Всего лишь измена

Глава 42

Ректором нашего ВУЗа всегда был мужчина. Еврей по происхождению, но русский, по сути. Семён Измаилович Фельдман. Ещё при мне, когда я был студентом, он уже говорил:

— Последний год отработаю, и на покой.

Но работал ещё много лет и после того, как я защитил кандидатскую. Помню, как он жал мне руку. И, несмотря на возраст и тщедушное телосложение, рукопожатие у него было крепким.

— Нашего Фельдмана вынесут отсюда вперёд ногами, — шутила уборщица Люся.

А когда оно так и вышло, то она больше всех сожалела о нём и рыдала в подсобке. Семён Измаилович умер в своём ректорском кресле. Прямо с работы отправился в Рай! Я верю, что он и сейчас обучает уму разуму нерадивые души, что попадают туда. Таков уж он был.

А потом министерство дало единицу. Инесса Васильевна до того, как стать нашим ректором, была на хорошем счету в образовательной среде. Когда-то она, как и я в своё время, решила пойти в аспиранты, затем долго занималась преподавательской работой. После чего её карьера пошла резко вверх. Её взяли замом министра департамента аттестации научных и научно-педагогических работников. Конечно, учтя её пол, было множество слухов! Якобы, пост этот она заслужила не мозгом, а… неким другим местом.

Я не сторонник подобных теорий. Если женщина умная, я признаю! А Инесса такая. Она на пятнадцать лет старше меня. И хватка железная, и ум проницательный. За те десять лет, что она управляет, наш институт получил два солидных «куска пирога» из бюджета. Обновили фасад, что уже обветшал. В компьютерный класс завезли современную технику. Но самое главное, подняли оклад! Главное, для преподавателей, конечно. В том числе, для меня.

Так что я благодарен Инессе. И со всем уважением к ней. Вот и сейчас, будучи вызванным ею, вхожу в кабинет и киваю:

— Инесса Васильевна, доброе утро!

Шефиня сидит за столом. Но, увидев меня, поднимается:

— Дверку прикрой, Константин.

У неё такой облик, что сразу понятна причастность к научным кругам. Фигура весьма и весьма, но формы свои она прячет под плотными тканями. Волосы — в жёсткий пучок. А глаза — под толстенные стёкла диоптрий. Ни намёка на пол! Разве что буковка «И» из чистейшего золота, украшает изгиб пиджака.

Я плотно затворяю за собой дверь кабинета и прохожу вглубь его.

— Костя, садись, разговор будет не самым приятным, — произносит она.

Дребезжание в голосе как-то пугает. Инесса достаточно редко пребывает в волнении. Вот, как сейчас…

— Что случилось? — спешу прояснить.

Она тянет за ниточку, ленты жалюзи на окнах смыкаются. Можно подумать, мы собираемся тут заниматься чем-то постыдным? Забавно! Я сижу в напряжении. Даже пальцы внутри моих кедов начинают сжиматься. А сердце так и вообще вот-вот выпрыгнет вон.

Всякие мысли приходят мне в голову. Меня увольняют? За что? Неизвестно. Но всё это «жжж» неспроста.

Наконец-то Инесса садится обратно, в своё максимально удобное кресло. Берёт из какой-то подшивки бумажку, даёт её мне.

— Прочитай, — она смотрит со вздохом.

И, пока я читаю, продолжает смотреть на меня. Будто хочет увидеть реакцию.

«Заявление», — написано в центре листка от руки. Мне смутно знаком этот почерк! Но я не пытаюсь припомнить, сначала хочу прочитать.

«Прошу вас привлечь к ответственности Шумилова Константина Борисовича, который неоднократно пытался склонить меня к сексуальным действиям, и всячески намекал на то, что не оценит мои знания, пока я с ним не пересплю».

Буквы плывут. Я читаю их снова и снова! Вижу подпись в конце. Моисеева С.Д. Моисеева Света?

— Не может быть! Что это? — кладу я листок, пальцы словно бы липкие. Будто он перепачкан в грязи.

Инесса вздыхает таким тяжким вздохом, что я понимаю. Финал!

— Это заявление, Костя. Оно поступило от нашей студентки. Информация дошла до министерства. Человек, с которым я близко дружила, не даёт делу ход. Но слишком много людей уже знают об этом. И сдерживать этот процесс не получится долго.

— Но…, - пытаюсь найти подходящее слово, — Ведь это же бред! Инесса, ведь вы понимаете это?

Я смотрю на неё, я пытаюсь найти ту поддержку, которая мне так важна. Вижу только отчаяние, боль в её взгляде.

— Константин, дорогой! Уж как я бы хотела, чтобы это дело скорее замяли. И я сделаю всё, от меня зависящее. Расскажи мне, какие основания есть у этой Моисеевой обвинять тебя в этом?

Я кручу в голове всё, что было со мною и Светой. И пытаюсь собрать мысли в кучу.

— Ну, в общем, она мне писала записки фривольного толка, — массирую лоб, будто это поможет.

— Например? — уточняет Инесса.

— Ну, например, «Дорогой Константин! Вы — мой кумир», и сердечки, — я усмехаюсь. Всё это казалось мне шуткой, не более. Ну а теперь не до смеха…

— Где они, эти записки? — вцепляется ректор в полученный козырь.

Но я пожимаю плечами:

— Нигде, в мусорке. Где же ещё?

Инесса отчаянно стонет, стучит по столу:

— Ну, зачем ты их выбросил?

— Ну, а что мне, хранить их, как память? — вылупляю глаза, — Ведь я же не знал, что дойдёт до… такого.

Она тоже трёт лоб, закрывает глаза, выдыхает:

— Так, что ещё? Что может подтвердить твою невиновность?

— Моё слово! Разве этого мало? — взрываюсь, но тут же, увидев её осуждающий взгляд, приглушаю свой голос до шепота, — Показания коллег. Все, до единого, скажут, что я не способен на это. Студенты мои! Вы спросите студентов. Ну… кроме этой.

— Спросят, спросят, Костя! Не волнуйся, они всех опросят.

— А недавно! — цежу я сквозь зубы, — Она приносила мне свой реферат оценить. Для выступления на конференции. И… поцеловала меня прямо в губы.

— Как? — восклицает Инесса.

— Вот так! — говорю, закрываю глаза и тянусь ртом к невидимой цели.

Инесса вздыхает:

— Шумилов! И что было дальше?

— Ничего, — пожимаю плечами, — Я просто сказал ей, что я не по этому делу. Что я женат, у меня есть дочь почти её возраста. И прочее.

— Это видел хоть кто-нибудь? — цедит Инесса, её руки буквально вцепляются в стол.

Я машу головой:

— Нет, конечно! Я тогда ещё дух перевёл. Думаю, не дай Бог кто увидит. Подумают всякое.

— Ну, и то хорошо, — выдыхает она, а потом говорит, — Значит так, я тебя отстраняю. На время!

— Что? — я смотрю на неё и пытаюсь унять подступившую дрожь, — От работы?

— Ну, Костя, миленький! Ты же пойми! Ведь я не могу промолчать. От меня ждут реакции. Я вынуждена. Но это временная мера. Надеюсь, что всё прояснится. И ты продолжишь работать у нас.

«Надеюсь», — сказала она. Не уверена, нет! А… надеюсь. Значит, это не точно? Значит, есть вероятность, что я не продолжу работать у них? От этой мысли сжимается всё. Даже то, что не может сжиматься.

— Инесс, вы мне верите?

Решимость её опадает, и плечи как будто становятся меньше:

— Я верю тебе.

В ответ я только киваю беззвучно. Хотя бы…

Когда выхожу, как сомнамбула из кабинета, иду вдоль большой анфилады, то, в череде беспокойно снующих студентов, замечаю виновницу всех моих бед.

— Константин Борисович? — поднимает глаза Моисеева. И в синеве её глаз так легко утонуть.

Я про себя усмехаюсь. Ну, надо же! Кто бы мог думать, что этакий ангел способен творить несусветную дичь.

Сперва я решаю идти, сделать вид, что не вижу её. Но затем оборачиваюсь. И, когда мы ровняемся с ней, говорю:

— Да, Моисеева, я вас недооценил.

Она смотрит так искренне, и даже как будто готова заплакать. Но я не даю ей сказать.

— Далеко пойдёте, Светлана! — бросаю с улыбкой. И теперь иду, уже не оборачиваясь. И голос её вынуждает ускориться.

Уже оказавшись в одной из аудиторий, я перевожу дух. И радуюсь тому, что здесь в этот час нет лекций. В этой большой и просторной зале я вёл экономику. Я! И вещей в этом старом столе больше моих, чем чужих. Даже мелок этот, что лежит на полочке возле доски, я принёс. Мне казалось важным, чтобы он писал мягко. Беру его в руки, как будто хочу перепачкаться им напоследок. Затем кладу обратно.

Из стола выгребаю всё то, что мне может ещё пригодиться. Методичку, написанную мной, несколько новеньких ручек и папку с бумагами. В верхнем ящичке вижу коробочку Монпансье. И решаю оставить её. На подоконнике ближе к столу возвышается кактус. Помню, принёс его давным-давно. Он был маленький, в пробочке от дезодоранта. Надо же, вымахал! Ну, ещё бы, столько лет прошло.

Я, наверное, как этот кактус. Такой же большой и унылый. Как там Света меня назвала? Душка? Вот теперь этот «душка» будет учить в другом месте. Решаю, что большего мне и не надо. Беру свой пакет, покидаю насиженный пост.

Возле парадного входа меня ловит Артур Моложаев:

— Борисыч, а ты чего? Прогулять решил?

Я думаю, стоит ему сообщить, или нет. Скоро, наверно, узнает весь ВУЗ. Приукрасят, додумают! Лучше мой старый коллега пускай всё услышит из моих уст.

— Есть минутка? — бросаю ему.

Мы выходим во двор и неспешно идём к старой иве. Там стоит наша лавочка. Там мы обычно сидим, наслаждаясь погодой. Сегодня особенно пасмурно, кстати! Погода под стать.

Я в двух словах излагаю историю собственных бед. Моложаев взбешён.

— Я сейчас же пойду и вступлюсь за тебя! — он едва ли не вскакивает.

— Ну-ну, Артур! — осаждаю его, — Перед кем ты заступишься? Перед Инесской? Она итак за меня. А те, кто выше её… Им-то что твоё мнение? По боку.

Вячеславыч садится на лавку. Взгляд такой, точно ринется в бой. Он, кажется, расстроен даже сильнее меня. Может, и сам опасается? Скорее всего, имел дело с такими нимфетками. И думает теперь про себя: «А вдруг и меня на убой?».

— Знаешь, если тебя попрут из института, я тоже напишу заявление! — говорит он решительно.

— Брось ты! — пытаюсь его вразумить, — Не хватало ещё, чтобы из-за меня пострадали другие. Ты тут причём?

— Я притом! — восклицает он нервно, — Дело принципа! Вот! Я не буду работать там, где не ценят подобные кадры. Где ни во что не ставят умных людей и заслуженных деятелей науки.

— Тоже мне, деятеля нашёл, — усмехаюсь ему.

— Борисыч, попомни моё слово! Вслед за тобой уйдут все! — выставляет он вверх большой палец.

Я хмурюсь: «Не все. Это он, конечно, загнул. Но человека три точно».

Мы жмём руки друг другу. И Моложаев совсем не желает меня отпускать. Но приходится! У него, в отличие от меня, ещё лекции. А я свободен, как ветер! Но улетать не спешу. Проводив, возвращаюсь на лавку. Наблюдаю, как пустеет студенческий сквер. Такое оцепенение накатывает на меня. Что даже встать сил нет. И ехать домой? А зачем?

Я смотрю на суровое небо. Начало июня, а в Питере будет гроза. Что ж, пожалуй, такая погода мне на руку. Хотя бы мой город со мной солидарен. И серый цвет туч мне сегодня к лицу.