Все, способные держать оружие…

Год 2002. Игорь 29.04. 11 час. 50 мин «Девятый полк»

Итак, оставалось десять минут до срока, отведенного «псами» для принятия нами решения о начале переговоров, и ровно столько же до начала подготовленной мной операции по выводу заложников из захваченного здания. Операции авантюрной и оправданной только жутчайшим цейтнотом.

Я исходил из того, что мне противостояли, если так можно выразиться, теоретики и что настоящих практических бойцов — курдов или чеченов — среди них нет. А если есть, то мало. И не на первых ролях. Был, понимаете ли, в происходящем привкус полигона, который — привкус — меня беспокоил вот уже много дел подряд.

А значит — не пройдя жестокого военного отбора, они не все сориентируются под огнем. Может быть, я не прав, но все же придерживаюсь мнения следующего: умение уцелеть в бою — врожденное. Никакими полигонами и тренажами его не выработать. У кого чувство боя есть, к тому придет и все остальное. У кого этого чувства нет, к тому ничего прийти не успеет… И вот здесь, мне кажется, собрались обученные новобранцы.

С чего я это взял? Так, из воздуха. Из оттенков.

Если я ошибаюсь, то это будет мне очень дорого стоить.

Итак, карты сданы.

Двое моих лучших, Павлик Мартынчик и Юра Лохмачев, по древнему, давно недействующему канализационному туннелю — это же казармы, господа! солдатская же столовая! там же такие объемы эвакуации были! — пробрались в заброшенное бомбоубежище под этой самой столовой, ныне школой, и нашли вход. Судя по схеме, он ведет прямо в подвал, где держат заложников. Но верить этой схеме трудно, уже два раза мы ее ловили на неточностях. И все же, стараясь не шуметь, ребята открыли тяжелые двери и потрогали кирпичную кладку, которой заделан проем, — кажется, не слишком прочно. Во всяком случае, сквозь кладку хорошо слышна турецкая речь и плач ребятишек.

Ждать сигнала, ребята.

Еще двое наших, Матильда и Раис (за глаза — Раиса: слишком красив), впрягшись в ремни реактивных дельтапланов (взяты под честное слово в клубе моряков), ждут вон за тем домом. Им нужно четыре минуты, чтобы взлететь, развернуться и сесть на крышу школы.

Я и Гаврик — атакуем в пешем строю. Точнее, проводим наземную атаку.

Но до всего этого должно произойти еще немало драматических событий.

Ага. Вот машут флажком. А вот пошел Хижняк. Умница: никаких белых флагов. Просто идет — один — и все.

И только следом, шагах в двадцати, два офицера — в броне, но без автоматов.

От школы навстречу им — пятеро. Всматриваюсь. Двоих бедняга шофер нарисовал.

Причем так: вот этого усатого он указал у них первым и главным, а вот этого молодого хорька — шестеркой главного. Значит, трое, имевших дело с нашим шофером, остаются в здании и в переговорах не участвуют.

Грех было сомневаться.

Если я что-то понимаю, на переговоры пошел командир, но штаб — или некое идеологическое ядро — продолжает работать.

Они останавливаются шагах в трех друг от друга — Хижняк и эта пятерка — и молча обмениваются знаками приветствия. Хижняк козыряет, командир террористов кланяется, скрестив руки.

Я мог бы, конечно, слушать то, о чем они говорят… но это будет избыточная информация. Именно то, против чего я так долго борюсь. Есть знак, который Хижняк подаст, если сочтет, что штурм должен быть отменен. Вот и все.

Минута. Полторы. Две. Знак не подается. Две с половиной… пора.

Жму на кнопку передатчика.

В бинокль видно, как в мундире на груди Хижняка образуется маленькая дырочка.

Это срабатывает петарда. Она же издает слабый звук попадания прилетевшей издалека пули. Эта петарда была самым сложным элементом операции: пробить дырочку, без дыма и вспышки, без дурацких томатных брызг, которые так любят режиссеры и зрители… обман не должен обнаружиться еще с десяток секунд…

Хижняк вздрагивает, смотрит на грудь, потом очень естественно подгибает колени и падает лицом вниз. На спине страшнее: дыра в мундире с ладонь, кровавые ошметки чего-то, розовая пена (знаю, сам приклеивал). Генерал делает попытку приподняться, но руки подгибаются, он валится уже окончательно, вытягивается и замирает… Мне отсюда не видно, но сейчас пыль начнет пропитываться черным.

Немая сцена. Главный «пес» наклоняется над упавшим, потом резко оборачивается.

Глаза мечутся на лице. Ну да, он высматривает, из какого же окна пальнули его непослушные подчиненные. Силится понять: кто и зачем. А главное — что же теперь делать, ведь вся стратегия меняется…

Сопровождавшие Хижняка бегут к нему — спасать. Они не знают, что это инсценировка. Все должно быть по-настоящему. И — да, так оно и выходит, по-настоящему: те «псы», которые пришли на переговоры, отскакивают назад и выхватывают пистолеты!

Страшная секунда. Сейчас ребят убьют.

Нет. Нервы. Руки трясутся. Несколько выстрелов выбивают пыль из газона, одному полицейскому попадают в плечо — в броню. Он валится и вскакивает. И бросает дымовую шашку.

Молодец.

Главный «пес» кричит что-то — уже им, подхватывающим «труп». Потом оборачивается и кричит своим, вздымая кулаки. Он им сейчас покажет!

Зажигаются и катятся вперед еще несколько шашек. Пелена дыма затягивает Хижняка и его эвакуаторов. И сейчас дыма будет много, очень много…

«Псы» в растерянности, это понятно. Среди них провокатор! Сорваны переговоры, на которые они делали ставку (особую ставку, если учесть их умения). Неясен следующий шаг провокатора… Поэтому дым они воспринимают как должное.

Тридцать секунд прошло. Я уже ничего не вижу, а наблюдатели на верхнем этаже если и видят, то поверить своим глазам не могут: из-за боковых домов выкатывают своим ходом четыре гаубицы «В-19» калибра шесть дюймов. Поверхность ровная, и они, проломив решетчатый школьный забор, быстренько отжимаются на домкраты и опускают хоботы. Вот одна, недалеко, полувидна в разрывах дымовой завесы. А с шоссе, разворачиваясь между платанами, устремляются к нам десять зеленых грузовиков с хрустальными чашами прожекторов…

Шестьдесят секунд с момента «выстрела». Хижняка чуть-чуть оттащили, надеюсь.

Залп, даже холостой, сокрушителен. Дым, подхваченный пороховыми газами, врезается в стену, вдавливает окна внутрь, заполняет классы и коридоры. И тут же вспыхивают прожектора.

Это ад, классический огненный ад. Ослепляющий вихрь.

Красный «ураган» с торчащей вперед выдвижной лестницей притормаживает около нас, мы с Гавриком взбегаем по капоту, цепляемся за лестницу… «Ураган» бросается вперед, мы уже лежим на ступеньках, цепляясь за перила, а лестница выдвигается…

Второй залп гаубиц. Мы сбоку, нас уже прикрывает сам дом, и все равно — как с размаху об стену.

Водитель, конечно, ас. Он умудряется концом лестницы угодить точно в середину оконного переплета, так что на нас не сыплются осколки стекла. Машина резко тормозит, и мы с Гавриком на скользящих «салазках» (этакий пожарный то ли лифт, то ли эскалатор, рама со ступеньками катается вверх-вниз на роликах по поручням лестницы, ее тянут тросом) лежа влетаем в полутемный (после безумия света снаружи) коридор.

План в головах. Есть и в планшете, но главное — в головах.

Гаврик стреляет. Метнувшийся к нам слева падает. Теперь — не оставлять позади себя живых…

Мы доходим до центральной лестницы (я меняю опустевшую обойму), когда наверху раздается глуховатый треск. И чуть позже, с оттяжкой, — такой же глухой удар.

Высадились мои верхние. Встав на плоской крыше спиной к спине, окружили себя веревочным кругом — детонирующим кумулятивным шнуром, — рванули его и вместе с куском потолка рухнули в комнату…

Рев автоматов.

Так. «Псы» все-таки подготовились, хотя и весьма наплевательски. За поворотом оказывается идиот, закрывающийся толстой женщиной. Он хочет в нас попасть. Пуля в лоб. Тетка, отползай.

Отползай!

Уже проходим мимо, когда вспоминаю: это то лицо, которое нарисовал Мишка.

Успеваю обернуться.

Не надо было тебе этого делать, тетушка…

Она оседает на пол, пистолет — испанская «Астра», умеет стрелять очередями — скользит к стене.

Стрельба на втором этаже продолжается. Воя уже нет, автоматы бьют коротко и четко.

Перила лестницы, ведущей вниз. Черный зёв в полу, темнота. Оказывается, все в дыму, сияющая пелена, а сюда, в дальний угол, дотягивается одинокий луч.

Свечу штурмовым фонарем. Я уже внизу, Гаврик рядом, смотрит вверх и назад.

Окованная неровным железом и покрашенная облупившейся голубой краской дверь.

За дверью тишина.

Это единственный вход в единственный подвал. Трогаю дверь ногой — поддается.

Намек на движение. Нажимаю кнопку вспышки. Будто бы успеваю прикрыть глаза. От вспышки не может звенеть в ушах, но кажется, что звенит. Тот, за дверью, парализован. Не стреляю, просто бью ногой. Отлетает.

Трудно смотреть сквозь лиловые пятна.

Простой рабочий свет фонаря кажется слабым.

— Ох ты, — говорит за спиной Гаврик. Еще некоторое время он будет видеть, а я нет. Не надо было использовать свет. Надо было просто стрелять. — Пан, их что… заморозили?..

Вижу. Люди стоят. По стойке смирно. Шеренгами. Не шевелясь. Терракотовые воины.

А где же пресловутые баллоны с газом, где взрывчатка?..

— Гаврик, держи дверь.

Вот баллоны. Красные и голубые. Еще и кислород… Они торчат из холмика пены, а рядом со всем этим делом (хорошая мина… делать хорошую мину при плохой игре — пошло еще со времен народовольцев) стоит молодой человек, почему-то знакомый мне, и держит в руке коробочку с антенной.

Он тоже был на рисунке? Проходил по какой-то ориентировке? Или просто на кого-то похож?.

— Возьмите у меня эту штуку, — говорит он, — а то у меня рука…

С руки у него капает кровь. А вторая висит неподвижно вдоль тела, локоть огромен и багров… И вдруг, пролетев по каким-то ассоциативным трассам далеко-далеко, я узнаю его. Но сначала — взрыватель. Перенимаю. Все, он у меня.

По рации даю сигнал: «Подвал взят. Нужны саперы».

— Терс? — наконец решаюсь спросить.

— Да. Здравствуй.

— Ты… один?

— Один. Я здесь последний. Пан, пока я в сознании, — пусть твой напарник отберет оружие вон у тех, справа. Скорее.

— Гаврик!

Но Гаврик меня не слышит. Он стреляет вверх, по нему стреляют в ответ, а я не могу помочь ему — у меня в руке взрыватель. Если ослабить давление на маленькую тугую кнопку…

— Терс, сделай это сам.

— Да… попробую…

Он идет, качаясь.

И я почему-то отчетливо понимаю, что если он упадет, всему придет конец.

В это время стена рушится, и в клубах кирпичной пыли возникают Павлик и Юра…

Я как в сонной одури. Хорошо кончается то, что хорошо кончается… Мои все живы.

Заложники тоже все живы, хотя и перепуганы. Они не помнят ничего… вернее, помнят только то, что им разрешено. Трое террористов взяты живыми, им тут же вкололи икурарин и наладили искусственное дыхание — на случай всяческих внедренных в подсознание программ. С ними поработают спецы из контрразведки: как раз прилетела их мобильная группа. Очень удачно прилетели, теперь все шапки достанутся им…

Брюзжу.

По часам день, по ощущениям — глубокая ночь. Сижу в тени на брезенте, передо мной нарезанный хлеб, миска земляники, сметана… Ничего не понимаю.

— Пан, я должен рассказать тебе кое-что… Терс бледен, даже синеват. Одна рука у него в бинтах, другая — в коконе. С ним Мишка, и вид у Мишки озадаченный. Если не сказать больше. Мишка умеет держать лицо, но сейчас ему не до этого.

— Пап, ты ничего? Ты послушай…

Я слушаю.