Возмущение праха

44. КРОКОДИЛ

Обещание не пользоваться силовыми методами меня не тяготило. Подобные человеколюбивые декларации обычно носят чисто этикетный характер и предназначены для соблюдения приличий и морального комфорта заказчика. Наивно думать, что такую масштабную операцию можно провернуть, не наступив никому на хвост. И конечно, то, что мне предстояло сделать, иначе как диверсией трудно было назвать. Но если господа ученые хотят слышать только красивые слова — пусть слышат, в конце концов мне деньги платят в числе прочего и за это. Свои обязательства в данном случае я понимал в том смысле, что «Извращенное действие» нельзя уничтожать посредством прямого вооруженного налета и физического устранения всех носителей информации — людей, документов, компьютеров и дискет. От их покровителей не спрячешься ни в небе, ни на дне морском — все равно найдут, и тогда моя песенка спета, да и «Общего дела» тоже.

В моих планах существенная роль отводилась компьтерщику Фиме, но при этом требовалась гарантия его абсолютной стерильности, и я собирался на три-четыре месяца его полностью изолировать, как бы поместив в карантин.

Для начала пришлось составить на него досье. Идеями «Общего дела» он пока не проникся и в число посвященных не входил. Как и все сотрудники Крота, имел высокий оклад, но жил до крайности скромно, расходуя деньги с большой осторожностью. Однажды мы с ним засиделись позже обычного за очередной программной консультацией, я отвез его на машине домой и напросился на чашку кофе. В его однокомнатной квартирке я получил ответ на вопрос, почему он так прижимист в деньгах: он собирал книги по искусству, дорогостоящие альбомы репродукций и ради них отказывал себе во всем, кроме минимально необходимого. Для меня было главным, что его расходы примерно соответствовали доходам, значит, на стороне он ни на кого, и в частности на Щепинского, не работал — если, конечно, не обладал сверхчеловеческой хитростью и дисциплиной. Семьи не имел, но один-два раза в неделю к нему приходила женщина, немного старше его. Они вместе пили водку, и она оставалась у него ночевать. Как и Фима, она была одинокой, но съезжаться они по каким-то причинам не считали нужным. Женщину проверили — никаких ниточек, ведущих в направлении «Извращенного действия», не обнаружилось.

К концу января Порфирий сообщил мне, что человек, передававший программы Крота Щепинскому, найден. Чтобы не пробуждать в стане противника бдительности, никаких мер к нему Порфирий принимать не стал, а ограничился только незаметным созданием вокруг него информационного вакуума. Таким образом, Фима оказался вне подозрений, но секретность его роли в подготовляемой операции была настолько важна, что я решил не отменять своего решения о предстоящем его интернировании.

Я предложил ему трехмесячную командировку, связанную с некоторой изоляцией от внешнего мира, но и оплачиваемую в несколько раз выше его обычной ставки, — он согласился. По моей просьбе ему оформили длительный отпуск для ухода за больной матерью, проживающей в Киеве.

Присматривал за ним Вася, который в качестве охранного животного был надежней овчарки. Они поселились вдвоем в специально снятой квартире. Фиме было запрещено выходить одному на улицу, открывать дверь на звонки и посещать свое прежнее жилье. Когда ему хотелось свежего воздуха, Вася его выгуливал, а также возил за покупками в магазины, в основном книжные. Заточение Фимы скрашивалось, кроме книг и компьютера, телевизором и видеомагнитофоном, но он отдавал предпочтение главным образом компьютеру.

Все телефонные разговоры фиксировались, но вскоре выяснилось, что Фима телефоном вообще не пользуется. Когда я одобрительно высказался по этому поводу, он внимательным взором уставился в потолок, словно заметил там какой-то непорядок:

— Если работа такая серьезная и если вдруг что-то не то случится, то я подумал: будет лучше, чтобы я никуда не звонил.

Во время совместной работы у компьютера мы с ним понемногу тянули коньяк, но вечерами ему было не с кем выпить, ибо Вася алкоголя вообще не употреблял. Фима загрустил, и его рабочий энтузиазм стал падать. Поэтому Вася через некоторое время, с моего разрешения, стал приводить девчонку, пьющую и необразованную, но достаточно разбитную, чтобы служить Фиме собутыльницей и трахаться с ним.

Первым делом я ему дал задание выяснить, в какой степени Щепинский в своих программах самостоятелен относительно Крота. Поскольку всю компьютерную кухню «Общего дела» Фима знал досконально, на сопоставление двух пакетов программного обеспечения ему потребовалось не более недели. Диагноз полностью соответствовал предварительным прогнозам: Щепинский пользовался крупными блоками программ Крота, как деталями конструктора, собирая из них некие устраивающие его композиции, не касаясь внутренних механизмов программирования. Как мне объяснил Фима, чтобы лезть внутрь чужих блоков и модулей — требуется компетентность, адекватная автору программы, и в силу того, что Крот сам по себе был виртуозом, не говоря уже о том, что все пакеты окончательно редактировал лично Фима, в данном случае ни о конгениальности, ни даже о приблизительном соответствии уровней не могло быть и речи.

Отсюда я сделал два важных практических вывода: во-первых, небольшие изменения в своих программах, как то: замену одного или нескольких знаков в отдельных модулях, Щепинский не сможет заметить, и, во-вторых, в случае неполадок с программами не рискнет самостоятельно в них ковыряться, а вынужден будет добывать новые дубликаты по своим каналам из «Общего дела».

Значит, следовало тщательно проверить все места, где он мог хранить резервные копии рабочих гипнограмм. Да и вообще настала пора держать его в поле зрения круглосуточно и отслеживать все контакты. Я пустил по его следу Васю, предварительно испросив у Порфирия двух горилл, которым и препоручил охрану мозгового центра предстоящей операции — Фимы. Кроме того, ранее откомандированная ко мне девица, понаторевшая в прослушивании телефонов, получила теперь, в качестве приоритетной тематики, отслеживание и магнитную запись всех разговоров Щепинского.

Его времяпровождение примерно в равных пропорциях распределялось между Институтом, семьей и любовницей плюс один вечер в неделю в теннисном клубе. Последний, как возможное место хранения дискет, мы с Васей отбросили a priori, Институт был исследован нами уже вполне достаточно, и оставалось обыскать две квартиры. С семейной квартирой все устроилось просто. Щепинский не менее двух раз в неделю ночевал у любовницы (по академической традиции — собственной аспирантки), и в эти же дни его жена с их девятилетним сыном уезжала на сутки к своим родителям, в свою очередь уходя от них до утра к любовнику. Квартира часто по ночам пустовала, и, хорошенько присмотревшись к солидным с виду, но не слишком хитрым замкам, в один прекрасный вечер Вася благополучно управился с ними.

Скинув на Васю обследование столов, шкафов и книжных стеллажей в поисках дискет, я занялся единственным в доме компьютером, который стоял в детской. Помимо стандартных резидентных программ, в нем были записаны только игры и еще обучающая программа английского языка. Я хотел было уже выключить компьютер, но обратил внимание на игру «Преферанс». Зачем девятилетнему мальчику преферанс? Выбрав команду «Запуск», я был вознагражден за усердие: на экране появились хорошо знакомые мне заголовки рабочих гипнограмм. На всякий случай я скопировал их на принесенные с собой дискеты, а затем стер и переписал на их место файлы «Звездных войн», которым отдал предпочтение из-за их огромного объема. Когда Щепинский обнаружит потерю, то вряд ли заподозрит внешнее вторжение: у компьютеров бывают свои странные выходки, а ребенок есть ребенок.

Кроме компьютера, в детской, среди комиксов и трансформеров, нашлись и дискеты, целых две коробки, но они частью были пустыми, а остальные содержали только игры.

Вася тем временем закончил свою работу, не выявив ничего достойного внимания, и мы, тщательно ликвидировав следы нашей незаконной деятельности, удалились.

С аспиранткой возни было больше. По данным телефонных прослушиваний, мы знали, что у нее есть компьютер и что во время визитов Щепинского они не только пьют сухое вино и трахаются, но и занимаются научными проблемами. Это значило, что на ее винчестере мы найдем отнюдь не электронные игры и, во-первых, на изучение его содержимого уйдет много времени, а во-вторых, мне самому здесь будет не справиться и понадобится присутствие Фимы.

Все осложнялось тем, что эта мымра постоянно сидела дома и старательно грызла гранит науки. По сведениям, полученным от Кобылы, она поступила в аспирантуру больше года назад, приехав в Петербург из Воронежа, и сначала жила в общежитии, пока Щепинский не осчастливил ее своим вниманием. Убедившись в ее готовности отвечать взаимностью, он снял для нее скромную квартирку и подарил компьютер.

За время жизни в северной столице она не приобрела ни приятелей, ни знакомых и не завела себе дружка, хотя внешность имела привлекательную. Похоже, она одаривала любовью своего шефа не только по аспирантской обязанности, но и была в него искренне влюблена или, может быть, просто, в силу пассивности натуры, в жизни умела только принимать предлагаемые обстоятельства.

Для начала, воспользовавшись отъездом Щепинского на какие-то международные научные игрища, я посадил ей на хвост оставшегося не у дел Васю, чтобы он поискал трещину в скорлупе, отделяющей ее от остального мира. Три дня топтался несчастный Вася вокруг ее двери, проклиная усидчивость увлеченной наукой дамы. Выходила она только в булочную и гастроном, причем, судя по покупкам, рацион соблюдала аскетический, хотя, как мы знали, в деньгах стеснена не была.

Но всякий упорный труд рано или поздно вознаграждается, и трещинку Вася все-таки нашел. Вечерами, пресытившись общением тет-а-тет с компьютером, она заходила в близлежащее кафе, заказывала кофе с коньяком и мороженое и поглощала их в загадочном для бармена одиночестве, отчасти оправдывая романтическое имя Виолетта, данное ей в Воронеже родителями. Иногда к ней клеились какие-то восточные люди, но она высокомерно отвергала их предложения.

Ясно было, что на Васю она не клюнет, не тот типаж, и я решил выпустить на нее Джефа, вместо него в засаду на Боровой отрядив на время человека Порфирия.

Джеф предстал перед ней в облике свободного фотохудожника, представителя центровой богемы. В кафе он привел с собой декоративно одетую юную парочку и, бросив небрежно бармену: «Шеф, сделай забойный рок вместо этой меланхолии», принялся их фотографировать у стойки и в танце, требуя экстравагантности в моторике и употребляя слово «перфоменс». Затем он отпустил молодняк и, утомленный творчеством, заказал себе кофе, коньяк и мороженое. И тут же как громом пораженный уставился на руки Виолетты. В ответ на ее удивленный взгляд Джеф, смущаясь, объяснил, что ее руки обладают особой, прямо-таки волшебной пластикой, и попросил разрешения сделать с них несколько крупных планов. Потом ему понадобились ее руки в комбинации с бокалом шампанского, и вскоре они ушли из кафе вместе.

Утром Джеф принес мне слепок с ключа от ее наружной двери, а еще через день объявил, что вечером повезет новоиспеченную фотомодель сниматься в студии, предоставленной ему на время приятелем.

— Мне понадобится вся ночь. Продержишь?

— Постараюсь… — его голос звучал не слишком уверенно, — если пойдет обнаженка…

— Не спеши, вдруг спугнешь. Вот тебе пара таблеток. Вообще-то одной достаточно: в шампанское, коньяк — все равно. Будет спать как убитая.

— Кайф ломаешь, начальник.

— Ничего, потом наверстаешь. Иди.

Фиме, Васе и мне выпала трудовая ночь.

Васе опять, как и у Щепинского, пришлось заняться обыском. Я практически был уверен, что припрятанных кассет не окажется, но мне требовалась стопроцентная гарантия.

Фима же пустился в плавание по безбрежному морю компьютерной памяти.

Он часа полтора щелкал клавишами, полностью отрешившись от реального мира и с увлечением наблюдая потоки проплывающих на экране букв, чисел и графиков, то белых на голубом фоне, то зеленых на черном. Иногда он вполголоса спрашивал о чем-то компьютер либо отпускал в его адрес неразборчивые замечания.

— Кажется, все, — объявил он наконец, очистив экран от текста, — искомых программ нет, — и, помолчав, удивленно добавил: — А знаешь, у нее голова неплохая, ничего работает… и представь себе, она занята исключительно чистой наукой.

— Я так и думал, но…

— Почему ты так думал? — перебил он меня.

— В институте она бывает только на научных семинарах. В сеансах омоложения не ассистировала Щепинскому ни разу. А вот Кобыла… другая его аспирантка, — сколько угодно. О подводной части айсберга она и понятия не имеет. Для нее Щепинский — бескорыстный рыцарь науки.

— Все так, — кивнул Фима и потянулся к выключателю компьютера.

— Постой, я к чему клоню… ты подумай еще все-таки… если в этом компьютере что-то хранится, то оно спрятано, в том числе и от нее, и даже в первую очередь от нее.

— Трудно сказать. Я ведь что просматривал — подменю, субдиректории, заголовки… где заголовок странный, там первые строчки файлов. А смотреть все подряд — сам понимаешь… жизни не хватит.

— Напряги орган мышления. Неужели ты не перехитришь Щепинского?

Этого оказалось достаточно: он снова с остервенением взялся за клавиатуру, тихонько бормоча и уговаривая компьютер.

Учитывая, что в доме имелись пепельницы и даже окурки в них, я позволил себе, отойдя в сторону, закурить и вдруг услышал возглас Фимы, чуть громче его монотонного бормотания:

— Ну, давай!.. Давай раскрывайся!..

— Что такое? — подошел я к нему.

— Сам посмотри, — хихикнул он довольно, — ты правильно угадал… Гляди: подпрограмма транспонирования многомерных матриц, занимает, представь себе, — он опять хихикнул, — больше сорока мегабайт! А на это за глаза нескольких килобайт хватит. И видишь, просто так файлы не открываются… ничего, ничего…

Его пальцы забегали по клавишам, и экран заполонило суматошное мелькание таблиц, текстов и схем.

— Ах ты так? — цедил он сквозь зубы. — А что скажешь теперь?

Глаза Фимы горели азартом, он был похож на пулеметчика, косящего ряд за рядом солдат врага. И компьютер не устоял перед таким натиском: жалобно пискнув, он вывел на экран перечень заголовков гипнограмм Крота и Щепинского.

Лицо Фимы озарилось величием, он ждал знаков восхищения, и я решил его поощрить:

— Поздравляю. Я же говорил: куда Щепинскому тягаться с тобой.

— Испортить или стереть? — спросил он с лаконичной суровостью, словно речь шла о том, следует ли прикончить поверженного наземь противника.

Минуту назад я и сам был уверен, что если эти файлы найдутся, их надо будет так или иначе подпортить, но сейчас у меня мелькнула другая мысль.

— Ни то, ни другое. Скопировать и запомнить вход в эти программы. А напакостить еще будет время.

Когда мы, убедившись, что не оставили за собой следов, покинули жилье Виолетты, по улицам уже пошли первые трамваи и в морозном воздухе громко разносился скрежет их колес на поворотах.

Пока я все теснее сжимал кольцо слежки вокруг Щепинского и копался в его грязном белье, Фима приступил к выполнению своей главной работы.

Первый разговор о ней состоялся за коньяком. Я ему предложил целенаправленно исказить гипнограммы омоложения и кратковременной реанимации таким образом, чтобы компьютер не воспринимал внесенные изменения как сбой в программах. Блоки программ, из которых Щепинский конструировал свои изделия, создавались виртуозами, и внутрь каждого модуля была встроена защита от искажений. Стоило в записи модуля изъять наугад какой-нибудь знак либо поменять два знака местами, как при запуске программы на экране высвечивался красный прямоугольник с надписью: «Нарушение в программе», и компьютер издавал возмущенный писк.

— Сложно… — Фима с глубокомысленным видом принялся разглядывать потолок, — я же тебе говорил: проще сделать новый модуль, чем ковыряться в чужом.

— Знаю. Иначе на эту работу мог бы пригласить не тебя, а рядового специалиста. И к тому же ведь не все модули тебе здесь совсем чужие?

— Не все… но много… Чего ты хочешь от программ рекомбинации?

— Хочу, чтобы программа в целом работала. Чтобы человек, находящийся на уровне Щепинского, искажения не смог обнаружить. И чтобы результаты сеанса были непредсказуемыми.

— Понятно… Значит, тебе нужно, чтобы модули анатомической адекватности и модуль симметрии или вообще не действовали, или работали… вроде как наизнанку… Веселенькая задачка… А что с реанимационными гипнограммами?

— Я слышал от… скажем так, от наших ведущих специалистов, что процесс прямой энергетической подпитки покойника… или пациента, как хочешь… неустойчив. Будто возможны спонтанные всплески энергии и, соответственно, взрывная реакция. Это так?

— Ты стал выражаться вполне научно, — усмехнулся Фима. — Да, это так. Поэтому в программу вводятся демпфирующие элементы, впрочем, они не всегда эффективны.

— Вместо демпфирования мне нужна стимуляция. Сможешь?

— Ого, — Фима слегка присвистнул, — однако ты крутой мен, начальник.

— Не я крутой. Ваша наука крутая, — обрезал я его сухо. — Но я у тебя о другом спрашиваю: сможешь сделать или нет?

Поняв, что нарушил субординацию, он съежился и тусклым голосом произнес:

— Да.

— Ты не обижайся, — я подлил ему и себе коньяка, — давай выпьем… Просто в нашем деле лирика не нужна. И даже опасна.

— Я понимаю, — кивнул он вяло.

В том, что он сделает все как надо, сомнений не возникало. Кажущаяся невозможность решения только подстегивала изворотливость и активность его ума. Я его оборвал так резко, чтобы предотвратить размышления на тему, что мы, в сущности, делаем, зачем и хорошо это или плохо. Хватит того, что я сам иногда об этом думаю.

Мы выпили с ним еще, и он вскоре оттаял.

— Ладно, — улыбнулся он, — не бери в голову. Работа есть работа. В моей прежней конторе всегда говорили: пусть лошадь думает, у нее голова большая.

До «Общего дела» Фима служил в военно-промышленном комплексе, в ракетном исследовательском центре, и как специалист сформировался именно там. И там же был приучен не задаваться вопросами, для чего предназначена выполняемая работа и как будут использованы ее результаты. Цели, применение и тем более его возможные последствия — прерогатива высших инстанций. Поэтому сейчас оказалось достаточно даже сдержанного начальственного окрика, чтобы вернуть его к привычной дисциплине.

Свое дело он знал превосходно. К концу февраля в моем распоряжении имелся полный пакет искаженных программ Щепинского. По записи, если бы кому вздумалось их просматривать, они были практически неотличимы от исходных, и компьютер глотал их без малейших возражений. Но практическое их действие обещало быть чудовищным — Фима это гарантировал, вполне сознавая меру своей ответственности в случае осечки. Покончив с программами «Извращенного действия», Фима изготовил аналогичный пакет подпорченных гипнограмм Крота, чтобы подсунуть их Щепинскому, если он попытается раздобыть нужные ему копии через своего человека в «Общем деле».

Я позаботился о выплате Фиме, помимо ударной заработной платы, хорошей премии, но заточения его прекращать не собирался. Более того, Вася и помогающие ему гориллы Порфирия получили указания удвоить бдительность. Телефонный аппарат в квартире был изъят вообще, а для переговоров со мной Вася пользовался сотовым телефоном. Близилось время Большой Охоты, и никакая предосторожность сейчас не могла быть лишней.