Время старого бога

Глава

8

–Черт возьми, как же я рад, что ты пришел, — сказал Флеминг, почти как у Тома во сне.

Они сидели у Флеминга в кабинете — он, Уилсон и О’Кейси. Ни Уилсон, ни О’Кейси ничего не сказали про ночевку у Тома в бурю, ни слова. Держались они строго, по-деловому — без фамильярности, но и без враждебности.

— Все перед нами. — Флеминг указал на небольшую стопку бумаг — те самые папки, что угрожали спокойствию Тома в Долки. Том рад был вновь очутиться здесь, в неуютном кабинете с голыми стенами. — Отчеты успел посмотреть?

— Нет-нет, — ответил Том виновато, — ясное дело, не успел.

— Ребята не знали, успел ты или нет, но почти все наверняка тебе знакомо. Мы пытаемся разобраться с новой информацией, но большая часть материалов старые — заметки Уильяма Друри, светлая ему память. Делать записи он был мастер. Из нас один О’Кейси мог бы с ним потягаться. Ну так вот, эти двое — следователи по делу… а по какому делу? Цель у них какая? У нас веские причины копнуть поглубже, но, Том, врать не стану, помощник комиссара против. Все, что мы делаем, ему поперек горла. Он ревностный католик, в лучших традициях, да мы и сами богобоязненные. Вспомни, когда мы были молодые, пошли бы мы против священника? Да ни за что. Они всех нас сплачивали, вели за собой. Утешали тех, кто был ранен при исполнении, кого жизнь обидела несправедливо.

— Правда, что ни говори, — ответил Том, глянув на Уилсона и О’Кейси.

— Да-да, — кивнул Флеминг. — Но священники сами виноваты. Заварили эту чертову кашу, вот пускай и расхлебывают. Все эти разоблачения, и дело Смита[29], и прочее — нельзя на это закрыть глаза. Но помощник комиссара все равно против, потому действовать надо осторожно. Вот я и спрашиваю тебя. При тебе Берн впервые показался в поле зрения. И как это случилось? Он ведь жил с неким отцом Мэтьюзом, ныне покойным?

— Берн служил викарием в Кулмайне, в приходе Мэтьюза — тот был старше, лет сорока пяти, наверное, а Берну около тридцати. Жили они в доме при церкви, с экономкой, как звали ее, не помню, здесь все записано. Берн всплыл из-за наводки Скотленд-Ярда — ты все читал, но это было из ряда вон. Он натворил дел, и дошло до них — кажется, в Англии обнаружились фотографии, этот недоумок их туда отправил, фотографии мальчиков, в чем мать родила, а Скотленд-Ярд связался с тогдашним комиссаром… как же его, черт подери, звали… наверняка в деле все есть, Билли Друри в этом был спец, ей-богу — все записывал четко, понятно, читается легко, как детская сказка. Ну так вот, мы тогда были молодые — примерно вашего возраста, ребята, — он кивнул Уилсону и О’Кейси, — и нам по молодости это совсем не понравилось, хотели вмешаться, рвались в бой, хотели съездить в Кулмайн, сказать пару слов Берну…

— Вдвоем? — спросил Уилсон.

— Конечно, вдвоем, Билли и я, хотели съездить, послушать, что скажет Берн. Но комиссар, он… в общем, он сначала поговорил с нашим шефом, стариком Гарви — от него мы тогда все и узнали, хотели действовать, а комиссар пошел на попятный — и фотографии, и все остальное отдал чертову архиепископу: так, мол, и так, Ваша светлость, распоряжайтесь как сочтете нужным, мы больше вмешиваться не станем, если не захотите дать делу ход. Ах, спасибо, спасибо, сын мой, я обо всем позабочусь, не беспокойтесь.

— И как вы это восприняли, ты и Друри? — спросил Флеминг.

— Сам знаешь, как мы это восприняли, Джек — мы с тобой это обсуждали в семидесятых, если не ошибаюсь.

— Обсуждать-то обсуждали, помню. Но что у вас было тогда на душе, в то самое время?

— Просто на стенку лезли от злости. Считали, что его стоит хотя бы допросить. У меня у самого дети тогда были маленькие. В голове не укладывалось, что священник может делать такие фото, а комиссар на все наплюет и отдаст их Маккуэйду.

— Ах да, Маккуэйд, Маккуэйд, — многозначительно вставил О’Кейси, — виновник всего этого безобразия.

— Да, так и есть, — отозвался Том. — Я с ним не был знаком. Но этот гад ничего не сделал, пальцем не пошевелил. Комиссар. Наверное, и не вспомнил больше об этом. Мы злились, но кто мы были такие — два молодых следователя. И месяца не прошло как я экзамен сдал, Джун была на седьмом небе. Лишние деньги не помешают. Джун — это жена моя, — пояснил он Уилсону и О’Кейси.

— Надо было все это раскрутить, — сказал Флеминг. — Наш Берн времени зря не терял, бассейн позади дома отгрохал. Детей туда тянуло как магнитом, сами понимаете. Ну так вот, представь Уилсона и О’Кейси на вашем с Друри месте. Как им действовать, на твой взгляд?

— Собирать доказательства самим, начальству не докладывать до последнего. Поговорить со свидетелями, с потерпевшими, с кем удастся, и все записать. Черным по белому, дословно, а если есть возможность, то и на диктофон. Фотографии, возраст, цифры и факты. Кто его знает, что он творил тогда в Толкском бассейне. И вот что, Мэтьюз был тоже замешан. Его имя я знал от другого человека — отец Таддеус Мэтьюз. Они были сообщники — то ли Мэтьюз совратил Берна на преступный путь, то ли нашли друг друга. Если вам не помешают расследовать дело, если его не положат в очередной раз под сукно, буду счастлив. И удачи вам, черт подери! От души желаю.

Голос Тома чуть дрогнул от нахлынувших чувств.

— Где он сейчас, Берн? Уж точно не в Кулмайне. Священников часто переводят с места на место. А то, чего доброго, заявились бы в школу разъяренные родители. Фотографиями ведь дело не ограничивалось. Мне удалось тогда немного покопаться.

— Ты провел расследование? — спросил Флеминг.

— Да, в нерабочее время. Оказалось, он совращал мальчиков в исповедальне. Как вам такое? В исповедальне, черт подери! Ну каков подонок! И, говорите, он не угомонился. Значит, это тянется почти тридцать лет. Тридцать лет! То есть сколько детей? И, по-вашему, как это им аукнется? И вот что я скажу, поверьте, нет на свете для ребенка ничего разрушительней, ничего.

В мрачном кабинете Флеминга воцарилась тишина. Все четверо обдумывали сказанное, каждый на свой лад, но всех словно окутал туман. Ядовитый туман.

— Я думал, Уилсону и О’Кейси пойдет на пользу, если ты с ними поделишься. И, похоже, я не ошибся, Том. Спасибо тебе.

— Если там, наверху, не станут мешать, он от вас не уйдет, — заверил Том. — А если привлечь одного, то и с другими проще будет. Как у тех ребят, что ловят нацистов. Именно так.

— Визенталь[30], — козырнул знаниями О’Кейси.

— Ну так вот, — продолжал Флеминг, — второй священник, Мэтьюз, погиб. Подробности ты помнишь?

— Мэтьюз?

— Да, Мэтьюз.

— Нет, с тех пор я о нем ничего не слышал. Ничего, честное слово. Ни о том, ни о другом.

— Мы подумываем возобновить то дело, Томми, — сказал Флеминг. — С тем, первым делом связанное. Скажем так, висяк. Там много еще вещдоков лежит в мешках и коробках на Стор-стрит. Не всегда так везет. Все тот же Билли Друри постарался, дотошный, въедливый. Как же его не хватает! Сейчас можно сделать ДНК-анализы — еще, наверное, не поздно. Мне сказали, там и кровь, и чего только нет, так что есть надежда. Но я у тебя потому только спрашиваю, что ты вел то дело — ну, когда его обнаружили. В Дублинских горах, да? Но ты, я вижу, забыл — ничего страшного, столько лет прошло.

Том взглянул на Флеминга, и ему почудилось, что лицо у того открывается и закрывается, точно раковина у моллюска. Странное было чувство.

— Я вел то дело?

— Да, с Билли Друри, согласно документам. Вот почему я хотел, чтобы ты их прочел, не из-за одного только Берна.

Том силился вспомнить, напрягся до боли, и эта боль сдавила ему горло, он стал задыхаться. Страшно, когда тебе говорят о том, о чем ты давно забыл, и ты в тот же миг вспоминаешь — точно душа с телом расстается.

— Я забыл. За все эти годы ни разу не вспомнил. Думаю… — Накатила слабость, Том заозирался в поисках воды.

В кабинете ничего не было, кроме двух картотечных шкафов, да стола, да стульев, на которых они сидели, так на что он надеялся? Воды здесь ни капли, не считая струйки пота, что стекала у него по спине. Чувствовал он себя скверно, просто ужасно. “Скорую”? Врача? Где-то здесь, в здании, есть дежурный врач. Что у него с головой? Или всегда так было? После смерти Джун он так и не оправился, но Джун умерла через двадцать лет после того забытого дела. А потом Винни… ах, Винни, и Джо, последний удар. Но он вспомнил, вспомнил. Конечно, он вел то дело. Убийство в горах, на подъеме на Лугнакиллу[31] — изуродованный труп нашли на дне ущелья, но раны были не только от падения — множество резаных, глубоких-глубоких, это не от падения, заключил коронер, и следователем по делу был он, Том, кто же еще… ах, Джун, Джун, прости меня, прости за это и за все, что случилось после.

— Нам так и так это все изучать, — сказал Флеминг. Уилсон и О’Кейси хранили молчание — точь-в-точь монахи закрытого ордена. — Мне надо кое-что собрать. Я им сказал, что мне нужен твой образец ДНК, Том, Уилсон в тот раз должен был у тебя спросить, но вечером было не до того, а утром они не хотели тебя будить, вот и забрали у тебя зубную щетку, надеюсь, ты не в обиде.

Том заморгал, как старая, умирающая сова.

— Ты на меня не сердишься? — спросил Флеминг с дружеской теплотой.

— Что ты, нисколько. Я новую купил. Розовую.

— Розовую? — переспросил Уилсон. — Ничего себе!

— Других не было.

— Спасибо за помощь, — сказал Флеминг. Теперь он будто парил в воздухе: ботинки тонули в тени.

Том простился с двумя молодыми следователями. Не верилось, что всего несколько дней назад он их чуть не принял за мормонов, когда увидел на фоне пламенного рододендрона. Он немного тосковал по себе тогдашнему, наивному. Чего он тогда себе навоображал от безделья! Флеминг повел его назад тесными коридорами, по пути Том повстречал многих знакомых. Как дела, старина Том, а вы бодрячком, как жизнь? На выходе из мрачного здания Флеминг стиснул руку давнему товарищу.

— Будем на связи, — сказал Флеминг. — Позвоню тебе.

— Чем смогу, помогу, ты только скажи.

— Да, хорошо.

Том собрался было уходить, но тут его посетила мысль — точнее, две.

— Джек, кто такая Брид? Ты про нее в тот раз говорил. Я тут голову ломаю, не могу вспомнить.

— А-а, собака моя, лабрадор, — ответил Флеминг. — Ты, наверное, ее ни разу не видел?

— Ну да, понял. — Том рассмеялся. — И вот что, — спросил он вскользь, — есть у вас такая, сержант Скалли?

— Ее убили в Клондолкине. В начале года. Ты ее знал, Том?

— Честное слово, не могу сказать, — ответил Том таинственно, с ноткой печали. — Старость, старость.

Они постояли еще. Наступила неловкая минута, но они тут же встряхнулись, собрались с силами и через миг уже снова смеялись, они же старые друзья. Сколько всего они пережили вместе, в какие только дебри их не заносило!

Вернувшись в замок, он сделал строгий выговор рагу в запотевшей кастрюле. Тепло горелки вернуло рагу к жизни, Том открыл банку горохового пюре — и ужин готов. Он ходил по квартире, но был как будто где-то не здесь. Мысли блуждали далеко, уносились все дальше, но привычные дела и восставшее из мертвых рагу умиротворили его, а плетеное кресло манило, хоть и не с прежней силой. Свет включать нигде не хотелось — он был согласен побыть еле различимой тенью. Да и кому его различать? Визит в участок вселил в него ужас, но в то же время в глубине души расцвела гордость, гордость за то, что казалось когда-то страшным, немыслимым, а теперь легло на сердце, словно печать, как диковинные тибетские письмена на флаге. Слова и знаки расшифровать он не мог, но чувствовал, что говорят они о чем-то непреложном, о высшей справедливости. Выбранные наугад камни, которые небесный каменщик приладил друг к другу плотно, чтобы ни лучика света не проникало сквозь невидимые щели меж ними. Стена инков.

Он был в странном воодушевлении и проглотил рагу в один присест, всего лишь ради подкрепления сил. И выглянул из окна в сад. Живая изгородь вокруг замка вздрагивала под порывами ветра, словно большая лошадь — того и гляди всхрапнет, заржет; темно-зеленые тисы — или это лейландские кипарисы? — отчетливо вырисовывались на фоне изумрудного газона. Не иначе как его новый друг мистер Томелти прошелся здесь с косилкой, величественной машиной, оставлявшей за собой безупречные ряды травы. Свет из других квартир ложился на газон квадратами, как на полотне художника-абстракциониста. Скошенная трава была уложена ровно, ювелирно. Память о том часе, что мистер Томелти провел здесь в отсутствие Тома.

Было всего шесть вечера, но Том удивился, увидев здесь соседского мальчугана — тот бегал по газону среди квадратов света. С ним была девочка постарше, или просто чуть выше ростом — видно, присматривала за ним. Должно быть, та самая сестра-невидимка. Они болтали, смеялись, гикали, кричали, а потом спустились по гранитным ступеням к защитной стене и вышли через арку на бетонный мол. Он был широкий и темный, а с краю, словно побег растения, ответвлялась водосточная труба, тоже вделанная в бетон для защиты от штормов. Девочка замахала руками, а следом и мальчик, и они кружились и танцевали на молу, позабыв обо всем, словно время остановилось. Девочка подвела мальчика к самому краю мола. И, описав в воздухе рукой крутую дугу, толкнула его в грудь, и тот полетел в море. Том остолбенел. Он не верил глазам. Он закричал, пусть никто все равно бы не услышал, и развернулся, понесся к выходу, рывком распахнул дверь и побежал в обход замка, мимо красивой машины мистера Томелти, мимо баков с мусором, пересек таинственный газон, миновал живую изгородь и кинулся вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, с небывалой прытью — вот уже несколько лет ему не приходилось так бегать. Как выяснилось, он в отличной форме. У арки он замер, готовый прыгнуть в воду — стоит ли разуться, подумал он, на случай, если его вместе с мальчиком потащит в пучину? Но никакого мальчика в воде не было.

Он добежал до конца мола, вгляделся в воду. Пусто. Вода была прозрачная, и, несмотря на темноту, видно было до самого дна, где колыхались водоросли и чернели валуны. От мола до острова рябь пролива излучала зловещее сияние, искрилась миллионами бликов. В жутковатой тишине глухо стонал ветер да откуда-то с берега слышен был скрежет металла. Смолкли крики чаек и бакланов. Из дома Том выскочил без пальто, и ветер холодил макушку, ледяной воздух обжигал легкие. Он вновь окинул взглядом пролив — сейчас он увидит тело, — но хоть под водой наверняка лежали сотни утопленников, он различал лишь темные ямы на дне. Кажется, он там? Надо прыгать? С течением ему вряд ли справиться. В тот миг он ощутил всем сердцем, что он в ответе за чужого ребенка. Перед глазами замелькали картины из Стивенсона: Джон Сильвер, галеоны, золото, Слепой Пью приходит в деревушку вроде Долки с черной меткой для Билли Бонса в кармане. И маленький сын его, Джозеф, дороже любых спрятанных сокровищ. Даже в комнате он стоял, будто готовый взлететь — тоненький, шестилетний, руки раскинуты, словно крылья, — и все совершенно естественно, без малейшего напряжения. Постоянная собранность. Последней книжкой, что он читал на ночь Винни, был, кажется, “Остров сокровищ”, и они остановились на главе, где рассказчиком вместо Джима становится доктор, и ни он, ни Винни так и не смогли смириться с подменой, и он умолк, захлопнул книгу. И как раз в это время Винни стали не нужны сказки на ночь — выросла в одночасье, и недочитанная книга пылилась у нее на тумбочке несколько лет, а потом куда-то запропастилась. Зловещий ветер принес новые жуткие звуки, будто кто-то кнутом хлестал по волнам, как по спинам тысяч крохотных скакунов. В отчаянии Том повернул обратно к замку и, зайдя через главный вход, направился не налево, к Томелти, а бросился, перепрыгивая через две ступеньки, вверх по лестнице туда, где ему встретился в прошлый раз незнакомый пожилой джентльмен.