Вперед в прошлое 5

Глава 31 Сдвинуть бульдозер

День сегодня предстоял бешеный, даже с мопедом вряд ли все успею. На большой перемене надо было решить Борин вопрос, для чего Эрик и мама отпросились с работы, да и мне хотелось поучаствовать в разговоре и убедиться, что все прошло гладко и в нашу пользу.

После уроков мне предстоит лететь к бабушке, забирать кофе, вести его валютчику. Вечером у нас тренировка — успеть бы вернуться к шести! После — от Ильи позвонить деду, узнать, как у него обстоят дела с чурчхелой, которую я передал в Москву, да и поинтересоваться, какие новости в принципе.

Еще месяц-полтора, и начнутся холода, фрукты закончатся, и нужно думать, как жить дальше.

Еще ж стишки на завтра сочинять! Тоже следует проконтролировать, чтобы никто не блеснул талантом и не навлек ненависть Джусихи.

К тому же именно сегодня афганцы должны озвучить матери Баранова величину их долга.

Все утро я думал о том, как же здорово, что взрослые решили помочь Борису! Но, с другой стороны, я перевидал за свою жизнь достаточно взрослых, сам им был, чтобы сделать вывод: не каждый зрелый муж таковым является.

Вообще странное понятие — взрослость. Чем его измерять? Годами? Вот уж нет. Опытом? Тоже вряд ли. Скорее умением брать ответственность за свои поступки и принимать решения, понимать, что происходит и как с этим бороться. Вот взять маму — она застряла на двенадцати-тринадцати годах развития, только и ищет того, кто бы решал за нее, а мы, дети, ждем от нее помощи и поддержки.

Но и не каждый действительно взрослый способен помочь Борису, ведь здесь нужен определенный талант: наезжать, прогибать, продавливать. Очень сомневаюсь, что скромный интеллигентный Эрик на такое способен, Никитичу он на один зуб — это все равно что «Ока» под «Камаз» попадет.

По дороге в школу я усиленно думал и не выдержал, поделился мыслями:

— Народ, а вы не думали, что люди — как машины?

Меня не поняли.

— Терминаторы? — переспросил Рамиль.

Я мотнул головой.

— Не. Вот смотри, Джусиха или Никитич — катки. Ну, асфальтоукладчики. Проедутся — костей не найдешь.

— Ха! — улыбнулась Гаечка. — Никитич — скорее бульдозер, а ты — тягач. Ну, фура такая.

Я усмехнулся, вспоминая тягачи из новогодней рекламы «Кока-колы», которая еще не появилась: «Праздник к нам приходит». Что ж, я бы предпочел быть внедорожником, но, похоже, она права.

— Алиса — кабриолет, — продолжила фантазировать Саша. — Илья, хм… Илья, похоже, трамвай.

Ян засмеялся и уточнил:

— Почему?

— Ну, прет к цели по накатанной и не объедет. Димоны — «Жигули», белая и черная. Юра… — Она задумалась и решила не кривить душой: — Юрка, ты — «Москвич».

— Хорошо, не «Запорожец», — буркнул он.

— И Боря с Яном «Жигули»…

Саша увидела Карася и кивнула на него:

— Карась — точно «Запорожец».

Впереди мелькнула коротко стриженная макушка Желтковой, и Гаечка закончила:

— Любка, вон — «инвалидка».

— А кто «Мерседес»? — спросил Кабанов.

Саша подумала и не ответила.

— Ты, Санек, — «восьмерка».

— Почему это? — возмутился он.

— До «девятки» не дорос.

Жаль, что она не разбирается в иномарках, было бы больше маневра для фантазии.

— А ты сама что за тачка? — спросил Баранов.

Гаечка оказалась самокритичной:

— Тоже «Жигуль», наверное.

— «Нива», — ободрил ее я, — боевая подруга, с которой и на рыбалку, и в тайгу, и на дискотеку.

Девушка вскинула голову и просияла. Ее лицо будто бы озарилось светом, и мне впервые за все время подумалось, что она симпатичная: лучистые темно-зеленые глаза, вздернутый нос со стайкой веснушек, которые она старательно припудривала, монгольские скулы и четко очерченные будто нарисованные упрямо сжатые губы. Не классическая красота, но — настоящая, живая.

Борис всю дорогу молчал. Ему предстояло самое ответственное: забрать рисунки у Никитича, дабы было что предъявить.

Вся наша команда проводила его до учительской. Ян показал скрещенные пальцы.

— С богом, — выдохнула Алиса.

Мы остановились под дверью учительской. Борис потупился, кусая губы и глядя на подрагивающие руки, убрал их за спину, шумно сглотнул слюну и посмотрел на меня жалобно. «Спаси меня», — читалось на его лице. Я качнул головой и вздохнул:

— Увы, это твой путь, тебе по нему и идти.

Борис сжал челюсти, зажмурился, поднял руку, чтобы постучать, но опустил ее. Хотелось помочь ему, но это должен был сделать он сам. Не для того, чтобы прокачивать в себе мужественность — ну не боец мой брат, и это нормально! — он никогда не станет альфа-самцом, и не чтобы бороться с собственными страхами: если у тебя какая-то фобия, хоть сколько ты ее ни преодолевай, занятие, с ней связанное, всегда будет пыткой. А нужно ему переступить через себя просто для того, чтобы в меру сил научиться выживать в жестоком мире. И начинать надо сейчас, ведь, когда повзрослеет, никто не будет ничего делать за него.

— Мальчики, что случилось? — обеспокоенно спросила подошедшая англичанка, Илона Анатольевна.

— М… мне нуж… Та… Тамара Никитичка…. Никитична. Я… рисунки. Забрать.

Брат дернул шеей, как подавившаяся птица. Бедолага, как же я его понимал! Все равно что зайти к Кощею и попросить иглу, где его смерть. К тому же Никитич всех запугала. Не помню, если ли у нее дети, если да, наверняка у них неизлечимая форма энуреза. Самого оторопь берет, стоит посмотреть в ее удавьи глаза.

Илона Анатольевна положила руку ему на плечо.

— Идем.

И мы вошли в учительскую втроем. Там суетились человек пятнадцать учителей, сверялись с расписанием, которое еще не выучили. Никитич была там, что-то писала за столом. Наша классная, Елена Ивановна — тоже, с журналом под мышкой она направилась к выходу, но, увидев нас, решила остаться.

— Здравствуйте, — проблеял Борис — Никитич кивнула и уткнулась в писанину.

Брат продолжил:

— Тамара Никитична, можно мне…

— Я хочу, — шепнул я ему на ухо то, чему учил вчера весь вечер, а Наташка помогала играть роль уверенного в себе человека, который в своем праве требовать.

— Я хочу-у, — хрипнул он, и Никитич подняла голову, пронзила его взглядом, сдвинув очки на кончик носа, мгновенно деморализовав Бориса.

Кулаки сжались сами. Давай, малой, не сдавайся! Набрав в грудь побольше воздуха, он выпалил:

— … Забрать свои рисунки… Которые я вам дал на конкурс! — Борис оглянулся на меня, осмелел и добавил: — Где они? — И продолжил, как мы репетировали: — Я целую неделю над ними работал!

Больше всего я боялся, что она пойдет в отказ: «Какие рисунки? Не было никаких рисунков». Но Никиктич почесала ручкой за ухом, припечатала ее к столу и проворчала:

— Мартынов, начнем с того, а твои ли это рисунки?

Борис опять покосился на меня, я кивнул, и он просипел:

— Мои, и я готов это доказать хоть сейчас.

Училка зыркнула недобро и процедила:

— Доказывать он вздумал. Пять минут до урока осталось! — Она посмотрела на часы. — На большой перемене приходи в кабинет химии. Поговорим.

Последнее слово она сказала таким тоном, что Борис позеленел.

Все сложилось само! Она сама назначила место встречи… то есть сходки. Потому что беседа наша, чую, больше будет напоминать криминальные разборки с угрозами и взаимными обвинениями. Отпираться при других учителях и грубить Никитич не стала, приберегла яд для личной встречи. Ну, посмотрим. Меня тоже начало потряхивать, потому что память многоопытного взрослого схлестнулась с моим реальным опытом. Если Эрик и мама не додавят Никитича, это придется делать мне. Смогу ли сковырнуть с места бульдозер или начну заикаться, как сейчас — Борис? Может, лучше сразу заручиться поддержкой Илоны Анатольевны и дрэка пригласить?

Пожалуй, лучше пусть с дрэком разговаривает Эрик. Я посмотрел на англичанку, и наши глаза встретились.

— Илона Анатольевна, и вы приходите… пожалуйста!

— В кабинет химии? — Она покосилась на Никитича. — На большой перемене?

Сейчас скажет: «Зачем мне бросать свои важные дела и ерундой заниматься?» — и это будет логично.

— Приду, — спокойно сказала она, и в ее голосе прозвучала угроза. Или показалось?

Сразу стало легче. Мало того, Илона посмотрела на нашу Еленочку, потом — на тех, кто был в жюри.

— Коллеги, и вы приходите. Это недоразумение надо решить.

— Никакого недоразумения нет! — припечатала Никитич.

Конечно нет! То, что она загоняет детей под плинтус и творит, что хочет — разве недоразумение? Но разбрасываться обвинениями я не стал — вдруг еще можно договориться полюбовно? В конце концов, не она ответственная за конкурс, а завучиха, а что рисунки были, она проговорилась, и все слышали.

Из ее родственников или любимцев никто в десятку победителей не вошел. Или она сама верит, что Борис не мог так нарисовать? Но почему? Считает его ничтожеством?

Когда мы с Борисом вышли, наши все еще толпились возле учительской, а чуть дальше я увидел одноклассников, подпирающих стену возле кабинета математики. Чума поглядывал на нас и о чем-то шептался со своими. Памфилов тоже то посмотрит, то отвернется. Что они задумали? Интерес Карася, топчущегося, как застоявшийся конь, понятен — он хочет списать. Но остальные?

— На большой перемене будем объясняться с Никитичной, — отчитался я перед подавшимися навстречу членами бойцовского клуба. — Типа рисунки у нее не с собой. Ну ничего, прорвемся.

Дождавшись новостей, Алиса и Каюк направились на третий этаж на химию, а мы пошли к своим. К нам шагнул Памфилов и пробормотал жалобно:

— Есть алгебра, скатать?

Чума с Бариком как ни в чем не бывало подошли к Кабанову и попросили того же. Санек взглядом спросил у меня — а можно ли? Я кивнул.

Неужели Чума так быстро признал в нас равных? Похоже на то. Просто напрямую ко мне или Илье обращаться не рискует, действует издалека. Кабанов достал тетрадь, и его окружили Барик, Плям и Чума. Карась тоже пытался пробиться к бесплатным знаниям, но его отталкивали. Наблюдающий за сценой Димон Минаев сжалился:

— Саня, эй! Эй, Карась! — Димон поманил его тетрадкой.

И Карась сделал небывалое: достал свою тетрадь и сверил решение, что-то исправил у себя. Внушение подействовало, он пытается учиться! Желткова тоже пытается, но у нее, видимо, легкая форма олигофрении, и она просто не тянет.

Первый шаг к примирению с Чумой сделан. Пока через посредников, но трон под Барановой и Райко покачнулся ощутимо. И если раньше они непременно подкалывали кого-то из нас, стоило нам появиться, то теперь языки затянули поглубже.

Есть лидеры положительные, есть — отрицательные, а бывают еще и гнилые.

На алгебре наши не вызвались к доске, и под раздачу попал Карась. Инна Николаевна вызвала его, готовая поставить «двойку», но Карась все в меру сил рассказал. А когда приступил к решению задачи, глаза у нее стали, как блюдца.

И весь класс сидел, замерев и не веря в увиденное. Когда Карась поставил точку, учительница не выдержала и зааплодировала, я ее поддержал, минута — и весь класс радостно хлопал, а Санек улыбался, как ребенок, получивший неожиданную машинку.

— Саша, ты меня удивил! — проговорила математичка. — Это пять. Твердая «пятерка»! Можешь же, когда захочешь!

Карась, привыкший к пинкам, смутился, потупился и провел пятерней по лицу — будто бы волосы пригладил. Гордо прошествовал на место.

— Самому же приятно, — сказала учительница.

За Карася я радовался недолго, вернулись мысли о предстоящей разборке. Видимо, и не мне одному, потому что на следующем английском наша группа активности не проявляла.

Придет ли мама? Она обещала, но вдруг с работы не отпустят? Толку от нее будет мало, максимум, что она может — расплакаться, но Борису важно видеть, что она с ним.

Как только прозвенел звонок с урока, Илона Анатольевна подошла к моей парте и сказала:

— Павел, пока никуда не ходите. Я приведу Розу Джураевну и Елену Ивановну. Может, кого-то еще.

— Должна прийти мама и учитель рисования, — сказал я.

— Это очень хорошо. Значит, ждите у кабинета, войдем все вместе.

— Нет, — качнул головой я. — Сперва — только Борис, иначе рисунки могут потеряться.

— Не потеряются, — пообещала Илона и убежала в учительскую, а я рванул к стенду, где должны были ждать мама и Эрик.

Они действительно были там, стояли в разных концах. Улыбающийся Борис подбежал сперва к Эрику, потом к маме, держащей папку с рисунками. Когда я подошел, Эрик уже нахваливал Бориса маме.

— Готовы? — спросил я.

Переглянувшись, мама и Эрик кивнули, и всей процессией мы двинулись на третий этаж, по пути встретив команду, которую собрала Илона Анатольевна и вела защищать талант Бориса: наша классная, географичка и завуч.

Мама сразу же подошла к Елене Ивановне и, поздоровавшись, запричитала, дрожащими руками раскрывая папку по пути по лестнице:

— Боря все лето учился, вот, посмотрите…

Споткнувшись, она едва не упала, но Эрик поддержал ее.

На третьем этаже, еще не входя в кабинет химии, мама сбивчиво изложила проблему, показала пару рисунков Бориса, в том числе — Наташкин портрет. Рассказала, как Боря старался и готовился к конкурсу. Завучиха взяла портрет, покачала головой:

— Невероятно! И правда трудно поверить, что это рисовал ребенок! Талант, определенно — талант!

Рисунки пошли по рукам. Боря топал рядом с учителями, заглядывая им в лица и пытаясь понять, кто поможет, а кто — нет, а я теперь на сто процентов уверился — помогут!

— Это не оправдание, — отрезал Эрик. — Кто мешал проверить? Она же его классная руководительница! И должна защищать своего подопечного. Зачем так поступать? Так можно убить в ребенке веру в справедливость!

Завучиха встала на защиту подруги:

— Я бы сама не поверила. И до сих пор сложно уложить в голове, что ребенок на такое способен.

Кабинет был открыт, и мы ввалились туда всей толпой. Слава богу, у Никитича не хватило ума спрятать Борины рисунки, и они лежали на столе. Вскинув голову, Эрик вошел вперед, прошествовал к сидящей за столом Никитичу, положив папку с другими работами.

— Здравствуйте, Тамара Никитична! Меня зовут Эрик Андреевич, Борис берет у меня уроки живописи, и я требую объяснений, кто дал вам право самолично, не разобравшись, не допускать его на конкурс.

Химоза раскрыла рот, пораженная такой дерзостью, у нее аж брылы затряслись. Ого! Вот уж не ожидал от Эрика такой жесткости: глаза мечут молнии, бородка подрагивает, плечи напряжены. Да он за своего ученика переживает, как за себя! Илона Анатольевна взяла конкурсные рисунки, протянула завучихе, та посмотрела на них, на Бориса, покачала головой.

— Я согласна: верится с трудом.

Мама открыла папку, разложила другие рисунки по столу.

— Вот, смотрите, другие его работы, и серьезные, и ученические.

Учителя обступили стол. Борис крикнул:

— Смотрите! — И рванул к доске, взял мел и принялся рисовать, закрыв свое художество спиной.

А когда он отошел, с доски злобно взирала нарисованная мелом Тамара Никитична.

— Невероятно! — воскликнула Роза Джураевна, теперь отпираться было бессмысленно.

Эрик сказал:

— По-моему, бесспорно, что эти работы — руки Бориса.

Никитич хмурилась, глядя на свой портрет — видимо, сама себе не нравилась. А как тут понравишься? Такой только в концлагере работать.

— Ну согласитесь же — сложно поверить, — стояла она на своем, но теперь не обвиняла Бориса, а оправдывала себя.

Илона Анатольевна взяла Борины работы и проговорила, обращаясь к Розе Джураевне:

— По-моему, инцидент исчерпан. Рисунки надо вернуть на стенд и пересмотреть результаты конкурса.

Эрик и Никитич глядели друг на друга, как два ощетинившихся волка. Видно было, что не успокоился учитель, готов сыпать обвинениями — его-то химоза не запугала.

— Исчерпан… — проворчал Эрик и уперся руками в стол. — Как же вам не стыдно! В ваших руках — судьба талантливого человека, как же можно — вот так, а? Вы же его классная руководительница! И не знаете о Борисе ничего! Почему вы так поступили? Почему ничего не выяснили и чуть не уничтожили мечту ребенка? Его веру в справедливость? Таких, как вы, на пушечный выстрел нельзя подпускать к детям!

Мама, которая сама боялась Никитича до икоты, неверяще смотрела, как та молча обтекает. На лице Илоны Анатольевны читалось торжество, хотя, казалось бы, какое ей дело до чужого мальчика? Зачем портить отношения с коллегами? От всей души захотелось сделать ей что-нибудь хорошее, ведь добро нужно поощрять!

— Вы даже не извинились! — продолжал Эрик позорить Никитича, которая покрывалась красными пятнами, и сказать ей было нечего.

Я взял учителя за руку.

— Спасибо вам огромное. И вам, Илона Анатольевна, Роза Джураевна и все, кто пришел.

— Спасибо! — проговорил Борис, давясь слезами, и вылетел из кабинета.

Эрик продолжал наседать на химозу:

— Только попробуйте сживать его со свету! Я вам этого с рук не спущу! У меня знакомые в Управлении образования и в редакции «Вестника»!

Мама, живущая по принципу «как бы чего не случилось», приобняла Эрика и начала уводить из кабинета, рассыпаясь в благодарностях. Я направился за ними, а учителя остались разбираться с Никитичем.

Вот так все оказалось просто. Больше чем уверен, что мы с Борисом ничего не доказали бы, если бы не позвали взрослых в свидетели.

За дверью нас обступили члены бойцовского клуба, пожертвовавшие полдником — включая Алису, Каюка и Яна.

— Ну? — спросил Илья.

— Дракон повержен! — отчитался я. — Справедливость восстановлена!

— Ура! — сказал Илья.

— Ура-а-а! — подхватили остальные, радостно захлопали, а Ян понесся по коридору, изображая самолетик.

Справедливость была восстановлена. Не первая, но очень значимая наша победа.

Друзья, очень постараюсь выложить продолжение во вторник, но в связи со сложившимися обстоятельствами, не могу обещать. Гарантированно в субботу, когда (надеюсь) решу свои проблемы — много и сразу, а дальше — каждый день.