Время старого бога

Глава

9

У дверей он растерялся бы, если бы не надпись “Башня”, заботливо сделанная мистером Томелти из купленных в магазине металлических букв. Хоть Том взмок после бега и запыхался, словно загнанный пес, но в дверь он постучал не обычным своим “полицейским” стуком, а чуть тише. Дверь открылась мгновенно, и перед ним предстала необычайно юная женщина. Если ей удалось произвести на свет двоих детей, то наперекор природе, потому что была она тоненькая, как тростинка, и на вид совсем девочка — он сначала принял ее за няню-школьницу. И если так, то с обязанностями своими она не справлялась. За спиной ее виднелось окно, выходившее во двор перед замком. Мелькнула неуместная мысль: вот бы жить повыше, как здесь — еще живописней был бы вид на Маглинский маяк.

— Умоляю, простите за беспокойство, — начал он. — Я Томас Кеттл, из квартиры в пристройке.

— А-а, — отозвалась женщина, — тот самый полицейский.

— Бывший полицейский, — уточнил Том. — Вот что, я увидел в окно двух детей… Вы… вы мать… то есть, фактически? — спросил он поспешно, употребив казенное слово, на случай, если она все-таки няня.

— Да, — ответила она, — я мать.

— Я, кажется, видел, как вашего сына столкнули в воду, и спустился проверить, не нужна ли помощь, но его нигде не было.

— Да что вы, — удивилась она, — не может быть! Я его только что уложила. Джесси? Да, только что уложила. Давайте проверю на всякий случай, — добавила она рассеянно.

— Можно? Простите меня за… — Он имел в виду беспорядок в одежде.

Женщина тихонько засмеялась.

— Минутку. — И скрылась в комнате.

Вход был расположен под углом, и не видно было, что делается в квартире. Том стоял и ждал. В наступившей тишине он услышал, как за стеной сосед играет на виолончели. Нет, вряд ли это Бах. Что-то незнакомое. И вновь показалось прелестное лицо, обрамленное темными волосами, опрятная блузка.

— Нет, — сказала женщина. — Все хорошо, он уже спит. Стоит ему добраться до постели — сразу засыпает без задних ног.

— А ваша дочка?

— Это, должно быть, соседские дети. — Она кивнула — или вздрогнула?

— Так это не ваша дочка?

— Моя дочка умерла, — произнесла она отчетливо.

— Ох, — вырвалось у Тома. Но ведь мистер Томелти говорил… — Ох, — повторил он, — простите меня, умоляю. Ради всего святого, простите, миссис… миссис…

— Я вернула девичью фамилию, — пояснила она. — Макналти. Не знаю, кто я теперь, миссис или мисс.

— А ваш… — Вопрос щекотливый, подумал Том. Он хотел сказать “муж”, но времена теперь другие — кто его знает, как правильно. Спутник? Теперь он говорил с ней как детектив. Он и есть детектив. На покое.

— Зайдете на минутку, мистер Кеттл?

— Я? К вам?

— Да. — Она снова рассмеялась. — Мистер Томелти мне рассказывал, кто вы. Мне нужно с вами поговорить. Просто необходимо.

— Зайду, конечно. Что за вопрос, — отозвался Том. — Ради Бога.

И он последовал за ней. В комнате оказалось два окна с видом на море, как он и предполагал. Комната, судя по всему, располагалась не в башне — башня, если он не ошибся, начиналась с дальней стены, а здесь была основная часть замка, над квартирой Томелти.

— Садитесь. Устраивайтесь здесь. — Она указала на мягкое кресло с подушками. Рядом на журнальном столике лежали трубка и кисет. Вряд ли это ее вещи.

— А джентльмен, который здесь живет, — начал Том — возможно, с этого стоило начать, — его сейчас нет?

— Вы про кого? А-а, про папу?

— Ах, так это ваш отец, — отозвался Том веско, словно разгадал тайну.

— Разве мистер Томелти вам не сказал?

— Он, похоже, не знал. Ну, он… простите, это у меня старая привычка, задавать слишком много вопросов.

— Господи, это я, похоже, ему не сказала! Боже, он, наверное… Это я сглупила. Нет, папа в городе. Но как раз поэтому мне и нужно с вами поговорить.

— Почему?

— Потому что вы задаете вопросы. Потому что вы полицейский.

Живая, обаятельная женщина и, по всему видно, простая в общении. Вся как на ладони. Как раскрытая книга — и он прилежно читал. Говорила она прямо, без обиняков. Уж не послышался ли ему чуть заметный акцент уроженки Слайго? Теперь, при ярком свете лампы, он разглядел, что ей лет тридцать — тридцать пять. Было в ней что-то от леди Лавери с банкнот Ирландии[32]. О роза темная моя…[33] Интересно, хорошая ли она актриса? С ее-то внешностью, наверное, и таланта не надо.

— Вы артистка? — спросил Том.

— Артист, — поправила она без тени недовольства.

Том не знал, для чего она это сказала, понял лишь, что его поправили, мягко и вежливо, что его ненавязчиво перевоспитывают. Точь-в-точь как Винни, которая мечтала его осовременить. Славная она все-таки, эта миссис или мисс Макналти. Кто бы мог перед ней устоять? Ему стало вдруг радостно, что он здесь, в этой комнате, несмотря на ее страшные слова о дочери. Вопреки всему он почувствовал, будто здесь он дома, будто он и есть ее отец и только что вернулся из города, куда ездил по непонятным делам.

Он не против был молча подождать, пока она варила кофе в кухонном закутке. Она была на виду, но держалась так, будто в другой комнате. Вообще-то, он бы выпил чаю, но ему не предложили. Кофе она варила по всем правилам, в высокой алюминиевой турке, открывала и закрывала то одну банку, то другую, отмеряла ложкой порошок, и ждать пришлось долго. Тем временем за окном темнело, вечер набирал силу. Или дозревал день. Нет, день умер. Все умерло. Его дочь. Ее дочь. Все умерло. Одинокий виолончелист за стеной все водил смычком. Как его фамилия — Делейни? Нет. Казалось бы, он должен помнить, он же полицейский. Том с ним разговаривал всего раз-другой, и ему любопытно было, какой марки у соседа винтовка. Во время недолгой службы в армии Том по-настоящему преуспел только в одном, в стрельбе. Дал Бог меткий глаз, вот и все, и, не в пример многим фронтовикам, на счету у него было немало убитых. И он сожалел об этом. Он задумался о тех, кого лишил жизни. Почти все были местные жители, малайские партизаны. Через год его уволили с почестями в запас. Его мучила бессонница, а когда все-таки удавалось заснуть, снились кошмары. Армейский врач поставил диагноз: “посттравматическое стрессовое расстройство”. Для любого ужаса у врачей найдется термин. Малайя разрушила его, словно землетрясение — домой он вернулся настоящей развалиной. Впрочем, едва он ступил на ирландскую землю, болезнь каким-то чудом начала отступать, медленно, но верно, а потом ему пришло в голову пойти служить в полицию. Он боялся, что его не примут из-за его прошлого. Сирот там не жаловали. Он, конечно, не совсем безродный, но и на нем лежит печать. Но его все-таки взяли. Понравилось, что он владеет оружием, а сотрудник, отвечавший за набор, питал особое уважение к военным. Повезло Тому. Видно, пригрелся он здесь, вот и отвлекается на посторонние мысли, пора прекращать. Другой столик был заставлен африканскими сувенирами — теперь он мыслями унесся в Африку, — из тех, что привозят солдаты женам и детям. Конго. Фигурки слонов из слоновой же кости, целый сонм божков. Может быть, ее отец долго жил в Африке. Тома преследовало неотвязное чувство, что он уже был здесь, в этой комнате. Но тут за окнами стемнело, как темнело у него в квартире, и пела виолончель, а море и морской ветер тоже рождали свою щемящую музыку.

— Повезло нам, что мы здесь живем, — сказала она, словно прочитав его мысли и под словом “мы” как будто подразумевая их обоих.

Она протянула ему кружку нежеланного кофе. Его загрубевшие руки — что твой асбест, говорила Винни, — почти не ощутили жара от кружки.

— История у меня страшная, и вряд ли я могла бы кому-то ее рассказать, кроме вас. Мистеру Томелти я ничего не говорила. Приехала я сюда под Рождество. Отец был еще в Африке и сразу не смог ко мне приехать. Я…

Тут, несмотря на достойное восхищения спокойствие в голосе, она умолкла, потому что ее душили слезы. Несколько долгих минут она плакала перед ним, застыв неподвижно, словно кто-то незримый пригвоздил ее к месту. Когда она вновь заговорила, то не стала, как водится, извиняться за слезы, и Том еще сильнее ее зауважал.

— Я бежала, бежала с Джесси, куда угодно, лишь бы подальше от Лондона. Нельзя вам это рассказывать, — добавила она и все-таки рассказала. — Мой муж…

Том знал, когда вопросов лучше не задавать. Он просто сидел рядом, как сидят рядом с испуганным жеребенком, чтобы его успокоить. Ждал без нетерпения. Время остановилось. В мире не счесть страшных историй, и почти все он уже слышал. Такая у него работа. Невыносимое ремесло. То ли дело молочник, знай себе думай о своей тележке да о том, как бы не разбить бутылки. Даже врач, если он не судебный медик, огражден от этой юдоли скорбей. Люди переживают ужасы и не могут о них говорить. Настоящие жизненные истории замурованы в молчание. Молчание — цемент, а стены зачастую неприступны. Но эта молодая женщина ничего не скрывала, что было само по себе необычно. Она не нуждалась в подсказках. Роль свою она знала.

— Можно с вами начистоту? — спросила она, в очередной раз словно читая его мысли. — Я должна сообщить то, что не доказано ни в одном суде. То, на что закрывают глаза и…

Она собралась с духом.

— Не знаю, приходилось ли вам хранить историю, в которую никто больше не верил?

— Еще бы, — кивнул Том.

— Правда?

— Да.

— Значит, вам можно рассказать. — Положила руки на колени, прищелкнула каблуками.

Туфли были у нее красивые, лаковые, на шпильках — даже Том знал, что это последний писк моды. Все остальное в ее жилище, понял он с удивлением, было как будто из шестидесятых, а не из девяностых — возможно, потому что обставлял квартиру ее отец. Даже тарелки в кухонном закутке были старые, с черно-белым узором, как у них с Джун на заре их семейной жизни. Все здесь напоминало театральную декорацию не из того времени. И дышало странной прелестью.

— Боже, — воскликнула она. — Об этом очень тяжело говорить. Даже отцу я не рассказывала. А с вами я только что познакомилась. Так почему я с вами откровенна? Я вас как будто сто лет знаю, ей-богу, мистер Кеттл. Но ведь мы с вами не встречались?

— Вас я, кажется, до сих пор ни разу не видел. Сына вашего видел, он играл в саду. С тросточкой.

— А-а, эта дурацкая трость, — отозвалась она. — Какое надувательство! Он отправил упаковку от кукурузных хлопьев, за нее обещали приз, фотоаппарат-мыльницу, а прислали эту дешевку пластиковую, грош ей цена.

Том сочувственно засмеялся.

— Вот он, современный мир, — вздохнула она. — Ну так вот. Я с вами завела этот разговор, потому что мне нужен ваш совет. Просто необходим. Я до смерти боюсь, что сюда нагрянет мой муж, и мне нужно знать, что делать. Отец клянется его убить, если он сюда сунется, а отец бывший военный, для него это не пустые угрозы. Но…

— Он знает, где вы? — спросил Том, отметив про себя: бывший военный. Какой армии — ирландской, британской?

— Вряд ли, — ответила она, но в ее тоне сквозило сомнение, угнездилось по-крысиному.

И она рассказала, что случилось с ее дочкой. Слушая, Том пытался разложить все по полочкам как профессионал. Но история оказалась пугающе знакомой, настроив его на мрачный лад. Сначала она заметила, что девочка нездорова. Повезла ее в Лондон к врачу, потому что в заднем проходе у той была кровь — откуда там кровь у шестилетней девочки? Единственное, что приходило на ум — колит или что-то подобное. Доктор, немолодой, за пятьдесят, отнесся спокойно, а кровь потом долго не появлялась. Но вскоре она уехала на несколько недель по работе в Ирландию, в Корк, а когда вернулась, то снова увидела кровь. Она не знала, в чем причина, и доктор, видимо, тоже, но посоветовал обратиться в опеку. Даже тогда она ничего не поняла. Муж сделал вид, что он тут ни при чем. Он оставался с детьми, пока она была в отъезде, и она им восхищалась безмерно — видит Бог, двое детей все равно что два урагана. Но доктор пришел к выводу, очевидному для всякого, кроме нее, а потом, прежде чем она успела что-то предпринять, ее дочке стало хуже, и она умерла у нее на руках, умерла — что-то в ней надорвалось непоправимо, и она умерла. Умерла, и все. И на вскрытии подтвердилось, что ее насиловали, судя по всему, большим твердым предметом, ее дочку, и соцработник, или как ее там, допрашивала мужа, а тот все отрицал, и почему, почему ему поверили, поверили на слово, хотела бы она знать, это просто ужас, ужас, мистер Кеттл, и она-то ему не поверила, взяла и сбежала — собрала под утро чемодан, схватила Джесси и была такова, и завывала, как банши, в темном такси, а Джесси сразу уснул, он бы уснул где угодно, хоть верхом на мустанге, и нужен совет, мистер Кеттл, нужен совет, как защитить его от мужа.

Эта молодая женщина расшевелила в нем воспоминания, запрятанные так глубоко, что он не знал, то ли они его собственные, то ли Джун. Они обрушились водопадом, оглушив его, ослепив. Воспоминания о малышах, привязанных к горшкам на весь день — они сидели в жуткой тишине, свешиваясь с горшков, а перед полдником ребята постарше их отвязывали и укладывали в кроватки, и вот что засело в памяти, или это Джун рассказывала, а ему запомнилось так, будто он видел сам: выпавшие кишки, маленькие красные хвостики. Впрочем… Он старый, больной человек. Но нельзя раскисать.

— Он вам угрожал? — спросил Том.

— Я умоляла его сказать правду, а какая она, правда, не знаю, может ведь оказаться вопреки всему, что он не виноват, но это вряд ли, что-то мне подсказывает, но почему опека не защитила нас, не защитила мою дочку и она умерла? Вы понимаете, как необратима смерть? Дурацкий вопрос, да? Я потеряла дочь, ее не вернешь, я сломлена, мне никогда не оправиться, но я хочу защитить Джесси, хочу всем сердцем, можно в одночасье всего лишиться, не понимаю, почему полиция его даже не допросила. Мистер Кеттл, как мне быть? Простите, что вас обременяю, бедного моего соседа, а вы даже к кофе не притронулись. Какой же это ужас, ужас. На кладбище он грозил, что если я подниму шум, то мне не жить. У могилы. Когда ее хоронили.

— В полиции зачастую все медленно делается. Это потому… я такое тысячу раз видел. В последнее время многое изменилось к лучшему, но до идеала еще далеко. Вот что всегда мешает: допустим, приедет сюда ваш муж — если он не нарушит закон, никакой закон, то и сделать ничего нельзя.

— Значит, надо ждать, пока он меня убьет?

— Думаете, он вас хочет убить?

— Скажем так, мой ночной побег его уж точно не обрадовал. И он не обрадуется, что я тут сижу и вам все это рассказываю. Он будет вне себя, вне себя, и я в ужасе.

— Но он об этом никогда не узнает, — заверил Том. — Вот что, обратитесь в полицейский участок в Долки за запретом на приближение к вам. Ваш адвокат вам поможет все уладить. А я рядом, в пристройке, вижу, кто входит и выходит, так что буду следить. И если будут новости, говорите мне. А отец ваш, он вам поможет?

— Толку от него мало, но, думаю, попробует.

— Возможно, вам станет легче оттого, что в армии я был снайпером и здесь, в квартире, у меня две винтовки. Им лет по тридцать уже, но я их смазываю регулярно. Убивают наповал за милю. Сейчас, правда, зрение у меня слегка испортилось.

Она залилась смехом. Неожиданно, просто так. Зачем он сказал “убивают наповал”? Хватит уже жертв.

— Простите, что все это на вас обрушила, — извинилась она. — Когда мистер Томелти сказал, что вы полицейский… не знаю… тяжелые времена требуют отчаянных мер. Спасибо, что выслушали.

— Знаете что, если вы знаменитость, это, пожалуй, вам на руку, — сказал Том, испугавшись при этом, как бы она не подумала, что он решил от нее отделаться.

— Подумаешь, в нескольких фильмах снялась да сыграла пару ролей в Театре Аббатства[34]. Как сказать.

Слушая ее, Том увидел в мрачном коридоре, ведущем в башню, ее сынишку. На нем была пижама точь-в-точь как у него самого — классическая, в синюю полоску, только детская. Мальчик улыбнулся и сонно поднял руку, будто в знак приветствия. А может, и в самом деле в знак приветствия.