Всего лишь измена

Глава 40

Майкин пубертат был самым трудным периодом их отношений с Виталей. Дочь всерьёз понесло! Она красила волосы, слушала музыку так, что весь дом на ушах. До полночи гуляла, чем доводила до нервного срыва свою беспокойную мать. Антоха был мелкий, кафе начинало свой путь. Витка итак зашивалась! А тут ещё это…

Однажды вернулся домой и с порога почувствовал: что-то неладно. Подозрительно тихо в квартире. Антоха беседует с плюшевым мишкой.

Объясняет ему:

— Нужна тиха сидеть. Патаму чта мама с сестрой поругались.

Я не стал отвлекать его, пошёл прямиком на кухню. Где Виталя стояла напротив окна и двусмысленно шмыгала носом.

— Что случилось? — обнял её сзади.

— Ничего, — она всхлипнула, — Наша дочь проколола себе уши!

— Ну, хорошо, — произнёс. Но по тому, как застыла Виталя, тут же понял: сморозил не то…

— Хорошо? — прошипела она, подбежала к столу, — А вот это ты видел?

На тарелочке был очень странный набор: кусок яблока, лёд и большая игла. Я наклонился, поднял с пола фломастер. Очевидно, он тоже лежал на столе, но Виталя смахнула его.

— Это что? — полюбопытствовал я.

Она усмехнулась:

— Это набор юной мазохистки! Она сама проколола вторые дырки в обоих ушах.

— Как сама? — попытался представить. Лёд, фломастер, игла. А куда девать яблоко?

— А вот так! — развела руки в стороны Вита, — И это только начало! Что она дальше предпримет? Нос проколет иглой, или бровь?

— Вит, — я сделал попытку её успокоить, — Ну, ты может зря так расстроилась? Ты ведь тоже себе проколола пупок. И ничего…

— Ну, что ты равняешь, Костя? — страдальческим тоном сказала она, — Мне было уже восемнадцать! Это, во-первых. А во-вторых, я делала это в салоне. Это абсолютно не одно и то же.

— Ну, а как она? В норме? — я кивком указал в коридор. Где из Майкиной спальни не доносилось ни звука.

Вита вздохнула, плечи её опустились. На глазах снова выступил след набегающих слёз:

— Она ведь могла, что угодно… Не знаю, — пожала плечами, — Могла нерв задеть! Или занести что-нибудь.

— Но ведь всё обошлось? — уточнил с беспокойством.

— Я не знаю, — нахмурилась Вита и провела ото лба, убирая наверх ярко-рыжие пряди волос, — Я как увидела это… Я чуть с ума не сошла! Захожу, а она перед зеркалом стоит, красуется.

— Накричала? — сощурился я.

— А как не кричать, Кость? Что мне её по головке погладить? — Вита устало вздохнула, припала к стене, — Голова болит от её выкрутасов. Не дочь, а сплошной геморрой!

Я сделал усилие, чтобы не выдать чего-нибудь, вроде:

— Семенной материал подкачал.

Как женщины любят сказать на эмоциях: «Твоя дочь», «Вся в отца», — и подобные фразы. В нашем доме таких не звучало. Потому, что она — не моя.

Я оставил жену и отправился к дочери. Как заправский судья, желающий выслушать обе стороны. А уж после всего — выносить свой вердикт.

Майка сидела в наушниках. Хлюпала носом. Тени размазались, тушь потекла. Она так стремилась быть старше, а смотрелась, как девочка в гриме. Сквозь краску я видел её негасимый свет. Такой же, как и у Виты.

— Дочь? — я окликнул её.

Майка стянула наушники, больше её головы. Вместо рыжих на ней были синие волосы. Помню, как Вита бесилась, когда она втайне покрасила их.

— Настучала, — она усмехнулась.

Я сел на кровать:

— Покажи?

Майка со вздохом придвинулась ближе ко мне, приоткрыла свои миниатюрные ушки. В них уже были серёжки. Золотые, я сам подарил, когда мы в пять лет прокололи ей первые дырочки. В больницу возили, где медсестра сделала всё как положено. Теперь к ним вдобавок с обеих сторон, были светлые гвоздики.

— Серебро? — пригляделся я.

— У Маринки взяла поносить, — Майка кивнула, потрогала мочку.

Я удивился, что крови не видно. Ожидал, будет жуткое зрелище! А тут всё не так уж и плохо.

— Больно было? — взглянул ей в глаза.

Дочь заметно смутилась. Ожидала, что буду ругать? Не как мама, конечно! Я никогда не кричал на неё. Но отчитаю по-взрослому. Однако вот с этим решил не спешить.

— Ну, не то, чтобы больно, — призналась она, — Неприятно! Ну, в целом, терпимо.

— Ну, и как ты это сделала? Поведай секрет! Может, я тоже себе захочу проколоть пару дырок? — я прилёг на постель, приготовился слушать.

Майка хихикнула:

— Па! Ты чего? Ты серьёзно?

— Ну, а что? — я прикинул, как буду выглядеть. А главное, что скажут студенты? Поднимут на смех, или выразят полный респект?

— Ну, в общем, — решилась она, — Для начала нужно его заморозить!

— Ухо? — нахмурился я.

— Ну, не всё ухо! Мочку.

— Угу, — хмыкнул я, призывая её продолжать.

— А потом фломастером точку поставить. Иглу прокалить над конфоркой. Ну, протереть всё, понятно! Ну, и колоть.

Азарт в её детских глазах меня просто потряс. Вот хулиганка! Наверное, это же чувствовал я, когда тырил у матери деньги? Знал, что накажут! Но так и горел изнутри.

— А яблоко зачем? Закусить? — вспомнил я.

— Не! — Майка в ответ опустила глаза. Наверно, поняв, что упрёки с моей стороны всё же будут, — Это подложка. Ну, опора! Ты изнутри им мочку подпираешь. Неудобно колоть на весу.

Она замолчала. А я принуждённо вздохнул, приготовился выдать тираду. А вышло такое…

— Май, ну и зачем? — прозвучало растеряно.

Она прикусила губу:

— Это круто сейчас. Типа, модно!

— Так ты хочешь крутой быть, как все? — я досадливо хмыкнул, — Ведь мама права! Ты могла навредить себе.

— А чего она сразу кричать? — взвилась дочка.

И обида опять заиграла на Майкином юном лице.

— Потому, что она беспокоится, — попытался я вставить.

Но Майка отвергла мою очевидную мысль:

— Да ей наплевать! Её бесит, что я не такая, как ей хотелось бы, — она вжалась в угол, и край одеяла уполз вслед за ней.

Я покачал головой:

— Знаешь, ведь мама была вот такой же, как ты, когда мы познакомились. Носила короткие майки и строила глазки мальчишкам у нас во дворе. У неё были пышные рыжие волосы. Как львиная грива! Не то, что сейчас.

Я подумал о том, что мне нравится Вита любая. И даже сейчас её волосы нравятся больше, чем в юности.

Майка спросила:

— А что с ними стало? Ой, дай угадаю! Она их тоже красила, и они поредели? — усмехнулась дочурка.

— Нет, — покачал головой, — Она родила очень милую рыжую девочку. И та забрала все ресурсы из мамы. Но мама ничуть не жалеет об этом. Помню, она говорила, когда ты уже появилась на свет: «Нет ничего лучше дочери. И пусть даже я облысела бы вся, лишь бы это прекрасное рыжее чудо жило и росло».

Майка молчала, ковыряя обои в углу.

— Она называла тебя «мой бельчонок». Ты была, в самом деле, как белочка! Волосики рыжие, глазки такие пытливые и маленький нос.

Майка всё также молчала, и я мог гадать, что за мысли роятся в её голове.

— Я хочу, чтоб ты знала. Мама любит тебя очень сильно! Просто сказать о любви гораздо труднее, чем топнуть ногой. А это у неё хорошо получается.

— Точно, — ответила Майка.

По голосу понял, что выдавил слёзы из юной души.

— Вот же вы девочки, плаксы, — раскрыл я объятия.

Дочка прильнула ко мне:

— Значит, когда я рожу, у меня тоже выпадут волосы?

— Нет, не выпадут, — успокоил её, — Выпадают они далеко не у всех. Вон, у мамы остались же?

— Остались, — подтвердила она, утыкаясь мне в грудь.

— Мама тоже сопли на кулак наматывает, только на кухне, — подсказал.

— А чего это? — сдавленно выдала Майка.

— Потому, что она испугалась! Вдруг бы ты нерв повредила? Или заразу какую туда занесла? — сказал я словами жены, — Это ж не шутки, Майюшь? Это ушки твои.

— Мои, — прогундосила Майка.

— Ушки на макушке! — я чмокнул её в ярко-синий пучок, — Обещай, что не будешь так делать?

Она потёрлась сопливым носом о мой пуловер. Я почувствовал, как «крокодиловы слёзы» уже промочили насквозь.

— Хорошо, — промурчала она успокоено. Я погладил, прижал к себе крепко-крепко.

— Вот и умница, — нежно шепнул.

А потом я оставил её, сделал вид, что закрылся в своём кабинете. А сам слушал и слышал, как двери открылись. Скорее всего, двери дочкиной спальни! А затем лёгкий шум голосов, словно два ручейка обгоняют друг дружку в расщелине гор. Один чуть позвонче, другой — приглушённый.

Я выглянул, на носочках прошёл в коридор. Там, на кухне увидел, как Вита и Майка сидят и о чём-то болтают. Как будто и не было ссоры! У девочек вечно вот так. Это я после каждого раза болел и пытался понять, всё ли правильно сделал?

Перед сном, когда мы с Виталинкой уже улеглись, она так по-детски уткнулась мне в шею.

— Шумилов, я тебя люблю, — прошептала чуть сдавленно.

Я отстранился:

— Но только как друга?

— Не только, — уже сквозь улыбку сказала она.

Я отыскал в полутьме её губы. И приник к ним. Совсем не как друг.