Возмущение праха

39. ПРОКОПИЙ

Одновременно с тем, как в моем разуме вызревал план прекращения существования «Извращенного действия», в душе нарастали сомнения, следует ли мне самому активно участвовать в этом деле. Хотя моя задача формально состояла лишь в добыче необходимой информации, я не сомневался, что, как только план будет готов, на меня возложат и его исполнение. Весной я был уверен, что лаборатория Щепинского — просто бандитская шайка, и к тому же меня вынудили взяться за эту работу как прямая угроза физического уничтожения, так и непреодолимое тогда влечение к Полине. Теперь же, хорошо зная внутреннюю кухню «Общего дела» и владея традиционными методиками систем безопасности, я мог бы, разработав и предоставив Порфирию все необходимое для уничтожения «Извращенного действия» — после определенных страховочных мероприятий, — отказаться от дальнейшего сотрудничества и расстаться с ними, не подвергая себя риску расправы. Но что-то не позволяло мне так поступить, и отнюдь не чувство долга. Скорее, ощущение сопричастности к важнейшим событиям, высокопарно выражаясь — к возможному повороту в судьбе человечества. В случае отказа от участия в этих делах, попросту — бегства, моя жизнь стала бы посредственной и серой до полной бессмысленности. И конечно, играла роль привязанность к Полине, хотя я понимал, что здесь защищать уже почти нечего.

Да, с Полиной было сейчас нелегко. Мы по-прежнему обитали — точнее, не обитали, а спали вместе, причем не каждую ночь, — в моей квартире. Разговаривать с ней по-человечески удавалось только сразу после занятий любовью, когда она на несколько минут как бы теряла бдительность, после чего становилась опять колючей, необщительной и либо, отвернувшись к стене, засыпала, либо выскакивала из постели и удалялась на кухню, где листала свои бумажки, делая в них пометки, или что-то читала. Мне казалось, она сама себя старается убедить в своей безмерной увлеченности наукой. В ее распоряжении имелся радикальный способ отделаться от меня: пройти новый сеанс рекомбинации по уже обкатанной схеме, со случайным нейродонором и немедленным прекращением с ним всяких коммуникаций. Но Крот, по результатам прежних неудачных опытов, пришел к выводу, что сеансы нельзя повторять слишком часто без вреда для психического здоровья пациента.

Независимо от настроения на любые вопросы, связанные с моей работой, то есть задаваемые во благо «Общего дела», Полина отвечала мгновенно и добросовестно, и это было единственной зацепкой, позволяющей вступать с ней в общение. Мне нравилось простодушие, с которым она одну и ту же наживку глотала по нескольку раз подряд. И сейчас, после беседы с компьютерщиком, когда я ночью вышел к ней на кухню и, встреченный настороженным взглядом, тем не менее обронил нейтрально-рассеянным тоном: «Совсем я запутался, даже сон в голову не идет», она тотчас отодвинула свои записи:

— У тебя проблемы? В чем дело, выкладывай.

— Ты уверена в неизбежности уничтожения лаборатории Щепинского? — спросил я впрямую.

На ее лице мелькнуло выражение досады, но она мигом его подавила: вопрос свидетельствовал, что мой боевой дух никуда не годится, и, следственно, ее задача — попытаться поднять его.

— А ты полагаешь, возможно другое решение? — отреагировала она также вопросом, произнеся его очень ровным голосом, который, как я помнил, означал, что она готова упереться намертво, отстаивая свою позицию.

— Как знать… еще недавно я совсем как ты думал. Шайка разбойников, головорезов, садистов, вооруженных наукой, — и все. Остановить их любым способом, хоть бы и незаконным. Я и сейчас убежден — остановить их надо, но вот можно ли самочинно устраивать над ними расправу, а иного пути у нас нет, — не уверен. Они, точно, преступники. Сколько-то человек они извели неудачными опытами, да вот вправе ли мы их наказывать, в свою очередь, преступным путем? Ведь и невинные заодно пострадают. И главное, рассуди: основное их преступление не в том, что они несколько человек загубили, а в том, что они своими погаными лазерами лезут в человеческий мозг, что они на потребу всяким спецслужбам, и без того страшным, разрабатывают технологии насилия над психикой. Только представь себе, что будет, когда этот джинн вылезет из бутылки? Это надо бы, верно, пресечь в зародыше, но ведь наверняка не одни они такими делами занимаются. Что далеко ходить, ты уверена, что наш драгоценнейший Крот не пытался зондировать мозг?

Полина недовольно прикусила губу. Да, врать она действительно не умела.

— Пробовал, разумеется. Но настолько деликатно…

— Деликатно, неделикатно, — какая разница? Он — деликатно, а его результатами воспользуются неделикатно… Но заметь, никто у вас и не ставит вопрос о наказании за преступления. На любом промышленном предприятии людей больше губят, не громить же нам все заводы подряд. Меня наняли пресечь негоции Щепинского, оттого что он перешел дорогу «Общему делу»… Я с тобой разговор почему затеял… посоветоваться мне больше не с кем… Не выйдет ли так, что я подрядился уничтожить маленького преступника, чтобы расчистить путь преступлению гигантскому, неслыханному?

Она вздрогнула, как от удара, и лицо ее напряглось, так что кожа натянулась на скулах. Зрачки в глазах провалились, уступив место сверлящему, ледяному взгляду черных отверстий. Я видел это уже не впервые, и все-таки стало страшно — к такому привыкнуть нельзя.

— Ну, знаешь, — произнесла она хриплым шепотом, — ты говори, да не заговаривайся.

— Ты не так поняла меня, я не хотел сказать, что они злодеи. Но и с благородными намерениями можно совершить преступление. Если некто подожжет дом, чтобы согреть продрогшего, поджог все равно останется поджогом. Понимаешь, утопии хороши в книжках. Реализованная утопия — всегда рукотворный ад. Они хотят подменить Божий замысел — собственным и человечество — популяцией бесполых существ. Да и популяцией это не назовешь, — сообщество, не способное к размножению. Это, по сути, глобальная суицидная попытка.

— Почему суицид? В чем он? Размножение будет, и еще какое. Его уже Основатель предвидел, именно для расселения будущей популяции люди пытаются осваивать космос. Это мы уже проходили: воскрешение полностью эквивалентно деторождению.

— А по-моему, разница огромная, как между художником-реставратором и подлинным творцом. Деторождение дано людям как способность к творческому акту, доступная каждому, в этом богоподобие людей, которым не обделен даже последний из худших. Меня ужас берет при мысли, что Земля целиком будет заселена существами, похожими на Крота и Порфирия.

— Это нечестный прием, удар ниже пояса. Я же тебе объясняла насчет внешнего вида: просто несовершенство технологии, оно преодолимо. Плюс, пока, условности нашего социума — они не могут позволить себе выглядеть тридцатилетними. А в будущем каждый сможет сам выбирать оптимальный биологический возраст. Поверь мне, люди будут очень красивыми, и мужчины, и женщины.

— Не думаю. Красота в какой-то мере функциональна. Если не рожать, не заниматься любовью — какой тогда смысл в красоте женской, мужской?

— Примитивно мыслишь. Любовь останется, но не на телесном уровне. Что же касается функциональности красоты, то это вообще чушь, по этому поводу целые книги написаны. Весталки, к примеру, были прекрасны, хотя не занимались любовью, а гетеры, — она усмехнулась, — как мне помнится, редко рожали, но были собой недурны.

— Грудь весталки и зад гетеры прекрасны, пока на свете есть хоть одна женщина, собирающаяся родить. В противном случае это бессмысленные выросты тела. Бессмысленные и уродливые. А как ты представляешь себе население Земли при полном отсутствии детей? Не страшно?

— Ты меня специально изводишь? — Она подперла подбородок рукой с какой-то безнадежной усталостью, и мне стало совестно. — Дети будут. Они тоже умирали и тоже подлежат воскрешению.

— Умирал сравнительно небольшой процент, детей будет мало. Вообрази, как будут завидовать родители когда-то благополучных детей тем, у кого ребенка в свое время задрал волк?.. Извини, это я нечаянно. Увы, где речь о воскрешении, там и висельный юмор.

— Почему так уж завидовать? И у них будут дети, только выросшие. И потом… чем дальше в глубь веков, тем выше детская смертность. Гм… я тоже нечаянно. Похоже, насчет висельного юмора ты прав.

Последние фразы были сказаны почти ласковым тоном, она явно искала путь к примирению, но я никак не мог остановиться.

— Кстати, о детях. Те, кто убиты абортами, да и просто выкидыши, им тоже предстоит воскрешение? Тогда все-таки придется рожать. Опять концы с концами не сходятся.

— Ты просто садист какой-то. — Ее голос звучал сдавленно.

Она закрыла лицо ладонями, сквозь пальцы на стол закапали слезы, и раздались не сдерживаемые более всхлипывания:

— Ты же в медицинском учился! Неужели не видишь, что я беременна?

Удивление, радость и тревога захлестнули меня, но копаться в своих эмоциях не было времени, главное сейчас, чувствовал я, успокоить Полину.

— Почему же ты плачешь? Надо радоваться! — Я подошел к ней и обнял за плечи, но она стряхнула мою руку.

— Ты не в состоянии разговаривать?

Она молча кивнула, и всхлипывания стали громче.

— Ладно, поговорим завтра. Хорошо?

Она кивнула еще раз. Я снова обнял ее, и на этот раз она не противилась, покорно встала и позволила увести себя в постель.