Возмущение праха

3. ПРОКОПИЙ

Я истратил весь запас сил на то, чтобы остановить безумца, хотевшего убить человека, и так уже обиженного, лишенного света, расплющенного собственной похотью и жестокостью. Сидя на полу, я пытался восстановить способность управлять собой, телом и разумом, и сколько это длилось, секунды или минуты, — не знаю. В сознании звучал призыв о помощи, и, достигнув максимальной степени ощущения себя, я встал, подошел к сидящей и опустился рядом с ней на колени. Прикоснувшись к ней, я почувствовал, что жизнь в ней еле теплится, но знаков помрачения духа не было. Я взял ее руки в свои, надеясь передать ей энергию, хотя и сам был достаточно слаб. Вскоре ее руки стали живыми, и, подняв ее за плечи, я выяснил, что при моей поддержке она может стоять и идти. Я подвел ее к двери и посадил на пол, затем спрыгнул вниз и осторожно спустил ее.

От прохладного вечернего воздуха я быстро обретал силы, и она, по-моему, тоже. Тишина не нарушалась ничем, кроме дальнего собачьего лая, опасности видно не было. Я повел ее между рельсами, она шла с трудом, непрерывно спотыкаясь. Мы двигались страшно медленно, и я попробовал нести ее на руках, но мои силы еще не полностью восстановились, и пришлось опустить ее снова на землю.

Мне казалось, мы шли целую вечность. Когда же наконец добрели до выхода, я увидел, что женщина, прозванная Кобылой, стоит лицом к кирпичной стене, положив на нее ладони, а человек, помогавший мне в этом деле, держит ее на прицеле своего пистолета и, не выражая лицом никаких чувств, жует резинку.

— Отпусти ее, — сказал я ему, — все в порядке.

— Слышала? Можешь идти, — проворчал он, не опуская, однако, оружия.

Та, не оглядываясь на нас, вылезла через пролом решетки и побежала прочь по-заячьи, зигзагами, потеряв, как видно, способность логически мыслить и опасаясь выстрела в спину.

Моя подопечная израсходовала весь свой скудный запас сил, она сама уже не держалась на ногах. Мы вдвоем отнесли ее к машине и посадили сзади, я сел рядом с ней.

Нужно было решить, куда ехать, и на размышления не было времени. Обычные средства лечения «скорой помощи» означали для нее неизбежную смерть, а психиатрическая больница — тем паче, в этом я не мог сомневаться. Мой разум метался, не находя выхода, и в отчаянии я назвал адрес на Садовой.

По пути мой ум признал это решение наилучшим, а у меня возникло странное впечатление, что мысль отвезти ее домой подсказана мне ею самою, еле живой, обмякшей и невменяемой. Я теперь непосредственно ощущал ее состояние, и, вопреки здравому смыслу, мне казалось, что внутренний контакт с ней сейчас не установился, а восстановился.

Я позвонил в дверь и вошел сначала один, имея в виду поберечь нервы пожилой женщины, но она не проявила ни слабости, ни растерянности, мгновенно приготовила постель на диване и, пока мы переносили и укладывали Полину, успела позвонить по телефону.

— Профессор сейчас приедет, — сказала она.

— Частный врач? — спросил я.

— Он вам сам скажет все, что сочтет нужным, — поджала она губы. — Он просит вас задержаться. — Она церемонно наклонила голову в мою сторону.

Я в ответ кивнул тоже, в знак согласия, хотя это для меня разумелось само собой.

— Мой товарищ, — я повернулся в его сторону, — может подождать, на случай если понадобится машина.

Это совершенно излишне. Профессор приедет на автомобиле. — По непонятным причинам она хотела как можно скорее избавиться от моего спутника.

Он ушел, и пока она сопровождала его к выходу из квартиры, я воспользовался ее отсутствием для проверки того, что вызывало у меня беспокойство. Я не сомневался, что состояние Полины идентично состоянию человека, названного ранее Чудиком, с которым мне довелось познакомиться год назад. Но тот человек был наголо выбрит, а волосы этой женщины с виду были в полном порядке и вполне соответствовали имеющемуся в протоколе описанию «темно-русые, с рыжеватым оттенком». Я тщательно осмотрел ее голову, предполагая найти участки, выбритые для размещения электродов. Но я ошибся: ничего подобного обнаружить не удалось, и, следовательно, в данном случае использовалась какая-то иная технология.

Вызывало недоумение и другое: несмотря на тяжелое состояние, Полина сейчас выглядела моложе, чем на имевшейся у меня фотографии, и так уже старой. Возникала мысль, что мне предъявили не ее фотографию, а какой-нибудь родственницы, весьма на нее похожей. Сразу же приходила в ум похожая на нее женщина, которую я видел во дворе психиатрической лечебницы. Та женщина по возрасту могла соответствовать снимку. Но ведь в любом случае это была старая, выцветшая фотография! Так или иначе, получалась путаница, и можно было только гадать, кому и зачем нужны такие мистификации.

Профессор приехал через десять минут, и я нисколько не удивился, когда в комнату вошел тот высокий сутулый старик, который беседовал с Философом во дворе больницы на Пряжке; я понял, что даже ожидал этого. Его одежда выглядела так, будто не прошло и часа с того майского дня, — казалось, ни одной пылинки не прибавилось и не убавилось на его темном пиджаке и галстуке. Но он сам изменился, и притом в хорошую сторону. Исчезла столь неприятно поражавшая асимметрия лица, оно теперь могло служить образцом респектабельности, и если год назад он выглядел больным и немощным стариком, то сейчас являл собой хрестоматийный образ бодрого и энергичного ученого солидного возраста.

— Кротов. — Он вяло протянул мне руку и сухо поклонился, — затем подошел к Полине и сосчитал ее пульс.

Я изложил ему, стараясь избегать ненужных подробностей, как удалось найти Полину и что я думаю о ее состоянии; он выслушал, не перебивая, и только время от времени кивал головой, как на экзамене кивают студенту, чтобы он заканчивал ответ поскорее.

Я полагал, мне вежливо посоветуют не соваться не в свое дело, но он, в последний раз кивнув, спросил как бы вскользь:

— Сколько вам лет?

— Тридцать семь. — Я даже не пытался скрыть удивления.

— Отлично, отлично, молодой человек, — пробормотал он и встал. — Поехали.

Неожиданно для меня он обратился к почтенной даме на «ты»:

— Надеюсь, ты мне поможешь? У меня там никого нет.

Отказавшись от помощи, я отнес Полину вниз на руках, и она уже не казалась тяжелой.

К моему изумлению, у подъезда стояла новенькая «тойота». Она как-то не вязалась со старомодным обликом профессора, однако, сев за руль, он с ней управлялся неплохо. Как все пожилые люди, он ездил крайне осторожно и дисциплинированно, мы продвигались мучительно медленно, а Полине становилось все хуже и хуже. Я чувствовал, как жизнь из нее постепенно уходит, но не решался торопить профессора, опасаясь, что педантичный старик для дискуссии со мной может остановить машину.

Конечной точкой нашего маршрута оказался старый особняк в глубине Каменного острова. Когда я, с Полиной на руках, вслед за профессором приблизился к входной двери, из-за кустов, окружающих здание, утиной походкой, враскачку, вышел рослый толстяк и уставился на меня маленькими круглыми глазками.

— Это наш Горилла, — ласково пояснил профессор, вставляя ключ в замочную скважину. Затем он набрал код и только тогда повернул ключ.

В лаборатории в ярком свете сияли диковинные приборы, причудливые аппараты крупных размеров и компьютеры. Все было новенькое, сверкающее, как в американском фантастическом фильме, и мне, по контрасту, вспомнились убогие процедурные кабинеты в больнице на Пряжке. И еще слова Философа: «Те, кто финансирует их работу». Да, те, кто финансировал эту лабораторию, денег не жалели.

Полину, по указанию профессора, я уложил на тележку, отличающуюся от обычной больничной каталки, помимо великолепия исполнения, наличием по бокам двух продольных полозьев. Он подвез ее к сооружению из пластика, стекла и полированного металла, отдаленно напоминающему модель космической станции. Полозья тележки совместились с пазами аппарата, и тележка бесшумно въехала внутрь него, так что голова и грудь Полины оказались в тоннеле с массивными стенками.

— Резонансный томограф, — буркнул профессор коротко. В деловитой небрежности реплики угадывалась привычка пояснять свои действия наблюдающим ученикам и коллегам.

Он нажал на пульте несколько клавишей, у концов тоннеля загорелись цветные сигнальные лампочки, и по экранам мониторов побежали волнистые и зигзагообразные линии. Две из них, судя по неровному ритму и внезапным спадам, изображали беспомощное трепыхание ее сердца.

Профессор перебрался к соседнему пульту с обширной клавиатурой, позади которой вместо монитора было пустое пространство, ограниченное тремя черными экранами. Его пальцы коснулись клавишей, и между экранами в воздухе повис человеческий мозг, отвратительно натуральный, правда, к счастью, светло-зеленого цвета.

Не в силах сдержать любопытства, я подошел вплотную.

— Голограмма, — буркнул себе под нос профессор, не сомневаясь, что я должен внимательно ловить каждое его слово.

Он взялся за рукоятки манипуляторов, и мозг стал медленно поворачиваться. Кое-где на нем вспыхивали и гасли красные и желтые точки. Вдруг невидимая плоскость срезала с одного из полушарий макушку, как нож шляпку с арбуза.

От неожиданности я вздрогнул.

— Не пугайтесь, молодой человек, это всего лишь компьютерное изображение, — успокоил он меня с той же неприятно-ласковой интонацией голоса, что и на улице, когда представлял мне охранника. Он тут же забыл про меня и полностью погрузился в созерцание того, как компьютер нарезает ломтиками мозг Полины.

Ее сестра тем временем облачилась в белый халат и тщательно вымыла руки с помощью сооружения, в котором я при первом осмотре не признал умывальник.

Не оборачиваясь, профессор скомандовал, на этот раз произнося слова раздельно и четко:

— Глюкозу и витамины. И ему тоже.

— Мне ничего не нужно, со мной все в порядке, — запротестовал я.

— Если было бы не в порядке, я бы не взял вас сюда, — он посмотрел на меня, как на идиота. — Вам предстоит нагрузка, вы будете ее донором.

— Это как, в смысле крови?

— У вас, видимо, такая работа, что вам всюду мерещится кровь, — позволил себе пошутить профессор. — Речь идет лишь о том, чтобы поделиться информацией, хранящейся в вашем мозгу.

По понятным причинам это заявление вызвало у меня массу негативных ассоциаций.

— А со мной не случится… что-нибудь подобное? — показал я рукой в сторону Полины.

— Молодой человек, запомните, — от обиды он заговорил высоким надтреснутым голосом и, вытянув шею, стал похож на большого гуся, — в этой лаборатории злодейства не совершаются. Все, что вам грозит, — небольшая нервная усталость, как после бессонницы.

Он вывел из тоннеля томографа тележку с Полиной и перевез ее к другой установке, с двумя параллельными тоннелями и рядами лиловых окошек-иллюминаторов. Здесь же на столах стояло несколько компьютеров.

Водворив Полину внутрь одного из тоннелей, он включил все компьютеры и стал вставлять в них дискеты. На всех экранах возникли одинаковые титры: «Сеанс подготовлен».

— Теперь ваша очередь, ложитесь. — Профессор указал мне на свободную тележку. — Это установка для взаимной трансляции всех полей, доступных регистрации и воспроизведению, — просвещал он меня, вдвигая в тоннель. — Повторяю, никаких неприятных ощущений не будет. Постарайтесь не испытывать беспокойства, иначе вы ей не поможете, а повредите. Включаю стимулятор сна. Приятных сновидений.

Раздалось негромкое басовитое гудение, навевающее скуку и вялость, но они скоро исчезли, а в гудение стали вплетаться музыкальные ноты, они приходили из непостижимо далеких точек пространства и становились видимы волнами света удивительно чистых и ярких тонов. Это мощное звучание света давало покой и радость, но я чувствовал: в нем скрывается нечто опасное. Вскоре я обнаружил источник опасности — проплывающие в световых волнах серые пятна. В них нельзя было вглядываться, и в этом заключалась главная трудность — в них не вглядываться, они тотчас начинали расти, расползаться и стремились объединиться в сплошную серую массу. Я знал, если это случится, меня ожидает невыносимое страдание и запредельный кошмар, и только отчаянным усилием воли я мог подавлять пятна и заставлять их съеживаться. Когда мне удавалось уничтожить их все, я переживал первобытную дикую радость, но они приплывали опять и разрастались, наполняя меня ужасом. На меня наползала безнадежная усталость, наступало отчаяние, но страх перед серой массой был столь велик, что я из последних сил продолжал сопротивляться. Это длилось целую вечность. Постепенно я постиг закон бытия серых пятен, и понял их слабость, и научился их подавлять, почти не тратя на это сил. Течение волн света и звука стало спокойным, и я погрузился в него, испытывая от соприкосновения с его токами чувственное наслаждение. Чувственность моего сна нарастала, приобретая эротический характер, пульсации звука и цвета я воспринимал теперь как движение женского тела, но никак не мог его увидеть, столь оно было огромным, хотя явственно ощущал его прикосновения. Специальным усилием отдалившись, я смог различить проступающие в многоцветном текучем сияний отдельные части тела — бедра, живот, грудь и, наконец, весь торс целиком. Я удивился, как я мог до сих пор не верить людям, постигшим это раньше меня, что женский торс есть идеальный и выразительнейший образ человеческого лица: груди были глазами, а лоно — изысканным прототипом приспособившегося к поеданию грубой материи рта. Каждое движение этого лица восхищало, и мимика его была совершенна. Я страстно желал снова к нему приблизиться, но струи света начали размывать его, и я почувствовал, что и сам постепенно растворяюсь в потоке звука, цвета и времени.