Время легенд

Глава 4

О помолвке Фрэнсис Колби с Джеймсом Виктором Линдом официально объявили в декабре, перед самым Рождеством. Как и ожидалось, фотографии появились в нью-йоркских и вашингтонских газетах вместе с извещением, что ее свадьба состоится в апреле, в доме Колби в Нью-Йорке, на Лонг-Айленде.

Хотя Линд предпочел бы свадьбу безо всякой помпы, он отдавал себе отчет, что у людей круга Колби скромных свадеб не бывает. Как правило, затеваются грандиозные приготовления, устраиваются пышные празднества с оркестрами, с едой из лучших ресторанов города, толпы подружек невесты, разодетых в самые модные бальные платья и шляпки. У них ведь все самое лучшее, и они приглашают полштата полюбоваться на себя. Разумеется, приходит весь высший свет, а также репортеры светской хроники, словно весь этот шикарный спектакль пропадет даром, если не попадет на газетные полосы. Как будто все время будешь находиться на экране, с неприязнью подумал Линд. Все это было ему неприятно, но он сдерживал себя, понимая, что назад дороги нет.

Линд искусно подогревал в себе интерес, которого ни в малейшей степени не испытывал, и старательно подыгрывал Фрэн, кипевшей предсвадебным энтузиазмом, обсуждал с ней фасон платья, специально придуманного для нее Себастианом, или фарфор и серебро для приданого, выбранные ею. Он ходил с нею на званые обеды, на его взгляд скучные и утомительные, и заставлял себя перекинуться словом-другим с людьми, которых — он не знал и знать не хотел. Никто даже не догадывался, насколько ему было не по себе, так мастерски он играл свою роль. Несколько раз он ездил в Нью-Йорк, встречаясь с членами правления фирмы, выбирая мебель для офиса, в котором не собирался проводить слишком много времени, и вместе с Фрэн заходил в их будущий дом посмотреть, как идет его отделка.

Колби отдавали им старинный особняк в колониальном стиле на берегу Лонг-Айлендского залива, на фешенебельном Саунд-Бич. Это был их свадебный подарок. Линд с Фрэн целый день провели на Манхэттене, выбирая обручальные кольца от Картье, обедая у Лэглона и строя планы, как проведут медовый месяц в Париже.

Вернувшись в Вашингтон, он сопровождал Фрэн в салон Себастиана и вполне толково помогал ей покупать приданое. Он встречался с ее подругами и их мужьями, бывал на вечеринках, специально дававшихся в их честь. Женщины были довольно молоды, более или менее привлекательны, сдержанно-элегантны и очень консервативны. Мужчины походили друг на друга, как братья, будто вылупились из одного яйца, — чисто выбритые, истинные американцы, и будто все, как на подбор, из Лиги Плюща. Некоторым из них, пожалуй, еще рановато бриться, подумал Линд не без сарказма. Ему вспомнилось, как он тоже был таким и как он взбунтовался против их устоев. Ирония судьбы — теперь он женился, чтобы столкнуться с этой жизнью вновь. И, главное, после того, как он здорово потрудился, чтобы из нее вырваться.

Линд стоял у окна и наблюдал за сбивающимися с ног слугами, декораторами и музыкантами. Гости уже прибывали. Из гостиной, которую он временно занимал в поместье Колби, Линд хорошо видел лужайку, на которой должна была состояться брачная церемония и прием. Отвернувшись от окна, он сделал несколько шагов по комнате, вынул из кармана золотое колечко и некоторое время разглядывал его. Обручальное кольцо Фрэн. Линд принялся перебирать причины, по которым он женился на Фрэн. С самого начала их знакомства он сознавал, что поступает безнравственно и нечестно по отношению к Фрэн. Но сейчас он напомнил себе, что, собственно, не он первый и не последний женится по расчету. Он делает всего-навсего то, что необходимо сделать, решил он и опустил кольцо в карман.

Линд помедлил у зеркала, провел нервным движением пальцев по своей густой рыжевато-каштановой шевелюре. Ладно, сказал он себе, глядя на свое отражение. Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Отправляйся сейчас вниз и дай лучшее представление в своей жизни.

Открыв дверь и ступив в холл, он заметил Коллин Колби на верхней площадке. На ней было бледно-желтое платье, чуть светлее по тону, чем у подружек невесты. Как тонко оно гармонирует с бело-желтой гаммой, выбранной Фрэн для свадьбы, усмехнулся Линд. Да, цвета на подобных церемониях всегда подбираются особым образом. Боже избави чего-то не предусмотреть!

Спустившись с лестницы, он обнаружил поджидавшего его свидетеля — Льюиса Болдуина. Линд отдал ему кольцо.

— А Гарри здесь? — спросил он.

Болдуин кивнул.

— С чего тебе взбрело в голову выдавать Гарри за своего дядюшку?

— Видишь ли, — усмехнулся Линд, — разве не показалось бы подозрительным моим новым родственникам, если бы я не привел на свою свадьбу ни одного своего родича?

— А разве у тебя нет семьи?

— Никого, о ком стоило бы говорить, — холодно отрезал Линд. Он развернулся на каблуках и поспешил прочь; Болдуин пошел за ним.

Через широкие стеклянные балконные двери в задней части дома они вышли на лужайку, где Линд и Фрэн должны были поклясться друг другу в вечной верности. Гости уже расселись, и оркестр заиграл. Линд послал ослепительную улыбку Коллин Колби, сидевшей в первом ряду рядом с бабушкой Фрэн. Старушке было уже под восемьдесят, но выглядела она великолепно. Богачки — мастерицы по части непроходящей молодости, желчно заметил про себя Линд.

Шесть подружек невесты появились в одинаковых до пят платьях цвета лютика и спустились по лестнице, покрытой белым ковром. Линд переключил свое внимание на двери. В них возникла Кейт в темно-желтом длинном шелковом платье с отделанными рюшем и приспущенными с плеч рукавами. Юбку усыпали мелкие белые цветочки. Волосы ее были подняты наверх и заколоты сзади букетиком желтых цветов. Как только она приблизилась к гостям, оркестр заиграл свадебную мелодию, а из дверей вышла Фрэн об руку со своим отцом. Никогда он еще не видел ее такой прекрасной, думал Линд, пока она двигалась навстречу ему, а лицо ее под тонкой фатой так и лучилось любовью. Наряд у нее был, как у сказочной феи, — шелковое платье с высоким воротником, в викторианском стиле, отделанное старинным кружевом и жемчугом. Шею охватывала белая бархотка, сколотая золотой брошью, — Фрэн сказала как-то Линду, что ей больше века. Золотистые волосы Фрэн были подобраны сзади в тугой узел и сколоты гирляндой камелий. Он улыбнулся ей, когда она встала рядом с ним.

— Волнуешься? — спросил он так тихо, что только она могла услышать.

Она покачала головой.

— Я люблю тебя, Джим, — прошептала она.

— Я тоже люблю тебя.

Священник приступил к церемонии, но Линд погрузился в свои мысли. Он обмозговывал свою первую поездку в Советский Союз, которая наверняка скоро состоится, свое новое положение в фирме Колби на Манхэттене, свою новую роль. Он автоматически повторял слова за священником, он надел кольцо на палец Фрэн, когда его попросили об этом.

Он едва ли слышал, как священник объявил их мужем и женой.

— Можете поцеловать невесту, — сказал священник, сияя.

Линд повернулся к Фрэн, слегка отвернул край ее фаты, взял ее лицо в обе руки и нежно поцеловал.

Считай, полдела сделано.

— Обычно теплоход не делает остановок между Нью-Йорком и Саутгемптоном, — объяснял своей молодой жене Линд, стоя на борту «Королевы Марии», — но мы сойдем в Шербурге. Я заказал туристический автомобиль, разумеется, с водителем, говорящим по-английски. Думаю, тебе понравится дорога в Париж, она так живописна, вся в серебристых тополях.

Фрэн, сияя, смотрела на него.

— Я уверена, что мне понравится, — сказала она. — С тобой я всюду счастлива.

Стюард проводил их в каюту, и первое, что они увидели, были цветы, масса белых и желтых цветов. На столе стояла корзина с тропическими фруктами и блюдо с икрой и гренками. Из ведерка со льдом выглядывала бутылка «Дом Периньон». Линд удивился, откуда это все, но у Фрэн сомнений не было.

— Папочка постарался, — засмеялась она.

— Конечно, — кивнул он. — Наверняка от твоих родителей.

Но в глубине души он не был так уверен. Все это мог прислать и Гарри Уорнер.

Вечером им предстоял ужин в ресторане, за капитанским столиком. Фрэн возбужденно рассказывала Линду, что у нее есть платье как раз на этот случай. Он ждал, пока она оденется, праздно размышляя, что же это за необыкновенный туалет. Ему казалось, что он видел все ее приобретения, но она уверяла, что этого платья он не знает. Как смешны женщины со своими заботами о тряпках, думал он. Он вспомнил время, когда… нет, об этом он запретил себе вспоминать. Он никогда не позволит себе думать об этом. Никогда.

Фрэн появилась из-за ширм сияющая.

— Ну, как ты его находишь? — спросила она. — Не стыдно ли тебе будет за свою жену?

Это было вечернее до полу платье из шифона, с тугим корсажем на косточках, расходящееся мягкими складками от талии. Низ платья был небесно-голубым, оттенки голубого сменяли друг друга тонкими переливами, заканчиваясь чисто белым. Плечи были задрапированы тем же многослойным голубым шифоном и увиты гирляндами бледно-голубых цветов. Волосы ее были подняты, как во время венчания, и заколоты сзади теми же бледно-голубыми цветами; единственная нитка бирманского жемчуга охватывала шею — это был тот самый жемчуг, который, как рассказывала Фрэн, отец подарил на ее восемнадцатилетие.

— Стыдно? — засмеялся Линд. — Фрэнни, нигде и никогда мне не придется краснеть за мою жену!

Вернувшись в каюту после ужина, Линд почувствовал, что Фрэн нервничает. Подобно большинству молодых девушек ее происхождения и воспитания, Фрэн еще не знала мужчины. Девственность жены не была чем-то неожиданным для Линда: он вырос в то время, когда было в порядке вещей, что девушка выходит замуж девственной. Не нужно торопиться, приказал он себе. Она не из тех женщин, что ты знавал в Италии и во Франции.

— Почему бы нам не открыть «Дом Периньон»? — предложил он непринужденно, когда они остались одни. — Вечер только начинается. К тому же шампанское поможет тебе расслабиться.

— А что, заметно? — вскинула она на него глаза.

— Заметно, — улыбнулся он. — Но в этом нет ничего особенного, это так естественно в первый раз.

Она открыла было рот, чтобы произнести что-то, но передумала и просто спросила:

— Что же ты не разливаешь? Думаю, мне следует пойти переодеться. — Она помолчала, затем улыбнулась: — Звучит избито, правда?

— Да, немного… ну и что? — усмехнулся он.

Она кивнула:

— Я сейчас.

Когда она ушла в ванную комнату, он вытащил бутылку из ведерка со льдом и откупорил ее. Налив два бокала, он поставил их на столик у кровати, откинул одеяло и разделся. Обычно он не носил ни пижам, ни рубашек, но сейчас переоделся в специально купленный на этот случай шелковый голубой халат и растянулся на постели, поджидая свою суженую.

Дверь в ванную распахнулась, и на какое-то мгновение комната наполнилась ярким светом. В дверях, в тончайшем льдисто-сверкаюшем одеянии стояла Фрэн. В резком свете, льющемся из ванной, ее тело просвечивало сквозь легкую ткань — сложена она была даже лучше, чем он ожидал. Недаром Фрэн любила проводить время на свежем воздухе, плавала, управляла яхтой, предпочитая те виды отдыха и развлечений, которые способствуют физическому развитию. Он молча протянул к ней руки, и она пошла к нему. Губы у нее слегка дрожали, когда она опустилась на постель рядом с ним.

— Не очень-то я обольстительна, — произнесла она, стараясь придать своему голосу непринужденность.

Он протянул ей бокал с шампанским.

— Ты прекрасна, Фрэн, — сказал он низким голосом. — Даже прекраснее, чем я ожидал.

— Ты правда так думаешь? — спросила она недоверчиво.

— Если бы это было не так, я бы не сказал этого, — ответил он, глядя, как быстро она пьет вино. Она напоминала маленького испуганного зверька, когда протянула ему пустой бокал и попросила налить еще. Он налил, медленно потягивая шампанское из своего бокала. Когда она во второй раз протянула ему пустой бокал, он отставил его на ночной столик.

— Хватит, пожалуй, — сказал он. — Я не хочу, чтобы этой ночью твое сознание затуманили пары алкоголя. — Его губы коснулись ее губ, скорее нежно, чем страстно. — Я хочу, чтобы мы любили друг друга этой ночью долго-долго, — прошептал он, обнимая ее, чувствуя ее тепло сквозь легкую ткань.

Двумя пальцами он ласково взял ее сосок, когда невесомая ткань соскользнула с ее плеча, и привлек ее к себе. Его губы двинулись от ее шеи к обнажившейся груди, Фрэн затрепетала. Она ерошила и гладила его волосы, не уверенная, нужно ли ей делать что-нибудь еще в этот момент. Волна горячей дрожи пробежала по ее телу, когда он взял ее сосок в губы и стал слегка посасывать его. Внезапно он сел на постели, не выпуская ее из объятий, и принялся раздевать ее, покрывая оголявшиеся места поцелуями. «О, Фрэн», — прошептал он, срывая собственную рубашку. Она взглянула на него, теперь совершенно голого, и увидела, как поднялся его член. Он вернулся к ней, нависая сверху, и шептал ей на ухо ласковые слова, поглаживая ее обнаженное тело и заставляя его вспыхивать от своих прикосновений.

— Люби меня, Джим, — прошептала она, когда он накрыл ее своим телом.

— Ты так прекрасна, — пробормотал он в темноте, лаская ее руками, губами, языком. — Фрэнни, любимая моя…

— Я люблю тебя, Джим… Я хочу, чтобы ты был счастлив, — простонала она, когда его рука, блуждавшая по ее телу, скользнула ниже, наполняя ее желанием.

— Я счастлив… очень счастлив. — Наконец он решил, что пора, и проник в трепетную теплоту между ее ногами. — Ты просто расслабься, солнышко… расслабься…

Фрэн закусила нижнюю губу в мгновенье, когда он овладел ею. Она чувствовала ужасную боль от пронзавших ее толчков, но старалась изо всех сил не показать этого, лишь крепко впилась ему в плечи ногтями. А он проникал в нее — все глубже, все быстрее, со страстным нетерпением. Через какое-то время она ощутила, как его тело внезапно напряглось и дыхание стало прерывистым. «О, Джим!» — вскрикнула она от мучительно-сладостного головокружительного ощущения, пронизавшего все ее тело. Он бессильно обмяк, спрятав лицо у нее на груди.

Долгое время они лежали в темноте, не шевелясь, в полном безмолвии. Потом Линд приподнялся на локте и со странным блеском в глазах стал пристально всматриваться в нее. Затем он слегка наклонил голову и нежно-нежно поцеловал ее. «Все хорошо?» — спросил он мягко. Она кивнула.

— Знаешь, такого странного ощущения у меня никогда не было, — начала она медленно. — Все тело как будто закачалось, а комната завертелась…

— Это называется оргазм, моя дорогая, — улыбнулся Линд, целуя ее снова. — Честно говоря, я удивлен, что ты смогла закончить. Ведь ты так волновалась, да и потом…

— Я люблю тебя, — просто сказала она. — И когда я с тобой, весь мир вокруг меня начинает кружиться. — Она слегка коснулась его щеки. — Надеюсь, я не очень разочаровала тебя?

Он чмокнул ее в кончик носа.

— Наоборот, — сказал он.

«Да и как же можно быть разочарованным», — подумал он.

Так или иначе, а этот брак, похоже, обещает быть счастливым.

Вернувшись в мае из свадебного путешествия, Фрэн сияла, как в день свадьбы Париж был потрясающим, доложила она родителям, но ее муж был еще замечательнее. Счастливее ее нет никого на свете, твердила она по дороге на Лонг-Айленд, в их новый дом.

Пока Фрэн блаженно погрузилась в домашний мир с новыми для нее заботами, Линд принялся вживаться в свою новую роль члена правления фирмы тестя. Он приучал себя к непременным ленчам в два часа дня с другими банковскими служащими, с обязательным мартини и непременными разговорами мужчин о своих долгах, о своих детях или возлюбленных, которых они в отсутствие жен тайком принимали на Манхэттене. Мысль завести любовницу казалась Линду весьма привлекательной, он ценил в сексе разнообразие, но он знал, что даже попытка будет самоубийственной. Колби немедленно разнюхает, и тогда он погиб. Гаррисон Колби был бизнесмен до мозга костей, он готов был понять и оправдать его частые отлучки из дома ради дела. Но появление у зятя любовницы… нет. Линд понимал, что, женившись на Фрэн, он выбрал себе амплуа примерного супруга. В конце концов он решил, что все не так уж плохо: Фрэн обворожительна, и она обожает его.

Линд показал себя превосходным работником, так что Колби не мог на него нахвалиться. «Ты великолепно ведешь дело, Джим, — не раз говорил ему Колби, — держи так и дальше, и скоро ты станешь полноправным партнером». Для Линда не было тайной, чего хочет Колби. У него не было сыновей, и как и его собственный тесть много лет назад, так теперь и он искал себе достойного наследника. Линд видел Колби насквозь. Партнерство? Разумеется, суть была в другом. Колби видел в нем своего преемника. Отлично, думал Линд. Значит, он доверяет мне.

В конторе Колби рассуждал о сыновьях, которых родят Фрэн с Линдом, как о давным-давно решенном деле, ожидая появления двух, а то и больше внуков. Дома Фрэн вела нескончаемые разговоры об очередном ребенке очередной подруги, сетуя, что у нее нет собственных детей. Но Линд не хотел иметь детей. Хватит того, что он женился на женщине, которую не любил, ради дела; с беззаботным эгоизмом он показал, что для счастливо найденной «крыши» дети не так уж обязательны. Да и что это за отец, которого почти никогда нет дома, который вечно в разъездах. Для ребенка нет ничего хуже, чем иметь отца, который вовсе не жаждал его появления на свет, — уж кто-кто, а он знал это лучше многих. Будь у него другое прошлое, другое детство, может быть, он сейчас испытывал бы совсем другие чувства. Но теперь было поздно думать о том, что могло бы быть. Теперь ему оставалось уповать только на то, что его частые отлучки не позволят Фрэн слишком скоро забеременеть. Не говорить же ей в самом деле, что он не хочет иметь детей. Следовало вести себя так, как все от него ожидали.

Хотелось бы ему иногда знать, не слишком ли велики их ожидания.

Нью-Йорк, август 1954

Гаррисон Колби приподнялся, улыбаясь Фрэн, приближавшейся к его столику в ресторане «Эль Морокко» летним солнечным днем.

— Как хорошо, что ты пришла! — сказал он, усаживая ее рядом с собой. — Но что привело тебя на Манхэттен?

— Я была у доктора, — тихо сказала она.

— Да? — Его брови приподнялись в недоумении. — Надеюсь, ничего серьезного?

— Думаю, нет, — ответила она. — Я прошла обследование у гинеколога. Знаешь, я подумала — вдруг со мной что-то не в порядке, вдруг есть какие-то причины, по которым я не могу иметь детей.

— И что сказал доктор? — продолжал расспрашивать Колби.

Фрэн попыталась улыбнуться.

— Пока взял только анализы, результаты будут готовы только через несколько дней, — она помолчала. — Похоже, я зря беспокоюсь.

Колби посмотрел на нее в недоумении:

— Тогда в чем же дело?

— Ах, папочка, ну как я могу иметь детей, если моего мужа почти никогда не бывает дома? — с горечью воскликнула она. — Джим все больше в Европе, домой его не дождешься.

— Солнышко, но мы ведь уже говорили об этом, — напомнил Колби. — Ведь он ездит по делам, ты же знаешь, как серьезно он занят в фирме и как он для нас ценен…

— Еще более ценен он для нашего брака, папа, хотя, кажется, это давно уже никого не волнует. — Голос Фрэн зазвенел от гнева. — Я живу одна-одинешенька в этом чудовищном доме! А ты знаешь, что за все эти четыре года мы ни разу не были вместе в годовщину нашей свадьбы?

Но тут подошел официант, спрашивая, не желают ли они заказать аперитив. Колби заказал мартини, Фрэн попросила дайкири. Когда официант отошел, Колби не смог скрыть своего разочарования:

— Удивляюсь я тебе, Фрэн. Ты рассуждаешь, как ребенок.

— Нет, я не ребенок, — не согласилась она. — Я замужняя женщина, и заметь, счастливая в браке, но я же чувствую, что я теряю мужа, а ведь я хочу всего-навсего быть с ним почаще, иметь от него детей, если это возможно. Разве это так много?

Колби покачал головой:

— Фрэн, меня тоже почти никогда не бывало дома, когда росли вы с Кейт. Но можешь ли ты вспомнить, чтобы твоя мать вела себя так, как ты сейчас?

— Нет, но ты же знаешь, что мама очень скрытный человек, — напомнила Фрэн.

— Не думаю, чтобы ваша мать была несчастлива со мной, — продолжал Колби. — Она ухитрялась справляться со своими чувствами, да и вас вырастила без особых проблем. Скажи, разве ты когда-нибудь чувствовала мое невнимание к тебе?

— Нет, — медленно начала Фрэн, — но я прекрасно помню, как мне хотелось, чтобы ты чаще был дома.

— Разве ты считаешь, что Джим пренебрегает тобой?

Фрэн подождала, пока официант поставит принесенные напитки, затем взглянула на отца.

— Ни в чем таком я Джима не обвиняю, — сказала она. — Я лишь думаю, что он мог бы бывать дома больше. И еще я думаю, что ты мог бы помочь мне — если ты, конечно, правда этого хочешь.

— Но я же объяснял тебе, Фрэн, у твоего мужа есть служба, важные обязанности, — тихо, но внушительно проговорил Колби, потягивая мартини. — Он серьезно относится к работе и делает все возможное, чтобы создать тебе условия, к которым ты привыкла. Джим весьма преуспел, и настанет день, когда он возглавит фирму.

— Превосходно, — заметила Фрэн не без сарказма. — Знаешь, папочка, я иногда жалею, что не влюбилась в грузчика или в уличного торговца.

— Мне придется улететь в Париж на следующей неделе, — сказал Линд, когда они с Фрэн одевались, собираясь ехать к одному из сослуживцев Линда.

Фрэн бросила одеваться.

— Но ты только вчера вернулся! — протестующе воскликнула она.

— Знаю, — нахмурился он, — но дело не терпит отлагательства.

— Это ужасно, — раздраженно сказала Фрэн, бросив в сердцах щетку для волос на туалетный столик. — Тебя вечно нет дома!

— Но ты же знаешь, что когда я могу, я всегда с тобой, — начал было он. — Господи, Фрэн, кому, как не тебе, знать…

— Ты говоришь точно, как мой отец! — отрезала она. — Послушай, Джим, мне иной раз кажется, что ты нарочно затеваешь все эти поездки, чтобы сбежать от меня!

— Ты же знаешь, что это не так, — возразил он тихо.

— Разум подсказывает мне, что это не так, но оскорбленная гордость во мне говорит, что муж у меня есть только на бумаге! — крикнула она.

Он помолчал, потом предложил:

— Может быть, не пойдем в гости? Мне кажется, сегодня нам лучше побыть вдвоем, поговорить.

Фрэн согласилась:

— Мне противна даже мысль о том, что надо тащиться сейчас к Шерманам.

— Хорошо, я позвоню им. — Он подошел к телефону, набрал номер. Она почти не вслушивалась в его объяснения, он говорил что-то насчет ее легкого недомогания из-за перемены погоды. Боже, он рассуждает совсем как отец, грустно думала она.

Повесив трубку, он вернулся к ней.

— Что, если нам попросить Сейди приготовить что-нибудь простенькое на ужин? — предложил он. — Я проголодался.

— Я сама приготовлю, — тихо сказала Фрэн, вспомнив, что она отпустила экономку. — Сейди уже ушла. Боюсь, она не захочет вернуться в такую поздноту.

Линд усмехнулся.

— Солнышко, мы же оба знаем, что ты не умеешь даже воды вскипятить, — мягко сказал он. — Никто не думал, что тебе придется заниматься кухней. Готовить, я хочу сказать.

Она кивнула.

— Может, послать кого-нибудь за едой?

Она опять кивнула.

— Я сама не знаю, что говорю, никогда об этом не задумывалась, — призналась она в замешательстве.

Некоторое время он просто смотрел на нее.

— Признайся, что тебя тревожит? С тех пор, как я дома, ты словно сама не своя. В аэропорту ты встретила меня спокойная…

— Многое успело измениться, — вздохнула она. — Тебя не было так долго, папочка был таким бесчувственным… — она помолчала. — Пока тебя не было, я ходила к доктору Эллерману.

Он повернулся и уставился на нее.

— К гинекологу? Но зачем? — спросил он. — Ведь все совершенно нормально…

— Да, да, — быстро кивнула она, — но я просто хотела удостовериться, что со мной все в порядке, что нет причин, по которым я не могла бы иметь детей.

— И что?

— Он сказал, что я абсолютно здорова. Никаких осложнений, никаких причин, по которым я не могла бы иметь хоть дюжину детей, если мне захочется, но при условии, что мой муж постарается бывать дома почаще. — Она пересекла комнату и, подойдя к нему, обвила его шею руками. — Я хочу ребенка, Джим, — сказала она глухим голосом, пристально глядя в его темно-зеленые глаза. — У всех моих подруг есть дети — или вот-вот появятся. Я хочу ребенка, твоего ребенка. Мне так одиноко здесь, когда ты уезжаешь. А если бы у меня был ребенок, я бы уже не была так одинока.

Какое-то мгновение он молча смотрел на нее. Может, она и права. Может, именно это ей и нужно.

— Ну, — произнес он, и улыбка тронула его губы, — дети не делаются во врачебных кабинетах… — И он принялся медленно расстегивать ее блузку.

— Джим! Что ты делаешь? — ошеломленно спросила Фрэн.

— А как ты думаешь? — усмехнулся он.

— Но еще только шесть часов!

— А где сказано, что любовью можно заниматься только в специально отведенное время? — Он перегнулся за спиной, Фрэн, пошарил рукой и выключил свет. — Если тебе хочется ребенка, нам ведь нужно приложить некоторые усилия, правда? — прошептал он, властно сжимая ее грудь. Едва он коснулся губами ее соска и принялся настойчиво посасывать его, как по телу ее непроизвольно прошла дрожь. Его руки спустились ниже, расстегнули молнию на ее юбке и сдернули ее вниз Вслед за юбкой полетели на пол чулки, пояс и нижнее белье. Он опрокинул ее на постель, сжимая все крепче в своих объятиях, поглаживая ее грудь, бедра, его пальцы проникали в самые укромные уголки, возбуждая ее…

Почувствовав, что его нет рядом, она открыла глаза — Джим быстро раздевался. Потом он вернулся к ней, приник к ней всем телом, заставляя ее трепетать от прикосновения его рук и рта. С тех пор, как Линд решил, что пускаться в любовные интрижки слишком опасно, он старался извлечь как можно больше наслаждений из супружеских отношений. Правда, жена полностью его устраивала. Любовного опыта у Фрэн не было, но она пылко отвечала на его желание и всегда удовлетворяла его.

Он минуту пристально смотрел на нее, как будто хотел что-то сказать, но затем передумал. Приподнявшись, он отпрянул назад, голова его коснулась треугольника пушистых золотистых волос внизу ее живота. Мягко разведя ее ноги, он опустил лицо между ее бедер; тело Фрэн начало неистово извиваться. Он подхватил руками ее ягодицы и поддерживал их на весу, пока ласкал ее языком, доведя до потрясающего оргазма. Он вновь приподнялся над нею и вошел в нее с удивившей ее силой. Она постанывала и вскрикивала под его быстрыми, мощными толчками. Кончив, он уткнул лицо ей в шею. «Фрэнни, — пробормотал он прерывистым шепотом, — о, Фрэнни…»

Фрэн поглаживала его волосы, глядя в потолок. Он был добр к ней, нежен и страстен, он был потрясающим любовником. Он говорил и делал то, что нужно, ее друзья считали, что она нашла идеального мужа. И все же…

Фрэн заплакала…

Фрэн установила мольберт на травянистом холме, откуда открывался чудесный вид на залив. Она очень давно не бралась за кисть, но сейчас ей хотелось отвести душу, выплеснуть свои чувства на холст, вновь попытаться выразить то, что, казалось ей, не видел никто другой. Фрэн воскресила в памяти спокойные, мерцающие воды залива, она решила написать морской пейзаж. Спокойный… мирный… тихий. Так несхожий с бурей, которая бушевала у нее в душе.

Она держала в руке кисть и задумчиво смотрела на полотно. Наконец принялась писать, вкладывая в живопись все свои мысли, все чувства. Фрэн надеялась, что, выплеснув свой гнев и негодование на холст, как часто делают художники-мужчины, она успокоится. Она убеждала себя, что мысли ее неразумны и бессмысленны, но была не в состоянии избавиться от мучительных чувств.

Фрэн не могла вспомнить точно, когда она впервые почувствовала себя несчастной; она лишь знала, что однажды утром она проснулась с твердым убеждением, что Джим вовсе не жертва своего бизнеса, а что он нарочно использует работу, чтобы как можно больше времени проводить вне дома. Она стала подозревать, что он разлюбил ее, что он потерял к ней всякий интерес сразу после женитьбы. Когда она была уже не в силах мучиться своими подозрениями в одиночку, она поделилась ими с Кейт, но та лишь высмеяла ее подозрения как вздорные и безосновательные и посоветовала обратиться к психиатру. Поначалу Фрэн была обескуражена советом сестры. Зачем ей психиатр — она же не сумасшедшая! Она всего лишь несчастна… несчастна, потому что ее мужа почти никогда нет дома, потому что она не может родить ребенка. Любая женщина в ее положении, думала она возмущенно, чувствовала бы то же самое.

Она попыталась дознаться у отца, что тот думает об отношении к ней Джима, об их браке. Но отец, как и прежде, уверял ее, что все дело в работе, что муж, конечно, проводил бы с ней больше времени, если бы мог… Отец был просто без ума от Джима, он видел в нем сына, которого у него никогда не было, сына, которому он передаст семейный бизнес. Колби считал, что все страхи дочери возникли на пустом месте и рассеятся, как только у нее появится ребенок. Но как раз об этом ему и твердила она, что больше всего на свете ей хочется иметь детей, но для этого нужно, чтобы Джим не мотался по всему миру постоянно, потому что в таком случае ее шансы забеременеть сводятся к нулю.

Думая теперь только об одном, она подсчитывала, что Джим не только ни разу не был в годовщину их свадьбы, но он лишь однажды провел с ней Рождество. О, разумеется, она получала богатые подарки ко дню рождения — один раз из Парижа, дважды из Лондона, а в последний раз из Рима, но никогда они не ужинали при свечах, отмечая годовщину свадьбы или день рождения, никогда не были вместе в спальне хотя бы в один из столь знаменательных дней. Он всего лишь звонил ей — из отеля или аэропорта.

— Сколько вам лет, миссис Линд? — спросил доктор, послушав сердце и легкие Фрэн.

— Двадцать восемь. — Как знать, екнуло у нее сердце, может, на это раз действительно что-то серьезное? Через неделю исполнялось шесть лет как они поженились, и Джим впервые должен был быть в этот день дома. Она так об этом мечтала, так готовилась к романтическому празднеству вдвоем… Она бы просто не выдержала сейчас, если бы что-то и впрямь случилось. Она готова была примириться со всем, отбросить все свои подозрения, если бы только…

— Давление слегка повышено, — сообщил доктор, снимая с ее предплечья манжету, — но ничего страшного нет. Что же вас все-таки беспокоит?

Фрэн поколебалась какое-то мгновение. Она начала было говорить, что и сама толком не знает, но тут поняла, что он говорит о физическом недомогании.

— Я просто очень устала. Мне так трудно вставать по утрам, — пожаловалась она обескураженно.

— Вы чувствуете себя хуже вечером или утром? — продолжал расспрашивать доктор, делая пометки в ее медицинской карте.

— Утром хуже всего.

Он пощупал ее шею, железки, лимфатические узлы.

— Когда у вас в последний раз были месячные? — спросил он, берясь за офтальмоскоп и принимаясь за ее глаза.

— Кажется, шестого марта, — чуть поколебавшись, ответила Фрэн.

— Никаких нарушений цикла?

Она пожала плечами.

— Мой муж говорит, что по мне можно проверять Гринвич, — резко ответила она, припоминая, как разъярился Джим, когда, приехав, обнаружил, что любовь придется отложить на целую неделю.

— Ясно, — доктор записал еще что-то. — Скажите, а нет у вас в семье каких-нибудь наследственных болезней?

— Я не знаю — а что вы имеете в виду?

— Болезни сердца.

Фрэн подумала:

— У моего отца был сердечный приступ — после ангины, как сказал доктор, — два года назад. Его даже положили тогда в больницу, — припомнила она. — Но с тех пор он все время находится под наблюдением, и я не помню, чтобы его беспокоило сердце.

— А в семье вашего мужа?

Фрэн смутилась и, помедлив, призналась:

— Честно говоря, я так мало знаю о его семье. Он никогда не рассказывает о ней. Я видела лишь единственного его родственника — дядю Гарри, но он был всего однажды, на нашем венчании.

— Понятно, — доктор опять принялся писать что-то в карте.

— Вы болели корью, миссис Линд?

— Да.

— В каком возрасте?

— Мне было лет девять.

— А свинкой?

— Нет.

— А коклюшем?

— Тоже нет.

— Вас оперировали когда-нибудь?

— Нет… ах да. Мне вырезали аппендицит, когда мне было лет двенадцать или тринадцать — точно не помню.

— Были какие-нибудь осложнения?

— Не помню.

— А еще какие-нибудь заболевания?

— Да нет, кажется, больше ничего серьезного.

— Ясно. — Он опять записал что-то. — Думаю, вам надо сдать кое-какие анализы.

— Анализы? — занервничала Фрэн.

— Успокойтесь, миссис Линд, — сказал он. — Уверяю вас, вам совершенно не о чем беспокоиться. Обычные анализы — их все сдают время от времени, вот и вы сделаете анализы крови и мочи. Мне просто нужно кое-что уточнить.

Фрэн кивнула.

— Но что со мной, доктор Эллерман? — обеспокоенно допытывалась она. — То есть я хочу знать, какие у вас подозрения? Я уверена, вы чего-то недоговариваете…

Доктор терпеливо улыбался.

— Я предпочитаю не строить никаких догадок, пока не получу результатов анализов, — пояснил он. — Но могу вас заверить — у вас нет ничего серьезного.

— А когда вы будете знать точно?

Он выписал ей рецепт.

— Позвоните мне в четверг во второй половине дня, анализы должны быть готовы. А пока — вот, возьмите рецепт и принимайте эти таблетки, если почувствуете недомогание. Они помогут.

— Так в четверг?

— Да, если я получу их раньше, я сам вам позвоню, даю слово.

Фрэн ехала домой вдоль залива. Даже после визита к доктору Эллерману она не почувствовала облегчения. Почему он так и не сказал ей, что он подозревает? Она пришла в ярость, как будто у нее и без того мало огорчений!

Она притормозила у аптеки и протянула в окошечко рецепт. Бенедиктин. Название показалось ей страшно знакомым, и она постаралась припомнить, где она его раньше слышала. На всякий случай она купила не только таблетки — вдруг они не помогут, но и флакон желудочной микстуры. Вспомнив, что дома нет аспирина, она взяла знакомую ей упаковку, подошла к кассе, расплатилась и вдруг на другой стороне улицы заметила кафе-мороженое. Повинуясь какому-то безотчетному порыву, Фрэн решила побаловать себя мороженым, ощутить на зубах его прохладу и сладость. Бросив лекарства в машину, она перешла через улицу и вошла в кафе.

Фрэн заказала порцию потрясающего бананового мороженого с вишнями, орехами и целой шапкой взбитых сливок на верхушке. Усевшись в одиночестве за маленький столик у окна, она подумала, что вот это удовольствие осталось в далеком детстве. Тогда она была избалованной дочкой богатых родителей, выросшей на Манхэттене принцессой, все капризы и прихоти которой тотчас исполнялись. Она вспомнила, как отец частенько брал их с Кейт и вел сначала в «Мейсис», где покупал им все, чего они только ни желали, а потом в «Шрафт», где позволял заказывать все, что угодно. Но они всегда заказывали одно и то же — банановое мороженое, и объедались им так, что чуть не лопались. «Не слишком усердствуйте, — останавливал их отец, — а не то так растолстеете, что я вряд ли найду для вас подходящих принцев». Конечно же, он шутил, но, когда она встретила Джима, Фрэн показалось, что сбываются ее детские мечты. Он виделся ей воплощением ее девичьих грез: красивый, обаятельный, остроумный и такой романтичный. Она была ослеплена, буквально сражена наповал в тот субботний вечер в загородном клубе «У Лесного озера». Она влюбилась в него так сильно, что ей и в голову не приходило, что жизнь с ним не может быть прекрасной. Она и была прекрасна поначалу, грустно подумала Фрэн.

Она долго не могла разобраться, что же в его поведении заставляет ее предполагать, что на самом деле он вовсе не любит ее. Но сегодня в клинике доктора Эллермана… Признавшись гинекологу, что она ничего не знает о семье своего мужа, Фрэн поняла, что Линд никогда не был с ней откровенен, никогда не пытался поделиться с ней чем-то сокровенным, никогда не рассказывал ей ни о своей семье, ни о своем детстве, ни о своих мечтах и надеждах, никогда не позволял заглянуть себе в душу. Доскребывая ложечкой остатки мороженого, Фрэн почувствовала, как ее глаза наполняются слезами. Так вот оно что. Он был отличным мужем — но только внешне. Он говорил все необходимые слова и поступал, как следует поступать любящему мужу. Он был заботливым и внимательным, засыпал ее подарками и интересовался ее делами — но только внешне, внешне. Все это было чистой показухой.

Джим дал ей все, чего она ожидала, кроме самого важного и ценного: самого себя.

Линд позвонил Фрэн в среду вечером из Цюриха.

— Я приеду через несколько дней, — сказал он, — ситуация немного осложнилась.

«У него всегда все осложняется», — подумала она.

— Прекрасно, дорогой, — произнесла она ровным голосом. — Я понимаю.

— У тебя все хорошо, Фрэн? — спросил он. Было плохо слышно, она едва разбирала слова.

— Все отлично, — ответила она. — Завтра я иду к доктору Эллерману, я сдала анализы — так, ничего особенного, — и завтра он должен сказать мне результаты. Похоже, я слегка приболела.

— Ну, ты только береги себя. Если не сможешь приехать в аэропорт встретить меня, я возьму такси, — предложил он.

— Ну что ты, конечно же, к тому времени все обойдется, — заверила она. — Пожалуйста, не беспокойся.

— Но как же я могу не беспокоиться, Фрэнни? — удивился он. — Обещай мне, что как только повесишь трубку, сразу ляжешь спать, ладно? Ты сегодня на себя не похожа.

— Просто я устала, — сказала она. — Думаю, мне действительно надо лечь. Похоже, что сегодня я усну сразу, так я устала.

— Ну и отлично. Значит, до понедельника. Береги себя, ладно?

— Хорошо, — пообещала она.

— Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю, Джим.

Она медленно повесила трубку и поднялась в спальню. И пока она сидела у туалетного столика, расчесывая на ночь волосы, его слова эхом отдавались у нее в голове. «Я люблю тебя… я люблю тебя… я люблю тебя…» Как часто он повторял эти слова! Как часто он улыбался ей и твердил, что она все для него!

Она взглянула на фотографию, стоящую у зеркала, — Джим, счастливый, улыбающийся, в день свадьбы. «Что же ты хочешь от меня на самом деле, Джим? — думала она сейчас. — О чем же ты на самом деле думаешь, глядя на меня?»

Четверг тянулся так медленно, что Фрэн он казался нескончаемым. Уже к двум часам она была так взвинчена, что больше не в силах была ждать и позвонила доктору Эллерману. Ее попросили подождать, и минуты ожидания были, как вечность. Молоденькая ассистентка доктора представлялась сейчас Фрэн зловредной, неприятной особой…

Наконец доктор взял трубку.

— Здравствуйте, миссис Линд, — радостно приветствовал он ее. — Как вы себя чувствуете?

— Кошмарно, — призналась она. — Вы получили результаты анализов?

— А вот они как раз у меня здесь, я держу их в руке, — сообщил он. — Но я же сказал вам еще во вторник, что ничего страшного нет.

— Вы сказали, что наверное нет ничего страшного, — поправила она.

— И я был прав, — ответил он весело. — То, что вас беспокоит, это весьма естественное состояние для такой цветущей молодой женщины, как вы. Миссис Линд, у вас будет ребенок.