Все, способные держать оружие…

Год 1991. Игорь 11.06. 02. час Турбаза «Тушино-Центр»

— И что бы вы без меня делали? — гордо сказал Панин, входя. В руках у него была картонная коробка, из которой высовывались красные головки бутылок. — Как раз по штучке в ручки.

— Мозель? — недоверчиво вытянул шею Гера. — Где взял?

— И вовсе не мозель. Токай. А где взял… где взял… если все рассказывать, то как раз до утра хватит. Поэтому — давайте просто тяпнем за любовь.

Девочки, которых все тот же Панин подцепил в аллеях, — Оксана и Грета — зааплодировали. Гера, как обладатель самой точной руки, руки минера, стал разливать по стаканам. Потом Командор взялся сказать тост.

— Милые дамы и уважаемые господа! Либе дамен унд верте геррен! Шановни Панове!

Генацвали! Только что на наших глазах человек совершил поступок, достойный героя античных времен: в этом переполненном людьми Вавилоне, в этой обители кошмаров, где по наступлении темноты спрос начинает резко превышать предложение и в ночном воздухе повисает вполне уловимый аромат совдепии, — он добыл, урвал, оттяпал у судьбы чудесный напиток, дар благословенной Паннонии, и принес его сюда, нам, для нашего наслаждения, хотя вполне мог бы выпить все это сам, мы знаем его способности. Но — принес. Что подвигло его на это? — спросил бы недоуменно какой-нибудь законопослушный гражданин республики Иудея. И был бы в корне неправ со своим вопросом, ибо мы-то с вами знаем заведомо правильный ответ: им двигал исконный арийский коллективизм, то есть такое умоположение и миросозерцание, при котором невозможен иной образ действия, как тот, что отражен в древней русско-арийской пословице: сам погибай, а товарища выручай. Отдать другу утром последнюю банку пива — кто на это способен? Вижу ответ ваш на ваших лицах. И потому на землях, заселенных арийцами, которые волей богов и кознями врагов оказались разбитыми на многочисленные племена и народности, часто и без нужды враждующие между собой, — на этих землях возник Интернационал. Мы помним Первый Интернационал, Второй Интернационал, Третий Интернационал, который позже стал именоваться Коминтерном, и, кажется, Четвертый Интернационал… Но беда всех деятелей всех Интернационалов заключалась в том, что, зря в корень, корня-то они и не замечали — очевидно, в силу благоприобретенной застенчивости. Это блестяще доказал великий Фрейд, который, хотя и не принадлежал к арийской нации, понимал в людях все. Он понимал и подымал свой голос, вопия, что главной движущей силой истории является не борьба классов, не национальные претензии и не масонская возня, а сексуальная неудовлетворенность. Именно она заставляет миллионы мужчин сбиваться в армии, брать в руки винтовки, которые представляют собой действующие фаллические символы, захватывать чужие города и делать с побежденными женщинами то, что они не решались делать с собственными женами. Вот в чем корень бед, и поэтому миротворческая, пацифизирующая роль женщин должна заключаться в том, чтобы, пропуская через себя — заземляя на себя, если хотите — сексуальную энергию мужчин, не допускать использования ее в военных целях. Поэтому я предлагаю прямо здесь и сейчас, не откладывая дела в долгий ящик, учредить Пятый Интернационал и назвать его Секс-интерном…

— Тогда уж сразу Шестой, — предложил я.

— Гениальная мысль! — восхитился Командор. — Секс-интерн — Шестой Интернационал!

Оставим номер пятый каким-нибудь политическим пигмеям, которых так много развелось на наших просторах в наше беспокойное время. Итак, мы, представители двух, а в ближайшей перспективе трех или даже четырех держав, представители… так… русского, немецкого, грузинского, украинского и польского народов, провозглашаем свободу и равенство полов и наций в выборе партнеров — во-первых, ограничение зон боевых действий и межнациональных столкновений пределами постелей — во-вторых…

— Тихо! — выдохнула княжна.

Командор замолк, а остальные перестали дышать. А-а-а, помогите же кто-нибудь! — донесся голос снаружи. Гера, останься, велел я. Помогите, сволочи-и-и!!! Кричала женщина, молодая и, кажется, пьяная. У Командора действительно был инфракрасный глаз: мы с Паниным еще стояли, озираясь и стараясь хоть что-то увидеть после яркого света, а он уже бежал, и я слышал его голос: что, что случилось? Он там, с ножом, он заперся! Где? Кто заперся? Мы с ним были, а потом он схватил нож, я успела, а Верка с Олей там остались… Девочка была в куцем халатике и вся дрожала. Там, там, вот этот дом… Окно, выходящее на аллею, было занавешено, за шторой горел свет. Серега, под окно! Руки в замок! Командор пошел первым: разбежался, оттолкнулся ногой от «замка» Панина и, переворачиваясь так, чтобы выбить стекло спиной, влетел в окно. Я рванул следом. Панин бросал сильно, как катапульта, я приземлился посередине комнаты и чуть не упал, поскользнувшись на чем-то жидком, позади Командор выпутывался из штор, а передо мной, в углу, сжавшись, как рысь, готовился прыгнуть огромный голый парень… прыгнул с места, головой и руками вперед, в левой руке нож. Я сместился вправо, блокировал опасную руку и ударил ногой в корпус, он отлетел к стене и тут же, как резиновый, вскочил на ноги. По идее, он должен был остаться лежать, потому что у него сломаны три или четыре ребра плюс неизбежный висцеральный шок, но он вскочил — а это значит, что он под хинком. Да, под хинком — термоядерная эрекция… это плохо, отключить его не удастся, придется просто грубо ломать. Он опять прыгнул, и теперь я, нацелившись на руку с ножом, вцепился в нее, грохнулся на пол, но нож отобрал, а предплечье сломал. Другой рукой он лез мне в лицо — эту руку я завернул ему за спину и вывихнул сначала в локте, потом в плече.

Подошел выпутавшийся из сетей Командор, мы связали парня проводом от настольной лампы. Глаза его смотрели только прямо, на губах пузырилась желтая пена. Хинк, сказал Командор. Ага. Слушай, ты весь в крови… Ты тоже. Я провёл рукой по щеке — щека была липкая. Что за… Пол был залит кровью. Игорь, хрипло сказал Командор, смотри сюда. Возле кровати с измятыми, скомканными про стынями под ковриком лежало что-то длинное, Командор приподнял край, я посмотрел и отвернулся. На подоконнике на коленях стоял Панин. Позвони в полицию, сказал я ему. Уже позвонили… слушай, а где третья? Кто третья? Третья девочка. Их же три было. Черт, точно… Я огляделся, вышел на веранду. Проверил двери. Дверь в душевую была заперта изнутри. Эй, откройте, сказал я, полиция! Молчание.

Откройте, уже все в порядке. Молчание, — шорох. Ладно, плевать, сама девица была мне неинтересна, главное, что она жива и что она здесь, — я повернулся, чтобы уйти, и тут дверь будто взорвалась. Я еле успел перехватить руку — страшные скрюченные пальцы, но вторая рука вцепилась мне в щеку, глубоко вонзились ногти, и я чудом спас глаз, но наконец завернул этой гарпии локти за спину и, с огромным напряжением удерживая их так — она билась, как дикий зверь, — стал наклонять, сгибать ее вперед, чтобы уберечь лицо от ударов ее головы, — и тут ей сразу — хинк! — страшно захотелось, она прогнула спину и стала втираться в меня задницей: на, на меня, стонала она, ну, где же ты?.. Командор, помоги, крикнул я. Вдвоем мы ее кое-как скрутили. Козлы вонючие, орала она, друг дружку дерете, а на бабу у вас и не встанет! Подъехала полиция, сразу три машины. Теперь надолго, сказал Командор, ребята основательные…

— Криминальная полиция, лейтенант Шмидт, — подошел к нам офицер. За спиной его белой тенью моталась позвавшая нас девочка; кто-то сердобольный одолжил ей купальный халат. — Что тут произошло?

— Собственной персоной, — пробормотал я, не в силах одолеть дурацкую усмешку. — С флота вы ушли?

— Простите?..

— Нет, это я так, болтаю… Вот, лейтенант, утихомиривали этого парня. Она нас позвала…

— Подробнее, пожалуйста. Вот сюда, в микрофон… Комната наполнялась полицейскими — в форме и в штатском. Засверкали вспышки. Кто-то откинул коврик, я не успел отвернуться. Длинная тонкая девочка, очень молоденькая, с короткой стрижкой. Лицо изрезано все, нос висит на лоскутке кожи, голова откинута, и зияет огромная, от уха до уха, рана на горле. Отрезана грудь, и великое множество колотых ран: на груди, на животе, на бедрах. И страшно, клочьями, изрезаны ладони — хваталась за нож… Красный свет вдруг стал нестерпимо ярким, меня повело в бок. Сейчас, сказал я. Ощупью дошел до туалета — вырвало.

Перебрался в душ, стал пить воду, потом сунул голову под кран. В глазах плыли лиловые круги. Лейтенант Шмидт ждал. Давайте выйдем на воздух, сказал я, не могу тут больше, я тут сдохну… Что-то творилось со мной, и надо было бы пойти и отлежаться, но вот — полиция…

Девочка Тамара, которая тоже увидела все это, лежала в обмороке, и над ней хлопотал полицейский врач. Потом он вколол ей что-то и сказал: пусть полчасика полежит, а там можно будет с ней побеседовать. Ладно… Пока что я рассказывал лейтенанту Шмидту все, что знал, видел и делал. И вы побежали на помощь, зная, что преступник вооружен? — усомнился он. А что оставалось делать? В конце концов, учили же нас чему-то. А в каких вы войсках служили? В егерских. И давно?

Шесть лет, как списали… вру, семь. И не разучились с тех пор? Разучился? А вы знаете, какая у нас система переподготовки? Нет… слышал кое-что, но… У нас один месяц в год и один день в месяц — сборы. Так что разучиться довольно трудно. Разумно, похвалил он, разумно. А правда, что ваши резервисты все оружие держат в доме? Правда, сказал я, автомат, патроны, гранаты — в опечатанном ящике. После шестьдесят шестого года ввели такой порядок. Значит, ваше правительство доверяет народу, задумчиво сказал он. Иногда доверяет, согласился я. А скорее — просто платит за верность. Каждый резервист получает избирательный коэффициент «З» — его голос считается за три голоса простого штатского избирателя. Интересно, я и не знал, сказал лейтенант. Наверное, это разумно… — он задумался. А вот и девочка наша очнулась… Глаза у девочки были слегка остекленевшие, а голосок слишком ровный. Она с подругой, той самой Веркой, которую… вот… они приехали из Вятки на бек-фестиваль, должен был проходить в Лужниках, но их всех оттуда погнали, и теперь непонятно что будет, и вчера познакомились с Лавриком и Олей, пошли к ним слушать музыку и вообще, и Лаврик сказал, что мы ему нравимся, а Оля сказала, что он такой, что одной женщины ему всегда мало, и они остались, и сначала все было очень мило, а потом стали пить из бутылки, прямо из горлышка, что-то очень горькое, она так и не смогла это проглотить, а те напились и стали сходить с ума, делали такое, что и сказать невозможно, а потом стало просто страшно, они царапались, резались и сосали друг у дружки кровь, она хотела убежать, а ее не пускали, но потом она все-таки убежала…