Вперед в прошлое 5

Глава 29 С чего начинается подлость?

С Ильей я условился встретиться у шелковицы на пятнадцать минут раньше, чем с остальными. Вчера он должен был убедить Леонида Эдуардовича подыграть нам, сделать вид, что это их приставка. Если он не согласится, Илье придется делать то, что ему очень не нравится — кривить душой.

А поскольку семья Каретниковых пополнилась Яном, было непонятно, скажут они ему правду или нет. Парень он неплохой, но может случайно проболтаться.

Друг не изменил себе и явился минута в минуту, не стал томить и, еще не перейдя дорогу, показал «ок», широко улыбнувшись. А когда мы пожали руки, сказал:

— Вообще без проблем. Отец даже похвалил, что мы здорово придумали ограничить время у телека.

— Я ж сказал, он поймет: батя-то у тебя продвинутый. А со мной мать не разговаривает.

— Из-за телека? — Запрокинув голову, Илья смотрел, как чайки реют, поймав восходящий поток.

— Угу. Вчера надулась, попыталась устроить цыганочку с выходом — пришлось поругаться. Но ничего, дня через два сдуется.

— Все равно приятного мало, когда в доме нездоровая обстановка.

К нам подошел Борис, задумчивый, бледный и красноглазый. Похоже, так волнуется из-за конкурса, что плохо спал. Еще и учителя решили объявить лонг-лист только сегодня. А может, просто считают, что этим конкурсом можно пожертвовать ради более важных задач.

— Мы за тебя болеем, — подбодрил его Илья. — Уверен, первое место тебе гарантировано. Потому что ты рисуешь лучше, чем учитель рисования.

— Я пойду, да? Гляну, вдруг уже вывесили работы? — пританцовывая от нетерпения, сказал Борис.

— Конечно сходи, — улыбнулся я. — Но сегодня-то волноваться не о чем. Сколько там будет лучших? Десять? В десятку ты точно попадешь. Да и в тройку.

Борис рванул к школе, даже Яна, с которым он сидел за одной партой, дожидаться не стал.

— Что там малой? — спросил я у Ильи. — В школе прижился? Не дразнят его? И с твоим котом как, ладит?

Илья повел плечом.

— А чего с Маклушей не ладить-то? Иногда они и спят вместе. В школе Яну вроде нравится, говорит, даже лучше, чем в самой первой было.

— Ну и отлично.

Через пять минут подошли Гаечка с Алисой, потом подтянулись остальные, и мы двинулись к школе. По дороге к нам прибились Кабанов, Карась и молчаливая скромница Ниженко. Анечка больше к Гаечке подошла, других друзей у нее не было.

Пока все сверяли расписание, я подошел к доске почета, что стояла напротив. Рисунков там так и не было, печальный Борис мерил шагами коридор и вздыхал. Увидев меня, всплеснул руками:

— Ну как так, а?

Вот так, брат. Для тебя это дело всей жизни, для других — сущая формальность, которой можно пренебречь. В понедельник утром было не до того — ну и ладно. Во вторник с утра не вышло — и фиг с ним.

— И так во всем, — вздохнул я. — Или свисток поломается, или акула оглохнет. Ничего, никуда не денутся, вывесят работы.

Словно услышав мои слова, из кабинета директора выбежала секретарша со стопкой листов, принялась цеплять их иголками к стенду — это были конкурсные работы. Борис напрягся и шумно сглотнул слюну. Наши тоже подошли.

Гроздь рябины. Корявенькие первоклассники с бантами. Букет из кленовых листьев. Грибы в лукошке. Мама и школьник в стиле точка-точка огуречик. Астры. Аляповато-оранжевые деревья возле реки.

С каждым кривым рисунком, занимающим почетное место, лицо Бориса все больше вытягивалось, а глаза — распахивались. Ну вот сейчас…

Нет. Опять грибники в лесу — непропорционально огромные, чуть меньше гриба-мутанта.

Ну теперь точно Борькины… Что? Снова нет?

То ли ребенок, то ли снеговик под зонтом.

Ну!

Ёжик, нацеплявший палых листьев.

Все. И спросить про Бориса не у кого, потому что эта секретарша даже в жюри не была! Борис глядел на рисунки, которые и рядом не валялись с его вполне зрелыми картинами, и в глазах брата застыли слезы. Целый мир для него рухнул в этот миг.

— Это я рисовала! — воскликнула семиклассница, указывающая на ежика.

Борис уставился на нее с ненавистью и сжал кулаки.

— Это недоразумение, — проговорил я без особой уверенности. — Надо уточнить, выяснить.

— Так понял, Борю прокатили, — вздохнул Рамиль.

Я бросился к кабинету директора, он был на первом этаже. В учительскую точно не успею, а знать нужно прямо сейчас. Ворвался в кабинет вместе с секретаршей и указал на вторую дверь.

— Геннадий Константинович у себя?

— Он занят… — сказала она, но я не слушал, постучал и, не дожидаясь приглашения распахнул дверь.

Дрэк поставил папку на полку и обернулся.

— Здрасьте!

— Чего тебе нужно, Мартынов? — спросил он бесцветным голосом. — Только не говори, что снова ЧП.

— Я хочу узнать про конкурс «Осенние мотивы»…

Он скривился и махнул рукой:

— Не хватало еще и этим мне заниматься. Это к Розе Джураевне, она за него отвечает.

— Она в учительской? — спросил я.

Дрэк зыркнул злобно, и я вылетел из кабинета, рванул на второй этаж, перепрыгивая через ступеньку. Влетел в учительскую, едва не сбив миниатюрную географичку. С минуты на минуту должен прозвенеть звонок, и учителя уже разошлись по классам. Тех, к кому можно было бы обратиться, не наблюдалось.

Первым уроком у нас химия. Химичка одна на всю школу, это суровая Тамара Никитична, она же Никитич, классная Бориса. Скорее всего, именно ей он сдал работы, вот у нее и спрошу, почему их нет в десятке лучших.

Развернувшись, я побежал в класс и успел за минуту до звонка. Суровая Никитична, словно сошедшая с картины Васи Ложкина, раскладывала бумажки на учительском столе. Одноклассники уже расселись по местам и приготовились бояться.

— Здравствуйте, Тамара Никитична, — проговорил я, подождал, пока учительница поднимет на меня немигающий удавий взгляд, и продолжил: — Я по поводу конкурса «Осенние мотивы». Мой брат в нем участвовал, и мне хотелось бы знать…

Меня прервал звонок.

— Твой брат участвовал, а почему ты интересуешься? — отчеканила она.

— Потому что мне за него обидно. У него хорошие работы, он очень старался и расстроился. Вдруг они просто потерялись? Вы их помните?

— Помню, — кивнула она. — Борису должно быть стыдно! — Никитич понялась. — Ты не слышал звонка на урок?

— Почему — стыдно? — не собирался отступать я. — Работы великолепны. Там нет ничего…

— Ты считаешь, что можно делать из нас дураков? — уперла руки в боки она.

Я помотал головой, не понимая, куда она клонит.

— Передай художнику, что он молодец. А Борису — выговор за то, что решил подсунуть картины взрослого.

Меня захлестнуло возмущение.

— Это он рисовал! При мне! Он занимается у художника…

— Время! — рявкнула Никитич. — Урок уже идет.

Слушающая нашу перепалку Гаечка поднялась и воскликнула:

— Борис сам рисовал! У него талант. Я подтверждаю.

Меня начало потряхивать от ярости. Я сжал кулаки и отчеканил:

— Я сам видел, как он их рисовал! У него на это ушло три дня. Это ведь ваш класс, ваш ученик!

Хотелось продолжить: «И вам не делает чести то, что вы не знаете о талантах ваших подопечных» — но я понимал, что так она разозлится, пойдет на принцип, и мы не только никому ничего не докажем, но и наживем врага.

— Он может доказать, что сам рисовал!

— Победители уже определены, — припечатала она.

Любимчики и дети учителей? Как педагоги не понимают, что так настраивают одноклассников против своих фаворитов?

Никитич ведь не одна была в жюри, но никто, кроме нее, не знает о том, что Борис рисует. Следовательно, она убедила остальных, что брат на такое не способен, все уши и развесили. По идее, можно все исправить, если поговорить с другими учителями, показать Борины работы. Привести в школу Эрика, в конце концов! Только сам брат слишком мнительный, он еще не научился себя отстаивать, а меня никто не воспримет всерьез. Этим должен заниматься взрослый, например, мама. Но и она нифига не умеет! Собственной тени боится, при каждом шаге оглядывается.

Первый опыт борьбы против потных рук приходит всегда слишком рано…

— Что ты надулся, как сыч? — проворчала химичка. — Поговорить хочешь? Давай, отвечай.

— Он докажет, что нарисовал сам, — прошептал я, отходя к доске.

— На геометрии доказывать будешь! — подала голос Баранова, Борецкий заржал.

Хотелось высказать, что она относится к детям, как Нерон — к христианам. Все, что ее интересует — незыблемость собственного авторитета, мнимая значимость нуля. Такие воюют с детьми вместо того, чтобы их воспитывать. Доводят до слез, сживают со свету, отвращают от знаний. Делают так, что школа воспринимается не иначе как зона. Но конфронтация не даст положительного результата, а мне главное — чтобы Борис поверил в себя и свой талант, уж слишком долго родители вдалбливали нам, что мы — посредственности.

Или это метод воспитания такой? Привыкай, малыш, к несправедливости с юных лет. Смотри, как жесток мир! Не думай, что во взрослой жизни будет лучше.

Ответил я на «пятерку», но без огонька. Еще и рука тряслась от злости, ровно написать не получалось. Рассказывая, я думал над тем, с чего начинается подлость, о том, как она взращивается в человеке с юных лет.

Выводя на доске формулы, я ощутил сладковатое зловонье разложения, словно где-то сдохла крыса. Скосил глаза и оцепенел: силуэт химички обрел мультяшность, а в низу живота, где мочевой пузырь, зияла сочащаяся гноем рана.

Тошнота подкатила к горлу, я моргнул, и иллюзия рассеялась. Иллюзия ли? Я замер с поднятой рукой, кое-как дописал решение задачи. Когда один раз привиделось, тогда да, иллюзия. Но это уже третье видение! Или — галлюцинация?

Сев за парту, я снова сфокусировал взгляд определенным образом, но химичка была собой и не имела никаких признаков разложения. Что это значит? Она смертельно больна, и у нее рак матки? Или — что она гнилая насквозь, и это состояние ее души?

Кто еще был в жюри? Наша классная Елена Ивановна и Илона Анатольевна, англичанка. Еще Джусиха, но она не тот человек, у которого стоит искать справедливость. Биология у нас аж четвертым уроком, так долго тянуть было нельзя, хотелось все выяснить до большой перемены, и в столовой ободрить брата, ведь я уверен, что правда на нашей стороне, и доказать ее не составит труда.

— Вот с-сука, — прошипел за спиной Минаев.

Илья мрачно молчал. Гаечка что-то усиленно строчила в тетради. Химичка монотонно вещала, но ее никто не слушал, потому что в учебнике и то понятнее написано.

Едва прозвенел звонок, я сорвался с места и полетел в учительскую, чтобы перехватить нашу классную или англичанку. Первой относить журнал пришла Илона Анатольевна — тонкая, подтянутая, в клетчатых брюках и жилетке в цвет, в белой блузе с широкими рукавами. Типаж — коренная англичанка.

И замечательно, что она попалась, Илона Анатольевна — учитель с большой буквы, у нее действительно болит за нас душа.

Я вошел в учительскую вслед за ней и проговорил:

— Илона Анатольевна, здравствуйте. Мне нужна ваша помощь.

На ее лице обозначилось удивление вперемешку с обеспокоенностью.

— Что случилось, Павел?

Я не стал тянуть кота за хвост и выпалил:

— Вы судили конкурс рисунков, ну, «Осенние мотивы», да? — Учительница кивнула, поставила журнал одиннадцатого класса на место, взяла — девятого «В». — Я насчет работ моего брата, Бориса Мартынова, вы их видели?

Она качнула головой.

— Нет, не видела. Тамара Никитична говорила, что были еще работы, которые точно рисовал состоявшийся художник, потому на конкурс они не допущены.

— Она их даже не показала вам? — возмутился я.

— Нет, — ответила учительница спокойно.

— Но это рисовал он сам! При мне! Видели бы вы, как он расстроился. Что можно сделать, как думаете? Он же разочаруется в жизни! Утратит веру в справедливость.

Илона Анатольевна потерла пальцем между бровей, глянула на вошедшую химичку и сказала:

— Спасибо, Павел. Я подумаю.

Ну да, разговор исчерпан. Непедагогично говорить о таком с коллегой в присутствии ученика. Ничего! Костьми лягу, а вырву Борькину мечту из зубов химозы!

Вторым уроком была геометрия. Отвечать не было ни малейшего желания, члены бойцовского клуба в этот раз не вызвали огонь на себя, и наши тупари собирали урожай колов. Сперва Заславский не смог объяснить, как решил задачу, и Инночка поставила «двойку» за списывание, потом «кол» получила Желткова, не успевшая у нас списать, и Карась.

Заячковская еле вытянула на «трояк», Памфилов получил «четверку». Илья шепнул, когда Денчик решал у доски:

— Кабанов прям грудью встал за твоего Борю.

— И? — удивился я.

— Был послан…

— Мартынов! Каретников! — рявкнула математичка. — Что за переговоры?

Мы смолкли. Впереди Гаечка что-то продолжала писать. Зачеркивала, задумывалась и продолжала. Я ткнул ее в спину ручкой.

— Ты что делаешь?

Девушка отмахнулась зло, словно я ей настроение испортил, а не химичка.

Как уже повелось, на большой перемене мы отправились в столовую и наконец смогли нормально поговорить.

— Ну охренеть тварь, — прошипел Рамиль. — И слушать ничего не хочет, да? Так за Борис обидно!

От злости у него аж акцент прорезался.

— Ненавижу! — прошипела Гаечка.

— Давайте подумаем, что можно сделать, — предложил Илья. — Потому что нельзя это так оставлять.

— Никитич тупо никому его рисунки не показывала, — сказал я. — Решила в одну харю, что он так не может, и — в мусорку их.

— Ну падла! — прогудел Чабанов, я продолжил:

— На перемене успел поговорить с англичанкой, еще Елену нашу надо подключить.

— ОТ Илоны больше пользы будет, — резюмировала Гаечка, выставляя на поднос компот для всех. — Она — человечище. Еленочка отморозится, зачем ей проблемы? К тому же Борька — не ее ученик. А англичанка — она за справедливость.

— Ответственная за конкурс — Роза Джураевна, — принялся вслух размышлять я. — Надо с ней поговорить.

— Да не пойдет она против Никитича! — сказала Гаечка. — Они ж подруги.

Я подхватил поднос с полдником на всех и понес к нашему столику, каждый взял по пирожку и принялся сосредоточенно жевать. Только Гаечка вертела в руках кекс, отложила его и, покраснев, сказала:

— Я стих придумала про эту тварь.

— С матюками? — потер руки Минаев.

— Не, — мотнула головой она.

— Давай, — сказал я. — Все — тихо!

Гаечка достался тетрадь по химии, открыла на последних страницах.

— Только не помню пока. Читать буду… Вот возьму на день учителя и как прочитаю при всех! — Ее щеки вспыхнули, она подождала, пока подойдут Алиса и Каюк, и выдала:

— Вы стреляете в спины, но не видите лиц,

Ваша тупость и низость не знает границ,

Но железо не вечно, час расплаты настал

И коррозия ваш пожирает металл.

Корка ржавчины душу покрыла, как леп…

Я передернул плечами, вспомнив видение, Илья спросил:

— Что такое леп?

— Ну, перхоть. Бабушка так говорила.

— Нет такого слова, — уперся Илья, но я не дал ему душнить:

— Значит, будет. Продолжай, Саша, крутой стих, аж до костей пробирает!

Гаечка сверкнула глазами и зачитала:

— Корка ржавчины душу покрыла, как леп,

Ваше сердце мрачней, чем заброшенный склеп,

В нем — гниение, плесень и трупный распад,

Ваше «я» — это ноль, возведенный в квадрат.

Чем гордитесь вы? Чем вы лучше других?

Вы построили дом, вы придумали стих,

Или блеск ваших дел ярче всяких наград?

Ваше «я» — это ноль, возведенный в квадрат!

Минаев аж есть бросил и зааплодировал. Не прожевав, добавил:

— Вот да, прочитай ей его! Пусть покорежит Никитича! Молодец!

Саша перевела на меня сияющий взор, и я понял, что она чувствует: когда вершится несправедливость, но нельзя ударить или даже ответить, можно вот так выпустить пар. Иначе невозможно же! Разорвет.

Но главное сейчас другое — всеобщая готовность прийти на выручку другу. А вот и Борис плетется, повесив нос. Все его обступили, стали поддерживать. Подошедшая к нам Желткова не понимала, что происходит, но и она говорила Борису, что он молодец. Новообращенный член тайного братства, Кабанов, брызгал слюной и чуть ли не бил себя пяткой в грудь, выражая восхищение художествами Бориса в подвале.

Брат начал оживать, воодушевился, его глаза заблестели, спина разогнулась. Ян, которому передалось настроение друга, тоже расшевелился.

— Я этого так не оставлю! — пообещал я. — Уговорю маму в школу на разборки прийти.

— Маму? — удивился Каюк. — Впрягать взрослых — зашквар!

— Когда беспределят взрослые, что-то решить могут только другие взрослые, — объяснил я, и все закивали.

Я попытался вспомнить, был ли в той реальности этот конкурс, и не смог. Наверное, был. Наверное, Бориса точно так же завернули, но мы тогда не ладили, и делиться со мной он не стал, переживал поражение молча — от родителей все равно сочувствия не дождешься. Может, именно это событие и склонило чашу весов к тому, что он паршивый художник, и не стоит даже пытаться пробовать.

И впервые за сорок лет я задумался о том, какая ответственность на учителях! Не меньшая, чем на врачах. В их руках — податливый материал, вовремя протянутая рука помощи да просто проявленное сочувствие может выровнять чью-то судьбу. И наоборот, забить гвоздями выход в мир возможностей.