Вперед в прошлое 5

Глава 4 Чума на оба ваши дома

Яркий свет по глазам. Белая комната. Огромный экран на стене, выдвижная клавиатура…

Меня накрыло волной радости. Ура! Вспомнилась ялтинская красавица, все те люди, смерть которых видел в прошлые разы, и я понял, что конкретно им подарил сколько-то драгоценных дней жизни. Сколько?

Экран мигнул. Вздрогнули цифры на таймере: 08. 05. 2027. Канун Дня победы. Время, когда во многих городах его будут отмечать без ветеранов, потому что им на тот момент должно быть более ста лет. А сейчас они относительно молоды и полны сил…

С мысли сбили сменяющиеся на экране картинки: день-ночь-день-ночь-день-ночь…

Началась перемотка, замелькали цифры. Я подошел к клавиатуре, попытался ее оживить, но снова тщетно.

Перемотка закончилась, на таймере обозначились ноли. Скоро проступят цифры. Я перевел взгляд на экран, рассчитывая увидеть очередной незнакомый пейзаж, и вздрогнул. Мне предстояло смотреть, как гибнет родной город. Ломаная линия гор на севере. И облака. Удивительно низкие облака, которые, как парапланеристы, будто бы спрыгивали с вершин и скользили по небу.

Залив. Краны, похожие на гигантских жирафов. Два оранжевых буксира, сопровождающие исполинский сухогруз. Площадь со стелой. Современные высотки с огромными голубыми стеклами.

Набережная… Прекрасная, чистая, мощеная плиткой, а не как сейчас. Все чистенькое, сияющее, аккуратное. Белые шезлонги на пляже, белые стационарные навесы в форме зонтов, деревянные дорожки между ними и никакого мусора и дохлых дельфинов. Прекрасное беззаботное сытое будущее.

Нарядные отдыхающие, дефилирующие по набережной. Люди на электрических самокатах. Старик стоит на колесе, а оно его везет!

Взрослого меня бесили самокаты, но именно сейчас, за пару мгновений до гибели, они казались трогательными и милыми. Как и собачники, облюбовавшие шикарный стриженный газон. И эстетичные кофейные ларьки…

На таймере проступили цифры: 19. 06. 2027.

Камера приблизила старушку-божьего одуванчика в газовом платке, прижимающую к щеке мохнатого йорка. Я закрыл глаза, не желая видеть того, что будет дальше, но все равно каким-то чудом, сквозь сомкнутые веки видел перечеркнувший небо инверсионный след и ослепительную вспышку.

Все они умерли, не успев испугаться, потому что ракета ударила прямо по городу. Интересно, где в этот момент буду я и мои близкие?

Будут ли живы мама и отец? Как сложатся судьбы друзей, Наташки и Бориса?

Я стиснул зубы. Мир мигнул, и я очутился в ретро-спальне то ли парня, то ли девушки. Опять. Но увидеть его/ее не успел, потому что меня толкнули в бок, и я проснулся.

В предрассветных сумерках надо мной нависал Борис.

— Хорош зубами скрежетать! — хрипнул он и поковылял к своей кровати, бормоча: — Сотрешь их нафиг.

Я хотел спросить, что неужели было так громко, но заметил, что мышцы лица так свело, что рта не открыть. Шлепнул себя по щекам. Еще и еще раз. Шевельнул нижней челюстью и закрыл глаза.

Но перед внутренним взором снова и снова появлялся намертво впечатавшийся в память город будущего. Мой город, где я был в 2017 году, но тогда набережную еще не отремонтировали.

Какой все-таки прекрасный мой город! Я не хочу отсюда уезжать и в лепешку расшибусь, чтобы сдвинуть цифры на таймере еще немного, отодвинуть беду, которая стала осязаемой, от тех, кого люблю, и от того, что люблю.

Когда немного успокоился, задумался над тем, что я снова такого сделал именно вчера? Ведь именно это что-то всколыхнуло реальность. И пусть это всего лишь капля, как узнать — капля чего? На что следует обратить внимание?

Я защитил учительницу? Отстоял класс? Поставил на место Чуму? Или просто рассказал о том, что мне довелось пережить, и это запустило процесс? Может быть такое, что оброненное слово значит больше, чем подвиг?

Я перевернулся набок, зажмурившись, и мне представилась странная картина: огромное нечто, постоянно меняющее форму. Как если помешать ложкой борщ, и по поверхности растекаются капли жира, сливаются, расходятся, меняют рисунок. Каждое слово меняет реальность, каждый взгляд и рукопожатие.

Проснулся я по будильнику. Вскочил, отжался, чтобы окончательно прийти в себя. Облился холодной водой и отметил, что я бодр и полон сил. А вот когда мне было сорок лет, если чуть не доспал — весь день ходишь вареный. Здорово, что я могу оценить, как клево быть молодым!

Мы молча позавтракали. Мама с укором поглядывала на Бориса, гордо сияющего подбитым глазом. Ей предстояло после работы идти в школу на разборки.

Классная Бори, Тамара Никитичн,а — зверюга, спуску им не дает. Ей под семьдесят, но она и сейчас из тех, кто коня на скаку остановит: высоченная, плечистая, суровая, как женщина с картины Васи Ложкина. Взгляд, как у терминатора. Голос… Голос тюремного вертухая. Сразу и не скажешь, мужской он или женский.

В общем, только глянет — сразу паралич, заикание и лужа. Не удивлюсь, если у одноклассников Бори энурез.

Она устраивает очную ставку с участием Карташова, Бори и их родителей — дабы выслушать две стороны.

Ковыряя ложкой манку, Боря говорил:

— А я что, я — защищался, так ей и скажу. Надоело быть лохом! Ян подтвердит. И если Никитична хочет, пусть орет, хоть лопнет!

— В дневнике написано о неоправданной жестокости, — сказала мама. — Неужели нельзя было решить мирно?

— Нельзя, — сказал Борис. — Они не понимают. А я не хочу, чтобы мне на спину плевали!

— Не верится, что не понимают. Дима Карташов на вид приличный мальчик.

— Приличные мальчики тоже устраивают травлю, — поддержал брата я, но мама не унималась и включила пацифистку:

— А если ты его покалечил?

Боря стукнул ложкой по столу, вставая.

— Так ему и надо! Папа точно был бы за меня, а не как ты! Все тебе я виноват.

Он швырнул ложку и рванул в детскую, оставив маму недоумевать, что она не так сделала. Написано в дневнике, значит, так и есть. За замечания надо наказывать, чтобы мы не распускались.

— Он правильно дал в морду, — заключила Наташка. — Не надо его ругать.

Мое мнение было и так понятно. Не доев манку, я поблагодарил маму и встал.

— Ну а что мне, радоваться? — возмутилась она. — Выслушивать теперь… — Она махнула рукой и помрачнела.

Я ее понимал, Никитичну по прозвищу Никитич даже родители боялись, ничего приятного нет в выслушивании ее претензий.

Вышли мы втроем, и нам навстречу ринулся очкарик Мишка из восьмого «А», с которым Боря раньше дружил. Маленький, головастый, с тонкой шейкой и вечными заедами в уголках рта и перхотью в желтых волосенках.

— П-привет! — обрадовался Мишка. — Можно с-с вами в шк-к-к… шкколу?

Борис тягостно вздохнул, но у него не хватило наглости прогнать приятеля поневоле. На брюках Мишки белел отпечаток стопы, судя по размеру, ее оставили младшеклассники. Наверное, вон те лысые пацанята, что сюда поглядывают. Второй класс тиранит восьмиклассника, стыд и позор!

Над Мишкой, как над Желтковой, издевались все — он был забитым настолько, что никогда не огрызался, молча терпел плевки и побои. Родители перевели его в другую школу, но стало только хуже, и он вернулся. А сейчас он вел себя, как собака, которой предстоит пройти по чужой территории: прибился к людям, с которыми его не тронут обитающие там стаи.

— Можно, — разрешил я.

— Ну зачем нам такой позор? — закатила глаза Наташка.

Пропустив обидное мимо ушей, мальчик поплелся следом, не надоедая нам разговорами.

Как же мне хотелось приехать в школу на мопеде! Но я понимал, что оставить его негде, и моего Карпа могут угнать или разбить из вредности. Ну и мы условились всей командой собираться возле шелковицы, чтобы идти в школу всегда вместе — пусть понимают, что, если тронут одного, его есть кому поддержать.

Все уже были на месте, Каюк прибежал последним и похвастался, кулаками протирая красные глаза:

— Я вчера полночи читал! Лит-ру готовил заранее. Хочу четверки и мопед. Поможете мне учиться?

— А потянешь? — засомневался Илья. — Ты ж три класса фигней страдал, у тебя в башке стерильно. Не видать тебе мопеда!

— Поможем, — пообещал я, — но предупреждаю: будет трудно.

Все зависит от того, не высушил ли он себе мозги клеем. Если соображалка у него работает, то нормально учиться Юрка сможет. Правда, по математике будет трояки таскать, но и это со временем поправимо. А если он уродился тупым, как Желткова или Карась, то тут ничего не поделаешь. Он рукастый, не пропадет. Хороший специалист всегда прокормит семью, будь то бухгалтер, профессор или автослесарь.

— Все в сборе? — спросил Илья, осмотрел собравшихся. — Саши нет. Где она?

Алиса пожала плечами.

— Проспала, наверное. Она может.

Бежать ее будить было поздно, и мы направились в школу, разделившись и разойдясь по кабинетам уже в здании школы. Расписание еще не составили, вывесили временное, мы переписали его себе в дневники, заметив, что сегодня четвертым уроком 9 «Б» поставили биологию. Значит, на большой перемене надо в библиотеку за учебником.

А сейчас у нас русский, который ведет Вера Ивановна — увлеченный и искренний человек. Учитель с большой буквы, которая всей душой за нас переживает. Она чуть старше нашей классной, но ей нет тридцати. Все-таки учитель — не профессия, а призвание.

Русский был в двадцать втором кабинете, на втором этаже, в самом конце левого крыла, возле учительской. Наверняка меня там уже ждут люмпены полным составом. Под ложечкой похолодело от дурного предчувствия. Не трусить, Пашка! Они чувствуют страх, а ты сильнее и умнее. Пусть трепещут. Тем более ты не один.

Но ведь это еще сложнее! С меня берут пример друзья, и если я натуплю и облажаюсь, будет большое разочарование. Авторитет, он ведь почти хрустальный, уронишь — вдребезги разобьется.

Напротив запертого кабинета была равная по площади галерея и огромное окно, возле которого столпились девчонки и что-то рассматривали. Я громко поздоровался:

— Салют, народ!

Люмпенов не было, только Карась, который вился вокруг Памфилова, Кабанова и Райко. Гаечка тоже еще не пришла. Зато явилась Фадеева, рассказывающая окружившим ее девчонкам, как круто с мужиками в сауне, и что ей подарили палку салями и целый торт!

Девчонки-«ашки» сгрудились вокруг нашей Натки Поповой. Баранова на равных общалась только с Семеняк, Райко и Кабановым, ну, еще с Памфиловым иногда, остальным позволяла пресмыкаться, за что иногда давала списывать. Сейчас королева лишалась свиты, что ее не радовало.

До образования нашего клуба половина класса вращалась вокруг Барановой и Райко, а остальные дружили парами: Ниженко с Гаечкой, иногда к ним прибивалась Заячковская, иногда — к Барановой. Димоны. Мы с Ильей.

Теперь же класс разделился на четыре группы: мы и Райко-Барановцы в количестве пяти человек, девочки-«ашки» плюс Попова и парни-отморозки, к которым примкнет Синцов. Этих тоже пятеро, если считать Карася.

Коллектив, в котором четыре лидера: Баранова, Райко, Чума, теперь еще и я — обречен на вечное противостояние, пока не определится один лидер. В той реальности им стал Чума, которому удалось всех запугать, кроме Райко. С Петей у них получился симбиоз.

Как выйдет сейчас, неизвестно. Очень хотелось верить, что одноклассники поймут, где угроза, и сплотятся в борьбе с Чумой.

Если рассматривать школу как работу, то, когда атмосфера в классе здоровая и дружеская, а учителя умеют заинтересовать учебой, то такая работа становится любимой, и дети счастливы все эти десять лет. Нам осталось три года, но это тоже много! Почему бы не попытаться сделать лучше?

Интересно, получится ли слепить из одноклассников коллектив, где каждый друг другу товарищ и брат, а не волк? Это будет полезно, я-то уйду, а друзьям учиться в банке с пауками.

Из учительской выглянула вторая русичка, похожая на бульдога Людмила Кировна Джусь, которая возьмет наш класс в следующем году, отперла дверь кабинета и исчезла. Мы вошли внутрь, расселись, доставая учебники и тетради, и тут распахнулась дверь, ударившись о стену и выбивая куски штукатурки, и в класс, гыкая, матерясь и благоухая папиросами, ввалились люмпены: Чума, Барик и Плям.

Барик напоминал молодого белого бычка: сбитый, короткошеий и коротконогий, с башкой угловатой, как у робота, и лишенными мочек ушами.

Плям напоминал губастую жабу.

Я приготовился отражать нападение, встал, но отморозки прошли мимо, рассевшись на задних партах среднего ряда. Барик, Серега Борецкий, был среди них самым умным и воспитанным и даже мог иногда получить четверку: отец заставлял его учиться и драл ремнем так, что Серега иногда сидеть не мог. Но очень уж влекла его тюремная романтика.

Говорят, он насолил кому-то серьезному, подался в бега, и его след потерялся.

Барик с Плямом уселся за Заячковской, которая тоже худо-бедно соображала, и у нее можно было списать, а позади Барика занял место Чума.

Когда я уже подумал, что опасность миновала, припозднившийся Карась, проходящий мимо моей парты, демонстративно пнул мой рюкзак и харкнул на учебник.

Класс замер в ожидании.

— Ты офигел, черт полосатый? — Рамиль встал в проход между рядами, преграждая Карасю путь к задним партам.

— Врежь ему, Павел! — крикнула Лихолетова.

— Ставлю сто рублей — на Мартынова! — имитируя голос рефери, крикнул Памфилов. — Ставки, господа!

Решение надо было принять мгновенно. Да, бить Карася — что идиота обижать. Возможно, его это сделать заставили, вон, кровоподтек на щеке. Но оставлять безнаказанным его тоже нельзя. Я медленно встал, закатил несуществующие рукава, как это делала Гаечка, и стал наступать на затравленно озирающегося Карася, приговаривая:

— Они сказали, что я ничего тебе не сделаю? И не тошнит быть таким опущенным? Нравится, когда… — И тут я вспомнил про внушение, шагнул к Карасю, взял его шею в захват, прижал башку к своему боку. Карась начал брыкаться и попытался меня ударить, но боли я не чувствовал и произнес менторским тоном:

— Слушай меня, Саша. Ты больше не опущенный. У тебя есть собственное достоинство. Ты будешь учиться и никому не позволишь обращаться с собой плохо. А теперь извини, но за дерьмо свое ответишь.

Я отволок его к своей парте и принялся возить мордой по харкотине. Каждый считал своим долгом дать совет, что мне с ним сделать, в том числе — отморозки, и я отрешился от раздражителей, голоса слились в монотонный гул. Потому я не сразу заметил звонок. Грозный окрик заставил отпустить Карася:

— Что тут происходит⁈

Я обернулся. За учительским столом стояла Людмила Кировна Джусь. Где наша Верочка⁈

— А где Вера Ивановна⁈ — растерянно спросил я.

Бульдогоподобная Джусь обвела класс тяжелым взглядом.

— Для начала — здравствуйте.

Все встали. Джусь навела на меня турели глаз и принялась расстреливать взглядом.

— Что это было⁈

— Ему Карась в учебник харкнул, — сказал Илья.

— Тебя не спрашивают. Ты и ты, — она заклеймила взглядом меня и Карася, который отчаянно тер лицо, сидя в одиночестве на задней парте нашего ряда, — дневники на стол!

Сперва я, потом он положили дневники на учительский стол.

— Итак, меня зовут Людмила Кировна Джусь, — представилась учительница. — Я буду вести у вас русский язык и литературу.

Меня захлестнуло ощущение неправильности происходящего. Где наша душевная Вера Ивановна? Точно помню, в девятом русский у нас вела она. От понимания мурашки побежали по спине. Реальность начала меняться!

В дверь постучали, и, не дожидаясь приглашения, в кабинет ворвалась раскрасневшаяся Гаечка в байкерском прикиде: в футболке, которую я привез, и штанах с цепями на поясе.

— Ой… Здрасьте, — брякнула она. — Извините за опоздание. Можно?

Джусь кивнула.

— Проходи. Еще раз явишься в таком виде — выставлю за дверь. А теперь давайте знакомиться.

Джусь открыла журнал и принялась зачитывать фамилии. Услышав свою, требовалось встать.

Гаечка села передо мной и развела руками, чуть обернувшись — где, мол, наша Верочка? Заберите этого цербера! Я написал на бумажке «ты где была» и передал Гаечке. Она развернула записку, написала единственное слово «потом», но я заметил, как вспыхнули ее уши.

То ли ждала, когда дежурные уйдут, которые могли ее не впустить, то ли еще что. Скоро узнаю.

Джусь была профессионалом своего дела, то есть предмет знала превосходно, могла объяснить материал, но вела неинтересно. У нее на уроке я чувствовал себя зэком на побудке. Шаг не туда, неловкий взгляд — и дубинкой по почкам.

Делать было нечего, и я внимательно слушал Джусь, конспектировал, впитывал знания, чтобы дома поменьше учить. Но мысли возвращались к чумным братанам.

Ясно ведь, что это их наезд. И они поняли, что я понял. Так что, когда прозвенел звонок, я подошел к парте Чумы и спокойно сказал:

— Чего ты на трубы не пришел? Я ждал.

— Думал, ты зассышь, — осклабился он.

— Индюк тоже думал, — сказал я и предупредил: — Еще один такой прикол с Карасем или еще кем-то, я сломаю тебе сперва нос, а потом ногу, и это не пустые угрозы.

Считав мою решимость, Чума сморщил нос, пытаясь сообразить, как бы покрасивее ответить, но из-за спины донесся визгливый голос Заячковской:

— Ой, Чума, все видели, что ты зассал! Не съезжай.

Димон Чабанов выругался. Рамиль ударил себя ладонью по лицу. Удружила так удружила!