Возвращение Тарзана в джунгли

IV Исповедь графини

— Ваш Париж опаснее моих диких джунглей, Поль, — заметил Тарзан, рассказывая своему другу на следующее утро обо всем происшедшем между ним, апашами и полицией. — Почему они заманили меня туда? Они были голодны?

Д’Арно улыбнулся в ответ на наивный вопрос.

— Не правда ли, мой друг, обитателю джунглей трудно понять обычаи цивилизованного мира? — спросил он с усмешкой.

— Цивилизованного мира! — иронически повторил Тарзан, а затем добавил. — Законы джунглей не одобряют неоправданной жестокости. Там убивают ради пищи или самосохранения. Всегда, как видите, — в согласии с великими законами природы. Ваш же цивилизованный человек кровожаднее любого зверя в джунглях. Он убивает ради убийства, и хуже того, пользуется благородным чувством как приманкой для завлечения доверчивой жертвы в губительную западню. Кинувшись на крик о помощи, я попал в руки убийц. Разве может женщина пасть столь низко, чтобы желать гибели своему спасителю. Всей этой историей я обязан Рокову. Именно он устроил засаду, разработал план до малейших деталей, вплоть до последнего заявления женщины в случае неудачи предприятия. Ловушка устроена именно для меня.

— Хорошо, — сказал д’Арно, — Между прочим, это доказывает то, о чем я не раз говорил вам, а именно: по улице Моль не следует гулять ночью.

— Наоборот, — улыбнулся Тарзан, — я убедился в том, что это — единственная достойная внимания улица во всем Париже. Я никогда не позволю себе в другой раз миновать ее. С тех пор, как я покинул Африку, только здесь я испытал в первый раз сильные ощущения.

— Боюсь, что это приключение может обойтись вам дороже, чем вы думаете, — сказал д’Арно. — Вы еще не знаете парижской полиции. Я же достаточно знаком с нею и могу вас уверить, что она не скоро забудет неприятность, которую вы ей причинили. Рано или поздно они вас поймают и посадят за решетку, как настоящего зверя из джунглей. Понравится ли вам это?

— Они никогда не посадят Тарзана за решетку, — ответил тот мрачно.

В его голосе было что-то такое, что заставило д’Арно пристально посмотреть на своего друга. Стиснутые челюсти и решительное выражение холодных серых глаз внушили лейтенанту мысль о том, что этот большой ребенок не может признавать иного закона для себя, чем закон своей мощной физической силы. Он понял, что нужно предпринять что-нибудь, чтобы помирить Тарзана с полицией прежде, чем между ними начнется настоящая война.

— Вам нужно многому научиться, Тарзан, — сказал он строго. — Человеческий закон должен быть уважаем независимо от того, приходится он вам по вкусу или нет. Ничего, кроме неприятностей для вас и ваших друзей, не принесет спор с полицией. На этот раз я заступлюсь за вас, но впредь вы должны повиноваться закону. Если его представители говорят «иди», вы должны идти, если они говорят «стой» вы должны остановиться. А теперь пойдемте к моему приятелю в управление полиции, и покончим с этим делом на улице Моль.

Через полчаса оба друга вошли в кабинет одного из видных чиновников полиции. Тот принял их чрезвычайно любезно. Он помнил Тарзана еще по первому посещению, два месяца назад, в связи с вопросом об исследовании отпечатков его пальцев.

Когда д’Арно закончил рассказ о событиях прошедшей ночи, чиновник нажал кнопку звонка и до прихода дежурного успел найти в куче бумаг, лежавших перед ним, нужный документ.

— Жюбон, — сказал он вошедшему дежурному, — вызовите ко мне, пожалуйста, всех перечисленных в этой докладной.

— Вы совершили большое преступление, сударь, — продолжил он любезно, обращаясь к Тарзану, — и если бы не объяснения нашего общего друга, закон наказал бы вас весьма сурово. Вместо этого я склонен сделать не совсем обычную вещь. Я вызвал к себе тех, кого вы побили прошедшей ночью. Они выслушают рассказ лейтенанта д’Арно, а затем я предоставлю им самим решить вопрос, — подлежите ли вы наказанию и ли нет. Вам следует поглубже разобраться в обычаях цивилизованного общества. Многое из того, что кажется зам странным или ненужным, вы должны принять как закон, прежде чем окажетесь в состоянии судить об основаниях и причинах, вызвавших к жизни тот или иной порядок. Полицейские, на которых вы напали, исполняли свой долг. Они ведь ничего не знали о происшедшем. Каждый день они рискуют своей жизнью, охраняя неприкосновенность других людей, вашу в том числе. Они храбрые люди, и очень удручены сейчас сознанием, что один невооруженный человек справился с целым патрулем. Постарайтесь сделать так, чтобы они забыли об этом.

Дальнейшей разговор был прерван появлением четырех полицейских. Увидя Тарзана, они застыли в изумлении.

— Ребята, — сказал начальник, — это тот самый человек, с которым зам довелось встретиться вчера ночью на улице Моль. Он пришел сюда, и добровольно предался нам в руки Мне хочется, чтобы вы внимательно послушали рассказ лейтенанта д’Арно, который сообщит вам кое-что из жизни этого человека. Вы поймете тогда причины его вчерашнего поведения. Расскажите, дорогой лейтенант!

Д’Арно говорил с полицейскими около получаса. Он рассказал о жизни Тарзана в диких африканских джунглях, о том как борьба за существование заставила его превратиться в свирепого зверя. Им стало ясно, что этот человек, нападая на них, руководствовался велениями слепого инстинкта, а не голосом рассудка. Он не понял их намерений: ему они казались врагами.

— Ваше самолюбие задето тем, — продолжал д’Арно, — что этот человек победил вас. Но вы не должны стыдиться. Разве постыдно уступить ярости африканского льва или исполинской гориллы? Вам же довелось меряться силами с тем, чьи мускулы не раз одерживали победу над этими чудовищами черного материка.

Полицейские стояли, глядя на Тарзана и не зная, что им делать дальше. Неожиданно Тарзан подошел к ним и протянул руку.

— Мне очень жаль, что я допустил такую ошибку, — сказал он. — Будем друзьями!

Так было ликвидировано недоразумение. Тарзан стал темой бесконечных разговоров в полицейских казармах, где приобрел четырех преданнейших друзей.

Дома лейтенант д’Арно нашел у себя на столе письмо из Англии от своего друга Уильяма Сесиля Клейтона, лорда Грэйстока. Они переписывались с тех пор, как завязалась между ними дружба, а подружились они во время злополучной экспедиции в поисках Джен Портер, похищенной Теркозом — исполинской обезьяной.

— Они обвенчаются в Лондоне, через два месяца, — сказал, прочитав письмо, д’Арно. Тарзану не надо было говорить, кто подразумевался под словом «они». Он ничего не ответил и остался внешне спокойным.

Вечером друзья отправились в оперу. Тарзан был погружен в свои думы. Он почти не обращал внимания на спектакль, видя всюду перед собой лицо прелестной американки, и слышал только голос, шептавший ему, что его любовь не остается без взаимности… И эта девушка должна выйти замуж за другого! Он попытался отогнать эти мысли, как вдруг ясно почувствовал устремленный на него пристальный взгляд. Инстинктивно он оглянулся и увидел лицо графини Ольги де Куд, которая сидела неподалеку в ложе и с улыбкой смотрела на него. В ее приветствие Тарзан уловил желание увидеться и в антракте зашел в ложу графини.

— Я так хотела вас видеть, — обратилась она к нему. — Мне очень неприятно, что после того, что вы сделали для меня и моего мужа, я не объяснила вам, почему мы не предпринимаем ничего против наших преследователей. Я боюсь, что вы считаете нас неблагодарными.

— Вы ошибаетесь, — ответил Тарзан, — у меня осталось о вас самое приятное воспоминание. Не думайте, что я требую от вас объяснений. Беспокоили ли они вас с тех пор?

— Они никогда не перестанут беспокоить нас, — ответила графиня печально. — Я расскажу вам обо всем. Это может оказаться полезным для вас, так как я знаю Николая Рокова достаточно хорошо, а он будет пытаться мстить вам. То, что я расскажу, надеюсь, поможет вам предотвратить его преступные замыслы. Я не могу об этом говорить здесь, но завтра в пять часов я буду ждать вас у себя дома.

— Часы ожидания покажутся мне вечностью, — ответил Тарзан, прощаясь.

Из глубины партера Роков и Павлович заметили Тарзана, сидевшего в ложе у графини. Оба ухмыльнулись.

На следующий день, в половине пятого, смуглый бородатый человек постучал в дверь особняка графа де Куд. Швейцар впустил его. Они обменялись шепотом несколькими словами. Сначала швейцар задумался над предложением, которое ему, видимо, сделал пришедший, но затем, получав что-то из его рук, провел посетителя по боковому коридору до занавески, скрывавшей маленькую нишу рядом с комнатой, где графиня разливала после обеда чай.

Через полчаса в эту комнату вошел Тарзан.

— Я так рада, ч го вы пришли, — улыбнулась графиня.

— Ничто не могло бы помешать мне, — ответил он.

Они поговорили об опере, о тех мелочах, которые занимали Париж, об удовольствии возобновления их короткого знакомства, завязавшегося при столь странных обстоятельствах. Это навело их на тему, о которой оба намеревались поговорить.

— Вы удивитесь, — сказала, наконец, графиня, — когда узнаете цель всех преследований Рокова. Она проста. Дело в том что граф посвящен во многие тайны военного министерства. У него на руках часто бывают бумаги, за которые иностранные державы готовы заплатить баснословные суммы. Ему известны государственные тайны, ради овладения которыми шпионы готовы пойти на насилие, на убийство, на все что угодно. Сейчас у моего мужа хранится документ, обладание которым доставит каждому иностранцу славу и деньги, если он похитит его для своего правительства. Роков и Павлович — русские шпионы. Они не остановятся ни перед чем, лишь бы завладеть этим документом. Тот случай на пароходе— я говорю о карточной игре — был шантажом, чтобы выманить у мужа документы. Удайся проделка с картами, — карьера графа была бы кончена. Вы помешали им. Тогда они решили опозорить меня. Когда Павлович ворвался ко мне в каюту, он предъявил ультиматум: если я раздобуду документ, меня оставят в покое, если нет, то Роков, стоящий за дверьми, пустит слух о том, что я заперлась в каюте с посторонним мужчиной, и сообщит об этом журналистам. Вы подумайте, как это было бы ужасно! Но, к счастью, я знала кое-какие проделки Павловича, за которые его отправят на каторгу, знай о них петербургская полиция. Я шепнула на ухо только одно имя. Он схватил меня за горло и задушил бы, если бы не вы.

— Какие звери! — стиснув зубы, произнес Тарзан.

— Оки хуже этого, мой друг, — сказала она, — это дьяволы! Я боюсь за вас, потому что они ненавидят вас. Остерегайтесь их постоянно. Обещайте мне это, потому что мне страшно думать, что вы можете пострадать из-за меня.

— Я не боюсь их, — ответил человек-обезьяна. — Я выходил победителем из схваток с более страшными врагами, чем Роков и Павлович.

Он понял, что графиня ничего не знает про случай на улице Моль, и не упомянул об этом, боясь ее расстроить.

— Я уверена, что вы поймете меня и не осудите слишком сурово.

— Боюсь, что буду очень плохим судьей, — ответил ей Тарзан, — потому что, если бы вы даже совершили убийство, то ваша жертва должна быть благодарна своей завидной участи.

— О, нет, — возразила она, — у меня на совести нет таких преступлений Но позвольте открыть вам причину того, почему граф и я отказываемся преследовать этих двух людей. Во-первых Николай Роков — мой брат Николай был плохим человеком, сколько я его помню. Разжалован в армии, причиной чему был грязный поступок по отношению к товарищам, а когда скандал немного утих, отец устроил его на службу в тайной полиции. Много преступлений лежит на совести Николая, но он всегда умел избегнуть наказания. Недавно он совершил провокацию, предав в руки властей несколько человек, обвиняемых в покушении на царя. Наша полиция всегда рада найти преступников такого рода. Когда же истина обнаружилась, полиция кое-как выгородила брата.

— Неужели всего того, что он предпринял против вас и вашего мужа, недостаточно, чтобы порвать всякие кровные узь! между вами? — спросил Тарзан. — Какое же это родство, если он готов опозорить вас?

— Да, но есть еще и другая причина. Я боюсь Николая, потому что он посвящен в один случай из моей жизни… Но лучше расскажу все по порядку, потому что чувствую необходимость рассказать вам это рано или поздно.

— Я воспитывалась в монастыре. Там встретила человека, который внушал мне доверие. Я не знала тогда еще ни людей, ни любви. Мне пришло в голову, что я люблю этого человека, и я, повинуясь ему, бежала из монастыря. Мы должны были обручиться. Я пробыла с ним ровно три часа на глазах у всех — на станции железной дороги и в вагоне. Когда мы прибыли к месту нашей свадьбы, — жениха, представьте мой ужас, арестовали. Он оказался дезертиром и преступником, скрывавшимся от суда, за которым следила полиция почти всех стран Европы. Происшедшее удалось скрыть от моих родителей, но Николай узнал все от «жениха», который оказался его приятелем. Теперь он грозит рассказать об этом графу, если я не исполню его требования.

Тарзан рассмеялся.

— Вы — дитя, — сказал он, — То, что вы рассказали сейчас, никоим образом не порочит вашей чести, и, не будь вы в душе таким ребенком, вы поняли бы это. Сегодня же вечером расскажите вашему мужу эту историю так, как рассказали мне. Я убежден, что она его только рассмешит, и о>н со спокойным сердцем отправит вашего милого братца в тюрьму.

— Я бы хотела иметь мужество сделать это, — сказала она, — но я так боюсь. Я так привыкла бояться людей.

— Это нехорошо, — сказал Тарзан, несколько смущенный последними словами графини. — Я не могу понять, почему женщина в цивилизованном мире должна бояться мужчины, — существа, созданного для ее защиты. Мне было бы неприятно думать, что хоть одна женщина боится меня.

— Мне кажется, что вас вряд ли можно бояться, — сказала ласково Ольга де Куд. — Я знаю вас очень короткое время, но успела убедиться в том, что вы единственный человек, которого я не боялась бы ни в каком случае. Это странно, потому что вы — такой сильный и грозный. Я удивлялась, с какой легкостью справились вы с Николаем и Павловичем тогда в каюте. Это было непостижимо!

Когда Тарзан вскоре уходил от нее, его поразило крепкое пожатие руки при прощании и та настойчивость, с которой графиня обязала его прийти на другой день. Весь вечер он вспоминал о ее полузакрытых глазах и прекрасных губах, так ласково улыбавшихся при прощании.

Ольга де Куд была милой и красивой женщиной, а Тарзан так одинок и нуждался в женской дружбе, которая одна способна залечить сердечные раны.

Когда графиня вернулась в комнату, проводив своего гостя, она лицом к лицу столкнулась с Николаем Роковым.

— Когда ты вошел сюда? — воскликнула она, отшатываясь.

— Незадолго до твоего свидания с любовником, — ответил он с отвратительной усмешкой.

— Как смеешь ты говорить это мне, твоей сестре?

— Хорошо, Ольга. Если это не так, готов взять свои слова обратно. В том, что он не овладел тобой, нет твоей зилы. Если бы он имел хоть одну десятую часть моего знания женщин, ты была бы давно в его объятиях. Он — дурак, Ольга! Каждое твое слово, каждый твой жест призывал его, а он не замечал ничего.

Графиня закрыла уши руками.

— Я не хочу слушать тебя! Как смеешь ты говорить мне все это! Завтра же расскажу все Раулю. Он поймет меня, и тогда — берегись, Николай!

— Ты ему ничего не расскажешь, — ответил Роков.

Графиня и в самом деле ничего не сказала своему мужу. Ее положение стало еще мучительнее. Смутная тревога с каждым днем росла, благодаря укорам совести, непомерно преувеличивавшей ее грехи.