать, поскольку все его поведение состояло из сплошного хамства, но чувствовал, что в моем мозгу какой-то калькулятор ведет регистрацию его выходок. Ну что же, если так, пусть так… возможно, дружок, я однажды тебе выпишу счет.

Но в данный момент его невежливость пришлась кстати — я нуждался в уединении, намереваясь выяснить судьбу моего «жучка». Закурив сигарету, чтобы торчать у кабинета естественно, я включил приемник диктофона.

Мой жучок работал, значит, его ковырять не пытались, но голоса звучали глухо и неразборчиво: скорее всего он теперь находился у кого-то в кармане или в портфеле. На голоса накладывались какие-то посторонние, к тому же пульсирующие шумы, и мне удалось не сразу понять, о чем они спорят. А когда удалось, у меня возникло нестерпимое, и притом вполне законное, желание вломить всем троим как следует, чтоб надолго запомнили, потому что они обсуждали открытым текстом, можно ли, и если можно, то еще сколько дней, трахаться мне с Полиной. Больше всего меня взбесило, что сама она молчала и, вместо того чтобы надавать им по харям, позволяла лепить из себя комок дерьма.

Из тактических соображений я сдержался, но далось мне это не просто: руки слегка подрагивали и морда горела, как обваренная кипятком, — вот так с людьми и случаются инфаркты. Чтобы сбросить адреналин, я отломал у какой-то электронной херовины не понравившуюся мне железку и закинул ее в дальний угол, ругнулся пару раз матом и стал слушать дальше.

Крот требовал ни много ни мало, чтобы нас с Полиной, словно каких-нибудь морских свинок, сегодня же рассадили по разным клеткам. Я сначала подумал, что если он хоть в каком-то смысле был или считался ее мужем, то в нем, опять же, в каком-то смысле, говорит ревность, — но нет, он с горячностью отстаивал исключительно свои теоретические позиции и, похоже, не врал, тем более что, как я успел заметить, актером он был никудышным. Насколько я мог понять, их система — он употреблял именно это слово и лишь иногда ссылался на уже надоевшее мне их вонючее общее дело — вообще отвергает половые сношения. А действовать во имя практической выгоды, вопреки велениям духа, — недопустимо, кощунственно и опасно по отношению опять-таки к общему делу.

Мафусаил же льстил и угодничал, твердя, что Крот трижды прав, но все же брал на себя смелость напомнить, что система отвергает также всякое насилие и предполагает естественное отмирание похоти и половых функций, положительные прецеденты чего имеются у них в достаточном количестве. В отличие от Крота, Мафусаил, по-моему, умел врать виртуозно, и сейчас тоже имел в виду не то, о чем говорил. Потом он, как бы нечаянно, прокололся и намекнул, что следить за персонажем мужского пола надежней всего через постельную партнершу, но это мне показалось слишком банальным, — похоже, у него на уме было что-то еще.

Как и в случае со степенями посвящения, арбитром у них оказался Порфирий.

— Бодать не надо, — проквакал он коротко, и я подумал, что он хитрее их всех остальных, вместе взятых.

Дальше те двое стали спорить о чем-то еще, но слышимость стала вдруг ухудшаться, и через пару секунд звук исчез полностью.

Дверь кабинета открылась, и я едва успел выключить и спрятать в карман диктофон. От двери ко мне шла Полина. Она просунула руку в вырез платья, извлекла мой «жучок» и протянула мне на раскрытой ладони.

Нагретый теплом ее тела, он показался мне почти горячим. Конечно же, у нее нет карманов… куда еще она могла его деть… и ритмический гул в диктофоне означал биение ее сердца. Только что я собирался обругать ее самыми похабными словами, но сейчас язык почему-то не поворачивался.

— Впредь будь умнее, с Порфирием шутки плохи. Ты еще не понял, с кем имеешь дело.

Ее учительский тон разозлил меня снова.

Это ты и они не поняли, с кем имеете дело, подумал я с отчетливой злостью, втихаря наблюдая за ее физиономией, — она и ресницей не шевельнула. Значит, все — она больше не сечет мои мысли. Странное дело… я ведь ждал этого и хотел, чтоб скорее… а теперь стало жалко, будто потерял что-то важное.

Я почувствовал, что где-то внутри размягчаюсь и что это опасно. Слюнявость по отношению к бабе — в моей профессии гибель. Надо приводить себя в порядок.

— Какого… хрена ты позволяешь этим засранцам купать себя в дерьме? Они из тебя делают не шлюху, а что-то гораздо хуже!

Она не обиделась и не рассердилась.

— Я знаю, но не могла ничего себе позволить. Мы с тобой в трудном положении.

— Ты мне вешаешь лапшу на уши, — пробормотал я вяло, ощутив себя таким вымотанным, что не было сил даже выругаться как следует.

Она поняла это и заговорила совсем тихо:

— Ты заметил, что я сказала не «ты в трудном положении» и не «я в трудном положении», а «мы с тобой»?.. Я устала от этого места, пойдем отсюда. — Она взяла меня за руку и повела к выходной двери.