Всего лишь измена

Глава 41

У меня было много друзей, но дольше всех продержался Зарецкий. И это, если учесть, что наше с ним знакомство состоялось в весьма неприглядных условиях. Помню, как ехал со школы домой на своём старом велике. Сколько раз я падал с него и ломал? Но отец умудрялся стереть все огрехи, поставить его на колёса даже после того, как его переехал Камаз. Нет, не весь, колесо угодило под шину. Я рвал сирень в придорожных кустах и не видел, что мой двухколёсный товарищ вот-вот упадёт…

В общем, ехал со школы. Рулил, как ни в чём не бывало. Вдруг на моём пути возник Толик. Просто как Джин из бутылки! Как оказалось потом, караулил меня за углом.

— Слышь, чудик! Слезай! — сказал с грозным видом.

Толик вообще был задиристый малый. Таких, как он, я всегда обходил стороной. Но за велик готов был бороться.

— Чего это? — хмыкнул, задрав кверху нос.

— А того! Я покататься хочу! — вскинул лицо хулиган, коим и был в те времена наш Зарецкий.

— Свой заимей, и катайся! — выкрикнул я, опасаясь, смогу ли проехать, минуя его. Дорога была очень узкой, с двух сторон возвышались кусты.

Я знал, кем был старший Зарецкий. Вор! Так его называли у нас во дворе. Они жили в соседнем. А в наш — его сын и другие, забегали подёргать девчонок за косы. Только Витку не дёргали! За глаза звали ведьмой. Она смотрела так косо, что даже Толик поссыкивал к ней подходить…

Толик встал, ноги врозь. Он расставил их так широко, не проехать.

— Или твой папа тебе не в состоянии велик купить? — решил его взять «на слабо».

— В состоянии! — Толикин рот искривила усмешка, — Но мне больше нравится твой.

«Доломает», — подумал я с горечью. И рванул, что есть сил!

Только был опрокинут на землю. Забился под Толиком, который всем телом упал на меня. Умудрился толкнуть его в бок. И довольно болезненно! Тот взвыл, но не сполз. Напротив, вцепился в меня ещё крепче! Так мы с ним и катались по грязной земле, собирая растительный мусор. Результатом стал нос, расквашенный Толиком. А также фингал, что я, незнамо как, умудрился поставить ему. И это ещё не считая испорченной обуви, грязных вещей…

В общем! Разнял нас сосед, дядя Коля.

— Ты ж бармалеи! А ну стоять! — гаркнул он на обоих. И будучи в два раза выше и шире в плечах, одним своим криком сумел нас унять.

С тех пор мы дружили. Толян присмотрелся ко мне, зауважал. И даже принёс извинения. А я в свою очередь, принял. И дал покататься на велике. Правда, прозвище «чудик» так навсегда и приклеилось! И даже спустя много лет меня называют так, те, кто был в нашей компании.

Мишка Дымцов к нам приклеился позже. Он перешёл в наш класс уже под конец учёбы. А Комаров долгое время держался особняком. Да и после они с Зарецким не ладили. В толпе не бывает двух лидеров! А уступать не желал ни один. Приятелей было много, и в институте, и в школе. Я всегда был в компании. Но со временем все разбежались по разным углам, кто куда. Только Толик остался. Только с ним я могу откровенничать. Вот, как сейчас…

— А я знал! — поднимает полный пива стакан. Мы сидим в кабаке. И под звуки шансона отчаянно пьём.

— Серьёзно? — я хмурюсь на свой, и смотрю, как пушистая пена оседает внутри, — И как давно?

Сделав несколько крупных глотков, Толик в ответ выдыхает:

— Всегда!

Речь о Майке. О том, что отец у неё не Шумилов. Я только что рассказал это Толику. А он утверждает, что знал.

— Это что, так заметно? — на сердце обида. Знал он, значит, видели все?

— Нет! — торопится он опровергнуть гипотезу сходств и различий, — Я не о внешности. Просто… Ну, как это выразить?

— Да уж вырази как-нибудь, — сквозь зубы цежу. Уже захмелевший слегка, ощущаю, как борются гнев и обида внутри. Это лучше смирения! Смириться пока не готов.

— Ну, в общем, я знаю тебя. И понимал, что ты не мог оприходовать Витку, пока вы с ней были друзьями. Ну, типа того.

— Типа, — смягчаюсь я, — Значит, я как открытая книга?

— Почему же? — брови Тольки взлетают на лоб, — Дымцов вот, к примеру, поверил! Да все в целом верили. Может, кто и подозревал, что ребёнок не твой. Но вслух молчали. А чего? Ты же принял её, как свою. Значит, так было надо.

— Да, — отвечаю, и сам себе верю. Вот только теперь это уже не имеет значения. Не моё мнение стоит во главе, а её.

— Ну, короче, мужик, чё тут скажешь? Я тебе не завидую, — Толик вздыхает.

Я уже рассказал, что мой страх воплотился. Что в город вернулся её настоящий отец, Богачёв.

— Да уж, завидовать нечему, — держу я стакан и смотрю на него, будто там, в запотевшем стекле ожидает ответ, — Когда твоя женщина мутит с другим! И этот другой не какой-то совсем посторонний мужчина. А тот, кто вполне может стать её мужем.

Злость разбирает меня. Охота его опрокинуть, этот стакан. Сжать в кулаке, чтобы треснул, чтобы осколки порезали кожу. И боль, настоящая, затмила душевную боль…

— Слушай! Ну, вот я бы сперва вытряс правду из Витки. Ведь одно дело, видел своими глазами. Другое дело, что скажет она? Разве тебе не интересно? Мне было бы интересно! — пытается Толик примерить мою незавидную роль.

— Интересно, конечно! — вздыхаю, — Я боюсь, понимаешь?

— Чего? — его пристальный взгляд так участлив. И я так хочу рассказать ему всё. Но слова не идут, в горле ком. И в молчании слышится то, что не в силах озвучить.

Я боюсь потерять Виталину. Когда она скажет в глаза, что уходит! Бросает меня. Что уже рассказала про Майю. И Майке расскажет о том, кто отец. Заберёт Антона, подаст на развод. И уйдёт к Богачёву. А что ему сын? Ведь богат! Может позволить себе воспитать и чужого. Дашь на дашь, как говорится. Я все эти годы растил его дочь, а он дорастит моего сына.

«Бред, это бред», — я машу головой и пытаюсь стряхнуть эти мысли. Они не уходят! Засели занозой внутри. Не могу ни о чём больше думать. О ней! Лишь о ней. Почему-то уверен, почти целиком, что уйдёт, что оставит. Насколько она была сильно в него влюблена? Никогда не любила меня также сильно. А, быть может, вообще никогда не любила. Говорила «люблю» просто так, чтобы я успокоился. Была благодарна, не более! Есть ведь за что…

Знаю, перед смертью не надышишься. Но я так хочу надышаться ею! Уж если нам суждено развестись, урву у судьбы свой заветный кусочек, отсрочу смертельную казнь…

Толик, как будто почувствовав всю мою боль, тянет руку, сжимает запястье своей пятернёй:

— Ты знаешь, я, если чё на подхвате. Если морду набить, или хуй на стене нацарапать. А так… Чё советовать, хер его знает? Скажешь так! Выйдет боком. В общем, — он делает долгий мучительный выдох, — В общем, делай, как сердце велит.

А что мне велит моё сердце? Оно заклинает молчать.

— Значит, буду ждать, пока сама не расколется, — делаю вывод.

— Выдержишь столько? — с сомнением щурится друг.

— Посмотрим, — я делаю долгий глоток, ощущаю, как пиво вливается горечью в мой организм, — Ещё неизвестно, сколько она сможет выдержать? Или теперь на два фронта готова трудиться.

Я сжимаю стакан и так шумно его опускаю, что Толик хватает меня за рукав.

— Не кипятись! Может, Комара подключить? — говорит он, имея ввиду Комарова, — Пускай подкоп под него сделает? Наверняка, ведь есть чем ему пригрозить.

Хорошо иметь друга в подобных кругах. Правда, мы с Толиком оба — законопослушные. Так что к Комарову обращаемся только за информацией. Его фамилия с детства давала нам почву для шуток. «Комар пропищал», «Комар носа не подточит», «Комариный укус», — и тому подобные фразочки вечно бесили Андрюху. Ну, а кто виноват? У нас с Толиком такие фамилии, что и не придерёшься. У Дымцова особенно нечего выдумать! Оставался один Комаров.

— Да какой там? — кривлюсь я, противно даже от мысли копаться в чужой подноготной, — Ну, чё я могу раскопать? И зачем? Дело не в нём, в Виталине.

Зарецкий досадливо хмыкает:

— И чё? Без боя отдашь?

«Без боя», — повторяю я мысленно. Я боролся! Так долго. Это словно узнать, что война была проиграна тобою. Спустя много лет после мнимой победы.

— А чего мне её, привязать к батарее? — усмехаюсь, — Если за двадцать лет жизни со мной эта заноза не вышла, то без толку всё.

Как ни стыдно признаться, но я начинаю смиряться с тем ходом вещей, что всем нам предстоит пережить. В самом деле, что делать?

«Если любишь, то нужно её отпустить», — шепчет разум. Выбор за ней. И каким будет он, этот выбор, я уже подсознательно чувствую.

Чувствует, кажется, даже мой друг:

— Это да, — он вздыхает, — Я, признаться, сам думал, стерпится слюбится.

Мне становится даже смешно. Как наивны мы все, мужики! Что там, в бабской душе, хрен их знает.

— Не стерпелось, видать, — в унисон своим мыслям шепчу, — Не слюбилось.

По дороге домой я всё думаю. Примеряю и этак, и так. Ну, допустим, развод? Я смирюсь! Как-нибудь. Дочь уже взрослая. Новость эту воспримет спокойно. Жалко Антоху! Ведь это — мой сын.

Подумав о нём, совершенно отчётливо, я понимаю. Не отдам! Ни за что. Если бы Вита ушла просто так, в никуда. Но она отдалась Богачёву. Пускай! Сама отдалась. А Антоху ему не отдам ни за что! Это всё равно, что отрезать кусок от себя самого и скормить его дикому зверю. Этот зверь уже сыт! Его бы в железную клетку. Может, и прав был Толян? Подкопать, докопаться. Наверняка, у Никитушки рыльце в пушку…

Пока еду домой, успеваю себя накрутить. Я так зол на неё, что готов спать в своём кабинете. Лишь бы не рядом с изменщицей! Но… стоит увидеть Виталю. Неизменно сидящую под ночником в нашей общей постели… Как злость моментально проходит, оставляя достаточно места для нежности.

Витка сидит, согнув ноги в коленях. Читает. А что? Ну, конечно! Любовный роман. Эти её бесполезные книжечки вызывают усмешку. Но в этот раз я не смеюсь. Волосы ярко блестят под рассеянным светом. Глаза под очками внимательно смотрят в раскрытую книгу, а губы беззвучно читают написанный текст.

Какое-то время смотрю в приоткрытую дверь нашей комнаты. Про себя улыбаюсь. И делаю вдох.

— Рыжик, не спишь? — говорю я, войдя.

Она, распрямив ноги под одеялом, бросает:

— Жду, когда муж вернётся с работы.

«Муж, я пока ещё муж», — успокоено бьётся под кожей.

— Без него не уснёшь? — улыбаюсь.

— Без него? — говорит удивлённо.

Я раздеваюсь, сажусь на постель.

— Так что там за горе у Толика? — интересуется Витка.

«У Толика», — думаю я. Как бы ни так!

— Щас, Антохе дам чертей и вернусь! — заверяю её и, надев вместо джинсов домашние шорты, встаю.

Сын, как обычно, не спит. Я делаю втык, пригрозив отключить интернет. И отправляюсь в санузел. Тёплый душ освежает, смывает остаточный след грустных мыслей. Всё это потом, не сейчас! А сейчас мы пока что — семья. И сегодня обычный супружеский вечер. Правда, придётся соврать про Толяна. Надеюсь, что он не обидится?

Собравшись с духом, я возвращаюсь назад, в нашу спальню. Надежда на то, что Виталя внезапно уснула, глупа. Она ждёт! В нетерпении тычется в книжку. Но стоит войти, как кладёт своё чтиво на стол.

— Зарецкому жена изменяет, — выдаю на ходу.

От изумления Витка теряет дар речи. Я не смотрю на неё, не хочу уловить перемены в лице. Типа: «Надо же! И Зарецкому тоже?».

Наконец-то она отвечает:

— Кошмар!

«Да уж, кошмарнее некуда», — хмыкаю я про себя.

— Вот и я говорю, что кошмар. Столько лет вместе и на тебе, — решаю озвучить. Имея ввиду, само собой, нас!

— И что Толик думает делать? — пытает Виталя.

«А вот это уже интересный вопрос», — усмехаюсь я мысленно. Ложусь на постель, накрываю себя одеялом. Что тут скажешь? Хоть в одном я могу быть с ней честен.

— Он ещё не решил, весь в сомнениях, — отвечаю.

Виталя сползает, пыхтит, опираясь спиной о подушку. Кажется, ей уже опостылел любовный роман? Теперь речь о ней! А вернее, о мнимой изменщице, Ане Зарецкой. Да простит меня Анька…

— Ну, а он так уверен? — вставляет, — Может быть, это не правда ещё?

Я вздыхаю. Хотел бы я, чтобы это было неправдой.

— Вероятность, процентов 85 %, - говорю, приуменьшив. Как по мне, все 90!

— Ну, 15 % — немало! — пытается Вита себя обелить, — Надо бы с ней обсудить, припереть её к стенке.

Решительность в тоне меня забавляет. Ну, надо же? Прямо сейчас?

— Он боится, — решаю сказать.

— Чего? — шепчет Вита.

Пару мгновений я думаю, как сформулировать:

— Что это окажется правдой. И тогда им придётся расстаться, — ответ возникает как будто из воздуха, сам.

— А проще молчать? — усмехается Витка.

— Возможно, так проще, — уверяю себя, и её.

Она молчит. Так, будто усвоила. И в какой-то момент я испуганно думаю. Вдруг она поняла? Что речь не о Толике…

Но Вита вздыхает:

— Как жалко его! Ведь у них же, насколько я помню, есть дети?

Я, сглотнув, понимаю, обман на сегодня сработал. И на сердце как будто бы легче от этого.

— Да, — отвечаю я, — Тоже мальчик и девочка! Только сын старше.

— Кошмар, — повторяет Виталя.

И мне вдруг становится жалко себя. Жалко нас! И в душе огоньком брезжит лучик надежды. Вдруг она осознает? Вдруг этот придуманный мною пример вынудит Виту понять? Понять, что потеря семьи — это слишком большая цена за внезапную страсть. Переспи с ним! Не раз, и не два. Переспи, сколько хочешь раз, если тебе это нужно. А я? Ну, что я? Я прощу! Как прощал много раз. Умоляю тебя, сделай правильный выбор…

От острой потребности стать ближе к ней, прикоснуться, я тянусь, выключаю все мысли. Не здесь, не сейчас! И обнимаю её. Витка жмётся ко мне. Моя милая рыжая девочка. Ты ещё рядом? Это всё, что мне нужно сегодня. Тебя обнимать.

— Я люблю тебя, рыжик, — шепчу ей на ушко. Когда Витка, устроившись рядом со мной, начинает сопеть.

Она прижимается крепче, теснее. Так, что мы — одно целое! Здесь и сейчас.

— И я тебя тоже люблю, — отвечает взаимностью. А я верю ей. Просто я так хочу в это верить.