Вперед в прошлое 8

Глава 12 Такой вот символизм

26 октября 1993 г., вторник

С Андреем мы запланировали встретиться в девять вечера, я прибыл к театру своим ходом на десять минут раньше и ждал на скамейке под платаном, залитой светом трескучего фонаря. Казалось, что рюкзак, где лежали фарфоровая керосиновая лампа и старинная икона, слишком тяжелый, и его лямки врезаются в кожу сквозь олимпийку.

Компания из троих хорошо поддатых парней обосновалась неподалеку в темноте — то ли на скамейке, то ли в зарослях. То и дело из черноты доносились взрывы хохота и пьяные голоса. Я ощущал себя актером, стоящим на сцене в кругу света. Все меня видят, но я не вижу никого.

Только собрался переместиться, как в другой стороне защебетали, захохотали пьяные девицы — видимо, дамы желали познакомиться и завлекали мужчин звонким смехом.

Добавляя спецэффектов, замельтешила на асфальте тень от летучей мыши. На свет фонаря слетелись бабочки и мошки, и хищница пировала.

Каналью я заметил издали: он подошел к колоннам театра, завертел головой — широкоплечий, внушительный, грозный. Двигался он настолько плавно, что никто не подумал бы, что у него протез. Я помахал ему, мы двинулись навстречу друг другу, а остановились у затемненной скамейки, ближайшей к театру.

— Как дела? — задал я дежурный вопрос.

— Пригнали сегодня «форд», там сцепление крякнуло, — отчитался он. — Я его разобрал, отдал токарю. Если не сможет проточить маховик и корзину, придется твоего деда напрягать, заказывать деталь из Москвы.

— Не факт, что и там будет именно то, что нужно, — сказал я. — Самому надо кофе заказать заранее, так сказать, наперед. С другом на выходные поедем осваивать новые территории, расширять рынок сбыта. Два оставшихся пака разойдется за пару дней, торговать будет нечем.

— Дед же в гипсе? — поинтересовался Каналья. — Как он справится?

— У него есть помощники, — ответил я и поймал себя на мысли, что давно не разговаривал с дедом, да и Лексу, Алексу, Егору и Олегу следовало позвонить, о себе напомнить.

Сегодня мы с мамой написали заявление, что она, такая-то, проживающая по такому-то адресу, просит рассмотреть техническую возможность подключения местной телефонной связи в помещении, расположенном по вышеуказанному адресу. После чего я сам предложил начальнице отделения взятку в двадцать долларов. Сторговались на тридцати.

Мне пообещали бригаду в пятницу в четырнадцать ноль-ноль. Нам оставалось просто купить телефон. Уже вечером я буду звонить клиентам, не побираясь по соседям и друзьям. А после закажу разговор с дедом и приятелями-москвичами.

Узнав, что у нас появится телефон, Наташка прыгала до потолка: ей будет проще держать связь с Андреем, с приятельницами болтать. Борю новость оставила равнодушной.

— Так когда деду снимают гипс-то? — продолжил допрос Каналья.

— На неделе должны. Но ему ногу потом надо будет месяц разрабатывать… Как уже сказал, помощники у него есть, но пока деда лучше не нагружать. Оно ж тяжелое, сцепление-то?

— Да, килограммов семь. Надеюсь, как-то можно реанимировать старое. Но и отказываться от работы не хочется. Вот если отремонтирую «форда» — совершу чудо, этого мужика из пяти мастерских отфутболили, типа с иномарками они не работают. А если свершу чудо, о чудо-мастерской пойдут слухи, понимаешь? — Голос Канальи стал мечтательным.

— Понимаю. Все владельцы иномарок будут нашими, — сказал я и сменил тему: — Ты слышал о том, что «Славяне» совершили вооруженный налет на центральный рынок? Пять трупов. Куча раненых.

— А что не поделили? Кого били: азеров, армян или всех?

До меня дошло: он думает, что «славяне» — представители этноса, а не бандитская группировка, которая отжала у нас подвал. Пришлось объяснять, что случилось, и говорить, что мне известно, где «славян» можно найти. Закончив, я спросил:

— Ты же афганец, да? И знаешь, кто главный…

— Я не состою в этой организации, — скривился Каналья. — Это та же банда, но типа официальная, а я не хочу быть связанным с криминалом. Понял, куда ты клонишь. Но тут я, увы, тебе не помощник…

— Здравствуйте, — донеслось из-за моей спины.

Я повернулся и увидел Андрея, представил их с Канальей друг другу, и мой престарелый зять повел нас ко Льву Семеновичу, который, на наше счастье, жил неподалеку — в центре, прямо возле набережной.

Пока мы шли, я уточнил у Канальи еще кое-что:

— Алексей, ты ж теперь не сможешь возить меня по выходным… — Я покосился на Андрея. — Ну, и бабушку на вокзал. А что, если я куплю мопед «Муравей»? Знаешь, нужны ли на него права?

Каналья усмехнулся.

— Во-первых, он не мопед, а мотороллер. Требуются права категории «А». Тебе на нем ездить нельзя.

Хотелось выругаться, но я сдержал ругательства и выдохнул:

— Паршиво. Хоть сдохни, блин. Никакой жизни, пока нет шестнадцати!

Андрей пустился в рассуждения:

— Эх, молодежь! И я в твоем возрасте хотел повзрослеть, но только сейчас понимаю, как же хорошо быть ребенком. Ни забот, ни хлопот, гоняй себе на велике!

Знали бы они, что как быть взрослым, я еще как знаю! Те счастливчики, кому повезло с родителями и жилплощадью, детские годы вспоминают с трепетом. Если нет, то до шестнадцати ты приговорен подчиняться чужим правилам, обычно тупым, делать то, что тебе не нужно — взрослые лучше знают, проголодался ты или замерз. Но ввязываться в полемику я не стал.

Конечной точкой нашего маршрута оказалась трехэтажная сталинка с крошечными открытыми балконами, расположенная на перекрестке двух улиц.

Дом реставратора нуждался в реставрации: штукатурка отсырела и частично отвалилась, кованые оградки балконов сожрала коррозия, петли разболтались, и покосившаяся деревянная дверь поскрипывала, как страдающая от подагры старуха.

— Проходите! — Андрей услужливо распахнул перед нами дверь.

Света в подъезде не было, и, рискуя подорваться на кошачьей мине, по широкой лестнице мы поднялись на второй этаж. На лестничной клетке были всего две двери. На той, что слева, угадывался единственный номер — 6 — и один звонок, на второй — четыре номера и звонка.

Андрей позвонил в квартиру номер шесть, посмотрел в глазок, пятерней причесывая волосы.

Щелкнул замок, и выглянул лысоватый кудрявый брюнет лет пятидесяти, с выпуклым лбом, в очках на крупном носу с горбинкой, в полосатом халате. Несмотря на возраст, остатки его черных кудрей седина посеребрила лишь немного. Приспустив очки на кончик носа, реставратор уставился выпуклыми карими глазами так, словно пытался оценить нас и рассортировать по эпохам.

Я невольно ощутил себя редким новоделом с перспективой повышения стоимости.

— Здрасьте, — проговорил я, собрался представиться, но хозяин квартиры сделал приглашающий жест, и мы с Канальей и Андреем вошли в тесную прихожую, заваленную коробками, картинами, мешками до самого потолка.

— Аккуратнее, пожалуйста. Меня зовут Лев Семенович.

Мы с Канальей назвали себя. Сняли олимпийки, завертели головами, прикидывая, куда бы их повесить, но реставратор забеспокоился.

— Нет-нет, ничего не снимайте, и обувь тоже. Проходите на кухню.

Кухня тоже напоминала склад, тут стоял пылесос «ракета», ведра — друг в друге. Вперемешку с кухонной утварью на полках громоздились склянки с порошками, тюбики и пузырьки темного стекла. Если бы мне надо было описать обитель жадного гнома-перекупщика, я взял бы за основу эту квартиру.

Ремонта она не видела с момента постройки, щербатые половицы скрипели под ногами, голубая плитка за колченогой двухконфорочной плитой, и стол, и стены были заляпана жиром. Табуретки, застеленные вязанными салфетками, тоже выглядели грязными. Казалось, если взять эти салфетки в руки, они будут деревянными.

Ну а черные кастрюли и чайник будто бы только что были на костре.

Хозяин шагнул к плите и обратился к Каналье:

— Я поставлю чай, вы ведь не против?

— Спасибо, — кивнул Каналья без энтузиазма.

Я отследил направление его взгляда и увидел крупного рыжего таракана, заинтересовавшегося объедком между половицами. Страшно представить, что в спальне!

— Я хотел бы посмотреть на вещи, которые вы мне принесли. — Лев Семенович уселся напротив меня.

Каналья тоже сидел, а вот Андрею не хватило места, и он остался подпирать дверной косяк. Я принялся разворачивать керосиновую лампу. Хозяин квартиры с интересом вытянул шею. Глаза его заблестели. Когда наконец лампа предстала во всей красе, у него, как у Андрея при виде иконы, задрожали пальцы.

— Восхитительно! Это… это шедевр!

Прежде чем прикоснуться к керосиновой лампе, он пару раз сжал и разжал пальцы, словно боялся ее сломать. Наконец решился, повертел в руках, аккуратно наклонил, рассмотрел дно, постучал по металлическим девушкам.

— Бронза! Очень хорошая работа. Судя по клейму на вентиле — середина девятнадцатого века.

Андрей присвистнул.

— А страна? — спросил я.

— Франция. Знаменитая фирма. BREVETE. Фарфор, ручная роспись, без реставрации. — Его монотонный голос напоминал молитву.

— Сейчас! — Лев Семенович, поскрипывая половицами, рванул из кухни, а вернулся с лупой, принялся вертеть лампу так и сяк. — Точно! Франция, 1828 год!

Каналья присвистнул. Хозяин берлоги встрепенулся и поднес палец к губам.

— Т-с-с! Примета плохая, денег не будет…

— Т-с-с-с, — зашипел чайник на плите, готовый разразиться свистом.

Лев Семенович залил кипяток в фарфоровый чайник в форме слоненка, куда уже засыпал чай, погладил его.

— Китай, девятнадцатый век. Но — скол на хоботке, неликвид. — Он вздохнул, щелкнув чайник по боку. — Знал бы он, что настанет время, когда в нем будут заваривать чай, который даже веником не пахнет…

— Таки какова цена нашей лампы? — спросил Каналья.

Глаза Льва заблестели, черты лица стали хищными.

— Она, бесспорно, дорогая. Ее истинная стоимость определяется трудно, нужно говорить со специалистами в этой области. К тому же во всем мире есть коллекционеры, готовые и тысячу долларов отдать за редкую вещь, какой ваша лампа, бесспорно, является.

— Ближе к делу! — Каналья тоже хищно подался вперед.

Реставратор почуял это и продолжил, глядя куда-то в сторону.

— Сто долларов — ее цена сейчас. Бо́льшую сумму вряд ли кто-то предложит, потому что коллекционеры обнищали, а поездка за границу нецелесообразна.

— Вы предложите? — спросил я. — Тысячу долларов?

Кадык реставратора дернулся, будто он эти деньги проглотил.

— У меня нет таких денег! — развел руками он. — Но есть шестьдесят пять долларов.

Мы с Канальей посмотрели друг на друга, я мотнул головой, и Алексей сказал:

— Огромное вам спасибо! Мы подумаем.

Реставратор снова дернул кадыком.

— Вещь требует реставрации, потемнел фарфор… Но, если вы готовы подождать, я могу занять двадцать долларов и купить лампу за восемьдесят пять.

Каналья распахнул глаза, скосил их на меня, но я скрестил два указательных пальца — мол, ни в коем случае.

— У них есть еще кое-что, — напомнил Андрей. — Павел, покажешь?

Я развернул икону, и реставратор затрясся весь, вцепился в нее, не стал ветреть в руках, а впился взглядом, принялся рассматривать образ через лупу, щелкая языком.

— Ну? — спросил Андрей. — Шестнадцатый век? Как я и думал?

Лев Семенович посмотрел на него с неодобрением.

— Все возможно. Необходим более тщательный анализ, мне нужно в лабораторию.

Задумавшись, хозяин квартиры разлил чай по чашкам, вытащил из ящика коробочку с сахаром, выложил на блюдце три кубика и напомнил, держа икону обеими руками:

— Чтобы установить детали, мне нужно в лабораторию. Вы не против?

— Я с тобой, как договаривались, — вызвался Андрей.

Вроде бы даже обрадовавшись, реставратор вернул Андреев кубик сахара в коробку. Вспомнилось: «Сколько ложек чая вы кладете в чай?» «Дома одну, в гостях можно и пять». «Чувствуйте себя как дома!»

— Идем!

Они с Андреем удалились. Когда хлопнула дверь в помещение, которое хозяин называл лабораторией, Каналья взял за ушко изящную фарфоровую чашку, слишком чистую для этого места, сделал глоток:

— Тоже Китай. Лохматый век, но неликвид. — Он щелкнул языком точно, как хозяин, и покачал головой, закатывая глаза, будто собирался умереть. — Трещина!

Я хохотнул. Каналья продолжил:

— Жениться ему надо, а то тараканы сожрут. Проснется, а он вместо спальни — в туалете. Унесли.

— Таким людям нельзя жениться, — парировал я и вспомнил отца с малолеткой под руку. — Он сожрет жену, если она сдвинет с места его барахло, а труп мумифицирует и положит на балконе. Или жена его сожрет за это барахло.

— Сколько он хочет за э-э-э… диагностику?

— Экспертную оценку, — поправил его я. — Тысячу рублей.

— Ты уверен, что не стоит продавать лампу за сто баксов? Это ведь хорошие деньги.

С одной стороны, он прав: это почти двадцать акций «МММ», которые превратятся в двести тысяч через месяц и в четыреста — через два. Но с другой — это вложение денег типа как в землю, цена лампы — минимум тысяча долларов, просто сейчас ни у кого нет денег, и Интернета нет, чтобы продать ее иностранцам.

У Льва Семеновича наверняка есть знакомые скупщики старины и точки сбыта, он купит у меня лампу за сто баксов, продаст за сто пятьдесят. Полтинник поднимет и будет его два месяца проедать.

Каналья выхлебал чай, налил себе вторую порцию, потом третью и произнес задумчиво:

— Пошел я в туалет. Если буду орать — хватай топор и беги на выручку.

Я остался в одиночестве, слушая, как гудит водопровод. Тишина стояла мертвая: ни соседского телика, ни топающих детей, ни собак, только вдалеке, в порту, гудел сухогруз или танкер. Одним словом — сталинка.

И снова погрузился в мысли. Вопреки стараниям химички Никитича, которая спрашивала все, что мы проходили с начала года, химию я сдал на пять. Остальные учителя отказались меня опрашивать, сказали, что ответа на уроке будет достаточно.

Четверть я заканчивал со всеми «пятерками», как и Илья, и Баранова. Гаечка подтянула математику, у нее в четверти было две четверки: алгебра, по которой раньше был еле-еле трояк, и физика. Чабанов также заканчивал с двумя четверками, чем удивил учителей. Рамиль и Минаев, по жизни троечники, стали хорошистами. Карась, второй по тупизне ученик нашего класса, исправил двойки и обзавелся даже «четверками» — по труду, физ-ре и анатомии. Лихолетова как училась неплохо, так и учится.

Теперь наш некогда средненький по успеваемости класс — самый продвинутый в школе. Только Желткова картину портит, но у нее, похоже, умственная отсталость. А Заславский еще не примкнул к нам и не проникся.

Опорожняющийся бачок унитаза зазвучал, как стартующая ракета, я аж встрепенулся.

— Ну и помойка! — сказал вернувшийся из туалета Каналья, и в этот момент из лаборатории вылетел Лев Семенович.

— Он прав! Это шестнадцатый век! Если бы была побольше, цены бы ей не было! Вы представьте только! Четыре века!

— А сейчас есть цена? — осторожно поинтересовался Каналья, протянул руки, чтобы забрать икону, но реставратор не спешил с ней расставаться.

— Минимум сто пятьдесят долларов! И у меня есть покупатель!

Вот же хитрый жук.

— А реставрировать сможете? — спросил я. — Реставрированную проще продать, и дороже будет.

— Смогу, — закивал он, потирая руки. — Будет стоить пять тысяч, это не на два часа работы, и будут нужны реактивы.

— Химия! — воздел перст Андрей.

— За работу заплатите в пятницу. Тысячу за консультацию — сейчас.

Каналья сделал свирепое лицо, прищурился и сказал:

— Я правильно понял, что икону вы оставляете себе? Безо всякого надзора с моей стороны? А если вы эту заберете себе, а вернете подделку? А если вообще не вернете?

Лев Семенович сунул ему икону, отступил на шаг и перекрестился, хотя его представители его народа — точно не христиане.

— Господи, помилуй! Какой вы и какой я! Зачем мне такой риск, когда вы знаете, где я живу, и можете у меня все забрать. Да я больше вас рискую, потому что теперь вы можете все забрать! Сто долларов — не та сумма, чтобы из-за нее бояться выходить из дома! Ну куда я подамся, на кого все это брошу?

— Давайте так, — предложил Андрей. — Все под мою ответственность!

Каналья встал, склонив голову набок. Макушка хозяина квартиры едва доставала ему до ключицы.

— Посмотрите, какой я и какой ты! — Лев Семенович запрокинул голову, глядя на Каналью, как суслик на овчарку.

— По рукам, — сказал я, Каналья повторил мои слова и ткнул пальцем в Андрея.

— С тебя тоже спрошу, если этот…

Реставратор вскинул руки и вжался в стену.

— Я честный гражданин! И докажу это.

Пришлось легонько толкнуть Каналью в бок, чтобы не переигрывал и не пугал человека.

— Договорились. — Алексей протянул тысячу, которую я дал ему чуть раньше. — Спасибо.

— Жду вас в четверг с девяти до десяти вечера, — сказал хозяин, успокаиваясь и возвращая не съеденный нами сахар в коробку.

— А что за святой изображен на иконе? — спросил я то, что давно хотел, но забывал.

— Апостол Павел, — ответил реставратор. — Автор четырнадцати посланий, потому он изображен с книгой.

— Какое совпадение! — воскликнул Каналья.

А я понял, что не хочу продавать эту икону, сколько бы она ни стоила. В том, что святой Павел оказался в моих руках, мне виделся символизм.

— Ну что, оставляете икону? — уточнил реставратор.

— Да. До вечера пятницы, — кивнул Каналья.

Распрощавшись со Львом Семеновичем, мы отправились по домам.